Читать книгу Лексикон - Макс Барри - Страница 7

Прошел слух, что Керри победил на выборах в Нью-Гемпшире. Теперь он станет кандидатом на пост президента от демократов.

– Ну вот, – сказала Сашона. Она поигрывала кончиком украшенного бусинами дреда. – Еще четыре года с Бушем.

Эмили сидела на заднем ряду и не участвовала в обсуждении. Она была своего рода одиночкой.

– Почему ты думаешь, что снова выберут Буша? – возразил какой-то мальчик. – За Керри все СМИ, для нас он лучше.

«Потому что Буш из противоположного лагеря», – подумала Эмили.

– Потому что Буш из противоположного лагеря, – сказала Сашона.

* * *

У нее было шестнадцать уроков в неделю. Предполагалось, что после занятий она будет заниматься самоподготовкой и практиковаться. Но не на других учениках. Таково было правило. В первый день она, одетая в форму, от которой все еще пахло пластиковой упаковкой, стояла в кабинете Шарлотты и слушала лекцию. Правил было много, и Шарлотта терпеливо и в подробностях разъясняла их ей, как будто Эмили была слабоумной. Сначала она решила, что так Шарлотта проявляет свою обиду на нее, но потом, когда лекция закончилась, поняла, что нет. Шарлотта просто считала ее глупой.

– Это правило действует в школе и обсуждению в школе не подлежит, – сказала Шарлотта. – Вернее, во всей Организации как таковой. Если ты нарушишь его, для тебя не будет никаких оправданий. И второго шанса у тебя тоже не будет. Я ясно выразилась?

– Вы ясно выразились, – сказала Эмили.

В тот момент она не знала, что значит «практиковаться». Потребовалось несколько месяцев, чтобы выяснить это. Эмили думала, ее будут обучать, как нужно убеждать, но вместо этого она получила философию, психологию, социологию и историю языка. Тогда, в Сан-Франциско, Ли произнес маленькую речь о том, насколько эта школа не похожа на другие, потому что там учат интересным, полезным вещам. По мнению Эмили, все это было шуткой. В грамматике не содержалось ничего интересного. И не было никакой пользы от знания, откуда произошли слова. И никто ничего не объяснял. Не давалось общее представление о предмете. Не было четкого плана. В каждом классе было от восьми до двенадцати учеников абсолютно всех возрастов, и все они на голову опережали Эмили и не задавали очевидные вопросы. Она ночами сидела над учебниками и пыталась понять, почему все эти дисциплины так важны.

Эмили выучила иерархию потребностей Маслоу, которая описывала, в каком порядке люди удовлетворяют различные типы желаний (пища – безопасность – любовь – статус – просвещенность). Она узнала, что рычаг управления желанием людей получить признание называется «информационное социальное влияние», а рычаг управления желанием людей нравиться другим является «нормативным социальным влиянием». Она также узнала, что любого человека можно отнести к одной из двухсот двадцати восьми психографических категорий с помощью небольшого количества правильно сформулированных вопросов и результатов наблюдения и что все это называется «сегментацией».

– Я думала, будет круче, – пожаловалась она Элиоту. Он был лектором на полставки и преподавал в нескольких продвинутых классах, но не в том, в который зачислили ее. Каждый раз, когда Эмили видела его машину, припаркованную перед главным входом, она шла в его кабинет, потому что он был единственным, с кем она могла поговорить. – Я думала, это будет как волшебство.

Элиот работал с документами. Но она считала, что он обязан общаться с ней, потому что, по сути, это он был виноват в том, что она оказалась здесь.

– Сожалею, – сказал он. – На том уровне, что ты сейчас, тебя ждут только учебники.

– А когда будет как волшебство?

– Когда ты покончишь с учебниками, – сказал Элиот.

* * *

К концу года Эмили уже разглядела, куда все движется. Она не училась убеждать, изучала Платона, нейролингвистику и политические корни русской революции, однако начала чувствовать связь между этими областями знаний. Однажды ей пришлось препарировать человеческий мозг, и когда она через очки смотрела на лобную долю, на то, как скальпель разрезает мякоть мозга, отделяя принятие решений от моторных функций, память от центра удовольствия, она мысленно сказала: «Привет». Потому что знала, что эта мякоть делает.

* * *

Эмили играла в футбол[4]. Надо было заниматься каким-то спортом – футболом, или баскетболом, или водным поло, – а она была маленькой и ненавидела купальники, поэтому остался футбол. По средам во вторую половину дня она вместе с остальными девочками выстраивалась в шеренгу. Со щитками, заправленными в фиолетовые гольфы, с собранными в «хвост» волосами, в развевающейся на ветру желтой майке она гоняла мяч по полю. Все девочки были разного возраста, поэтому игра сводилась главным образом к тому, чтобы отпасовывать мяч старшим и выкрикивать что-нибудь ободряющее. Исключение составляла Сашона, сверстница Эмили, сильная, но грациозная, с прямыми и мощными плечами. Футбол считался бесконтактным видом спорта, но Сашона обязательно своими плечами расшвыривала всех. После гола она потрясала кулаком; правда, это не было проявлением радости, все выглядело так, будто успех не удивил, а просто удовлетворил ее. Хотя Эмили не очень-то нравился футбол, то, как играла Сашона, производило на нее глубокое впечатление. Ей хотелось в какой-нибудь области быть такой же успешной, как Сашона – в футболе.

По вечерам она сидела за письменным столом у окна своей комнаты-кельи. Учебники были стопками сложены на столе. Для занятий Эмили подкалывала волосы, снимала школьный галстук и вешала его в сторону. Она не любила читать, но ей нравилось, как учебники превращаются в ключи к разгадке. Каждый был кусочком мозаики. И даже если эти кусочки не сочетались друг с другом, они все равно помогали лучше увидеть ту картину, которую ей предстояло сложить.

Однажды, изучая коридор, который, как она всегда считала, никуда не ведет, Эмили обнаружила секретную библиотеку. Она не знала, на самом ли деле эта библиотека секретная. Но на двери не было таблички, и Эмили не видела, чтобы кто-нибудь заходил туда. Книги, хранившиеся там, были старыми. Когда она взяла первый попавшийся том, страницы буквально рассыпались у нее в руках. Со следующей книгой Эмили проявила большую осторожность. Она допускала, что, возможно, ей запрещено заходить сюда, но подобное правило не было включено во всеобъемлющий список Шарлотты, и старые книги настолько заинтересовали ее, что она осталась.

Одна полка была посвящена историям о бедствиях. Возможно, они были подобраны по какой-то определенной схеме, но Эмили так и не выяснила, по какой именно. Однако во всех рассказывалось о гибели большого количества людей. Прочитав несколько книг, она поняла, что в них излагается одна и та же история. Действие происходило в различных местах – в Шумерском государстве, и в Мексике, и в странах, о которых она даже не слышала, и подробности различались, однако основная нить повествования была той же. Группа людей – иногда их называли колдунами, иногда демонами, иногда они были обычными людьми – правила в одном королевстве, или в одной стране, или где-то еще. В четырех книгах они начали строить нечто величественное – например, хрустальный дворец или самую большую в мире пирамиду. Потом случалось что-то плохое, люди погибали, и все начинали говорить на разных языках. Эта история показалась Эмили смутно знакомой, но она не узнала ее, пока не наткнулась на книгу, в которой величественным строением была башня, называемая Вавилонской.

Ей послышался какой-то шум, и она замерла. Но шум был далеко. Эмили вдруг увидела себя со стороны: одетая в пиджачок и плиссированную юбку, с темно-синими лентами в волосах, сидит на полу в библиотеке и читает старые книги. До прихода сюда Эмили видела таких девочек – с синими лентами и любящих читать – и считала, что они из другого мира. Она тогда думала, что их разделяет непреодолимая пропасть. А тут сама оказалась на той стороне и даже не понимала, как это случилось. Эмили совсем не чувствовала себя другим человеком. Она просто находилась в другом месте.

* * *

В столовой для младших готовили изумительный шоколадно-молочный коктейль. У Эмили стало привычкой бегать туда после урока макроэкономики, а потом с коктейлем в руке выходить на залитый солнышком кусочек лужайки за зданием, чтобы спокойно почитать. Бумажный стакан был до смешного огромен. Эмили всегда испытывала легкий приступ тошноты, когда допивала его. Но продолжала пить коктейль.

Однажды она проходила мимо мальчика с лэптопом. Он сидел за одним из уличных столов. Эмили уже видела этого мальчика в коридорах, но они учились в разных классах, так как он был старше. А еще он был более продвинутым. Она бросила на него быстрый взгляд, потом еще один, потому что он был очень симпатичным.

На следующий день Эмили увидела его на том же месте, и на этот раз он поднял голову, когда она проходила мимо. Его взгляд выхватил ее огромный стакан с коктейлем. Она прошла дальше, устроилась на своем солнечном клочке, но сосредоточиться на книжке не смогла.

На следующий день после этого он, едва увидев ее, потянулся и убрал волосы с лица.

– Что, жажда замучила?

Эмили улыбнулась, потому что сама хотела сказать нечто вроде этого, и это нечто было: «Боже, как же меня жажда замучила!»

– Ага, – сказала она. – Ужасно. – И пошла дальше.

В среду Эмили купила еще одну порцию и поставила ее к нему на стол. В его глазах, серых и нежных, как подушка, отразилось удивление.

– Я подумала, что и тебя жажда замучила. – И она пошла дальше, довольная собой.

В четверг коктейль для него Эмили не купила. Хотя изначально подумывала об этом. Она просто прошла мимо. В один ужасный момент испугалась, что он ничего не скажет, – а вдруг он слишком погружен в свой компьютер и не замечает ничего вокруг. Может, походить вокруг него, только не унизит ли она себя тем самым?

– Эй, подожди, – сказал парень.

Эмили остановилась.

– Спасибо за вчерашний коктейль.

– Пожалуйста.

Она улыбалась, всей душой надеясь, что на этом он не закончит.

– Я никогда не был молочной душой, но коктейль оказался хорош.

– Он не просто хороший, он отличный, – сказала Эмили. – Я подсела на него. – Она потянула напиток через соломинку.

Он откинулся на спинку.

– Присядешь?

– Мне нужно еще много прочитать. Но все равно спасибо. Может, в другой раз.

Она пошла прочь. Мальчик не пытался остановить ее, что стало небольшим разочарованием, да и потом он не искал встречи с ней. Но Эмили не переживала. Она играла в долгую игру. Игра была сомнительной. Потому что, по сути, она практиковалась. Пыталась убедить другого ученика. Так, чуть-чуть, ничего такого, из-за чего могут быть неприятности. Ведь если оглядеться по сторонам, сразу видно, что люди то и дело пытаются убедить друг друга в чем-то. Они только этим и занимаются.

На следующий день Эмили направилась к своему солнечному клочку без коктейля. Ее сердце бешено стучало, потому что если он увидит это и никак не отреагирует, она будет выглядеть жалко. Однако, когда Эмили завернула за угол, то обнаружила, что его компьютер закрыт, а на столе стоят два коктейля. Мальчик улыбнулся, жестом предложил ей сесть, и она села.

* * *

Его звали Джереми Латтерн. Раньше он хотел иметь собственный зоопарк. Его семья жила в крохотном собственном домике в Бруклине, и его мама спасала животных: кроликов, и мышей, и уток, и собак, и двух кур. Одна из куриц была психически ненормальной. Она бегала кругами и орала так, словно ее топили. Родители хотели избавиться от нее, но Джереми горячо возражал и уговорил их смилостивиться над бедняжкой. Он думал, что сможет вылечить ее. Он представлял, как курица становится его другом, и люди говорят: «Джереми – единственный, кого подпускает к себе эта курица». Но этого так и не случилось. Однажды курица набросилась на него, исклевала лицо, и отец свернул ей шею. Вот каким образом Джереми получил этот маленький шрам у левого глаза и решил отказаться от зоологии.

Эмили поведала ему, что ее родители были канадцами и что она выросла рядом с хоккеем. Она рассказала, что когда ей было шесть, отец повел ее на один матч, и она ужасно испугалась, потому что толпа просто сходила с ума от ярости. Там был один инцидент, игроки устроили драку, и она повернулась к отцу, ища у него защиту, но у того было зверское лицо. По дороге домой он спросил, понравилось ли ей, и она ответила «да», но с тех пор, когда по телевизору показывают хоккей, ей становится плохо.

Все это, естественно, было ложью. О себе ученикам нельзя было рассказывать правду. Вообще-то это не было четким правилом, просто подразумевалось само собой. Эмили училась в школе уже второй год и знала, что людей можно классифицировать по двумстам двадцати восьми психографическим группам в зависимости от того, как у них работают мозги. Сегмент сто седьмой, например, включал интровертную личность, мотивированную интуицией и страхом. Эти люди принимали решения, основываясь на стремлении избежать худшего исхода, считали основные цвета успокаивающими и, когда их просили выбрать какое-нибудь число, выбирали маленькие величины, потому что с таким выбором чувствовали себя менее уязвимыми. Если знать, что некто относится к сегменту сто семь, сразу становится ясно, как убедить его или, как минимум, какая из техник убеждения быстрее сработает. Это не сильно отличалось от того, чем всегда занималась Эмили, не особо задумываясь над тем, что она делает; достаточно было научиться чувствовать, какую оценку ученики желают или боятся получить, и использовать эти знания, чтобы принуждать их к чему-то. Сейчас было то же самое, только основывалось на теории. Вот поэтому и не следовало рассказывать о себе, вот поэтому старшие ученики и были такими замкнутыми и недоступными: чтобы их не идентифицировали. Чтобы уберечься от убеждения, нужно было прятать свою сущность. Однако Эмили подозревала, что у нее это не очень хорошо получается. Она догадывалась, что существует множество ключей, которые она, стоило ей раскрыть рот, или сделать стрижку, или выбрать свитер, по неосторожности подкидывает другим ученикам, например, Джереми Латтерну. Она поняла: если в школе существует правило не практиковаться, значит, кто-то точно практикуется.

* * *

– Расскажи, чему тебя учат, – сказала она. – Чтобы у меня было хоть какое-то представление.

Теперь Эмили и Джереми пили слаши. Они пошли дальше молочных коктейлей. Преимущество слашей заключалось в том, что для их потребления нужно было покидать территорию школы. По вторникам и пятницам, если стояла ясная погода, они ходили в ближайший магазин «Севен-Илевен», расположенный в трех четвертях мили. Эмили нравилось идти рядом с Джереми Латтерном, потому что водители проезжавших мимо машин приветствовали их гудками, принимая ее, вероятно, за его девушку.

– Ты очень прямолинейна, – сказал он. – Ты не просишь. Ты требуешь. Это полезный инстинкт.

– Так объясни мне, зачем я учу латынь.

– Не могу.

– Ты всегда соблюдаешь правила?

– Да.

– Фи, – сказала Эмили, так ничего и не добившись от него.

– Правила важны. То, чему нас учат, опасно.

– То, чему учат тебя, опасно. А то, чему учат меня, – это латынь. Я же не выпытываю у тебя государственные секреты. Открой мне хоть что-то. Хоть одну вещь.

Джереми сквозь крестообразный надрез в крышке вставил в стакан соломинку.

– Фи, – снова сказала Эмили. Они прошли к кассам и заняли очередь за мальчишкой, который платил за бензин. За прилавком стоял мужчина лет пятидесяти, пакистанец или что-то в этом роде. Она пихнула Джереми локтем. – Как ты думаешь, он из какого сегмента? – Парень не ответил. – Я думаю, из восемнадцатого. Я права? Ну, давай, я произвожу сегментацию, ты же можешь ответить на вопрос.

– Возможно, из сто семидесятого.

Эмили не взяла в расчет этот сегмент, но сразу поняла, что его предположение вполне обосновано.

– Неплохо. А теперь что? Что мы будем делать, если знаем, что он из сто семидесятого?

– Заплатим за наши слаши, – сказал Джереми.

* * *

Иногда Эмили навещала Джереми в его комнате. Однажды она, уходя, залепила жвачкой личинку замка, а потом вернулась, зная, что сейчас он на уроке. Подошла к его книжной полке и вытащила три книги, на которые уже давно поглядывала. Эмили сидела на его кровати, глубоко погрузившись в «Социографические методы», когда дверь открылась и на пороге возник Джереми. Она никогда не видела его в таком бешенстве.

– Отдай.

– Нет. – Она подсунула книгу под себя.

– Тебе известно, что с тобой сделают… – Джереми попытался вытащить книгу, но Эмили сопротивлялась, и он повалился на нее, чему она в некоторой степени поспособствовала. Его дыхание коснулось ее лица. Она незаметно сделала так, чтобы книга с грохотом упала на пол. Джереми поднял руку, на мгновение задержал ее на весу, а потом опустил ей на грудь. Эмили судорожно втянула в себя воздух. Он убрал руку.

– Продолжай, – сказала она.

– Не могу.

– Можешь.

Он скатился с нее.

– Это запрещено.

– Давай, – сказала Эмили.

– Нам запрещается быть вместе. – Таково было правило. Фратернизация[5]. – Это небезопасно.

– Для кого?

– Для всех нас.

Она пристально посмотрела на него.

– Прости, – сказал Джереми.

Эмили придвинулась к нему и дотронулась до его белой рубашки. Она уже довольно давно представляла, как будет снимать эту самую рубашку.

– Я никому не скажу.

Она погладила его по груди. Он накрыл ее руку своею и повторил:

– Прости.

* * *

– Зачем это правило фратернизации? – спросила Эмили у Элиота.

Она бродила по его кабинету, водя пальцем по книгам и изображая небрежность. Элиот оторвался от бумаг и поднял голову. Изначально она собиралась спросить: «Почему мы не можем заниматься сексом?» И только ради того, чтобы хоть раз увидеть Элиота удивленным или оскорбленным. Или еще каким-нибудь. Чтобы получить доказательство, что он человек. Однако у нее не хватило духу.

– Ученикам не разрешено вступать в отношения друг с другом.

– Я знаю, в чем оно состоит. Я спрашиваю, зачем оно.

– Ты знаешь зачем.

Эмили вздохнула.

– Заметь, что если позволить кому-то хорошо узнать тебя, он сможет тебя убедить. Но это же невероятно холодно, Элиот. – Она подошла к окну и стала следить, как ласточка порхает над покатой крышей. – Так жить нельзя. – Он не ответил. – Вы хотите сказать, что до конца моей жизни я не смогу иметь близкие отношения с человеком из Организации?

– Да.

– Вы хоть представляете, как все это безрадостно? – Элиот никак не отреагировал. – А как насчет… ну, вы понимаете, чисто физической близости?

– Нет никакой разницы.

– Есть, и огромная. С отношениями я все поняла. Но не с примитивным сексом.

– Не существует «примитивного секса». Это называется близостью по субъективным основаниям.

– Существует, – запротестовала Эмили. – И называется он «случайная встреча».

– «Адам познал Еву, жену свою; и она зачала, и родила Каина»[6]. Обрати внимание на слово «познал» в этом контексте.

– Это было три тысячи лет назад. Вы говорите о Библии.

– Именно так. Концепция не нова.

Эмили раздраженно помотала головой.

– Вы когда-нибудь это делали?

– Делал что?

– Нарушали правило, – сказала она. – Фратернизации.

– Нет.

– Не верю. – Эмили верила, просто не хотела отступать. – Вы наверняка думали об этом. А как насчет Шарлотты? Между вами точно что-то есть. Вы так и норовите ее поддеть. А она становится такой тихой, когда вы рядом… Как будто вы плохо ведете себя в классе, а она старается не накричать на вас. Она становится очень тихой, когда пытается проконтролировать свои эмоции.

– Ты не возражаешь, если я немного поработаю? – Голос Элиота звучал абсолютно бесстрастно.

– Я думаю, Шарлотта хочет завести с вами тесные отношения, – сказала Эмили. – Очень хочет.

– Вон.

– Иду, – сказала она. И вышла. Еще никогда она не была так разочарована.

Ей сегодня восемнадцать. Эмили некоторое время лежала в кровати, размышляя о том, что это значит. И значит ли что-то вообще. Она встала, пошла на уроки. Никто, естественно, ничего не знал. В обед Эмили вместе с Джереми шла в «Севен-Илевен» и прикидывала, рассказать ему или нет. Наконец, когда ей наливали слаш, она сказала:

– А мне сегодня восемнадцать.

Он очень удивился. Считалось, что такой информацией не делятся.

– У меня нет для тебя ничего.

– Знаю. Мне просто захотелось рассказать.

Джереми молчал. Они подошли к кассе. Эмили улыбнулась продавцу за прилавком.

– Сегодня у меня день рождения.

– Надо же.

– Наконец-то свободна. – Она наклонилась вперед и усмехнулась. – Свободна, чтобы дарить долгую и счастливую жизнь.

– Вот что я тебе скажу, – сказал продавец. – Ты получаешь этот слаш бесплатно.

– О, нет, – сказала Эмили.

– С днем рождения. – Он подвинул к ней стакан. – Ты хорошая девочка.

Когда они вышли из магазина, Джереми схватил ее за руку.

– Дарить счастливую жизнь? Наконец-то свободна?

Эмили улыбнулась, но парень остался серьезным. Он потянул ее к скамейке недалеко от магазина, и она села, а он остался стоять и сердито смотрел на нее. Эмили ощутила трепет в желудке, одновременно отвратительный и восхитительный.

– Ты не имеешь права так делать.

– Я получила слаш. Один бесплатный слаш.

– Это серьезное нарушение правил.

– Да ладно тебе. Как будто словесное внушение – это настоящая техника. Спорим, это ничто по сравнению с тем, что умеешь ты.

– Разговор не об этом.

– Все из-за того, что он сделал мне подарок, а ты нет?

– Ты думаешь, правила тебя не касаются? Касаются. Ты не имеешь права практиковаться. Ни за пределами школы. Ни на этом дядьке. Ни на мне.

– На тебе? А когда это я практиковалась на тебе? – Эмили ткнула его мыском ботинка. – Как будто мне под силу повлиять на тебя. Ты выпускаешься на следующий год, а я ничего не знаю… Хватит тебе. Садись. Пей слаш. Это мой день рождения.

– Дай слово, что больше никогда так не сделаешь.

– Ладно. Ладно, Джереми. Я просто пошутила.

Он сел, но не сразу, через несколько мгновений. Эмили положила голову ему на плечо. И ощутила удивительную близость с ним.

– Обещаю, что я не превращу тебя в раба моих мыслей, – сказала она и почувствовала, что Джереми улыбнулся. Но она уже не раз подумывала об этом.

* * *

В следующий вторник Эмили слонялась возле школьных ворот, но Джереми на их традиционный поход за слашем так и не явился. Она побрела к зданию школы. Наверное, что-то ему помешало. Какие-нибудь занятия. С недавних пор у Джереми все меньше и меньше свободного времени. Однако он обнаружился на лужайке перед фасадом: она увидела его там в обществе друзей. Джереми сидел на траве, закатав брюки и подставив ноги солнцу. Они разговаривали именно так, как разговаривают старшеклассники, никто не смеялся и почти не двигался, каждое предложение буквально сочилось иронией и многозначительностью. Во всяком случае, так показалось Эмили. Она остановилась. Головы повернулись. Джереми посмотрел на нее, потом отвел взгляд. Она пошла дальше.

Эмили понимала: нельзя, чтобы их часто видели вместе. Нельзя, чтобы их воспринимали как пару. Она все это знала. Эмили дошла до своей комнаты, села за стол и открыла учебник. Если повернуть голову, то будет видна лужайка, и она увидит Джереми и его самодовольных приятелей. Но она не повернула. Изредка откидывалась на спинку и потягивалась или теребила волосы, потому что знала, что и он может ее увидеть.

* * *

Время от времени ей встречались ученики, у которых запястье было повязано ленточкой. Ленточки были красными или белыми, и если ленточка была красной, это означало, что старшеклассник сдает выпускной экзамен. Правило запрещало разговаривать с ними и даже пристально смотреть на них, хотя Эмили, естественно, смотрела, потому что однажды и ей предстояло повязать красную ленточку, и ей хотелось знать, каково это. Один раз она видела, как мальчик с красной ленточкой строит карточный домик в переднем холле. Он работал два дня, его дом становился выше и выше, а он все худел и худел, и вид у него был загнанный. Все даже стали обходить холл, чтобы не устраивать сквозняк. А потом однажды утром карты исчезли, исчез и мальчик. Эмили так и не выяснила, что тогда случилось, сдал он экзамен или провалился. В другой раз она проснулась ночью от странного звона колокольчика, подошла к окну и увидела девочку, которая вела по подъездной аллее корову. Самую настоящую живую корову. Эмили так и не придумала, какая от коровы может быть польза для экзамена.