Читать книгу Я – борец - Макс Гудвин - Страница 5

– Как тебя зовут-то, герой? – спросила у меня Мария.

Низенькая, грудастая, черноволосая женщина, с кругленьким лицом и черными маленькими глазками. На вид, лет под сорок.

– Саня Медведев, – выдал я.

– А, так это про тебя Ольга рассказывала?

– Надеюсь, только хорошее?

– Да как бы нет. Совсем наоборот.

– Она меня с кем-то перепутала, я глобально – на стороне добра.

– Ага, ага, все вы добрые и хорошие до поры, – улыбнулась Мария. – А этих ты как раскидал?

– Да я не раскидывал, они просто пьяные были, сами лбами посталкивались, – улыбнулся я.

– Еще и скромный, может, это не про тебя Ольга говорила?! – продолжила Мария, шурша упаковкой от бинта.

– А что еще Ольга говорила? – хитро поинтересовался я.

– Говорила, что Медведев Саша – грязнуля несовершеннолетний, а всё равно колёса свои к ней катит.

– Я не особо-то качу! – оправдался я.

– А раз не катишь, то сам порассуждай и придёшь к тому, что вряд ли у вас что-то получится, – продолжила Мария.

– Даже если будущего изменить нельзя, мы всегда можем изменить себя, – выдал я.

– Ух ты, языкастый какой! Ты сначала вырасти, потом в армии отслужи, а после можно и думать о чём-то.

– Крутовато чай завариваете, Мария, четыре года ждать у моря погоды?.. – улыбнувшись, возразил я.

Вдруг послышались торопливые шаги.

– Маша, а где?.. – донёсся голос Оли, она появилась в проходе купе Марии. Увидела меня, застыла.

– Да тут твой герой! – улыбнулась Мария.

– Саша, вы ранены? – заботливо спросила Ольга. Надо же, даже на «вы» перешла.

– Ну, так, – посмотрел я на свою руку.

– Маш, я там постельное… Э-э, можешь своим пассажирам его отнести?

– Могу, конечно. Ну всё, ухожу уже! – усмехнулась Мария и медленно, нехотя удалилась из виду.

– Саш, я… я хотела извиниться за холодность, я вас, действительно, не поняла. Сначала, – начала она.

– Да бывает… Слушай, тебе нравится эта работа? Постоянные конфликты с перегашенными уродами.

– Работа как работа, – смутилась она. – Бывают эксцессы, конечно, но в основном люди добрые, даже если выпившие. Да я и привыкла уже, пускай каждый второй и подкатить пытается, особенно, когда выпьет.

Она посмотрела мне в глаза и продолжила:

– Это как игра в театре, у тебя есть роль – постельное выдавать, да размещать всех по своим полкам, а у них своя роль – заигрывать с проводницей. Но вот таких случаев, конечно, мало.

– Не веришь ты в любовь с первого взгляда? – улыбнулся я.

– Вот, к примеру, ты, Саш, тебе до совершеннолетия ровно два года. Да и какая тут любовь я в разъездах всегда.

– Слушай, мне кажется, у тебя в жизни что-то случилось и ты эту профессию выбрала, чтобы к людям особо не привязываться? – проговорил я и понял, что попал.

– Ничего у меня не случилось, – отвернулась она.

– Ты вроде хорошая девчонка, у меня особо никого нет, так давай два года будем с тобой переписываться без обязательств, так сказать. Всё веселее жить, – проговорил я и добавил: – Добро?

– Добро, – улыбнулась она снова.

– Черкани, куда тебе письма слать и по прибытии в Ворон первым письмом тебе отпишу адрес.

– Ты свой домашний, что ли, не знаешь? – улыбнулась она. – Я пойду Маше помогу.

– Да там с общагой пока сложно. До утра дашь адрес? – улыбнулся я в ответ.

– Я подумаю, – получил я ответную улыбку.

По возвращении обратно меня постигло одобрение товарищей по спорту, даже дембеля стали смотреть на меня как-то иначе. Ну что ж, эту свою новую жизнь хотелось бы прожить продуктивней, чем прошлую. Осталось разобраться, почему Медведев проигрывает на коврах. Вернее, проигрывал…

***

Станция Колодезная, расположенная в посёлке Колодезный, встретила меня бело-рыжим фасадом кирпичного одноэтажного здания, утренним солнцем и приемлемой температурой плюс пятнадцать градусов. Наша команда выгрузилась из вагона и не спеша проследовала к автобусной остановке. Ольги в её каморке я не увидел, а у выхода стоял другой проводник – молодой паренёк лет двадцати, и приветливо отвечал на пожелания выходящих пассажиров, желая им хорошего пути.

Ну что ж, девочка сделала свой выбор за нас двоих. И, правда, зачем ей худосочный школьник, пускай и ловко машущий руками? Может, Мария отговорила, может, сама до этого дошла, а может, уже имеет близкого друга, в этом же поезде. Например, вот этого паренька на выходе.

Ждать на остановке долго не пришлось. Желтенький ЛиАЗ подъехал, гудя двигателем, выбрасывая из боковой выхлопной трубы клубы дыма. Не дымили же вы вроде? – призадумался я, медленно двигаясь вместе со всеми в салон.

Мест уже не было и мы трамбовались в полный автобус, сзади нас подходили ещё люди и подавливали нас вперёд. Сквозь головы людей я заметил, как тренер подошёл к билетной кассе, небольшой застекленной будке, кинул сверху в отверстие заранее подготовленную горсть мелочи и прокрутил рукоятку справа, получил от механизма одиннадцать билетов. Я и забыл, что они существовали, и ведь никто не контролировал, сколько ты положил копеек, всё потому, что совесть – лучший контролёр.

Однако в этой давке тренера постигла другая участь: через весь салон ему передавали деньги, а он скидывал их в кассу-копилку, отрывая и отсылая билеты по рукам назад. Четыре копейки двумя монетами по две копейки, текли в сторону кассы, иногда, впрочем, попадались трёшки и однушки. Когда же билетопоток прекратился, начался концерт по заявкам телезрителей, переросший в перепалку между бабушками. Одной из них стало жарко, да всем тут было жарко, и она попросила открыть люки, и тут же нарвалась на критику другой пожилой женщины, о том что сквозит и надо закрыть.

Упражняясь в риторике, они спорили о том, как все должны ехать: с открытыми или с закрытыми люками. Пока не пришли к согласию, что передний люк надо приоткрыть слегка, а задний открыть совсем. Тогда как форточки много где оставались открытыми, или же закрытыми, по желанию сидящих под ними людей. Товарищеский климат-контроль – штука неотвратимая, благо через примерно полчаса мы прибыли. Остановка в пятидесяти метрах от КПП насчитывала три автобуса, включая наш и пару Газ-2401, тоже жёлтого цвета с буквой «Т» на дверях, обрамленной черными квадратиками, сложенными пирамидкой.

Пара мужичков-таксистов просто стояли, опершись на свои машины и курили, с надеждой смотря на КПП. Машинально я шёл за ребятами и заметил, что они расходятся в разные стороны, идя к разным проходным, несмотря, что одни были пустые, а другие имели очередь.

– Ген, – позвал я, товарища по команде, – а почему в пустую не пройти?

– Ну ты даёшь, у тебя на пропуске какое КПП написано? – удивлённо спросил он.

И я залез в сумку в поисках паспорта и пропуска, извлекая его в открытом виде.

– К-3, – продекларировал Гена. – Третье КПП.

– А, вспомнил. Спасибо, – кивнул я.

– Вот так шпионы и прокалываются, – пошутил Гена.

– Что-то выдавало разведчика: то ли стальная походка, то ли волевой взгляд, то ли волочащийся сзади парашют, – отшутился я и пошел вставать в очередь из двух человек в третье КПП. Которая, впрочем, сильно меня не задержала, и вот уже я стоял перед стеклом и подавал в отделение для документов свой пропуск.

– Не улыбайтесь, – строго потребовала девушка-сержант на проходной.

И я спрятал улыбку, пока она сверяла фото на моём пропуске с живым оригиналом.

– Проходите, – так же холодно произнесла она, отдавая мне документ, и я забрал его, сунув в карман сумки к паспорту.

– Так, парни, с вас по четыре копейки, за автобус, – произнёс тренер, как только все прошли через КПП.

И мы дружно принялись рыться в карманах.

– Мне сдавать не надо, сегодня вечером в зале купите на них печенья и чая, будем ваши ошибки разбирать.

– Форма может не успеть высохнуть, – спросил у тренера кто-то из ребят.

– Приходи, значит, без формы, – выдохнул Кузьмич. – Всё, в девятнадцать ноль-ноль всех жду. Не прощаемся.

И все стали расходиться кто куда, один я остался стоять.

– Ты чего ждёшь? – спросил у меня Гена.

– Не помню, куда идти.

Наверное, это прозвучало глупо, но Геннадий уже привык.

– Погнали, мы с тобой в одном общежитии живем, – усмехнулся товарищ.

Я следовал за ним, держа руки в карманах. Пятница, третье июня 1983 года, городок Ворон встретил меня теплым солнцем, мирно ездящими редкими автомобилями, полупустыми автобусами и округлыми, похожими на буханку хлеба лупатыми фарами, красно-белыми трамваями, длинными троллейбусами с гармошкой посередине.

– Ген, расскажи мне про город, пока идём.

– Ха, будто изложение пишу, за что мы любим Ворон, – широко улыбнулся товарищ по команде и начал рассказывать.

Из рассказа я понял, что градообразующим предприятием было, конечно же, АЭС, расположенное на берегу огромного озера со странным названием Бабий куст. Озеро являлось бессточным и изобиловало родниками. Левее город обвивала река Дон. Городом, кстати, Ворон стал буквально год назад, до этого нося статус посёлка городского типа.

Мы шли по пустому парку, а слева и справа от нас пустовали деревянные лавочки с литыми боковинами из металла, чугун застыл в виде каких-то листьев и подобии крупных цветов. У каждой располагались такие же чугунные мусорные урны-перевёртыши. Зеленая трава, ёлки с покрашенными снизу белыми стволами. По обеим сторонам парка была проезжая часть, тоже не шибко-то загруженная. Однако редко встречающиеся машины отличались разноцветностью и отсутствием иномарок. «Запорожцы», «москвичи» и «жигули», редкие желтые «волги» и преобладающий, почти пустой общественный транспорт.

Спокойный городской ритм казался чем-то немыслимым: людей на улицах, как и огромного потока спешащих куда-то машин, не было. Никакой рекламы, лишь крупные буквы над фасадами широких витрин ПРОДУКТОВЫЙ, ХОЗЯЙСТВЕННЫЙ, ПАРИКМАХЕРСКАЯ и все выполненные в одном стиле, как и дома, в которых они находились.

Почему народа на улицах так мало, я спрашивать у Гены не стал, и так понятно, что все на работе – пятница, десять утра.

Общежитие Вороновского приборостроительного техникума, серая пятиэтажка с одним входом, смотрела на утренний мир открытыми окнами и кое-где, словно флаги, колышущимися на лёгком ветерке занавесками. Всё просто, где живут девочки, там окно поаккуратней, где парни – поаскетичней.

Внутри нас встретила узкая проходная с вращающимся турникетом и остекленной комнатой вахтерши, в которой как раз сидела бабушка со спицами и какой-то недовязанной заготовкой.

– Здрасте, Мария Ивановна! – поздоровался Гена.

– Здрасте! – продублировал я, проходя через вращающиеся «трубы».

– Здрасьте-здрасьте, спортсмены. Как выступили?

– Да ничего, выступили нормально. В следующий раз лучше съездим! – ответил Гена.

– Лучше бы учились лучше! Двоечники!

– Троечники, Мария Ивановна! – весело улыбаясь, поправил её Гена.

– Завтра на субботник чтоб пришли!

– Придем, – пообещал я.

Пройдя турникет, мы направились к лестнице, и я, повернув голову направо, заметил несколько стендов.

«Уголок коменданта» с расписанием работы общежития и правилами поведения в оном, я даже остановился, чтобы прочесть. Но Гена меня окликнул:

– Там ничего нового для себя не увидишь! Шаг влево, шаг вправо – выселение, проходная закрывается в двадцать три часа, после десяти режим тишины. Пить, курить – нельзя. Графики дежурств по коридорам и кухне на этажах. Ответственная за порядок – комендант Свердлова Надежда Юрьевна.

Справа от «Уголка коменданта» размещался стенд Техники безопасности с наглядными иллюстрациями о том, что утюги забывать включенными нельзя, и вообще всё выключать после пользования, а в случае пожара, организованно двигаться к выходам. А еще правее был стенд «Общежитие – наш дом», где множество фотографий со счастливой молодёжью, к которой я теперь тоже относился, и рисованными картинками. На одной из которых я увидел отдаленно напоминающую меня и Гену карикатуру: на ней мы с ним бежим от лопаты и грабель, за спешащими в воздухе медальками. И подпись: «За медалями погнались – в коллективе потерялись! Спорт он друг и брат студенту, ну а труд отец всему!»

– Это что мы? – спросил я.

– Ы! – улыбнулся Генка. – Светка нарисовала.

– Это какая?

– Член студорга. Рисует карикатуры и пишет стихи, изобличает тунеядцев среди нас.

– Рифма страдает у Светы, – проговорил я.

– Света – со студсовета, – хмыкнул Гена. – Какие планы на день?

– Нет планов, – пожал я плечами. – Тренировка только вечером.

– Покажи, где мы живём? – попросил я.

– Я всё поверить не могу в твою историю. Кем ты был в будущем? – спросил меня Гена, пока мы шли наверх по окрашенной в зелёный цвет лестнице. Почему-то только с боков ступеней и деревянным ручкам перил.

– Как и многие в развитом капитализме – не особо кем-то. Ребят тренировал, в школе физкультуру вёл, – ответил я.

– А в этой жизни будешь электронщиком! – улыбнулся Гена.

– Все профессии нужны, все профессии важны. Но вот представь, если моё будущее сбудется, кем станут электронщики? Если все предприятия закроют?

– Ну не знаю, не может такого быть. Вот, к примеру, та же самая Света, которая на нас карикатуры рисует, она в цехах на должности намотчика трансформаторов, им, говорят, очень хорошо платят. Сейчас можно в цеха устроиться наладчиком, правда, берут не всех.

– Скажи, в Вороне педуниверситет со спортфаком есть?

– Не, нету, в Воронеже есть. Зачем тебе спортфак, получается, зря на электронщика поступал?

– Получается, зря, – как-то неловко ответил я.

– Слушай, а может, у тебя просто сотряс такой с амнезией и замещением выдуманной памятью?

– А может, и сотряс! – улыбнулся я. – Скорее всего сотряс…

Тем временем мы подошли к деревянной двери с номером «313», одной из дверей в длинном зеленом коридоре, пол которого покрыт линолеумом, а в конце – большое окно. Гена достал серебристый ключ и, провернув его в скважине на два оборота, открыл замок.

Общажная комната на три кровати с железными дужками, со столом у окна, с наваленными на нём тетрадями, и со стеллажами, на которых стоят книги. Тут было душно, вероятно, из-за закрытого окна, пол, в отличие от коридорного, деревянный, крашенный в алый цвет. И чем-то пахло не очень приятным, но всё же лучше, чем в поезде.

– На пары сегодня идти не вариант, с понедельника – самое-то, – произнес Генка, скидывая сумку в угол и разуваясь.

– … – выдохнул я и повесил сумку на крючки для одежды и тоже разувшись, подошёл к окну, потянувшись через стол, отцепив шпингалеты снизу и сверху, дернул эмалированную ручку на себя.

Окно со скрипом поддалось, а в комнату ударил свежий уличный воздух. Этого у прошлого было не отнять, количество машин меньше, загазованности меньше.

За спиной я услышал, как тяжёлое тело Генки рухнуло на скрипнувшую пружинную кровать, а я еще раз взглянул на тетради. Часть из них принадлежала мне, Медведеву Александру, часть Геннадию Губанову. И отсортировав их по двум пачкам, Генкины положил на один край, а свои взял в руки и бегло пролистал. Тут были тетради по физике, высшей математике, электротехнике и электронике, метрологии и стандартизации, безопасности жизнедеятельности. И отдельный тубус с листами А3 по черчению и инженерной графике.

Чужая жизнь, чужая судьба была прервана, и я взирал на её обломки. Судя по карикатурам и бардаку в комнате, что Медведева, что Губанова не ждало будущее хороших инженеров и членов ВЛКСМ. Света всё правильно изобразила на картинке, и если бы Союз не распался, мы были бы выброшены на обочину счастливого коммунистического мира, а спорт бы ушёл с возрастом, как и желание и силы что-то поменять. В партию таких не берут, в комсомол тоже. Из очевидных социальных лифтов: спорт и служба в армии, с последующим вступлением в милицию или пожарную часть. Как она сейчас называется?.. На ум не приходило ничего. Восемьдесят третий год… Если беды будущего не избежать, то можно быть хотя бы к нему максимально готовыми.

И я вздохнув отложил тетрадки на угол стола, подошёл к шкафу, чтобы заглянув туда и не найти спортивной одежды. Ладушки. Пахнущие шорты были вынуты из сумки, зато серая футболка с полки была взята чистая, но мятая. Секунду подумав, что это какой-то кабздец, я не стал надевать на себя грязное, а вышел в коридор и направился в его конец. Справа была кухня со столом, мойкой и четырехконфорочной плитой, а слева туалеты с раковинами и зелёными эмалированными тазами под ними. Также были пару гладильных досок на деревянных ножках, с утюгами. На моё счастье, горячая вода была, я набрал её в таз и, присев на табуретку, замочил шорты, предварительно взяв бежевый обмылок.

Вода от шорт сразу же окрасилась серым, их давненько так не стирали, натерев мылом, я упорно тёр их в руках, пока не удовлетворился, и, вылив мыльную воду, прополоскал шорты в раковине. Намочив при этом повязку на руке, но что делать, чистота требует жертв. А после, выжав их туда же, я разложил на гладильной доске, включил утюг с кабелем в полосатый зиг-заг и принялся ждать, пока тот нагреется.

– И чем это ты тут занимаешься? – спросили у меня и я обернулся.

Передо мной стояла низкорослая женщина в узких очках, она имела рыжие волосы, собранные в шар, и была в синем платье в белый кружочек. Кто бы она ни была, она держала руки на бедрах, словно имела особую власть задавать мне такие вопросы.

– Шорты стираю, – просто произнёс я.

– Это я вижу, почему не на парах? – спросила она.

– Я только с турнира, и сегодня я что-то себя не очень чувствую, – ответил я, посещения пар в первые сутки новой жизни никак не было моим планом.

– Это я вижу. Чтобы Медведев что-то стирал, когда такое было! Температуру мерил?

– Вроде нормальная. Сообщил я. Мне уже оказали помощь, – показал я ей перебинтованную руку.

– Медведев, Медведев, кто ж бандаж мочит-то? Человек крайностей: то в грязном ходишь, то повязку мочишь! Ума-то нет, – с этими словами она меня оставила.

Погладив шорты и футболку, я выключил утюг, сразу же надел всё это на себя на себя и пошёл к выходу. Однако проходя мимо триста тринадцатой комнаты на меня сбоку шикнули.

– Эй! Что, Надежде Юрьевне попался? – спросил, высовываясь в дверную щель, Генка.

– А так вот это она комендант?

– Конечно, она. Кто ж еще? Давай быстро в комнату, чтоб не спалила, что и я прогуливаю.

– Братух, у меня алиби, – поднял я забинтованную руку, на которой висели данные мне им еще в поезде штаны. – Возвращаю. Спасибо.

– Ты куда в шортах намылился? – спросил у меня Генка.

– На стадион. Есть тут стадион?

– «Старт» на Мира семнадцать, пару кварталов отсюда.

– Ну вот, я туда бегать!

– Делать тебе нечего!

– Надежда Юрьевна примерно так и сказала. Я, Ген, свою жизнь с платами и транзисторами не ассоциирую. Я спортсмен в первую очередь.

– Ничего себе, как ты заговорил. Постой, – удивился Гена.

– Что?

– Я с тобой, тогда! А то без меня ты с твоей амнезией в двух домах заблудишься!