Читать книгу Посторонний - М. Ерник - Страница 2

Утро первого августа показало, что Семён Матвеевич поторопился отпустить Стоянова до сентября. Сегодня он бы согласился видеть его здесь. И даже был бы согласен, чтобы тот ночевал в этой же квартире, где-нибудь в коридоре на коврике. Никакого желания садиться за руль в это утро он не испытывал. Хуже того, он не испытывал желания даже ехать в Крым.

Утро первого августа в полной мере проявило следы вчерашней страсти Жидко. Сейчас он с трудом мог вспомнить, где он обнаружил своё тело после пробуждения и терзался мыслью, что это была не постель Миледи. Проблема заключалась в том, что страсть его не продвинулась дальше бутылки коньяка. Вчера Семён Матвеевич был совершенно прав, оценивая его качество. А сегодня им обоим, и Жидко, и Миледи, приходилось проявить немало сообразительности. Жидко – чтобы вспомнить, чем они занимались вчера вечером. А Миледи – чтобы придать Семёну Матвеевичу вид того добропорядочного барина, с которым он к ней прибыл. Искусство Миледи в этот момент следовало бы сравнивать с искусством бальзамирования тела Ильича, с той лишь разницей, что медики занимались этим всю свою жизнь, а Миледи отводилось на всё не более часа. Как и с телом Ильича, главную трудность представляли глаза. Но если там проблема состояла в отсутствии в глазах жизни, то у Семёна Матвеевича – напротив. Его глаза выражали бездну человеческих страданий. И эти страдания нелегко было бы объяснить законной супруге просто, как переживание от расставания с дочерью. Воссоздать глаза, так или иначе соответствующие общему виду им не удалось, и пришлось Семёну Матвеевичу возвращаться домой с собственными глазами.

Если бы инспектор дорожного движения остановил машину Жидко по дороге к дому, то наверняка решил бы, что это чудо автомобильной техники заправляется спиртом. Подумать, что спиртом заправлялся сам его представительный владелец с бесконечно грустными глазами, он вряд ли бы осмелился. Но Галина, к удивлению Жидко, в очередной раз ничего не заметила: ни коньячных отголосков диссертации Серякова, ни тоски в глазах мужа. Это огорчило Семёна Матвеевича ещё больше. У него уже была заготовлена трогательная история встречи с дочерью, которая, несомненно, должна была бы добавить огня к чувству вины Галины и упрочить её страхи общения с первой семьёй. Своим невниманием, она лишила его сразу двух возможностей: оправдаться самому и пристыдить жену. Всю дорогу к вокзалу он мучился мыслями, размышляя то об отсутствии у жены простейшей наблюдательности психолога, то об обычной человеческой чёрствости к мужу. Ещё больше раздражало то, что Галина, казалось, не только не терзалась сомнениями, но и пребывала в приподнятом настроении.

Всю дорогу до вокзала они преодолели молча. Около десяти утра возле Курского вокзала прохожие могли наблюдать любопытную сцену. Молодая женщина и водитель такси извлекали из багажника приличных размеров чемодан под хмурым взглядом господина в кожаном пиджаке. Их общими усилиями чемодан был поставлен на колёса на тротуаре. А господин, получив ручку чемодана, ни слова не говоря, повернулся и покатил своё добро в сторону вокзала. Молодая женщина следовала в полутора шагах сзади, приветливо улыбаясь встречным и пропуская озабоченных пассажиров в узких местах переходов.

Поезд Москва Курская – Севастополь отправлялся в половине одиннадцатого с четвёртого пути. Узнав это, Семён Матвеевич ещё больше погрустнел. Предстоял утомительный путь по полутёмному, не вызывающему эстетического чувства переходу, мимо десятков помятых граждан, с такой же тоской в глазах, как и у Семёна Матвеевича. Видеть в их глазах свои собственные страдания ему было неприятно.

Собрав в кулак всю свою волю, сосредоточившись только на конечной цели своего пути, Семён Матвеевич катил свой чемодан и не обращал внимания ни на помятых граждан, ни на отставшую жену. Платформа едва вмещала всех отъезжающих и провожающих с обеих сторон. Дорога к спальному вагону лежала мимо бесконечного числа родственников, друзей, знакомых и, конечно, самих пассажиров с их многочисленным багажом. Траектория Семёна Матвеевича и его чемодана представляла собой замысловатую кривую, от которой у него уже начинала развиваться морская болезнь. Всё это он мужественно терпел. Но в тот момент, когда за чужими спинами стали угадываться очертания его любимого спального вагона, впереди выросла огромная фигура неизвестного мужчины. Впрочем, даже если бы мужчина был бы известен, в эту минуту заниматься опознанием Семён Матвеевич не мог.

Мужчина, которого при ближайшем рассмотрении смело можно было бы назвать господином, имел внушительную бороду, аккуратно подстриженную таким образом, чтобы она не скрывала массивную золотую цепь на шее. Из-под цепи навстречу бороде пробивалась такая же густая поросль с груди. Кроме бороды, господин имел одинаково внушительные размеры как в высоту, так и в ширину. Предвзятый человек мог бы отметить у него несколько оттопыренный зад. Но понимающие люди, конечно же, знали, что это всего лишь особенности современного кроя дорогих костюмов. Господин едва заметным движением пальцев махал кому-то за окном поезда. И по одежде, и по манерам этот господин мог бы соперничать даже с Семёном Матвеевичем Жидко. Все его движения, представительный костюм, нереально дорогие туфли с длинными носами, перстень с бриллиантом на мизинце и даже отсутствие при костюме галстука – всё должно было внушать уважение к этому господину. Но для Семёна Матвеевича этот господин с бородой представлял собой всего лишь препятствие, которое невозможно было объехать.

Выждав пару секунд для приличия и осознав, что господин с бородой его не замечает, Семён Матвеевич вспомнил своё пролетарское происхождение. В эту минуту бородатый господин представлялся ему преградой на пути исторического прогресса к светлому будущему. Решительным движением плеча он отодвинул бородатого господина в сторону. Рванув, что есть силы чемодан, Семён Матвеевич последним броском вперёд преодолел это препятствие. Колёса чемодана запрыгали на туфлях бородатого господина, загромыхали, как броневик на булыжной мостовой. Дорога к заветному вагону была открыта. За спиной послышался возмущённый бас и извиняющийся голос жены. Но Семена Матвеевича это уже остановить не могло. Он шёл к намеченной цели буквально по костям своих жертв. Таков был Семён Матвеевич Жидко. Таков был удел любой сильной личности. И если бы подобные преграды могли бы его остановить, то в жизни этой он бы ничего не достиг.

Спальный вагон встретил Жидко по обыкновению спокойствием и прохладой. Попутчиком Семёна Матвеевича оказался благообразный пожилой господин с умным, но насмешливым взором. Пожалуй, с первого взгляда можно было бы утверждать, что это обычный пенсионер. Но безупречный костюм, шляпа, шейный платок, манера сидеть небрежно и созерцать мир, склонив голову, скорее, выдавало в нём изощрённого аристократа. Особенно поразила Семёна Матвеевича то, что руки попутчика скрывали чёрные летние перчатки, которыми он сжимал чёрную и острую, как осиное жало, трость с большим набалдашником в форме серебряного шара.

Увидев Семёна Матвеевича и оценив масштабы вторжения, он поторопился покинуть купе. Не стесняемые присутствием постороннего, за каких-то десять минут совместными усилиями Семёна Матвеевича и Галины вещи были уложены, а сам Семён Матвеевич облачён в пижаму. Переведя дух, он спросил Галину:

– Что там было?

– Где?

– С этим бородатым?

– Ничего особенного. Просто ты наступил ему на ногу. А твой чемодан переехал его туфли.

– Это проблемы его и чемодана. И потом, это были не туфли!

– А что? – не поняла Галина.

– Это были лыжи.

Галина вспомнила туфли и едва заметно улыбнулась:

– Ты перевалил через них, как Суворов через Альпы. Всё же следовало бы их объехать.

– Как? По соседней платформе? Как это состав его объехал? Лучше бы он в валенках пришёл, – с раздражением добавил он.

Галина отреагировала не сразу. Возможно, она представляла себе бородатого господина в валенках. Получался волжский бурлак в модном костюме.

– А что, в валенках его легче было бы объезжать?

– Нет. Просто выглядел бы не таким дураком.

– Это у тебя от твоего джипа привычка ездить напрямую по кочкам. Надеюсь, за рулём ты ведёшь себя более осмотрительно, – вздохнула она.

– Конечно! Если бы я был на джипе, то он бы ничего не кричал нам в спину. Он бы вообще уже ничего не кричал.

Семён Матвеевич откинулся на спинку дивана. Вдруг вновь подвинулся ближе и напряжённо спросил:

– Он тебе угрожал?

Казалось, что даже пижама на нём тоже пришла в напряжение.

– Нет. Успокойся.

– Это хорошо. Если бы он тебе угрожал, то разговор сейчас был бы другой.

Семён Матвеевич вновь с облегчением откинулся на спинку. Несколько минут они сидели молча.

– Мне кажется, ты не сильно расстроена? – неожиданно задал он вопрос.

– Чем?

– Тем, что остаёшься одна, – с вызовом добавил Семён Матвеевич.

– Если бы твоё отсутствие угнетало бы меня до такой степени, я бы давно сошла с ума, – вздохнула Галина.

«Это хорошо, – подумал Семён Матвеевич. – Не хватало мне ещё психопатки». Но вслух сказал:

– Это плохо. Я, конечно, виноват, что уделяю тебе мало времени. Но ты сама пойми. Столько серости вокруг. И всё требует времени.

Он откинулся на спинку дивана. Лицо его приняло утомлённый вид человека, бесконечно уставшего от борьбы с серостью. А до столь необходимого отдыха на юге ещё целый день пути.

– Серость, Семён, у тебя в голове, – задумчиво протянула Галина.

– Что ты имеешь в виду? – вновь напрягся Семён Матвеевич.

– Просто у тебя чёрно-белые взгляды на жизнь.

– Цветная эйфория – это удел женщин!

Замечание Галины зацепило его не на шутку.

– А серая тоска – удел мужчин. Если бы не было цвета, как бы ты отличил коньяк от самогона?

Семён Матвеевич вздрогнул. Упоминание коньяка отдалось в его голове эхом пульсирующей боли, а упоминание самогона после одного случая у него всегда вызывало лёгкое чувство недомогания.

– По запаху! – ответил он так, как будто этот самогон ему предложили выпить на брудершафт с бородатым господином.

– Провожающим просьба освободить вагон, – донеслось из тамбура.

– Ну, мне пора, – поднялась Галина.

– Можешь отправления не ждать, – посоветовал Семён Матвеевич.

– Как же жить без ожидания, – ответила Галина вполголоса.

– Чего?

Семён Матвеевич ответ расслышал, но недопонял. Возможно, он не ожидал от жены столь глубокомысленной фразы. А может быть, зелёная муть коньячных паров не позволяла пробиться словам Галины к глубинам его разума.

– Ожидание перемен – это порой то немногое, что держит нас в этой жизни, – повторила она.

– Не понял, – напрягал своё воспалённое сознание Семён Матвеевич. – Это из какой-то диссертации?

– Я буду ждать, Семён.

Галина повернулась лицом и с некоторым вызовом добавила.

– Тем более что до обеда я совершенно свободна.

Дверь купе с шумом покатилась в сторону, и в глаза ударил яркий свет окна из коридора. Семён Матвеевич прислонился спиной к косяку двери и проводил жену взглядом до самого тамбура. Она так и не повернулась. Жидко силился что-то сказать ей вслед. Но его мозг предлагал лишь дежурные фразы: «Не грусти» и «Твой отпуск ещё впереди». Произнести их мешало смутное ощущение, что он это уже говорил, и Семён Матвеевич лишь глупо смотрел ей в спину.

Потеряв из виду Галину в тамбуре, Семён Матвеевич повернулся к окну и тут же застыл от неожиданности. С платформы через окно его пристально изучал бородатый господин, чьи туфли Семён Матвеевич так непочтительно переехал всего лишь двадцать минут назад. Судорожно вцепившись в поручни и не найдя в себе сил оторваться, Семён Матвеевич не мигая смотрел на бородатого господина так же, как тот смотрел на него. Дуэль взглядов длилась не более трёх секунд и закончилась победой Жидко. Бородатый господин хмуро отвернулся и важно зашагал к тому месту, где его туфли впервые пересеклись с чемоданом Семёна Матвеевича. Оцепенение прошло, и Семён Матвеевич не без превосходства проводил бородатого господина поворотом головы. Тот хмуро и неодобрительно смерил фигуру идущей навстречу Галины и, не проронив ни слова, продолжил своё движение.

Поезд на соседнем пути тронулся и застучал по рельсам, медленно набирая ход. Вскоре мелькнул его последний вагон. Многие провожающие потянулись к переходам, и через пару минут платформа заметно опустела. Одинокая фигура Галины стала ещё более одинокой. Жидко почему-то вспомнилась одинокая фигура его матери, с которой он вот так же на вокзале прощался в последний раз. Метроном головной боли вновь напомнил о себе, и Семён Матвеевич поспешил отвлечься, переместив свой взор на табличку, прикреплённую к стенке вагона тут же рядом возле окна. Когда же через минуту он опять выглянул в окно, через стекло на него в упор смотрел всё тот же бородатый господин, бесцеремонно заслонив собой одинокий силуэт Галины. Это уже было похоже на вызов.

– Мне кажется, этот гражданин не удовлетворился извинениями вашей жены, – неожиданно прозвучало сзади.

Семён Матвеевич вздрогнул и обернулся. За спиной находился его сосед по купе. Его ироничный взор столь пристально и откровенно изучал Жидко, что Семён Матвеевич поспешил отвернуться к окну.

– Я не думаю, что этот маленький инцидент – основание для выяснения отношений между интеллигентными людьми, – заявил он с некоторым вызовом.

– Это при условии, что интеллигенты оба.

Реплика звучала двусмысленно. Семён Матвеевич оглянулся, чтобы выяснить, кто здесь интеллигент. Но встретил настолько острый пронизывающий взгляд, что не решился произнести ни слова. Вместо этого, он попытался выглянуть из-за бородатого господина и помахать Галине рукой. Она его жестов или не заметила, или не поняла. Бородатый перед окном не пошевелился. «Наверное, он прав, – решил про себя Семён Матвеевич. – Уж кого-кого, а это бородатое чучело трудно заподозрить в интеллигентности».

Семён Матвеевич нервно забарабанил по поручню. Уходить от окна он не желал из принципа. Бородатый, очевидно, тоже был принципиальным человеком, потому что с места не двигался. Галина, наконец-то, сделала шаг в сторону и выглянула из-за спины бородатого монстра. Семён Матвеевич помахал рукой и натянуто улыбнулся, демонстративно адресуя улыбку мимо этого торчащего перед носом нахала. Галина улыбнулась в ответ, так же демонстративно косясь на бородатого господина. Её улыбка в сочетании с косым взглядом показалась Семёну Матвеевичу неуместной. Раздражение Жидко нарастало. Он уже не махал рукой, и не барабанил пальцами по поручню. Он вцепился в него так, как будто хотел вырвать его с корнем и пронзить это низменное создание. Кровь стучала в висках в такт с пульсирующей болью. Нехорошие мысли роились в голове, как мухи вокруг протухшего мяса. И в тот момент, когда, как казалось, раздражение достигло своего пика, поезд тронулся.

Напряжение внезапно схлынуло. Волна облегчения прокатилась от головы по всему телу. Вместе с ней вернулась лёгкость восприятия мира. Семён Матвеевич грациозным движением руки сделал прощальный жест Галине. Затем демонстративно повернулся к уплывающему в даль бородатому господину, приложил руку к сердцу и сделал изящный полупоклон, улыбнувшись так, что ему позавидовали бы звёзды Голливуда. Это его движение не осталось незамеченным и показало, кто здесь интеллигент. Лицо бородатого господина исказила гримаса отвращения, он демонстративно отвернулся и пошёл в направлении обратном движению поезда.

Удовлетворению Семёна Матвеевича не было предела. Оно оказалось лучшим лекарством из всех перепробованных за сегодняшнее утро. В расширенные сосуды головы хлынула свежая кровь. Дыхание стало лёгким и ровным. Сердце вернулось к своему естественному ритму. Семён Матвеевич вдруг почувствовал такую уверенность в себе, как десять или двадцать лет назад.

Глухая кирпичная стена перед окном внезапно оборвалась, и перед глазами его предстали московские просторы. Где-то вдали кичливо тянулись вверх небоскрёбы. Ближе мелькали прокопченные, наверное, ещё со времён существования паровозов, кирпичные домики. Возле некоторых из них сушилось бельё, как свидетельство того, что жизнь здесь не прекращалась ни на минуту. Гордые в своём блеске небоскрёбы не могли бы похвастаться такими признаками жизни возле своих подъездов. Вагон проплывал мимо автомобильных пробок, озабоченных уличных торговцев, заброшенных и кипящих работой строек, автостоянок, больших и маленьких магазинов, вновь автомобильных пробок, пустых и заполненных станций электричек, метро и прочей человеческой суеты, которая и составляет суть этого большого города. Движение вагона, мерный стук колёс, проплывающие за окном пейзажи вызвали у Семёна Матвеевича ни с чем не сравнимое чувство – чувство свободного полёта. На мгновение он ощутил, как парит над этой человеческой суетой, легко и безразлично оценивая её со стороны.

Внезапный грохот и мелькание перед глазами возвратили Семёна Матвеевича на землю. Мимо проносился товарный поезд. Семён Матвеевич отпрянул от окна и вернулся в купе. Попутчик вполоборота к свету читал какую-то книгу. Семён Матвеевич заметил, что читал он не выпуская трость из второй руки и даже не сняв перчаток, а книга была довольно старая, скорее всего антикварная, и на немецком языке. Из-за книги мелькнули очки, очень похожие на пенсне. Незнакомец снял очки и отложил книгу на диван, рядом со шляпой.

– Вы с таким упоением рассматривали вид за окном, – обратился он к Семёну Матвеевичу. – Я сделал вывод, что вы романтик.

– Что вы, с моей-то профессией.

– А какая у вас профессия? Если это не тайна.

– Я психолог.

Глаза незнакомца излучали любопытство. Он пододвинулся поближе и склонил голову набок.

– А вы считаете, что психология с романтикой несовместимы?

– Между ними такая же дистанция, как между доктором и больным.

– Ну, кто из них романтик, я не спрашиваю. А вас не смущает то, что зачастую разграничение между душевно больным и его лекарем очень условно.

– Заезженный тезис, – бросил Семён Матвеевич небрежно. – И пусть я не психиатр, а психолог, я вам отвечу. Различие между ними безусловно и очевидно. Доктор отличается от душевно больного тем, что всё знает о болезни, а больной – нет. Если бы больной знал то же, что и доктор, то он не был бы душевнобольным. Душевные болезни – нематериальны, и осознание причин расстройства – это первый шаг к исцелению.

– Трудно возражать специалисту, пусть даже не психиатру. Всё это бесспорно! Но только в том случае, если сам доктор действительно знает всё. Ведь голова, согласитесь, это самое загадочное место в организме человека. В первую очередь нужно беречь собственную голову!

Семён Матвеевич открыл, было, рот, чтобы возразить, но задумался. Что имеет в виду этот странный незнакомец? На кого он намекает? И вообще, кто он? До сих пор он так и не представился. Семён Матвеевич вновь открыл рот, чтобы задать этот вопрос, но не успел.

– Вы хотите спросить, кто я? – опередил его незнакомец. – Мою деятельность трудно охарактеризовать в двух словах. Но согласитесь, что для нашего спора это не принципиально. Более того, переводить спор на выяснение личности было бы несколько некорректно. Будем считать, что я просто Посторонний. Посторонний с большой буквы.

Семён Матвеевич растерялся, что случалось с ним довольно редко. Положение спасла внезапно открывшаяся дверь, из-за которой в купе появилась проводница. Воспользовавшись этим, Семён Матвеевич засуетился в поисках билета, затем рассыпался в комплиментах проводнице, которая, несомненно, соответствовала классу вагона. Когда же все формальности были улажены, все комплименты сказаны и проводница покинула их купе, Семён Матвеевич вдруг осознал, что его соседа она так и не потревожила. С удивлением он бросил взгляд на безмятежно сидящего Постороннего.

– Не удивляйтесь, – опередил он Семёна Матвеевича. – Я не заяц и не человек-невидимка. Просто я успел пообщаться с нашей очаровательной проводницей несколько раньше.

Мысль о необычности Постороннего проникала в его сознание всё глубже и глубже.

– Я так полагаю, Семён Матвеевич, что вы хотели бы немного отдохнуть.

В очередной раз Жидко вздрогнул. Откуда Посторонний узнал его имя. Он что, ясновидящий! Взгляд Семёна Матвеевича был настолько красноречив, что Посторонний вновь его опередил:

– Ничего странного. Просто я видел ваш билет в руках у проводницы.

Повисла пауза, за время которой у Жидко было время и собраться, и найти ответ. Но он молчал, силясь осознать: что этому Постороннему ещё известно. Не дождавшись ответа, тот встал:

– Пойду, проведаю здешний вагон-ресторан. Приятного отдыха.

Отдых для Семёна Матвеевича действительно оказался приятным. Освежающая прохлада вагона, убаюкивающий стук колёс и, главное, осознание полной свободы на ближайшие четыре недели, делали его сон спокойным и безмятежным. К вечеру, организм, поборовший, наконец, остатки серяковского коньяка, приобрёл бодрость и энергию, характерные для обычного Жидко. Внезапный выброс энергии заставил Семёна Матвеевича подскочить и принять вертикальное положение. Заходящее вечернее солнце пробивалось сквозь занавески. Постороннего не было. Семён Матвеевич хлопнул ладонями, схватил полотенце, прыгнул в тапочки и пошлёпал ими к месту для умывания, репетируя, очевидно, своё пробуждение в Крыму.

Сам процесс умывания не доставил ему большого удовольствия. Вагон сильно качало, и через пару минут мокрым в туалете было всё, кроме лица Семёна Матвеевича. Но этот не испортило ему настроения. Предстоял ужин. Даже не ужин – вечерняя трапеза! А уж этот процесс никакая качка испортить не могла. Так считал Семён Матвеевич. Вероятно, он был прав. Испортить трапезу качка не могла, но усложнить подготовку к ней – вполне. Первая же попытка достать сумку с провиантом из-под стола завершилась неожиданно. Вагон сильно качнуло, и Семён Матвеевич, продолжая движение вагона, протаранил головой батарею отопления. Батарея, наверное, была сделана по специальному проекту для российских железных дорог, потому, что имела множество мелких выступов, особенно заметных при ударе об них головой. Если добавить к этому ту неудобную позу, в которой в этот момент находился Семён Матвеевич, каковую многие бы сочли где-то даже неприличной, то можно было бы представить его ощущения. Единственное, что радовало его в такую минуту – это отсутствие Постороннего.

Впрочем, его долго ждать не пришлось. Не успел Семён Матвеевич, перебирая всеми четырьмя конечностями и пятясь назад, занять позу достойную заведующего кафедрой, как дверь распахнулась. Кожей того места, которое ближе всего находилась к двери, Жидко почувствовал – это он. Посторонний!

– Вам помочь, Семён Матвеевич, – раздался голос, даже не за спиной, а где-то сзади.

Требовать помощи от Постороннего в таком неловком положении Семён Матвеевич не решился, а поспешил поскорее выпрямиться. Необдуманная поспешность ему дорого стоила. На обратном пути в вертикальное положение Семён Матвеевич получил удар столиком по затылку. Такого потрясения Жидко не ожидал и не испытывал, пожалуй, со времён защиты докторской Сухобоковым. Он сидел на полу, на коврике и изучал Мир, как только что явившийся на свет божий. «В первую очередь нужно беречь собственную голову» – колокольным звоном разносилось в его сознании утреннее пророчество Постороннего. В таком же состоянии, посаженный усилиями Постороннего на собственный диван, он продолжал изучать Мир ещё минут двадцать. За это время Посторонний организовал откуда-то лёд в пластиковом пакете, пластырь на лоб Семёна Матвеевича, запечатлевшего узор решётки батареи отопления, и даже достал его сумку из-под стола. Ту самую роковую сумку, без которой вечерняя трапеза была бы невозможной.

Процесс возвращения Семёна Матвеевича к жизни проходил быстро и без осложнений. Всего за полчаса, он начал понимать человеческую речь, вспомнил, кто он такой и куда едет. А главное – жизненные потрясения этого вечера никак не повлияли на его аппетит. Когда всё содержимое сумки с провиантом оказалось на столе, не оценить способности Галины как хозяйки смог бы только очень предвзятый человек. Семён Матвеевич не без чувства гордости посматривал на Постороннего, и взгляд его спрашивал: «Ну, как вам? Чем не вагон-ресторан?». Когда же на столике появилась бутылка коньяка, любые сомнения в превосходстве над вагоном-рестораном выглядели бы как глупые и надуманные. Коньяк был армянский, пятизвездочный и повторить проблемы, возникшие с диссертацией Серякова, не обещал.

От ужина, да и от коньяка Посторонний отказался, но компанию поддержать остался, ограничившись только стаканом чая. Семён Матвеевич отправил в себя первую рюмку коньяка и принялся за ужин.

– А в Крым, Семён Матвеевич, я полагаю, вы на отдых собрались? – задал вопрос Посторонний.

– Да, недельки на четыре.

– То есть до сентября. Из чего я заключаю, что вы преподаёте.

– Заведую кафедрой.

– Что же вы в отпуск – без жены?

– Отдыхать я, знаете ли, предпочитаю с любовницей. Между нами, конечно, – ответил Семён Матвеевич не без чувства гордости.

– Вот как! Что же, как говорится, у каждого свои взгляды на жизнь. И давно вы так отдыхаете?

– Я могу вам доверять?

Вопрос Семёна Матвеевича прозвучал строго, но не без кокетства.

– В конце концов, я, всего-навсего, Посторонний.

– С нынешней любовницей – в третий раз.

– Море волнуется три… – задумчиво произнёс Посторонний.

– Что? – не понял Семён Матвеевич.

– Есть такая детская игра: «Море волнуется три». Цифра «три» всегда несёт сюрпризы.

– Что вы имеете в виду?

– Не обращайте внимания, – оживился Посторонний. – Бытовое суеверие.

Посторонний вежливо помолчал, ожидая, когда Семён Матвеевич дожуёт кусочек ветчины. Затем он продолжил:

– А ваше утреннее состояние, я полагаю, можно объяснить успешной защитой диссертации? Вы меня, конечно, извините, но я, как человек много повидавший, могу различить по меньшей мере пять видов похмельных синдромов.

Упоминание утреннего состояния Семёну Матвеевичу было неприятно, и он поторопился сменить тему:

– Какая там успешная защита, – махнул он рукой. – Серяков! бездарная личность! В который раз со своим научным руководителем жуют пережёванное, даже не пережёванное – а съеденное. Но главное не это. Автор – хронический неудачник.

– Это, скорее, претензия к Фортуне, а не к автору.

– Типичное заблуждение, – горячо возразил Семён Матвеевич.

Коньяк сделал своё дело. Кровь активно циркулировала в сосудах, и об ушибе головы напоминала только небольшая шишка повыше затылка, а интеллектуальные и языковые центры мозга он не затронул.

– Никакой Фортуны не существует! Всё это домыслы людей, которые не хотят нести ответственность за собственную судьбу.

– Вот как! Значит, вы отрицаете зависимость человеческой судьбы от внешних обстоятельств.

– Все внешние обстоятельства прогнозируемы и предсказуемы. В жизни человека не бывает и не может быть случайностей.

– А как назвать то, что произошло с вами здесь около часа назад.

Воспоминание о прошедшем, очевидно, тронули душу Семёна Матвеевича. Он ответил не сразу, налил в походную рюмочку коньяк, опрокинул её и только после этого продолжил:

– За то, что произошло здесь, нужно оторвать руки тем, кто делал этот вагон, тем, кто строил эти железные дороги и тому, кто ведёт этот поезд.

– Без рук будет ходить полстраны!

– А зачем им руки, если у них головы нет. Человек с руками, но без головы – это никчёмное создание. Такие, как правило, и жалуются на судьбу. Хотите, я изложу вам три правила формирования личности?

– Очень интересно послушать.

– Правило первое, формированием личности нужно заниматься постоянно, вне зависимости от возраста, пола, профессии и тому подобного. Нужно выкинуть из головы вредную мысль о том, что личность формируется до определённого возраста, и на этом развитие будто бы останавливается.

Семён Матвеевич сделал небольшую паузу, намазывая домашний паштет на хлеб, и продолжил:

– Правило второе, заниматься этим делом должен сам человек. Никакой воспитатель, а тем более случай, не должны вмешиваться в процесс формирования личности. Воспитателей нужно гнать в шею. Со случаем – сложнее. Случай – это всего лишь непредвиденное событие. А человеку голова на то и дана, чтобы предвидеть события и предотвращать их или использовать в своих интересах.

Семён Матвеевич бросил взгляд на Постороннего, оценивая его реакцию. Но оценить не удалось. Лицо попутчика оставалось безучастным, а взгляд всё таким же иронично-пронзительным. Это не смутило Семёна Матвеевича, и он продолжил:

– Наконец, правило третье, Личность формируют поступки. Не слова, не мысли, а именно поступки! Поступок отличают общественный вызов и необратимость. В этом суть личности.

Лицо Семёна Матвеевича сделалось мужественным и волевым. Трудно было бы усомниться, что, как истинный исследователь, этот рецепт он испробовал, прежде всего, на самом себе. Ещё труднее было бы предположить, что не более часа назад он стукнулся головой об стол. Такова была невероятная сила воли у этого человека.

– Позвольте глупый вопрос, – наконец-то отреагировал Посторонний.

– Будьте любезны.

Приглашение прозвучало так, как будто иного вопроса, кроме глупого, Семён Матвеевич не ожидал.

– А зачем всё это?

– Что зачем?

Недоумение на лице Семёна Матвеевича говорило о том, что вопрос гораздо глупее, чем он мог предположить.

– Зачем этому, как вы его назвали? Серяков? Зачем, например, Серякову заниматься формированием своей личности? – повторил вопрос Посторонний.

– Как зачем? К примеру, для того, чтобы защитить диссертацию.

– Но ведь его диссертация бездарна?

– Бездарна, так же, как и он сам, и его научный руководитель.

– И вы её не пропустите?

– Не пропущу!

– Зачем же ему становиться личностью?

Лицо Семёна Матвеевича приобрело несколько утомлённый вид, что говорило о том, что он несколько разочаровался в Постороннем. Глупость вопросов казалась ему неподдельной.

– Пусть проявит себя. Пусть выйдет и покажет, на что он способен.

– Если он до сих пор себя не показал, как же вы определили, что он бездарен?

– По принципу презумпции бездарности. Человек бездарен до тех пор, пока не докажет обратное.

Тезис Семён Матвеевич подтвердил очередной рюмкой коньяка.

– Надо думать, что свои способности вы уже доказали?

– Разумеется! Неоднократно.

– Кому? Серякову?

Семён Матвеевич перестал жевать. Солнце клонилось к горизонту и мелькало из-за проносящихся мимо деревьев. Яркие всполохи озаряли лицо Семёна Матвеевича, словно фотовспышки, освещающие усталое лицо большого и ответственного человека. Красноречивое молчание этого мужа говорило о том, что совсем уже глупые вопросы можно было бы и опустить.

– Мелковат он ещё для этого, – ответил Семён Матвеевич вполне деликатно, несмотря на то, что вопрос заслуживал большего.

– Значит, он вправе думать о вас то же, что и вы о нём?

– Это как?

Такого поворота этой темы он не ожидал. Мысль о том, что Серяков вправе что-то думать, да ещё о нём, о заведующем кафедрой, ему как-то не приходила в голову.

– Значит, он вправе считать вас такой же бездарью, как и вы его? Согласно принципу презумпции бездарности.

Прежде чем ответить, Семён Матвеевич опрокинул очередную рюмку коньяка. На лице его появилась вполне заметная ироничная улыбка. К глупости вопросов Постороннего он уже начал привыкать, и они его даже несколько забавляли.

– Он может думать о ком угодно и что угодно. Его мнение никого не интересует.

– Так уж никого. У него же есть свой круг общения. С кем он общается?

Семён Матвеевич покачал головой, как умудрённый опытом педагог под впечатлением наивности вопросов своих подопечных.

– Вы полагаете, у меня нет других забот, как следить за кругом общения Серякова?

– Я полагаю, что как руководителю и как психологу, вам должно быть это интересно.

Семён Матвеевич расхохотался неподдельным смехом. Предложение Постороннего его откровенно рассмешило. Оправившись от смеха, он махнул рукой и влил в себя новую рюмку коньяка.

– Вы уж не обижайтесь, что я так, по-простому, – продолжил он, не закусывая. – Я вспоминаю свою молодость. Кто-то интересовался моей жизнью? Кто-то мне в чём-то помог? Всего чего я достиг, я достиг вот этой головой.

Семён Матвеевич красноречиво постучал себя по голове, и звук от этого стука ничем не напоминал стук от удара об стол. Этот звук отразил в себе всю мощь интеллекта, силу воли и, наконец, неукротимую энергию человека, который сделал себя сам.

– Если бы кто-то заинтересовался моим кругом общения, – продолжал Семён Матвеевич, – я бы оскорбился. Хуже того, я бы набил ему морду! Извините за выражение.

– И всё же, смею заверить вас, что окружением вашим интересовались. И не один человек.

– Если вы имеете в виду мою первую жену или моего тестя, то от них я ничего не получил. Более того, мне пришлось силой вырывать у них то, что принадлежит мне по праву. Тоже мне, интеллигенция старорежимная! Врачебная этика, врачебная этика! Ещё скажите – тайна исповеди! Сильный человек его пациентом никогда не стал бы. А остальные – только и достойны того, чтобы служить демонстрационным материалом!

Коньяк в сосудах Семёна Матвеевича действовал, как детектор лжи. Он требовал всю правду наружу, какой бы горькой она не была.

– И что случилось с вашим тестем?

– То, что и должно было случиться. Его сдвинули за несоответствие.

– И вы заняли его место?

– Я занял своё место! А мой тесть был всего лишь одним из препятствий на моём пути.

– Это несомненно, – впервые согласился Посторонний. – Только утверждая о том, что вашим окружением интересовались, я имел в виду не вашего тестя. Была, если вы помните, такая организация – КПСС. А психология в те годы относилась к дисциплинам идеологическим. И все, кто этим занимался, проходили сквозь сито партийных органов. Так что тестя вашего «сдвинули» не вы, а ваши единомышленники из комитета партии. Сдвинули, я полагаю, за его независимость и наличие собственного мнения. Ваше окружение интересовало этих людей не меньше чем вы сами. И ваше назначение было не только санкционировано, но и, скорее всего, подсказаны этими вашими заботливыми покровителями.

Сумерки за окнами поезда постепенно превращались в ночь. Всполохи света переместились из купе наружу. Огни пролетающего поезда на мгновение выхватывали из темноты деревья, мосты, косогоры, станционные постройки. Семён Матвеевич замолчал и хмуро смотрел в окно, провожая взглядом все эти, казалось бы, нереальные предметы внешнего мира. Глупость Постороннего уже не казалась ему глупостью.

– С этими людьми я никогда не имел никаких отношений, – зло бросил он в ответ и запустил очередную рюмку коньяка.

– Не лукавьте, Семён Матвеевич. Человеку вашей профессии проскользнуть мимо идеологического надзора – это большее чудо, чем чудо святое. Вы уж, пожалуй, тоже не обижайтесь, но утверждать, что вы сделали себя сами, на мой взгляд, было бы большим преувеличением. Вас сделала система, в которой вы жили. Это система отобрала вас из общей массы для своих нужд и вылепила из вас то, что ей было нужно. Хотите, называйте это кадровой политикой, хотите – селекцией или генной инженерией. Суть дела это не меняет.

Семён Матвеевич побагровел. Усомниться в нём, как в личности, такого он не позволил бы никому. Но вид Постороннего оставался столь же невозмутимым, как и в первые минуты их беседы, а взгляд стал ещё более пронизывающим. Неведомая сила держала Жидко, не давая ему возможности пошевелиться. Как школьник сидел он, положив руки на колени, и слушал негромкую речь Постороннего.

– Просто вы, Семён Матвеевич, баловень судьбы. Вы в своей жизни никогда не сталкивались с теми силами, которые ломают человеческие судьбы. До сих пор они обходили вас стороной. Но так не может быть всегда. Вы презираете людей, и это не может проходить бесследно и вечно. Кто-то из них повернёт штурвал вашей судьбы. Кто – не скажу! Может это будут ваши коллеги или ваша очередная любовница, может быть жена или ни на что не способный Серяков, а может и тот бородатый господин, с которым вы столкнулись на вокзале. Но ясно одно – рулевой не вы. И чем скорее вы это осознаете, тем лучше будет для вас.

– Интересный тезис, – чуть ли не сквозь зубы процедил Жидко. – А не будете ли вы столь любезны не менее живописно изложить род ваших занятий. Уж не оракул ли вы? Очень уж ваша речь похожа на пророчества тех медиумов, от которых нет спасу даже на телевидении!

– О, нет! – воскликнул Посторонний. – Ни к телевидению, ни к оракулам я не имею никакого отношения. Я тот счастливый человек, у которого работа – это хобби, а хобби – это работа. Иными словами, я профессиональный коллекционер.

– Вот как, – мрачно заметил Семён Матвеевич, – и что же вы коллекционируете?

– Покойников, – невозмутимо ответил Посторонний.

Недоумение на лице Семёна Матвеевича было столь неподдельным, что Посторонний был вынужден повторить:

– Да-да, покойников. Точнее сказать самоубийц. И, на мой взгляд, вы могли бы стать интересным экземпляром в моей коллекции.

Посторонний замолчал. Молчал и Жидко, не в силах произнести ни слова. Второй раз за этот день он растерялся и не знал, что ответить. Тишину купе нарушали только стук колёс да позвякивание чайной ложечки в стакане.

– Я вижу, вы хотите навести здесь порядок, – нарушил молчание Посторонний, созерцая остатки трапезы на столе. – Не буду вам мешать.

С этими словами он встал, надел шляпу и, подхватив трость, вышел в коридор. Хлопнула дверь купе. Семён Матвеевич вдруг почувствовал неприятную тяжесть в руках и ногах. Плохо осознавая свои движения, он кое-как сложил остатки еды в сумку. Когда на столе осталась только бутылка коньяка, Семён Матвеевич на мгновение задумался, затем схватил пустой стакан, наполнил его остатками коньяка, вытряхивая последнюю каплю, и выпил всё это залпом.

Вопреки ожиданиям, коньяк не снял тяжесть, а добавил к ней головную боль в месте ушиба головой. Настроение Семёна Матвеевича стало ещё хуже. Семён Матвеевич сидел на своём диване, испытывая невероятное напряжение, и размышлял о том, что он ответит Постороннему, когда тот вернётся. Но Посторонний не возвращался. Глаза Семёна Матвеевича предательски слипались. Минут сорок он стойко держался, затем неведомая сила повалила его на диван, и он заснул.

Поезд мчался вперёд в темноте ночи, не сбавляя ход и разбрызгивая огоньки окон вдоль всего железнодорожного пути. Непроницаемая тьма ночи заглядывала в эти окна, словно пытаясь проскользнуть вовнутрь и если не штурмом, то коварством захватить это нарушение ночного покоя. Поезд отбивался от тьмы лучами света, отпугивал её звуками своего сигнала и летел, летел вперёд, как от погони! В окне, в котором Семён Матвеевич ещё сегодня утром созерцал всё многообразие человеческой жизни, мелькали тени странных существ, алчно взирающих на происходящее внутри. Время от времени где-то вдали вспыхивали тысячи огней. Что это было? Может это были окна далёких городов? а может глаза хищной стаи? или факелы жестоких всадников? Ночь свято хранила эту тайну, возбуждая воображение и любопытство каждого, кто пытался проникнуть в её тьму. Но Семён Матвеевич ничего этого не видел. В его сознании окно запечатлелось голубым прямоугольником свободы. Свободы парения над человеческой суетой.