Читать книгу Звенел булат - М. И. Ибрагимова - Страница 2

Зулейха Магомедова,

кандидат филологических наук, старший научный сотрудник отдела литературы Института языка, литературы и искусства Дагестанского научного центра Российской академии наук

Именно в 70-е годы перед исторической прозой возникла проблема достоверности в новом, обострённом варианте. Одно за другим в свет выходят произведения, получившие широкий отклик в прессе и огромный интерес у читательской аудитории. В 1979 году был опубликован роман Чабуа Амирэджиби «Дата Туташхиа», ранее, в 1976–1978 годах, выходит в свет роман Булата Окуджавы «Путешествие дилетантов», а позже, в 1985 году, его же «Свидание с Бонапартом».

Нельзя не отметить относящееся к этому же периоду оригинальное произведение Н. Эйдельмана «Большой Жанно», целиком построенное на записках декабриста И.И. Пущина.

Эти произведения стали явлением в литературе и явились определённым стимулятором в развитии исторической темы в литературах национальных регионов.

В этот же период наблюдается обращение писателей Северного Кавказа к своему историческому прошлому. Раньше их усилия были направлены главным образом на воссоздание эпоса революции, социалистического строительства, Великой Отечественной войны, то есть ограничивались кругом проблем, которые были связаны с историей советского общества. Лишь в последние два предперестроечных десятилетия в национальных литературах наблюдается попытка осмысления собственной истории на новом фоне, в контексте всеобщей истории.

Основной темой исторической литературы стали события, связанные с Русско-кавказской войной, с художественным воссозданием биографии выдающихся исторических личностей. В ряду такой литературы стоят романы М. Мамакаева «Зелимхан», А. Шортанова «Горцы», Б.Тхайцухова «Горсть земли», Б. Шинкубы «Последний из ушедших», И. Машбаша «Раскаты далёкого грома», Т. Адыгова «Щит Тибарда», М. Эльберда «Труден путь на Ошхамахо», К. Джегутанова «Золотой крест», М. Ибрагимовой «Имам Шамиль» и другие.

В Дагестане историческая тема была богато представлена в многочисленных документах и летописях. Имеется огромное количество исторических разработок по этой теме. Кроме того, кавказоведческая литература располагает солидным количеством литературных произведений, созданных русскими и зарубежными авторами. Что касается исторической прозы как таковой, то этот род литературы имеет в Дагестане если не богатую, то достаточно прочную и давнюю, хотя и не развитую вширь традицию.

Следует отметить, что историческая тема всегда занимала определённую нишу и в художественной литературе народов Дагестана. Традиция была заложена романом Ибрагимова «Аманхор», написанным ещё в дореволюционный период. Затем историческая тема разрабатывалась в произведениях А. Тахо-Годи «Уллубий Буйнакский», Р. Динмагомаева «Герои в шубах», Ю. Гереева «Весна, пришедшая с Севера», А. Аджаматова «Я горжусь», где объектом отображения стали события революции и Гражданской войны.

Первый дагестанский исторический роман «Сулак – свидетель» был создан М. Хуршиловым в 1943–1945 годах на русском языке. Здесь нашла продолжение и развитие традиция советской историческом прозы, включая очерки, рассказы, повести предыдущих авторов.

Значительное место в национальной исторической литературе занимают произведения историко-биографического характера, где личность главного героя становится основным сюжетообразующим элементом. В этом ряду стоят романы и повести И. Керимова «Махач», А. Абу-Бакара «Чрезвычайный комиссар», «Манана», М.-С. Яхьяева «Три солнца».

Следует отметить и произведения, в которых сочетается эпический размах политических событий, отражённый сквозь призму восприятия определённых литературных героев. Таковыми являются «Звенел булат» М. Ибрагимовой, трилогия М.-С. Яхьяева «Горы – свидетели», роман-эпопея М. Сулиманова «Хунзахская крепость». Сюда же можно отнести и такие произведения, как «Гром над горами» М. Магомедова, «Огонь в крови» А. Мудунова, «Возмездие» X. Авшалумова.

Здесь не могут не возникнуть дискуссионные вопросы. Одним из них является вопрос о границе между чисто историческим и историко-революционным повествованием. Не остаётся ли историческому роману седая древность, а историко-революционному – XX век? Ведь никто не утверждает, что любое повествование, хронологически совпадающее с одним из трёх этапов революционного движения, должно быть автоматически отнесено к историко-революционному.

Вероятно, повествование об одних и тех же событиях может стать или просто историческим (ничего не теряя в своей исторической сути), или историко-революционным – в зависимости от угла зрения автора, принципов типизации событий. Любой приём возможен лишь в том случае, если он отвечает принципу историзма и работает на него. И тематическое и композиционное многообразие исторической прозы Дагестана свидетельствует об осмыслении писателями сложных, многоликих и противоречивых событий в жизни общества и отдельного индивидуума и наметившейся уже глубине проникновения в закономерности исторического развития общества.

Настало время трезвого и взвешенного подхода к событиям собственной истории, собрано немало документов, появилось много публикаций, проливающих свет на историческую реальность и факты, яснее прорисовываются биографические подробности людей, вершивших судьбы войны и мира в течение многих десятилетий. Именно сегодня для национальных литератур Дагестана необходимо руководствоваться словами А.И. Герцена «Глубже опускаясь в смысл былого – раскрываем смысл будущего; глядя назад – шагаем вперёд».

Исчерпывающую характеристику целей и задач исторического сочинения дал Дмитрий Лихачёв: «Каким должен быть исторический роман? Прежде всего без ошибок. На историческом романе лежит огромная ответственность…Надо чаще общаться с профессионалами и не пользоваться общеизвестными подделками, принимая их за документы. Надо пользоваться не только литературой по тому или иному вопросу, но и архивными данными. И нельзя допускать пошлостей, потакать дурным вкусам, видя элементы сенсационности. Нельзя жертвовать истиной ради «интересности».

В этой связи повесть Мариам Ибрагимовой «Звенел булат» представляет немалый интерес, так как в ней впервые реабилитируются многие известные и забытые имена людей, сыгравших значительную роль в истории Дагестана начала XX века.

Привлечённые редкие архивные материалы и кропотливые разыскания дополняют биографии персонажей её книги уникальными фактами и сообщают достоверные сведения об их жизни и деятельности. Мариам Ибрагимова не ограничивалась лишь работой в архивах, многие сведения, сюжеты взяты из жизни, основаны на общении с живыми представителями некогда знатных горских кланов или просто интеллигентных семей. Все эти сведения из первых уст, перепроверенные, разумеется, автором, придают её повествованию жизненную достоверность, материальность, предметность всех очерченных образов. Явная, а порой и скрытая инкорпорированность в текст фактических источников подтверждается сведениями, которые стали известны лишь в последние два десятилетия.

Изданная в Махачкале в 1972 году повесть «Звенел булат» получила широкую известность в республике, так как здесь в обобщённом виде собрано множество исторических фактов и событий, которые фрагментарно отражены в публикациях, архивных материалах начиная с 20-х годов. Писательница представила объёмную панораму политической жизни Дагестана в трудный период ломки старого строя и формирования нового. Многое из описанного ею изложено современниками и участниками событий тех лет. Об этом писал А. Тахо-Годи в своих очерках «Уллубий Буйнакский» и «Революция и контрреволюция в Дагестане», прямое отражение перипетий смутного времени встречаем мы в публикациях газет того времени, в статьях С. Габиева, Г. Саидова, М. Дахадаева, У. Буйнакского, Дж. Коркмасова, 3. Батырмурзаева, Г. Далгата, в сводках и информационных материалах, собранных в архивах.

Просветитель, поэт и революционер Темирбулат Бейбулатов создал ряд стихотворений, таких как «Молитва дагестанцев во время деникинского засилья», «Дагестанский марш», «Вай, казаки сожгли».

События Гражданской войны нашли довольно широкий отклик в творчестве многих дагестанских писателей и поэтов. Среди наиболее известных произведений повесть И.-Х. Курбаналиева «День в Кумухе», рассказ Ш. Микаилова «Ночь в Анцухском ущелье», очерк Р. Нурова «Ая-Кака».

Доскональное и подробное изучение реалий времени сделало её произведение подлинно художественным документом эпохи.

Наиболее авторитетным свидетельством реальности изображённого в повести М. Ибрагимовой стала изданная в 2005 году книга «Полковник Магомед Джафаров. Сборник документов». Здесь собраны мемуары, архивные документы, фотографии одного из действующих лиц повести «Звенел булат», воспоминания его родственников. Документы настоящего сборника извлечены из следующих источников: Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА) ф. 400, Центральный государственный архив Республики Дагестан (ЦГА РД) ф. 2 «Послужной список Магомеда Джафарова», Рукописный фонд Дагестанского научного центра Российской академии наук (ДНЦ РАН) ф. 2, оп. 1, д. 146/1914 «Мемуары полковника Джафарова». Ответственный редактор издания Х.-М. Доного отмечает, что «публикуемые документы расположены в хронологическом порядке, что даёт возможность проследить жизненный путь М. Джафарова».

Ещё одним документом, проливающим свет на события 1917–1919 годов в Дагестане, стали «Воспоминания о Кавказе», автором которых является турецкий эмиссар на Северном Кавказе Мустафа Бутбай. Автор перевода – академик Зия Буниятов (Азербайджан), чья компетентность в вопросах истории не подвергается сомнению.

Книга представляет собой тайные дневники, которые на Северном Кавказе в годы Гражданской войны вёл турецкий разведчик. В предисловии к изданию отмечается: «Впервые обнаруженные и изданные в 1990 году в Анкаре Ахмедом Джевдетом Джамбулатом, они являются не только уникальным документом, проливающим свет на многие неизвестные страницы истории Чечни и Дагестана, но и увлекательнейшим, почти детективным сюжетом. Автор, черкес по происхождению, запечатлел в своих дневниках записи бесед с видным лидером горцев шейхом Али-Хаджи Акушинским, эмиром Узуном-Хаджи, подполковником Алихановым, социалистом Дж. Коркмасовым и др., выразив своё отношение к их политической деятельности».

В книге А. Абу-Бакара «Манана», выпущенной в Москве в 1990 году, также описан ряд реальных лиц из противостоящего большевикам лагеря: Саид-бей, внук имама Шамиля, Гоцинский, Али-Кылыч, турецкие военные Кязим-бей и др. Надо отметить, что для написания книги А. Абу-Бакар много времени провёл в архивах Тбилиси, Стамбула, Махачкалы. Его роман-дилогия посвящён тому же периоду 1917–1920 годов, но здесь художественный вымысел преобладает над фактическим материалом.

В журнале «Наш Дагестан» с 1990 года стали появляться архивные материалы, посвящённые отдельным фигурам, чьи имена долгие годы фигурировали в списках персон нон грата. Эта литература заметно выдвинулась тогда в центр читательских интересов.

Во всех этих художественных, а также художественно-документальных текстах наблюдаются совпадения имён, фактов, эпизодов одного и того же исторического времени. Но все они опубликованы после 1990 года, а Мариам Ибрагимова сделала это ещё в конце 60-х – начале 70-х годов минувшего столетия. Поражает её проникновение в документы эпохи, так же как и искренний интерес ко всему, что связано с историей Дагестана. Не менее впечатляет поступок женщины, которая взяла на себя смелость в разгар идеологического прессинга со стороны многих официальных организаций прямо и без оглядки на последствия назвать имена врагов советской власти в положительном контексте.

Разумеется, выход книги «Звенел булат» вызвал неоднозначную реакцию в официальных кругах. За всем этим последовала реакция со стороны партийных органов республики, проводились научные и идеологические экспертизы степени «вредности» этого издания. Но сам сюжет, построенный на противостоянии сил большевиков и оппозиции, и использование автором привычных идеологических моделей, когда победа остаётся за силами революции, спасли книгу. По существу, в дагестанской литературе ещё в 70-е годы появились умело закамуфлированные ростки своего рода диссидентской мысли.

О подобной тенденции справедливо пишет Казбек Султанов: «В нашем отношении к прошлому долгие годы превалировала конфронтационная модель в её различных измерениях (сословном, классовом, этническом), объединённых общим знаменателем – определением вины того или иного деятеля, которого идеологически озабоченный историк с лёгкостью необыкновенной сажал на скамью подсудимых. Ситуативно-конъюнктурное мышление не позволяло осознать в полной мере, что поверх конкретных исторических претензий, разногласий, столкновений существует как непреложный факт большая культурная традиция, в рамках которой проступает заветная преемственная связь отшумевших событий и ушедших из жизни людей, связанных в своё время формой яростного политического противостояния».

Мариам Ибрагимова сумела в какой-то степени разрешить концептуальную задачу – избежать «чёрно-белых» оценочных характеристик действующих лиц своей повести. Она показала многообразие форм отражения нравственно-политического конфликта как конкретно-исторической категории, не отдавая при этом предпочтения субъективным факторам, её формирующим. Она привнесла в традиционную расстановку идеологических акцентов новое философско-публицистическое звучание, смело раздвинув границы темы, приводя фактические материалы, которые до того никто не приводил.

В повести «Звенел булат» очевидно свободное владение автором всей массой информационного материала. Прекрасно оперируя инструментом документально-беллетристического повествования, писательница обнаруживает неженский склад ума, умело анализируя, сопоставляя и обобщая огромный фактический материал.

Повесть Мариам Ибрагимовой не только дополняет ряд историко-революционных произведений, но выбивается из него своей этнонациональной насыщенностью, обилием реальных событий и персонажей. В её повести заключена целая эпоха со всеми её минусами и плюсами. Доминантой всех личных высказываний писательницы, её художественности, образной системы является историзм. Историзм мышления, видения, отражения пронизывает всё её творчество.

Художественный историзм – это особый принцип восприятия действительности. Такой подход позволяет различать историзм писательский, воплощённый в специфических художественных формах, и собственно исторические и философские взгляды писателя. Обращение М. Ибрагимовой к истории революционных лет подчиняется задаче понять природу наиболее сложных и противоречивых явлений в обществе, их истоки и корни.

В разработке исторической темы одним из самых активных и приметных стало направление, предпочитающее сюжеты, изначально требующие прочности историко-документальной основы. Верность фактам, точность их воссоздания – главное и непременное условие воплощения замысла автора, тем более что факты, к которым она обращается, с точки зрения сегодняшнего дня кажутся эпатирующими.

Именно фактическая документальная основа помогла М. Ибрагимовой создать произведение, которое читается с неослабевающим интересом от начала до конца. Этому способствует органичное сплетение документа и авторского вымысла, точно выверенное соотношение факта и беллетристики, лаконичный и ёмкий стиль, отличное знание примет и реалий времени, понимание национального характера горца, умение небольшой характерной деталью передать желаемое настроение.

Заметной особенностью изложения является как бы полная отстранённость автора от излагаемых событий, взгляд со стороны, стремление к предельно объективизированному изложению. По сути, повесть М. Ибрагимовой – своего рода хроника событий грозовых, переломных лет. Однако именно авторская воля выстраивает воедино хаотичность действия, фрагментарность, несвязанность эпизодов реальной жизни, кажущуюся немотивированность и дробность сцен.

Способность отразить в небольшом отрывке событие огромной важности, вычленить главное, сконцентрировать внимание вокруг основного события вообще характерна для всего творчества Мариам Ибрагимовой.

Основным местом действия повести «Звенел булат» является Дагестан периода бурных 1917-1920-х годов. Сюжет и композиция повести М. Ибрагимовой полностью выдержаны в жанре документально-исторической прозы. Действие повести начинается в Севастополе, куда судьба занесла семью лакца-отходника Абакара Чанхиева. Автор использует имена и фамилии реальных людей, отчего её повествование становится ещё более убедительным. Здесь, в Севастополе, приобщаются к революционной деятельности сыновья Абакара – Манаф и Джавад. Эта часть повествования построена схематично, согласно бытовавшему в национальных литературах штампу: вовлечение полуграмотных горских парней в революционную деятельность, знакомство их с передовыми представителями русской интеллигенции, последующий перенос действия на родину основных персонажей в Дагестане.

Один за другим сменяются эпизоды, рисующие расстановку политических сил в столице края Темир-Хан-Шуре. При этом большинство персонажей, представляющих эти силы, зачастую будучи на разных идейных позициях, связаны родственными, семейными, соседскими, сословными связями, что придаёт своеобразие ситуации общественного конфликта. Становится заметно, что даже у лидеров противоборствующих сил – землевладельцев, офицерства, представителей буржуазии с одной стороны и революционно настроенных интеллигентов, членов социалистической группы, рабочих – с другой – нет ни чётко выраженной идеологии, ни своего более или менее стабильного идеала, а ситуация имеет единственное назначение – быть. Однако это не относится к группе большевиков под руководством У. Буйнакского.

Вскоре обстановка обостряется, братья невольно попадают в самый водоворот событий, узнают людей, возглавлявших различные партии и группировки. Марьям Ибрагимова обнаруживает прекрасное знание политической расстановки сил, которая была очень сложна и неоднозначна.

Дальнейшее развитие сюжета определяется динамикой конфликта между противоборствующими силами. Произведение М. Ибрагимовой плотно насыщено событиями, данными автором в динамике. Драматизм событий, следующих одно за другим, исключает возможность эпического изложения. В повести объединяются два разнородных качества: историчность мышления, тяготеющего к объективному повествованию, и художественное осмысление событий, благодаря чему возникает необходимость в авторском комментарии, структурирующем все звенья повествования.

Перипетии жизни братьев Чанхиевых излагаются хотя и фрагментарно, но довольно подробно, вплоть до того времени, когда они включаются в ставшие уже бурными политические события. С этого момента в повествовании отмечается быстрая смена дискурсов, вызванная динамично развивающимися событиями.

Нужно отметить, что практически все действующие лица повести – реально существовавшие люди. Это относится не только к историческим фигурам, но и к представителям простого народа.

М. Ибрагимова постоянно противопоставляет большевиков и их попутчиков националистической буржуазии, показывает разные способы борьбы, к которым прибегали те и другие. Столкновение противодействующих сил пристально и детально исследуется автором.

Историческое время в повести необычайно уплотнено, вмещая множество разнообразных событий. Это не столько поток событий, сколько водоворот. И, мощно вращаясь, водоворот этот втягивает постепенно всё большее и большее количество действующих лиц.

В результате выстраивается событийная мозаика, демонстрирующая внутренний механизм и мотивы действующих лиц и группировок. Малые временные пространства смещаются, перетасовываются, обрываются сюжетные ситуации, чтобы дать место другим.

Главными действующими персонажами становятся руководители противоборствующих сил, каждый из которых преследует свои личные и групповые интересы. Из контекста повествования вырисовывается невероятно запутанная политическая ситуация как в Темир-Хан-Шуре, Петровске, так и в различных горных аулах.

Простые дагестанцы, не понимающие толком, чего от них хотят многочисленные агитаторы разных ориентаций, начиная от большевиков, социалистов, кончая эмиссарами Гоцинского и Узуном-Хаджи, совершенно сбиты с толку. Междоусобица среди горской знати, которая, в свою очередь, разбита на враждующие группировки и кланы, борющиеся за власть, окончательно дезориентирует и без того растерянное население. Единственный ориентир – клановые и тухумные вековые связи, верность горским адатам и попытка придерживаться законов шариата, хотя и здесь борющаяся за власть горская аристократия переступает многие этические рамки, что не остаётся незамеченным в народе.

Революционные процессы в регионе, каким был Дагестан того периода, где не было ни развитого капитализма, ни сформировавшегося пролетариата, возникнуть самостоятельно не могли. Идеи революционных преобразований были приведены в движение извне. Носители новых веяний были в основной своей массе людьми образованными, своего рода элитой горского общества, имели определённое влияние на своих соотечественников и умели воздействовать на их умы.

Не надо забывать о той подготовке, которую многие из них получили в России и в центрах европейской культуры.

Особую роль в становлении и развитии дагестанской национальной интеллигенции сыграла Ставропольская гимназия. Здесь получали представление о внешнем мире, учились мыслить в социальной плоскости, сравнивать и сопоставлять реалии двух миров молодые кавказцы. Здесь же заряжались они духом революционных перемен, получали сведения об исторических судьбах народов. Многие из них, такие как Саид Габиев, Алибек Тахо-Годи, Хаджи-Мурад Амиров, Уллубий Буйнакский, первоначальную «закалку» получили именно в Ставропольской гимназии, ставшей в какой-то момент центром «вольнодумства» на Кавказе.

Учащиеся получали всестороннее образование, популярностью у них пользовалась литература демократического и марксистского толка. Выпускники гимназии стали позже известными революционно-демократическими деятелями, публицистами. С. Габиев, А. Тахо-Годи и другие сыграли решающую роль в исторической судьбе Дагестана. Не случайно в своё время наместник Кавказа Барятинский говорил о «страшном направлении Ставропольской гимназии».

А. Тахо-Годи в своём блестящем очерке «Уллубий Буйнакский» иронически констатирует: «Ставропольская гимназия больше всех подвела старый режим и горько посмеялась над ним. Вопреки замыслам её учредителей, гимназия оказалась очагом революционных настроений и была расформирована».

Дж. Коркмасов, один из руководителей революционно-демократического движения на Кавказе, после окончания Ставропольской гимназии учился в Сорбонне, был основателем первой русскоязычной газеты «Стамбульские новости» (1909–1910).

«Называя Коркмасова представителем трёх великих культур в Дагестане (русской, восточной, европейской) и подчеркивая его свободу от «малейших признаков западного космополитизма, национального нигилизма», историк Р. Магомедов фактически поставил вопрос о феномене культурного пограничья на дагестанской почве», – пишет К. Султанов.

Уллубий Буйнакский окончил Московский университет, был юристом по специальности. Махач Дахадаев – инженером, широко образованным публицистом. Список этот можно продолжить, но для передачи атмосферы, царившей в среде горской интеллигенции накануне описываемых Мариам Ибрагимовой событий, целесообразнее привести отрывок из воспоминаний Магомеда Джафарова, одного из главных персонажей её повести. Он рассказывает о встрече с Коркмасовым и Хизроевым на Петровском вокзале летом 1917 года: «Перед отъездом из Петровска в Шуру на вокзале встретил Коркмасова и Хизроева… За завтраком разговорились о текущих событиях, о революции. Деталей разговора теперь уже не помню, но хорошо сохранились в памяти слова Коркмасова, что он видел много революций, знает их по описаниям, но того, что в России происходит, он нигде не видел и считает это недопустимым. Как дагестанец, сказал он, я поспешил сюда, чтобы по мере сил помешать разгулу безобразий и извращений».

Х.-М. Доного, автор «Введения» к мемуарам полковника Джафарова, комментирует это следующим образом: «Этот факт – наглядное доказательство того, что Коркмасовым и его друзьями и соратниками Дахадаевым, Хизроевым, Тахо-Годи, Ковалевским, Зульпукаровым двигала не какая-то отдельно взятая пресловутая партийность или идейность, а сознание необходимости быть полезным своему народу». В какой-то степени М. Ибрагимова разделяет эту точку зрения, но не до конца.

В повести воспроизводится доподлинная жизнь, предстают десятки историй и судеб, и среди них нет центральной, собравшей в единый сюжет все остальные истории. Автор ведёт своих героев через испытания бурными событиями, обнажая всю сложность внешней окружающей среды, избегая при этом односторонних стереотипных оценок. Тяготение М. Ибрагимовой к острой, отточенной динамике, к углублённому исследованию причин и следствий поступков и решению нравственно-психологических вопросов нашло своё воплощение в изображении фигур руководителей контрреволюционного лагеря.

Следуя за каждым этапом борьбы большевиков с их противниками, Мариам Ибрагимова избирает путь переосмысления некоторых фактов, событий, а главное – оценки действующих лиц, канонизированных в трудах историков и писателей советского периода. Это важно отметить, так как до того времени взгляд на руководителей революции и контрреволюции был один. Писательница тогда была первой, кто взглянул на события с собственной точки зрения и, вписываясь в идеологические рамки, сумел объективно обрисовать людей, которые, в сущности, были столь же самоценны для культурного климата горного края, как и лучшие представители революционного крыла. Во всяком случае, весьма характерно, что судьбы многих героев повести, их метания и сомнения сходны с жизненными перипетиями героев романов М. Булгакова «Белая гвардия» и «Бег», а образ Григория Мелехова из «Тихого Дона» Шолохова может служить прообразом значительной части дагестанского офицерства. Разница в том, что у Булгакова и Шолохова образы героев собирательные, созданные в чисто художественном контексте, у Ибрагимовой же – это реально существовавшие люди, чьи слова и действия вполне соотносятся с фактическими, документальными данными: Кайтмас Алиханов, Магомед Джафаров и Муслим Атаев действительно не раз задавали себе вопросы, ответы на которые давались дорогой ценой.

Отбросив политические соображения, можно было констатировать и тогда, что К. Алиханов, М. Джафаров, Али-Хаджи Акушинский и даже Нухбек Тарковский и Нажмутдин Гоцинский были фигурами отнюдь не столь одиозными, как их часто представляли в художественной и исторической литературе.

Писательница безбоязненно выказывает свою симпатию к Кайтмасу Алиханову, Магомеду Сафарову, предлагая читателю свою модель исторической судьбы героев. Стиль повествования меняется в зависимости от того, что в данный момент рисует автор. В одном случае это комментарий событий, в другом – выражение непосредственного отношения главных действующих лиц – Манафа и Джавада, а порой и их идеологических противников к происходящему. Много места в повести уделяется диалогу, который несёт большую информационную нагрузку.

Во многих случаях герои повести озвучивают свою позицию, точку зрения посредством внутреннего монолога или диалога. Человеческие типажи многообразны, наделены собственной индивидуальностью, о чём свидетельствуют их вербальные характеристики, поведенческие особенности.

В разговоре братьев со старым рабочим Гаджи-Магомой проясняется ситуация в городе:

«– Отец, а тебе известны имена тех, кто призывает народ к народовластию? – спросил как-то Манаф.

– Много их, и мусульман, и русских. Своих знаю поимённо, могу сказать, из какого рода-племени. Вижу часто, типография рядом, одни заходят, другие там работают.

– А кто же главный среди них?

– Не поймёшь, вроде по-своему каждый главный и учён, а там Аллах их знает.

– А ты, отец мой, кого больше знаешь?

– Махача знаю, аварец он, сын Дахада из Унцукуля.

– Учёный?

– Да, в России учился строить железные дороги. В царском городе жил, там женился на внучке Шамиля, что от Магомеда-Шафи рождена.

– А что он делает сейчас в Шуре?

– Заводик у него здесь маленький, кинжалы изготавливают, но последнее время забросил его. Занимается формированием революционных отрядов».

Тогда же братья узнают об Уллубии Буйнакском и братьях Саидовых, старший из которых, Бадави, служил в канцелярии шуринского генерал-губернатора, а младший, Гарун, недавно вернулся из России, работает в Шуринской типографии, выпускает газету «Илчи».

Один за другим представляются читателю руководители социалистической партии, и в судьбе каждого из них непременный этап – пребывание в России.

«Сразу же по возвращении из аула Манаф пошёл в типографию, познакомился с Гаруном Саидовым. Черноглазый, жизнерадостный, как сама молодость, Гарун пришёлся по душе Манафу.

Менее приветливо протянул молодому лудильщику руку оказавшийся в кабинете Саид Габиев. Сухощавый, невысокого роста Саид чисто говорил по-русски. Он горячо спорил о чём-то с Гаруном и, наконец, хлопнув дверью, ушёл».

Читатель узнает много любопытных сведений, деталей, имеющих чисто познавательную ценность. Автор знакомит читателя с картинками быта старой Шуры, мирными обывателями, которые дружно живут, не различая друг друга по национальности. Атмосфера Темир-Хан-Шуры передана Мариам Ибрагимовой с теплотой человека, хорошо знающего и любящего этот славный городок, знакомого со многими интересными подробностями жизни его обитателей.

«Проходя как-то по улице, Манаф показал Джаваду угловой дом, полутораэтажный фасад которого обращён был на Аргутинскую улицу.

– Дом лакца Абиссинского.

– Почему Абиссинского, это же не мусульманская фамилия?

– Фамилия ему дана по названию далёкой страны, где жил он с отцом, братьями. Говорят, один из родственников достиг там чина министра монетного двора. А этот вернулся на родину, купил здесь дом».

Небольшие зарисовки бытового характера не мешают динамике развития сюжета. Завязавшиеся сюжетные отношения героев служат для дальнейшего развития сюжетной интриги. Чем быстрее назревает ход неотвратимых событий, тем больше действующих лиц вводится в повесть.

Обрисовав представителей революционного крыла, автор подходит к опосредованным характеристикам представителей контрреволюционного лагеря. Тот же старый Гаджи-Магома рассказывает Джаваду о Нажмутдине Гоцинском. На вопрос о нём старик отвечает:

«– Как не знать соплеменника? Не только в Аварии, весь Дагестан знает его.

– Большой человек?

– Очень. Выше меня на две головы, а толще раз в десять.

– Сильный, значит? Расскажи о нём, – попросил Джавад.

– Расскажу, коль интересуешься. Человек может стать известным и влиятельным, если обладает большим умом или состоянием. Нажмутдин – человек богатый, учёный-арабист».

Несколько неожиданным для читателя становится история, рассказанная Гаджи-Магомой об отце Нажмутдина Гоцинского. Им был наиб Шамиля Доного-Магома. Старик характеризует его как хитрого и изворотливого человека, сумевшего добиться милости у имама. Заметим попутно, что имя Шамиля не раз встречается в повести, в любой ситуации Шамиль служит для автора мерилом всего лучшего, достойного. «Назначил непревзойдённый, доверчивый имам Шамиль его наибом в нашем обществе. Достигнув власти, Доного-Магома предал забвению законы шариата».

Власть и богатство, основанные на обмане и предательстве, которое позднее совершил Доного-Магома в отношении Шамиля, заложили основу могущества Нажмутдина Гоцинского: «Оставил ему Доного в наследство тысячи голов скота, обширные пастбища, богатые кутаны».

Рассказ старика завершается словами: «Но всё-таки богатым не только Аллах, вся нечистая сила помогает. Какие бы ни происходили перемены во власти, избирают Нажмутдина в советники, возводят в чины, даже не видя его лица».

Образ Гоцинского, нарисованный в воображении Джавада со слов старика, дополнился личным впечатлением, когда Джавад увидел его въезжающим в город во главе своего войска: «Один из них гигант в высокой папахе бухарского каракуля, обвязанной чалмой. Заняв почти все сиденье, он утопал в меховой шубе, покрытой тёмным сукном. Широкое белое лицо, чёрные брови, тяжёлые веки над тёмной щелью полузакрытых глаз».

Подчёркнутая значимость и монументальность образа Гоцинского резко контрастирует с описанием фигуры Узуна-Хаджи: «Закутавшись в бурку, он, как диковинный птенец, нервно тряс головой; его выпуклые глаза глядели то с надменным самодовольством на простых смертных, то с собачьей покорностью на своего господина».

Трудно судить, по каким источникам создавались эти словесные портреты и были ли эти люди настолько карикатурны в жизни, хотя облик Гоцинского в повести дан ещё весьма пристойным, если сравнить многочисленные описания его внешности в ряде других произведений дагестанских авторов. Полковник Джафаров в своих воспоминаниях уделяет большое место личности Гоцинского. В частности, он характеризует Гоцинского как крайне алчного человека. Одновременно он подчёркивает, что «Нажмутдин был очень умным человеком. Конечно, кругозор его был не очень широк. Всё же представление о том, что делается в мире, вообще он имел». Узуна-Хаджи полковник характеризует так: «Он вовсе не был арабистом, учёным-шариатистом. Это, скорее, совершенно невежественный человек, который едва ли имел ясное представление о шариате и вообще об исламе… На деле он был просто ловким жуликом».

Что касается остальных исторических фигур, известных своей приверженностью лагерю контрреволюции, то, к чести автора, она постаралась дать максимально объективные их портреты.

Откровенно любуется она кавалером четырёх Георгиевских крестов Магомедом Сафаровым (Джафаровым), с удовольствием рисует его портрет, описывает его жилище: «Ярко светились в этот вечер окна одного из шуринских особняков. Сквозь густую сеть белоснежных гардин виднелась большая керосиновая лампа с матовым абажуром, висящая над круглым столом. На столе были расставлены бутылки. Рядом с хрустальными бокалами струился в пепельнице дымок дорогих папирос. За столом, оживлённо беседуя, сидела группа офицеров. Среди них особенно обращал на себя внимание высокий, стройный, с широкими плечами мужчина средних лет, с волевыми чертами смуглого сухощавого лица. Он часто поднимался из-за стола, сверкая чёрными глазами, оживлённо жестикулируя рукой, что-то рассказывал. Это был хозяин дома – полковник Магомед Сафаров».

Неоднозначно отношение автора и к полковнику Кайтмасу Алиханову. Причисляемый многими авторами к злейшим врагам советской власти и потому изображавшийся фигурой традиционно негативной, Алиханов предстаёт в повести в непривычной для нас ипостаси. Писательница с должным уважением отнеслась к его личности, отметив многие, незамеченные другими, положительные человеческие качества.

Отмечая его высокое происхождение, его геройство на полях многих сражений, его авторитет среди бойцов, автор пишет: «Кайтмас Алиханов с первых же дней свержения русского самодержавия заколебался. Где-то в глубине души его теплилось чувство тяги к новому. Вначале он лояльно относился к советской власти. Но потом ссора с Махачом Дахадаевым привела его в лагерь контрреволюции. Не по душе ему были и заносчивые, самовлюблённые отпрыски местной знати, любыми путями стремившиеся к захвату власти. И всё-таки такие же богачи, как и он, казались ему менее опасными».

Выделяясь из общего круга представителей своего класса, зачастую противостоя ему независимостью суждений и поступков, он все-таки остается человеком своей социальном среды. Ярко выписанный образ Алиханова занимает в книге достаточно чёткое место. В раскрытии этого образа, как и образа М. Сафарова, писательница часто использует психологические характеристики. Стремясь изобразить внутренний мир своего героя, описывая разные душевные состояния, она пытается зафиксировать нюансы его поведения, а главное – выявить психологический конфликт в душе Кайтмаса Алиханова. Она идёт от поступков героя к объяснению их мотива, к тайному, скрытому в глубине души. Наиболее убедительно Алиханов раскрывается в своем диалоге с шейхом Гасаном, к которому он, обуреваемый сомнениями в правильности своего пути, пришёл за советом:

«– Брат мой Гасан! Будучи несостоятельным человеком, не занимая высокого поста, не имея чинов и заслуг, ты пользуешься среди народа не меньшим авторитетом, чем сам Гоцинский. Я всегда с твоим мнением считался, но, к сожалению, ничего не услышал сегодня.

– Слишком поздно ты решил советоваться со мной. И что для тебя теперь значит мой совет, когда рядом с тобой имам?

– Да, мне пришлось помириться с врагом, забыть мелочные обиды во имя достижения большой цели.

– Добавь, Кайтмас, – личной цели.

– И личной, и общей.

– Общей, если иметь в виду тех, кто вас послал, и тех, с кем ты пришёл, а народ от этого пострадает ещё больше.

– Что поделаешь, без страданий и жертв не обходятся большие дела».

Между Кайтмасом и шейхом возникает спор об истинном благе для народа, где шейх занимает предреволюционную позицию, а полковник, признавая его правоту, всё же не соглашается до конца принять его доводы. Когда шейх Гасан напоминает Кайтмасу о нищете, царящей в горных аулах, тот вопрошает:

«– Скажи, шейх, когда этого не было в наших горах?

– Это было, это есть, но я бываю счастлив от мысли, что когда-нибудь этого не будет.

– Так будет всегда! Не только люди, но даже сам Господь Бог, повелевающий дневным светилом, не может всех одинаково обогреть. Ты думаешь, что большевики способны принести счастье нашему народу? Нет. Взгляни на человеческие руки. Сама природа создала их так, чтоб цепко держаться, хватать, тянуть к себе. Я не верю людям. За каждым кажущимся общим делом таится личное, шкурное.

– В таком случае мне не о чем говорить с тобой. Значит, ты, Кайтмас, не веришь мне. А я верю людям, верю в доброту и торжество справедливости, потому что не обманываю себя и других. Прощай, Кайтмас! Жаль мне тебя. Боюсь, что не кончится добром ваша затея».

Полковник остался разочарованным и полным сомнений. В глубине души слова шейха нашли отклик, но он не признавался в этом. «Для себя он уже ничего не хотел. Но у него было три сына – молодых, крепких, стройных, как сосны, что растут на заснеженных склонах Цунтинского хребта. Он жил ими. Только они радовали его. Всё, что он имел и что хотел иметь, должно было принадлежать им. А если слова шейха Гасана – само пророчество? Если всё это начало большой, неизбежной беды? Дрожь пробегала по его сухощавому, мускулистому, ещё крепкому телу.

Так пришла ночь. А с рассветом он вновь стал военачальником – непоколебимой воли, немногословным, требовательным к себе и к воинам».

Лаконичность изложения не мешает Ибрагимовой отмечать характерные детали, способствующие более полной, ёмкой обрисовке образов.

Художественная палитра её не отличается большим разнообразием оттенков. Тем не менее все герои чётко индивидуализированы, что проявляется начиная с внешнего облика вплоть до речевой характеристики. Отмечены даже характерные черты поведения каждого из них. Драматизм и душевная напряжённость Кайтмаса Алиханова выдает сильную, волевую личность.

Менее чётко, пунктирно обрисован образ Муслима Атаева, служившего у деникинских «добровольцев» личным адъютантом генерала Эрдели. В обрисовке черт личности Атаева автор также прибегает к приёму самораскрытия персонажа через диалог. Интересен диалог Муслима Атаева со своим родственником, большевиком Магомед-Мирзой Хизроевым. Ибрагимова показывает, как в процессе этого диалога у Атаева меняется угол зрения на происходящее в дагестанском обществе. Как и большинство диалогов повести, данный диалог информативен, даёт читателю дополнительное представление о том, что движет собеседниками в их жизненном выборе. Логика М. Атаева проста и по-своему убедительна, но имеет слабые места, чем и воспользовался Хизроев. Для убеждения собеседника у него имеются веские основания, причины и доводы, да и сама ситуация, в которой находится Атаев, способствует тому, что разговор его с родственником не остался без последствий. Переход Атаева в ряды защитников революции произошёл не сразу, но внутренняя решимость сделать это мотивирована, подготовлена душевным процессом. Он приводит свои аргументы, не лишённые здравого смысла и логики:

«Мы, царские офицеры, не все, конечно, а некоторые, кроме военного чина, ничего не имели. Это был единственный источник нашего существования. Мы служили всем, кто нас нанимал за деньги.

Большевики считали нас врагами. Не могли же мы считать их друзьями. Между нами легла непроходимая пропасть. Если теперь в униженном положении мы явимся к вам в раскаянии, нам не поверят. Я хотел бежать в Турцию, но, не имея средств, решил умереть на родине».

Обращение Атаева в иную идеологическую ипостась происходит в повести довольно скоро, немалую роль здесь сыграл и фактор кровнородственных связей, который так много значил и значит для кавказского менталитета.

«– Ты ошибаешься, Муслим. Вот я большевик, но не считаю тебя непримиримым врагом.

– Ты, Магомед-Мирза, забываешь, что в наших жилах кровь одного предка. Если бы тебе как большевику грозила опасность, я – белый офицер – заслонил бы тебя собой. Это говорю не ради красного словца и не для того, чтобы снискать пощады или помилования через тебя у большевиков… Да ты и сам знаешь, что это противоречит нашим убеждениям».

Аргументация Хизроева весьма проста, но ему удаётся быстро убедить собеседника.

Атаев сомневается в верности пути, на котором стоят большевики:

«– В наше время, в сложном лабиринте спутанных дорог трудно сказать, который из путей верный.

– Верный тот путь, по которому идёт народ.

– Народ идёт не сам, он следует за предводителями.

– Если предводитель от народа преданный, любящий и любимый народом, он не свернёт с пути истинного, ведя за собой остальных.

– Согласен.

– Так вот, если, наконец, согласен, должен тебе посоветовать. Сейчас же займись мобилизацией хунзахской молодёжи. Собери отряд, поезжай с ним в Шуру. Иди к Советскому правительству с повинной».

Усилия писательницы прорваться к максимальной исторической достоверности сказываются и в её уважительном отношении к религиозности некоторых своих героев. В период написания книги (60-е годы) богоборческие мотивы всё ещё явственно звучали в любом из произведений, посвящённых историко-революционной тематике. Невозможно было представить положительного героя, творящего молитву или обращающегося за помощью к имени Божьему. Это было прерогативой отрицательных персонажей, явных злодеев.

Не то у Мариам Ибрагимовой. Её герои, революционные деятели, осознают свои жизненные ценности, главной из которых оказывается их принадлежность традиции, характеризующей их как истинных дагестанцев. С самого начала и до конца повести Джавад и Манаф, а также их друзья, родственники и соратники обрисованы как верующие мусульмане, вовремя совершающие намаз и живущие в соответствии с нормами шариата. Революция у неё не сопрягается с лютующим в ту пору в России атеизмом. Удивительно органично, с большим тактом совмещает писательница веру в лучшую жизнь с верой во Всевышнего в душах простых людей.

Следуя логике факта, Мариам Ибрагимова прекрасно осознавала, что в Дагестане не могло так скоро, как в России, привиться атеистическое безумие. Это произошло позже, через десять-пятнадцать лет, но тогда, в 20-е годы, эта тенденция к безбожию была едва приметной.

Ещё более непривычным является причисление религиозных деятелей, носителей идей шариата, шейхов и имамов к ряду прогрессивных деятелей. Такими в повести являются Али-Хаджи Акушинский, шейх Гасан. Для литературы того периода гораздо более привычными были образы жадных и глупых служителей культа. Традиция, берущая начало из фольклора и продолженная в рассказах Ю. Гереева, повести К. Закуева и многих других произведениях, здесь оказалась разрушенной до основания.

Единственный устоявшийся стереотип – образ имама Гоцинского, но здесь он предстаёт скорее как представитель политических сил, нежели как духовное лицо.

Погружённые в водоворот бурных событий герои повести «Звенел булат» становятся свидетелями острейших исторических коллизий, и не только свидетелями, но и непосредственными участниками их.

Так частная жизнь человека закономерно входит в историческую жизнь общества, а герои повести оказываются связаны не просто субъективным опытом рассказчика, но и самим движением истории.

Мариам Ибрагимовой во многом удалось реставрировать исторические события, представить реальных персонажей на реальном фоне и при этом избежать многих идеологических ловушек и штампов.

Это стремление не искажать факты в угоду властям предержащим и стало причиной долгих мытарств писательницы с изданием главного произведения её жизни – романа «Имам Шамиль».