Читать книгу Словно мы злодеи - M. L. Rio - Страница 5

Мы бросили вещи в Замке и сломя голову понеслись между деревьями, вниз по лестнице с холма, на берег озера. Мы хохотали и орали друг на друга, мы были уверены, что нас не услышат, и слишком навеселе, чтобы об этом беспокоиться. Мостки шли над водой от лодочного сарая, где ржавел набор бесполезных старых инструментов. (Лодки в сарае не держали с тех пор, как Замок превратился в студенческое общежитие.) Много раз теплыми ночами, а бывало, что и холодными, мы сидели на мостках, курили и выпивали, болтая ногами над водой.

Мередит, которая и форму поддерживала лучше, и бегала быстрее всех, летела вперед, ее волосы развевались, как флаг; до мостков она добралась первой. Остановилась, закинула руки за голову, над ее поясом обнажилась полоска бледной кожи.

– Как сладко спит луна на берегу! – Она обернулась и схватила меня за руки, потому что я стоял ближе всех. – Мы сядем здесь и музыке позволим пролиться в уши: как ночной покой касанию гармонии подходит[11].

Я притворно сопротивлялся, пока она тащила меня к концу мостков, а остальные один за другим скатывались по лестнице и присоединялись к нам. Последним, задыхаясь, прибыл Александр.

– Айда купаться голышом! – крикнула Мередит, на ходу сбрасывая туфли. – Я за все лето так и не поплавала.

– Как ни скромна, а лишнее потратишь, – предупредил Джеймс, – показывая красоту луне[12].

– Бога ради, Джеймс, какой ты зануда. – Она шлепнула меня туфлей сзади по бедру. – Оливер, пойдешь со мной в воду?

Ее лукавой улыбке я не верил ни капли, поэтому сказал:

– В прошлый раз, когда мы пошли купаться голышом, я упал на мостки в чем мать родила и до утра пролежал мордой вниз на диване, пока Александр у меня из задницы занозы вытаскивал.

Все долго хохотали надо мной, а Ричард длинно присвистнул.

Мередит: Ну пойдемте, кто-нибудь, поплавайте со мной!

Александр: Ты суток в одежде провести не можешь, да?

Филиппа: Если бы Рик ее радовал, она бы не вела себя как шлюха со всеми нами.

Снова смех и свист. Ричард бросил на Филиппу надменный взгляд и произнес:

– По мне, дама слишком бурно возмущается[13].

Она закатила глаза и села рядом с Александром, который сосредоточенно крошил травку в папиросную бумагу.

Я втянул сладкий, пахнувший деревьями воздух и задержал дыхание, насколько мог. После знойного лета в пригороде в Огайо мне не терпелось вернуться в Деллакер, к озеру. Ночами вода была черной, днем – глубокого голубовато-зеленого цвета, как нефрит. Озеро со всех сторон окружал лес, кроме северного берега, там деревья росли реже, и в лунном свете сверкала алмазной пылью полоска белого песчаного пляжа. Мы у себя на южном берегу были достаточно далеко от похожих на светлячков огней Холла, можно было не опасаться, что нас увидят, тем более – подслушают. В то время нам нравилась наша уединенная жизнь.

Мередит откинулась на мостки, закрыла глаза и умиротворенно напевала про себя. Джеймс и Рен сидели на другом краю мостков, глядя на пляж. Александр свернул косяк, зажег его и протянул Филиппе.

– Дунь. Завтра никаких дел, – сказал он; это было не совсем так.

Нам предстоял первый день занятий и общее собрание вечером. Тем не менее Филиппа взяла косяк и сделала длинную затяжку, прежде чем передать его мне. (Мы все позволяли себе по особым случаям, кроме Александра, тот все время был немножко обкуренным.)

Ричард вздохнул с глубочайшим удовлетворением, звук пророкотал у него в груди, как мурлыканье большой кошки.

– Хороший год будет, – сказал он. – Есть ощущение.

Рен: Может, это из-за того, что ты получил роль, которую хотел?

Джеймс: И вполовину меньше текста, чем мы все?

Ричард: Ну, это справедливо, после прошлого-то года.

Я: Ненавижу тебя.

Ричард: Ненависть – самая искренняя разновидность лести.

Александр: Там про подражание, бестолочь.

Некоторые захихикали, у нас все еще приятно гудело в головах. Перебранки наши были беззлобными и обычно безобидными. Мы, как семеро детей в одной семье, провели вместе столько времени, что видели друг друга и с лучшей стороны, и с худшей, и обе нас давно не впечатляли.

– Вы вообще верите, что это наш последний год? – спросила Рен, когда все отсмеялись и уже довольно давно умолкли.

– Нет, – ответил я. – Отец как будто вчера на меня орал за то, что я впустую трачу свою жизнь.

Александр фыркнул.

– И что он тебе сказал?

– «Ты что, откажешься от стипендии в Кейс-Уэстерне и проведешь четыре года накрасившись, в колготках, объясняясь в любви какой-то девице в окне?»

«Школы искусств» уже хватило бы, чтобы вывести из себя моего непреклонно прагматичного отца, но опасная элитарность Деллакера почти всех заставляла поднимать брови. С чего бы умным талантливым студентам терпеть угрозу насильственного исключения в конце каждого учебного года и выпускаться даже без обычной степени, которая дает возможность выжить? Чего не понимало большинство тех, кто жил за пределами странной области консерваторского образования, так это того, что диплом Деллакера был чем-то вроде золотого билета Вилли Вонки – гарантировал обладателю пропуск в элитарные творческие и филологические сообщества, существовавшие вне академической среды.

Мой отец, возражавший против Деллакера упорнее многих, отказался принимать мое решение потратить университетские годы впустую. Актерство само по себе никуда не годилось, но нечто настолько узкое и старомодное, как Шекспир (в Деллакере мы ничем больше не занимались), казалось ему во много раз хуже. Мне было восемнадцать, я был раним и впервые ощутил ни с чем не сравнимый ужас от того, как утекает сквозь пальцы что-то, чего отчаянно хочешь, поэтому отважился сказать отцу, что пойду в Деллакер – или никуда не пойду. Мать убедила его оплатить мое обучение – после нескольких недель ультиматумов и споров, повторявшихся по кругу, – на том основании, что старшая моя сестра вот-вот должна была вылететь из Университета штата Огайо и только мной теперь можно было похвалиться перед гостями. (Отчего они не возлагали надежд на Лею, младшую и самую многообещающую из нас, осталось загадкой.)

– Хотел бы я, чтобы моя мать так бесновалась, – сказал Александр. – Она так и думает, что я учусь в Индиане.

Мать Александра отдала его на усыновление, когда он был еще совсем маленьким, и едва поддерживала с ним связь. (Все, что она соизволила рассказать ему об отце, это то, что он был то ли из Пуэрто-Рико, то ли из Коста-Рики – она точно не помнила – и понятия не имел о существовании Александра.) Обучение он оплачивал благодаря щедрой стипендии и небольшому состоянию, которое оставил ему покойный дед, просто чтобы позлить свое беспутное дитя.

– Мой отец расстроился, что из меня не вышло поэта, – вступил Джеймс.

Профессор Фэрроу преподавал в Беркли поэтов-романтиков, а его жена, которая была намного моложе мужа (бывшая студентка, такой скандал), сама писала поэзию, пока ее, как Сильвию Плат, не настиг срыв – когда Джеймс учился в выпускном классе. Я познакомился с его родителями позапрошлым летом, когда навещал его в Калифорнии, и мое подозрение, что людьми они были интересными, но родителями незаинтересованными, подтвердилось совершенно недвусмысленно.

– Моим наплевать, – сказала Мередит. – Они заняты ботоксом и уклонением от налогов, а братья заботятся о семейном благосостоянии.

Дарденны жили между Монреалем и Манхэттеном, продавали заоблачно дорогие наручные часы политикам и знаменитостям и относились к единственной дочери скорее как к экзотическому питомцу, чем как к члену семьи.

Филиппа, никогда не говорившая о родителях, промолчала.

– Побольше, чем родня, но вряд ли близок[14], – произнес Александр. – Господи, у нас паршивые семьи.

– Ну, не у всех, – ответил Ричард.

У него и Рен на двоих имелись в родителях три опытных актера и режиссер, жившие в Лондоне и часто появлявшиеся в театрах Вест-Энда. Он пожал плечами:

– Наши классные.

Александр выдохнул струю дыма, отбросил косяк.

– Везунчики вы, – сказал он и спихнул Ричарда с мостков.

Тот рухнул в воду с чудовищным всплеском, обдав нас всех водой. Девочки завизжали, прикрывая руками головы, а мы с Джеймсом завопили от неожиданности. В следующую секунду мы все, мокрые насквозь, хохотали и аплодировали Александру, слишком громко, чтобы услышать, как принялся ругаться Ричард, едва его голова снова показалась на поверхности.

Еще с часок мы болтались у воды, потом один за другим стали медленно взбираться обратно к Замку. Я остался на мостках последним. В Бога я не верил, но попросил то, что меня слушало, что бы это ни было, чтобы Ричард нас не сглазил. Хороший год – это все, чего я хотел.