Читать книгу Откровенные повести о жизни, суете, романах и даже мыслях журналиста-международника - М. Агеев - Страница 4

Петру Сергеевичу Завадскому удивительно везло в жизни. Долго и по-крупному. Пётр Сергеевич, а в те далёкие годы, о которых пойдёт здесь речь, ещё просто Петя, впервые осознал своё везение на пятый день службы в армии, когда ротные «деды» занялись пропиской молодняка, и задницы новобранцев зазвенели, захлопали и затрещали под гвардейскими ремнями из натуральной кожи, как боевые стяги под ураганным ветром битв и сражений.

Каждый посвящаемый в благородное воинское братство должен был чётко выйти из строя, назвать себя, скинуть штаны и перегнуться через табуретку. По обеим сторонам этого своеобразного эшафота стояли «деды», накручивая на кисть широкий солдатский ремень. Пряжками, правда, не били, так что снежно-белые, цвета девичьей невинности кальсоны новобранцев сохраняли фабричную, ещё не осквернённую армейской прачечной, чистоту. Молодецкая забава уже почти докатилась и до Пети, уже стоял он в строю ни жив, ни мёртв, ибо твёрдо решил на алтарь дедовщины не отдаваться; и будь, что будет.

Мысли его при этом напоминали стадо кенгуру – мчались, толкались, прыгали и пылили неимоверно. Сумятица полная. Однако общее направление Петины мысли в те критические моменты выдерживали:

«Не дамся! Помнут, конечно! Сильно… Накостыляют! – Метался Петя. – Или позволить? Ну, протянут раз пяток… Нет, не хочу! С битой жопой ходить… А другие-то ходят! Ну, и пусть ходят… Не дамся! Драться? Нет… пускай так бьют. Или дать сдачи? Пару раз врезать… Нет! Держаться и молчать. Через табурет не гнуться. Пусть бьют. Не убьют же до смерти! А если убьют? Бежать? Куда? Нет, не удрать…»

В самый разгар этих лихорадочных и бестолковых размышлений, когда Петя, зажмурив глаза и сжав кулаки, готовился с достоинством принять позор себе и своему заду, появился вдруг дневальный и увёл его в канцелярию роты. Так, наверное, ангел уносит из судилища к райским вратам душу грешника, прощённого высшим трибуналом.

Петра Завадского, ещё не принявшего присягу, но уже рядового, в необмятых, твёрдых, будто водосточные трубы, яловых сапогах, вызвал старший лейтенант Вдовин, ротный командир. Разумеется, ротному было плевать на честь и достоинство Петиного седалища. Напротив, старлей, скорее, предпочёл бы пропустить его через очистительную процедуру посвящения. Но Петю срочно затребовал комбат – так встали звёзды. Петины звёзды устроили отпрыску командира батальона назавтра контрольную по английскому. Для отпрыска это расположение светил означало неизбежный и сокрушительный по своим последствиям провал – с английским дела у него обстояли плохо, а точнее совсем никак.

Конечно, майор не сдавался, он честно пытался вложить в сыновнюю голову собственные знания языка маршала Монтгомери. Однако и вкладывать было особенно нечего, и вложить не вышло. Процесс получения лингвистических знаний у майорского отпрыска проходил трагически и нервно. Он лил слёзы, нудил и вздрагивал, обнаруживая полную неспособность воспринимать что-либо. Комбат постоянно и не всегда успешно боролся с желанием дать сынуле по голове, и в тот день он сумел устоять перед искушением лишь потому, что вовремя вспомнил о новобранце, которого взяли в мотострелки из московской английской спецшколы. Майор, листая личные дела в строевом отделе, ещё удивился: «Как же эта фря столичная в пехоте-то оказался? Надо, чтоб показали ему, как Родину любить!» Удивился, плечами пожал, да и забыл. А вот сейчас вспомнил.

За несколько часов Петя сумел внушить майорскому отпрыску английского на твёрдую тройку. Комбат, может быть, впервые в жизни задумался о пользе, которую интеллигенция способна приносить людям. Нехарактерная для майора задумчивость для Пети обернулась улыбкой судьбы. Правда, улыбка эта слегка походила на оскал, но и она была чудо, как хороша, на лице Фортуны, одетой в защитную офицерскую диагональ.

Петя принял присягу, получил в качестве поноски и личного оружия тяжеленный, как палица Ильи Муромца, ручной пулемёт Дегтярёва – РПД – и начал постигать уставные нормативы любви к Родине. Однако у него, в отличие от всего остального гвардейского батальона, появилась отдушина: несколько часов в день, вместо достижения патриотических оргазмов на плацу, полигоне или в казарме, он проводил в обстановке человеческого жилья. Иногда его даже угощали домашним обедом, а уж чай с сушками он пил неограниченно. И пусть майорский сынок был хамоват, злобен и туп, учить его английскому было приятней и легче, чем месить грудью, животом и коленями жидкую, холодную грязь полигона.

Майор через год сделался подполковником и заместителем командира полка по строевой. Петя за успехи в педагогике был произведен в младшие сержанты и переведён писарем в полковой штаб. Этот стремительный карьерный взлёт стал полной неожиданностью для рядового Завадского. Несмотря на старания отцов-командиров, классного мотострелка из Пети не получалось, чего уж там. Однако английский он, благодаря занятиям с офицерским недорослем, за два года службы не забыл и, демобилизовавшись поздней осенью, следующим летом смог поступить по армейской льготе в элитный московский инъяз.

Подобные подарки судьбы стали вехами, по которым легко отмерялись начальные этапы Петиной жизни – от службы в армии до загранкомандировок в разные интересные страны. Везение это продолжалось долго. Другой бы насторожился. Однако Петя не тревожился по-поводу столь затянувшейся благосклонности провидения. Жизненное легкомыслие и природное добродушие отличали его в те годы. Да и комплекс незабвенного, милого и понятного русскому сердцу Ильи Ильича Обломова отягощал Петин характер, пусть и не полной мерой.

Он не был ленив той всепоглощающей русской, славянской ленью, когда хоть трава не расти. Абсолютная лень неизбежно обеспечивается грехом: ложью, подлостью, преступлением, предательством… Невозможно весь век ничего не делать, оставаясь при этом порядочным человеком. Нет, Петя Завадский о душе заботился и откровенным бездельником, и воинствующим лодырем не был. Но и на дело никогда из поднебесья камнем не падал, не рвал работу жадно, с орлиным клёкотом, когтями и клювом, торопливо заглатывая куски и грозно посматривая по сторонам – не отняли бы! Трудился и жил Петя с чуть заметной ленцой, со вкусом, себе в удовольствие. Карьера его бежала в гору легко, без надрыва и без особых усилий с его стороны, сама собой.

Потому, наверное, и не всполошился Петя Завадский относительно своего затянувшегося везения. А оно кончилось вдруг и сразу. По странной случайности, поворот Фортуны филейными частями к Пете совпал с крушением Советского Союза и всей прошлой жизни, так хорошо для него сложившейся, ставшей привычной и уютной.

Но это – потом, ближе к финалу этой книги. Пока же, на первых её страницах, Петя, ещё не успевший набрать морального и физического веса для величания Петром Сергеевичем, предстаёт баловнем судьбы, везунчиком и добрым малым, с которым, если и происходили неприятности, то исключительно по недоразумению или собственному его недомыслию.