Читать книгу Либерализм - Людвиг фон Мизес - Страница 16

Поборники демократии XVIII в. утверждали, что только монархи и их министры морально развращены, неблагоразумны и порочны. А народ в целом добродетелен, чист и благороден и, помимо всего прочего, обладает умственными способностями, чтобы всегда знать и все делать правильно. Это, разумеется, полная чушь, точно так же как и лесть придворных, приписывающих все добродетельные и благородные качества своим государям. Народ – это сумма всех отдельных граждан; и если некоторые индивиды не умны и не благородны, то и все вместе они не являются таковыми.

Поскольку в эпоху демократии человечество вступило воодушевленным столь возвышенными ожиданиями, не удивительно, что вскоре наступил период разочарования и крушения иллюзий. Быстро обнаружилось, что демократии совершают по меньшей мере столько же ошибок, что и монархии и аристократии. Сравнение тех, кого во главе правительства поставили демократии, и тех, кого, пользуясь своей абсолютной властью, на эти должности возводили императоры и короли, оказалось не в пользу новых обладателей власти. Французы обычно говорят об «убийственности смешного». И в самом деле, государственные деятели, представляющие демократию, вскоре повсеместно сделали ее посмешищем. Деятели старого порядка[29] по крайней мере внешне сохраняли определенное аристократическое достоинство. Заменившие их новые политики своим поведением заставили себя презирать. Ничто не принесло большего вреда демократии в Германии и Австрии, чем непомерная надменность и бесстыдное тщеславие, отличавшее поведение лидеров социал-демократии, пришедших к власти после крушения империи.

Таким образом, где бы демократия ни одерживала победу, очень скоро в качестве фундаментальной оппозиции возникала антидемократическая доктрина. Мол, нет смысла в том, чтобы позволять большинству править. Править должны лучшие, даже если они находятся в меньшинстве. Это кажется столь очевидным, что число сторонников антидемократических движений всех видов постоянно растет. Чем больше презрения вызывали те, кого демократия вознесла на вершину, тем в большей степени росло число врагов демократии.

Однако в антидемократической доктрине кроются серьезные ошибки. Что, в конце концов, означают разговоры о «лучшем человеке» или о «лучших людях»? Польская республика поставила во главе себя пианиста-виртуоза, потому что считала его лучшим поляком века. Но качества, которыми должен обладать глава государства, сильно отличаются от качеств, которыми должен обладать музыкант. Используя слово «лучший», оппоненты демократии могут иметь в виду только то, что этот человек или люди лучше всего подходят для руководства государственными делами, даже если мало что или вообще ничего не понимают в музыке. Но это ведет все к тем же политическим вопросам: а кто лучше всего подходит для этого? Дизраэли или Гладстон? Тори считали лучшим первого, виги – второго[30]. Кто должен это решать, если не большинство?

Здесь мы подходим к решающему пункту всех антидемократических доктрин, будь то доктрины потомков старой аристократии и сторонников наследуемой монархии или синдикалистов, большевиков и социалистов, а именно к доктрине силы. Оппоненты демократии отстаивают право меньшинства захватить силой управление государством и править большинством. Моральное оправдание такого образа действий заключается, как полагают, именно в силе реально захватить бразды правления. Лучшими признаются те, кто единственно правомочен править и командовать, благодаря продемонстрированной способности навязать свое правление большинству против его воли. В этом учение l’Action Française совпадает с учениями синдикалистов, а доктрина Людендорфа и Гитлера – с доктриной Ленина и Троцкого[31].

В зависимости от религиозных и философских убеждений, относительно которых едва ли следует ожидать согласия, можно выдвинуть много аргументов как за, так и против этих доктрин. Здесь не место представлять и обсуждать аргументы «за» и «против», ибо они неубедительны. Единственно решающим может быть только соображение, основанное на фундаментальном аргументе в пользу демократии.

Если любой группе, которая считает себя способной навязать свое правление остальным, должно быть предоставлено право предпринять соответствующую попытку, то мы должны быть готовы к непрерывной серии гражданских войн. Но такое положение дел несовместимо с достигнутой на сегодня степенью разделения труда. Современное общество, основанное на разделении труда, можно сохранить только при условии прочного мира. Если бы мы были вынуждены готовиться к возможности постоянных гражданских войн и внутренней борьбы, то должны были бы вернуться на такую примитивную стадию разделения труда, чтобы по крайней мере каждая провинция, если не каждая деревня, стала бы фактически автаркичной, т. е. способной, не ввозя ничего извне, временно прокормить и обслужить себя как самодостаточная экономическая единица. Это означало бы такое огромное снижение производительности труда, что земля могла бы прокормить только часть населения, которое она обеспечивает сегодня. Антидемократический идеал ведет к типу экономического порядка, известному средневековью и античности. Каждый город, каждая деревня, фактически каждое отдельное поселение были укреплены и подготовлены к обороне. В обеспечении товарами каждая провинция была насколько возможно независима от остального мира.

Демократ также придерживается мнения, что править должен лучший. Однако он считает, что готовность человека или группы людей к управлению государством будет продемонстрирована лучше, если им удастся так убедить своих сограждан в соответствии своей квалификации этой должности, чтобы они доверили им ведение государственных дел добровольно, чем если бы они прибегли к силе, чтобы заставить остальных признать их притязания. Тот, кто не может занять место лидера благодаря силе своих аргументов и доверия, внушаемого его личностью, не имеет причин жаловаться на то, что его сограждане предпочитают ему других.

Разумеется, нельзя, да и не нужно отрицать, что в определенной ситуации соблазн отклониться от демократических принципов либерализма действительно становится очень велик. Если здравомыслящие люди видят, что их страна или все страны мира идут по пути разрушения, и не видят возможности побудить своих сограждан обратить внимание на их совет, они, возможно, могут склониться к мысли, что будет честно и справедливо прибегнуть к любым средствам, чтобы спасти всех от катастрофы. В таком случае может возникнуть и приобрести сторонников идея диктатуры элиты, правительства меньшинства, удерживающегося у власти при помощи силы и правящего в интересах всех. Но сила никогда не являлась средством преодоления этих трудностей. Тирания меньшинства никогда не может продолжаться долго, если ему не удастся убедить большинство в необходимости или, во всяком случае, в полезности своего правления. Но тогда меньшинство уже не будет нуждаться в силе, чтобы удерживаться у власти.

В истории содержится множество впечатляющих примеров, демонстрирующих, что даже самой жестокой политики репрессий недостаточно, чтобы правительство смогло удержаться у власти. Приведем только один, самый последний и наиболее известный пример: когда большевики захватили власть в России, они находились в ничтожном меньшинстве, а их программа не встречала достаточной поддержки среди огромных масс сельских жителей. У крестьянства, составлявшего основную массу русского народа, не было ничего общего с большевистской политикой коллективизации деревни. Они хотели лишь раздела земли среди «деревенской бедноты», как называли эту часть населения большевики. И именно программа крестьянства, а не программа марксистских вождей, была реализована на практике. Чтобы остаться у власти, Ленин и Троцкий не только приняли эту аграрную реформу, но даже сделали ее частью собственной программы, которую они приняли, чтобы защититься от всех нападок, как внешних, так и внутренних. Только так большевики смогли завоевать доверие широких масс русского народа. С того момента как большевики приняли политику распределения земли, они правили уже не против воли широких народных масс, а при их согласии и поддержке. Они располагали только двумя возможностями: пожертвовать либо программой, либо властью. Они выбрали первое и остались у власти. Третьей возможности – воплощать свою программу при помощи силы против воли широких народных масс – вообще не существовало. Как всякое решительное и хорошо управляемое меньшинство, большевики могли захватить власть силой и удерживать ее в течение короткого периода времени. В долгосрочной перспективе шансов сохранить ее у них было не больше, чем у любого другого меньшинства. Многочисленные попытки белых свергнуть большевиков провалились, потому что народные массы России были против них. Но если бы им это удалось, то победителям тоже пришлось бы уважать желания подавляющего большинства населения. После того как раздел земли стал свершившимся фактом, они не смогли бы ничего изменить и вернуть помещикам то, что у них было отнято.

Прочный режим может установить только группа, которая может рассчитывать на согласие управляемых. Тот, кто хочет, чтобы мир управлялся в соответствии с его идеями, должен стремиться к власти над умами людей. Невозможно на долгий срок подчинить людей режиму, который они отвергают. Любой, кто попытается сделать это силой, в конце концов плохо кончит, а борьба, спровоцированная его усилиями, принесет больше вреда, чем могло бы принести самое плохое правительство, основанное на согласии. Людей нельзя сделать счастливыми против их воли.