Читать книгу Противостояние. Армагеддон - Макс Строгов - Страница 8

Время – предновейшее. Час "Х" минус год.

Место – город Химки.  Московская область

1

Весна. Середина мая. По небу бежали облака, стараясь закрыть щедрое на тепло солнце. Легкий ветерок шевелил верхушки деревьев, пытаясь рассказать им свою историю, они же отвечали ему шелестом листьев.  Ничто не предвещало обещанного метеослужбой дождя. Юрий Борисович Новиков, военный пенсионер в сорок восемь лет, невысокий, лысоватый, на вид полноватый светлый шатен, в джинсах и темно-синей тонкой куртке, сидел на скамейке центрального парка. Здесь в дальней аллее он по ежедневному обыкновению кормил голубей хлебом, принесенным с собой. Задумчиво кроша четвертинку батона, лениво думал: – Хоть о ком-то забочусь. Семьи нет, товарищи детства забылись, коллеги по службе растерялись по свету, друзей нет. Уже нет.

Защемило сердце. Вспомнился единственный в жизни близкий друг, Сережа Козлов, погибший в амазонской сельве, подстреленный с вертолета и упавший с плота в коричневую жижу полноводной чужой реки. Новиков, в это время раненый, в беспамятстве лежал на плоту, окруженный бойцами группы "Дельта", стремящейся вырваться из западни. Давно это было. Тропический дождь, сполохи стрелкового огня с левого берега и этот чертов вертолет. Как он в такой дождь смог прилететь? А группа задачу выполнила… И Новикова вытащила. После той командировки были еще. Но именно та врезалась в мозг и не давала покоя по ночам. В своих кошмарных снах он стрелял и стрелял, что-то кричал и выискивал воспаленными глазами очередную цель. Потом гранатометный выстрел с берега, удар и чернота. Вспомнил свою растерянность, когда узнал, что уволен из армии. Он же ничего больше другого, кроме как служить, в этой жизни не умеет! Странно теперь жил Новиков. Спал, ел, поддерживал физическую форму скорее по привычке, чем по необходимости, тщательно убирал квартиру, никуда не ездил, телевизор не смотрел, газеты не покупал, компьютера не имел, даже не имел сотового телефона за ненадобностью, ни с кем не встречался. Поздними вечерами часто сидел на диване, рассматривая многочисленные спортивные награды: медали, кубки, грамоты, развешанные на стене и расставленные на серванте. Мастер спорта по пулевой стрельбе из винтовки. Выполнил норму "мастера" давно, еще заканчивая школу. Последний раз выступал, будучи на последнем курсе Рязанского десантного училища, на первенстве то ли ВДВ, то ли Московского округа. Юрий Борисович не помнил. Все было, как сейчас казалось, в чужой далекой жизни. Потом участвовать в спортивных соревнованиях не позволяла офицерская служба. Иногда брал в руки книгу, в доме была прекрасная библиотека. Раньше чтение было его страстью, но сейчас читать у него не получалось. Подолгу сидел над раскрытой книгой, не понимая прочитанного. Закрывал книгу и шел в парк. Он все делал автоматически. Казалось, что внутри все покрылось коркой из обожженной глины. Из развлечений – только шахматы и голуби. Юрий Борисович тяжело поднялся, давали знать ранения и приобретенный в джунглях ревматизм. Каждое утро приходилось долго разминаться, складываясь, садясь на растяжку, раскачиваясь сидя на корточках, отжимаясь от пола, подтягиваясь на турнике в коридоре и на нем же качая пресс. Радовался, когда приходила легкость, и суставы начинали нормально работать. Но стоило только немного посидеть, и тело застывало, а в суставы словно сыпанули песка.

– Уже не живу, а просто бесполезно существую. – Подумал Новиков и пошел играть в шахматы с пенсионерами на площадке под навесом, у выхода из парка. – Этот шустрый дедок, надо же, выиграл у меня вчера две партии подряд, судя по виду и ухваткам, бывший военный. Надо у него взять реванш, если он сегодня придет.

Он никого не знал, с кем почти каждый день играл в парке в шахматы. С людьми Новиков сходился плохо, не хотел никого пускать в свою жизнь. Да и другие люди его не интересовали.

2

После шахматной игры Юрий Борисович возвращался домой в свою просторную двухкомнатную квартиру уже к вечеру, сыграв удачно на высадку подряд пять партий. Сегодня он был в ударе. – А ведь удалось у этого военного дедка выиграть, – довольно думал он. Вот и его дом, большой, сталинской постройки, где он унаследовал квартиру у родителей, отца, полковника ракетных войск, и матери, школьной учительницы, ушедших из жизни четыре года назад. Отец умер от инфаркта, а мать не могла жить без мужа и ушла через полгода. Входя в подъезд, Новиков вспомнил, как вчера здесь же к нему подошел какой-то человечек неприятной внешности с искусственными зубами и бегающими глазами. – Вы живете в пятой квартире на третьем этаже? – И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Мы должны купить вашу квартиру. Деньги дадим хорошие.

Юрий Борисович поморщился, почувствовав гнилостный запах изо рта человечка.

– Квартира не продается. – Новиков, не обращая внимания на попытку продолжить разговор, пошел пешком на свой этаж. Пренебрегая лифтом, он всегда стремился давать работу своим мышцам и суставам. Сегодня в подъезде никого не было, однако сверху доносился какой-то разговор на повышенным тонах. Когда он поднялся на третий этаж, застал неприятную сцену. У соседней, шестой квартиры, в которую неделю назад вселилась молодая хрупкая женщина с огромными испуганными глазами, здоровенный молодой толстяк в спортивном костюме тряс за плечи эту женщину и почти кричал: – Ты, лярва, продашь квартиру или вылетишь из окна.

Новиков остановился и произнес тихим голосом: – Полегче.

Стоящий поодаль субтильный тип в таком же адидасовском костюме, придвинулся и засунул руку в карман. – Проходи, дядя, не твоего ума это дело.

Новиков молча ударил ладонью снизу вверх в нос толстяку, повернувшемуся к нему, и, развернувшись, заехал субтильному типу ногой в промежность. Толстяк заверещал, выпустив женщину, и схватился руками за лицо. А тип истошно крича, держась за свое хозяйство и подогнув колени, упал набок и стал кататься по площадке. Юрий Борисович, схватив перепуганную женщину за руку и быстро открыв свою дверь, увлек ее к себе, провел на кухню и посадил за стол. – У вас в квартиру дверь закрыта? – Женщину била дрожь. Она не сразу поняла, что вопрос был адресован ей. – Нет, просто захлопнута, я же не знала, – она задыхалась, по лицу текли крупные слезы. – Где ключи? Надо дверь закрыть. – Что? А… Ключи на крючке, в прохожей на вешалке.

Новиков вздохнул. Молча вышел на лестничную площадку. Перешагнул через причитающего и пытающегося подняться типа. Толстяк, всхлипывая, размазывал кровь по лицу: – Мы тебя, падла, землю заставим жрать и закопаем.

Также молча Новиков развернул толстяка за шиворот и запустил по лестнице вниз. Не обращая больше на них внимание, открыл шестую квартиру, в большой старомодной прихожей нашел связку ключей и вышел. Закрыв дверь, пнул мешающего пройти типа и вернулся к себе.

Женщина сидела за столом на кухне, там, где он ее оставил. Она плакала навзрыд. Тонкие плечи тряслись, худенькие руки комкали ставший мокрым платочек. Достав свой платок, Новиков вытер ей лицо, осторожно промокнул глаза, заставил в этот же платок высморкаться. – Спасибо! Я должна вам рассказать. – Женщина немного успокоилась, но продолжала немного задыхаться. – У нее что-то с легкими, – подумал Юрий Борисович. Спокойно сказал: – Можете не рассказывать, все и так ясно. – Не обращая внимание на его слова, женщина быстро заговорила: – Я из Санкт-Петербурга. Эта квартира от тети, жены академика Добронравова, старшего брата моего папы. Академик умер пять лет тому назад. Он был очень старенький. А тетя умерла полгода назад, и вот я вступила в наследство. Папа, мама и муж погибли на Севере чуть меньше года назад, разрушение льдины. Они были гляциологи. Я тоже гляциолог. Мы работали вместе. Но я заболела и в эту экспедицию не поехала. Мне надо было серьезно лечиться. Я осталась совсем одна. И сейчас ничего не хочу, ни лечиться, ни жить. – Женщина всхлипнула и опять зарыдала. Новиков вздохнул, принес еще платок, налил в чашку воды, поставил перед женщиной. Платок сунул ей в руки. – Успокойтесь, – строгим голосом сказал он, – выпейте воды и скажите, как вас зовут. – Маша. Мария. – женщина всхлипнула. – Детей у нас с мужем не было. Квартиру в Санкт-Петербурге я продала. На лечение нужны большие деньги. Теперь эту квартиру продавать. Эти люди уже три дня меня преследуют. Звонят. Стучат. Кричат через дверь. Полиция не реагирует. – Она опять заплакала. Он смотрел на нее, видел худенькое тело в простом ситцевом платьице, светлые волосы, собранные в пучок, покрасневшие карие глаза, трогательные ключицы, тонкие пальчики без маникюра. В сердце шевельнулась и стала разрастаться такая жалость, что сердце заныло. Заболела голова.  – Контузия, что ли, опять дает о себе знать, – подумал он, – нет, не контузия… А ко мне только вчера подошли эти покупатели. Наверное, застать не могли. Днем я обычно дома не бываю. – Вслух же сказал: – Меня зовут Юрий Борисович. Вот что, Маша-Мария, сейчас пойдем в вашу квартиру, там возьмете туалетные принадлежности и что там надо вам еще. Постельное белье не берите. Есть. Будете пока жить у меня. Вторая комната в вашем распоряжении. Возражения не принимаются. Здесь вы будете в безопасности. Ясно? – Маша-Мария часто-часто закивала головой. И с испугом посмотрела на него, потом по-детски спросила: – Вы военный? Тетя говорила. Она знала ваших родителей. Они дружили. – Новиков вздохнул, встал и молча пошел к дверям. Маша заторопилась следом. Открыв дверь Маши ее ключом и пропустив ее в квартиру, Юрий Борисович остался на площадке. Здесь уже никого не было. На ступеньках виднелись подсыхающие капли крови. Валялись окурки. Кафель был заплеван. – Самому что ли убрать, – подумал он, – придется самому, уборщицу не дождешься. – Критически осмотрел свою дверь, солидную, металлическую, поставленную еще отцом, и остался довольным. А вот дверь в квартиру Маши он мысленно забраковал. Старая, деревянная, хоть и с претензией на "буржуазность".  Вздохнул и решил, что принял правильное решение забрать Машу к себе.

3

На следующий день Новиков в парк не пошел. Он чувствовал, что его жизнь круто изменилась. Скудный завтрак: яичница, хлеб, молоко – прошел в молчании. Маша ела как птичка, и было видно, что она стесняется Юрия Борисовича. – Рассказывайте, Маша-Мария, – сказал он мягким, как мог, голосом. – Вы так и будете меня называть Маша-Мария? Это звучит как Мария-Магдалина, – она пыталась улыбнуться, и это ей удалось.

Какая хорошая улыбка! Трепетная, доверчивая. А глаза – огромные, лучистые. У Новикова опять, как вчера, защемило сердце. Он сидел и слушал, как она заболела туберкулезом. Но не знала о нем и не лечилась. Кашель, упадок сил, вечером температура. Иногда на платке после кашля стала показываться кровь. Болезнь прогрессировала, как показало обследование, с лечением надо было поспешить. Рекомендовали Москву. И вот она здесь. Прошла новое обследование. Сегодня нужно ехать в туберкулезную больницу, знакомиться с результатами обследования и анализов. Новикову пришла в голову аналогия с Патрицией из "Трех товарищей" Ремарка. Это произведение он очень любил, да и всё, что написал этот писатель, ему нравилось. Сравнение ошеломило его. Он даже вспотел. И пожалел, что читал эту пронзительную трагическую историю. Напрягся, сжал зубы, как перед прыжком с парашютом: – Ничего. Еще посмотрим кто кого. – Сейчас это был прежний Новиков. Сосредоточенный, сильный, уверенный в себе и опасный человек.

Помолчав, сказал Маше: – Поехали в больницу. На обратном пути зайдем в универсам "Магнит" и купим продукты. – Посмотрев в глазок входной двери, Юрий Борисович никого не увидел. Но отчетливое чувство опасности, которое никогда не подводило, появилось. Его настороженность передалась Марии. Она стояла за его спиной, нервно сжимая сумочку и тихонько покашливала. Вышли на площадку. На двери лифта жвачкой было приклеено объявление: "Лифт не работает". Кнопка вызова лифта не работала. Спустились на один пролет. И тут началось. Снизу бежали два человека с бейсбольными битами. Сверху, наверное, с четвертого этажа, спешили еще двое. Видно прятались на верхних лестницах. Один из них, который сзади, был вчерашний толстяк. Первый, который снизу, нанес удар битой. Новиков потерял целую секунду, заталкивая правой рукой Машу себе за спину и вынужденно блокируя удар левой рукой. Сильная боль пронзила предплечье, но он в последнее мгновение смягчил удар, уйдя вправо и бросив левую руку вниз, прижав левый локоть к своему боку, тут же встречным движением вперед этой же руки поверх руки противника с битой, моментально завел свою руку так, что своя левая кисть оказалась подмышкой у врага. Резкое движение вверх, вопль, хруст, сопровождающий сложный перелом, и нападающий сам летит назад, чуть ли не сбивая с ног нижнего напарника. Холодная ярость захлестнула Новикова и острая боязнь за Машу, маленькую, беспомощную. Если бы не она, то все бы обошлось нападающим малой кровью. Но это был не тот случай. Как раньше бывало в бою, время замедлилось. Выпукло проявились детали, малейшее движение врага просчитывалось автоматически. Десятилетиями тренированное тело само знало, что делать. Первого сверху бандита, замахнувшегося чем-то в газете, – наверное, металлическая труба, – отстраненно подумал Новиков, – он встретил прямым ударом ноги в низ живота. Удар, помноженный на встречное движение, был страшен. – Не жилец, – промелькнуло в голове Новикова – года два с разорванными внутренностями и в ящик. – Выскочивший из газеты обрезок водопроводной трубы, покатился по площадке и сорвался вниз между пролетами.

Второго снизу Новиков ударил ногой в лицо, выбросив с поворотом свое тело вперед, держась руками за перила. Тот, не ожидавший такого удара, полетел назад и грохнулся спиной и головой о бетонные ступеньки. – Возможен перелом позвоночника, – мелькнула мысль, – лицевые кости тоже могли не выдержать такого удара. – Повернулся к толстяку, замершему на верхнем пролете с побелевшим лицом и круглыми от ужаса глазами. – Шею тебе сломать, что ли? –  тихим зловещим голосом сказал Новиков и шагнул к толстяку. Тот вдруг заплакал, затряс головой: – Дяденька, не надо! – и завыл. По его мятым штанам распространилось мокрое пятно.  И пошла волна вони. – Обделался, – понял Новиков. Ему стало неудобно перед Машей. Она же увидит и поймет. Какая мерзость! – Вокруг была страшная картина. Двое выли в голос, ворочаясь на бетоне. Третий, получивший удар в лицо и грохнувшийся спиной и затылком на ступеньки, лежал без сознания на площадке второго этажа. Никто из соседей так и не вышел. Левая рука ныла, но перелома нет, слегка пощупав руку, понял Юрий Борисович. – Ты, ткнул Новиков пальцем в толстяка, – быстро уберешь сейчас своих друзей, главному скажешь, если подойдете к этой женщине, будете ей звонить или иначе беспокоить, я найду всех, главного в первую очередь, и убью. – Он повернулся к Марии. Смертельно бледное лицо, остановившиеся глаза. Она была на грани обморока. – Все, Машенька, все закончилось. Пошли быстрее. – Потянул ее за руку вниз мимо неподвижного бандита на выход на свежий воздух.

4

В Москву ехали на электричке. Так быстрее. В вагоне поезда Марию била дрожь, в такси по пути в Сокольники в больницу – тоже. Она прижималась к Юрию Борисовичу всем телом, и он чувствовал, как она беззащитна и слаба, старался успокоить ее и согреть.

В больнице, поговорив в регистратуре, они прошли в нужный кабинет, где Маша уже была, зашли к врачу. Седой усталый фтизиатр, узнавший Машу, долго перебирал рентгеновские снимки, поочередно крепя их прищепками на специальном, прикрепленном к стене стекле, подсвеченном с обратной стороны. Потом, усевшись за поцарапанный стол, долго читал какие-то листочки, очевидно, результаты анализов, поцокал языком и произнес:

– Ну что же вы так, голубушка, себя не берегли.

В его словах не было вопроса. Ему было все ясно.

– А вы, молодой человек, кем приходитесь Марии Добронравовой?

– Я? – Смешался Юрий Борисович. Неуместно подумал, что Маша в замужестве не поменяла фамилию.

– Как это кто? – Запнулся и осипшим чужим голосом сказал: – Муж. – Он даже приосанился и спросил: – Что там у Маши?

– У вашей Маши, кажется, открытая форма легочного туберкулеза. Опасная стадия. И вас надо бы проверить. Все же близкий контакт.

Новиков испытал почти такой же удар, как тогда на плоту, на Амазонке. Маша смотрела на него огромными испуганными глазами, которые быстро наполнялись слезами. Она словно извинялась перед ним, что так вот получилось. У него в голове стучали молоточки и билась мысль: – Не может быть, не может того быть, это какая-то ошибка! По дороге он думал и надеялся, что обойдется. Она молодая, при хорошем лечении и уходе это не страшно. Он ей поможет.

Как издалека послышался голос врача: – Вы, муж, пока подождите за дверью. А вы, голубушка, раздевайтесь. Буду вас еще слушать.

На ватных ногах Юрий Борисович вышел в коридор. Глубоко вздохнул, напрягся, выдохнул, опять глубоко вдохнул неприятный воздух и медленно выдохнул. Почувствовав себя лучше, он оглянулся вокруг, окинул взглядом непритязательную обстановку. Вышел к лестнице и поднялся на второй этаж. Его, открывшего дверь в лечебное отделение, остановила суровая пожилая сестра в белом застиранном халате.

– Вы куда?! Вход строго воспрещен! Ишь ты, еще и без халата!

Юрий Борисович успел заметить переполненный больными коридор, в основном пожилыми, неухоженными, в коричневых халатах не по размеру, серые стены, немытые окна, затертый пол. Какая-то безысходность сконцентрировалась в этом помещении. И запах, еще более сильный, чем внизу.

– Нет, здесь Машу он оставить не может. – Подумал он.

Спустившись на первый этаж, Новиков еще какое-то время ждал Машу. Вот, наконец, она показалась в дверях вместе с врачом. Он, придерживая ее за локоть, продолжал начатый в кабинете разговор:

– Ложиться и немедленно! Возможно, понадобится операция. Посмотрим.

Маша стояла у дверей с застывшим лицом и, казалось, не понимала, что ей говорят.

Юрий Борисович подошел к ним и сказал:

– Маша, дай мне твой мобильный телефон.

Видя, что она не реагирует ни на слова фтизиатра, ни на его просьбу, сам взял из рук Маши сумочку, раскрыл и достал маленький изящный мобильник белого цвета. Отошел подальше к окну, посмотрел в окно и, шевеля губами, вспомнил один из немногих телефонных номеров, оставшихся от прежней жизни.

– Длинные гудки.  Он – пенсионер, должен быть дома. Может, гуляет? Лишь бы был жив! Больше никто мне не поможет. Ну, где ты, дядя Роберт, генерал Генерального штаба, бывший сослуживец отца и давний друг их семьи.

Эти мысли проносились в голове, метались и болью отзывались в сердце.

Наконец трубка ожила и знакомый, но заметно постаревший голос ответил: – Да, слушаю.

– Роберт Иванович, это Юра Новиков, – Юрий Борисович волновался так, как не волновался все последние годы, – вы же помните меня?

– Ах, Юрчик, ах, пострел! Ты что же думаешь, у меня маразм или старость совсем память отшибла? Где ты, как ты? Забыл ведь старика. Заехал бы… Ты знаешь, я Анну Матвеевну похоронил. Сейчас один, как бобыль. Вот жду дочь с внучкой и правнуками. Должна с мужем, полковником – летчиком, в отпуск с Востока приехать.

Новиков слушал быструю речь старого генерала, понимал эту словоохотливость и был благодарен, что он назвал его по давней привычке "Юрчик". Так его больше никто и никогда не называл. В груди появилось чувство вины. Надо было заехать, увидеться, поддержать старика. И решил, что будет каждый день ездить к дяде Роберту, прекрасному шахматисту, играть в шахматы.

Но сейчас дело: – Дядя Роберт, у меня беда. У жены туберкулез, опасная стадия. Нужно срочно, буквально сегодня, положить в военный туберкулезный госпиталь, – и добавил внезапно севшим голосом, – помогите.

Юрий Борисович уже не помнил, когда обращался к кому-нибудь с просьбами. Это было не в его характере, не в его принципах. Но сейчас он был готов кого угодно просить, у кого угодно требовать и кому угодно грозить, но добиться помощи.

Помолчав, Роберт Иванович сказал генеральским голосом: – Перезвони мне, Юрчик, ровно через восемь минут. – И положил трубку.

Кто-то тронул Новикова за плечо. Подошедший фтизиатр извинительным тоном сказал: – Она, – показав на Машу, – все знает. До свидания, извините. – Повернулся и ушел. Пожилой и усталый человек, спасающий людей от смерти.

Юрий Борисович подошел к Маше, обнял ее, отвел ее к окну. Она была послушной и заторможенной, словно в ступоре, ничего не видя и ничего не понимая. Продолжая бережно держать одной рукой Машу за плечи, посмотрев на часы "Командирские", Новиков опять позвонил.

– Так, Юрчик, прямо сейчас с женой и всеми медицинскими документами едешь в Пушкино, это недалеко от Москвы, там, на улице Лесной, – Центральный военный туберкулезный госпиталь. Найдешь. Начальник госпиталя полковник медслужбы Петросян Вазген Галустович, доктор наук и прочая. Прямо к нему. Он ждет. Потом мне позвонишь. Вперед. – И старый военачальник, не прощаясь, положил трубку. Не хотел, наверное, слышать слова благодарности.

Стремительно вернувшись в кабинет фтизиатра, Новиков безапелляционно забрал у растерявшегося врача все рентгеновские снимки и листки с результатами анализов и бегом бросился из кабинета. Он боялся оставить Машу одной даже на секунду. На пороге попридержал себя, остановился, повернулся и сказал:

– Доктор, спасибо вам!

5

В Пушкино они тоже ехали на электричке. По дороге Юрий Борисович не выпускал Машу из рук, целовал ей ладошки, шептал на ушко нежные успокаивающие слова, рассказывал про Мамонтенка, который благодаря гляциологу Маше-Марии появился из растаявшей льдины и стал искать маму, про то как мерили удава попугаями, напевал песенку "я на солнышке лежу и на львенка не гляжу…"

Маша то смеялась, то плакала, глядя с восхищением на Новикова, и спрашивала: – А удав не мог съесть попугая? А почему гляциолог Маша-Мария отпустила Мамонтенка, а не усыновила его?

Юрий Борисович с серьезным видом убедительно заявлял: – Попугай был самый главный начальник в их компашке, и есть командира устав запрещает. А Мамонтенка Маша-Мария усыновит обязательно.

Так незаметно они доехали до Пушкино.

В кабинете начальника госпиталя сидели: сам начальник, сорокапятилетний полковник медслужбы в форме, двое пожилых мужчин в белых халатах – главный фтизиатр и один из начальников отделений, и Новиков. Маша осталась в Приемном отделении.

Начальник госпиталя, черноволосый и черноглазый, говорил абсолютно без акцента. Только в тембре его голоса красиво звучали мягкие низкие тона, присущие голосам многих армянских мужчин. Сейчас он молчал, смотрел в окно и барабанил пальцами по столу. Рентгеновские снимки, лежащие на столе, были просмотрены, листки с анализами – прочитаны.

– Говорите, что в паспорте жены отметки о вашем браке нет и справки из военкомата, о том, что она ваша жена, тоже нет? Да… Хорошо хоть, что полис медицинского страхования есть.

И продолжил: – Ладно, решим. Подумаем, как правильно все оформить. И сами проведем углубленное обследование. Николай Петрович, – обращаясь к начальнику отделения, – примите к себе. Михаил Аронович, – уже к главному фтизиатру, – уделите внимание, пожалуйста.

В Приемном отделении перед расставанием Юрий Борисович опять прижимал Машу к себе, целовал прозрачные руки и говорил: – Часа через четыре я вернусь. Привезу туалетные принадлежности и все остальное. Если будет поздно, то я найду, как передать. Не грусти. У нас еще много дел. Нам еще Мамонтенка усыновлять. И она опять смеялась и плакала.

Из госпиталя, где он за этот день побывал уже дважды, Новиков возвращался в темноте. Вспоминая порядок, безупречную чистоту, четких и судя по всему, высоко профессиональных врачей, он думал:

– Армия – все же сила, несмотря на недавние тяжелые времена. И как удалось военной медицине сохраниться? Наверняка оборудование не давали, денег не выделяли, штаты резали. И лучшие специалисты, наверное, бежали во все стороны.

Когда он был уже недалеко от дома, знакомое чувство опасности застучало молоточками в голове. Не останавливаясь, он свернул к автобусной остановке и вскочил в отходящий автобус.

– Началось, – думал Юрий Борисович, – вернее продолжается. Ну что ж, где-то посидеть, потом в "час собачьей вахты", когда все часовые засыпают, тихо-тихо в квартиру, взять документы, еще кое-что, хорошенько провериться, чтобы хвоста не прицепить, и рано утром на второй электричке в Пушкино. Там снять комнатку в частном секторе и быть рядом с Машенькой, каждый день навещать, видеть ее и слышать ее голос, если это будет возможно.

План готов. На душе у Новикова потеплело. Он оглянулся вокруг. Увидел сидящую у окна пожилую уставшую интеллигентную женщину.

– Наверное, учительница, – подумал Новиков, вспомнив маму, – что-то в учителях есть такое, что позволяет их определять.

Ему захотелось подойти к учительнице и сделать, или хотя бы сказать, что-нибудь хорошее.

Юрий Борисович себя не узнавал. Что-то в нем переменилось. Он стал другим.

6

Четыре часа утра. Новиков с крыши соседнего дома уже полтора часа в лунном свете наблюдает за окрестностями своего дома. Главное внимание, конечно, двору и входу в подъезд. Для наблюдения освещение достаточное.

– Есть!

В темной машине, стоящей наискось от входа в подъезд, мелькнул красный огонек сигареты. Видимо, бандит курил, пригнувшись и с опущенной головой, но расслабился и приподнял голову.

– Говорила же мама наверняка, что курить вредно, – усмехнулся Новиков, – никакой дисциплины в засаде.

– Итак. Их в машине двое или трое. Наверняка с огнестрельным оружием. Задача: завалить меня и ходу. Все ясно как божий день. Для другого дела я им просто не нужен. Со мной им все понятно. Что делать? Убрать их? Нет. Пока не буду. Да и нечем.

Он вспомнил о вчерашней утренней схватке на лестнице, поморщился, левая рука заныла.

– Сильный ушиб, однако. На синяк смотреть страшно. Недели три будет беспокоить.

Новиков думал, как рациональнее поступить.

– Сделаю так. Зайду с обратной стороны. Внимательно осмотрюсь. Вряд ли у них там вторая засада. Подъездов же с той стороны нет. По водосточной трубе на третий этаж. Только бы выдержала. Вдруг ржавая, дом-то старый. Балкон. Балконная дверь закрыта изнутри. Придется перелазить к окну. Там открыта форточка, одна створка окна закрыта только на верхний шпингалет. Лишь бы никто из полуночников не увидел. Позвонит в полицию, приедут. Или убегать, или сдаваться. Полиции доверять нельзя: странную индифферентность проявила она в ответ на заявление Машеньки. Решено. Поэтому действуем спокойно, не торопясь, никого не трогая.

Все получилось так, как и планировал Юрий Борисович.

7

Сейчас он сидел в чистенькой, маленькой комнатке с отдельным входом и минимумом обстановки: стол, два стула, кровать. Над кроватью висел тонкий выцветший коврик с оленями.

– Этот живописный артефакт точно из середины прошлого века, – подумал Новиков.

На стене, где стоял столик, висела полка. На ней стояло десятка два желтых больших толстых томов. "Детская энциклопедия".

– Вот тебе и раз! – Новиков восхитился, взяв один из томов: – Первое издание, издательство "Педагогика", года издания – 1958-1962. Раритет!

Еще лежали подшивки журналов "Техника молодежи" и "Юный техник" из того же времени, что и энциклопедия.

– Это кто у нас юный техник? Бабуля, которая мне комнатку сдала, и целый час при этом паспорт вертела и фамилию в ученическую тетрадь переписывала?

Частный домик бабули находился недалеко от госпиталя на окраине Пушкино. Все складывалось удачно.

Юрий Борисович сидел и перебирал в памяти все, что случилось за последние дни. Вспомнил теплое участие, возникшее у него к пожилой уставшей женщине в вечернем автобусе, а главное, появившееся пронзительное желание защитить Машеньку от этого грязного мира, закрыть ее своим телом, такую маленькую и беззащитную. Да, он действительно со вчерашнего дня сильно изменился. Исчезли апатия и безразличие к окружающему, появились желание шутить и интерес к людям.

Каждый час в голову приходила мысль:

– Продадим к черту эти наши две квартиры, за которыми так охотятся бандиты, уедем с Машенькой в Крым, где климат для нее самый подходящий, благо полуостров стал российским. Там, где-нибудь в Ялте или еще где-то, по Машенькиному выбору, купим домик или хорошую квартиру, как Машенька пожелает. У них будет сын. Нет, лучше дочь! Ведь дочь любит своего отца вечно, каким бы он ни был. Это он прочитал у Хемингуэя, кажется. И был полностью согласен. Ладно, дав себя уговорить, пошел на компромисс Юрий Борисович, будут и девочка, и мальчик. Наследник, о котором мечтал его отец. Работать пойду тренером по стрельбе, а может быть, в какую-нибудь солидную фирму или охранное агентство. Все же я неплохой специалист по безопасности, средствам технического противодействия и охранным системам. Правильной охране ВИП-персон могу учить.

Тут Новиков себя укорил:

– Ты же наоборот, убирал этих персон!

Подумал-подумал и решил, что это одна и та же наука: правильно охранять ВИП-персон и правильно их убирать.

И потекли опять приятные мысли:

– Машеньке работать ни-ни. Ни в коем случае! Буду ее лелеять и холить. Будет она у меня радостная и счастливая!

Скорее б уж урочный час, когда Машеньку идти проведывать. Надо еще раз подумать, что Машеньке купить.

Вот и свидание! Маша была весела и словоохотлива. Щебетала, как птичка, рассказывая, что довольна двухместной палатой, куда ее поместили, похожей на номер в гостинице. Тут же и санузел, и душ. Чисто, светло. Соседка молодая приятная. Жена подполковника. Сегодня начались обследования.

Юрий Борисович заставил Машу при нем съесть большое яблоко и с полкилограмма черешни. Все это он заранее тщательно промыл, подготовил.

Узнав, что при туберкулезе надо есть сотовый мед и прополис, Новиков раздобыл их на московском рынке. Сейчас есть при нем соты с медом и прополис Маша решительно отказалась, но дала слово, что потом обязательно съест.

– Еще кумыс надо раздобыть. Лучше калмыцкий. – думал Юрий Борисович.

8

В таких заботах и ежедневных посещениях госпиталя прошло чуть больше месяца. Военная пенсия, пусть и небольшая, исправно поступала на банковскую карту. Перед походом в госпиталь он покупал Маше маленькие подарки и всегда цветы, чтобы постоянно стояли в палате и напоминали о нем. Однажды, купив в детском магазине маленького мохнатого Мамонтенка, он был счастлив.

Часто Новикова не пускали, все же режимный госпиталь, но Юрий Борисович быстро перезнакомился с охранниками, которым приносил сигареты и журналы, с сестричками, которых угощал конфетами. Так что находил всякие лазейки. Он раздобыл себе белый врачебный халат, кроме халата, проникнув в здание госпиталя, надевал на ноги синие пленочные бахилы. Про себя Юрий Борисович называл халат и бахилы маскировочными средствами, а угощение охраны, сестричек и других столь же важных особ – мерами оперативной маскировки и прикрытия. Даже с начальником отделения Николаем Петровичем, интеллигентнейшим человеком, умным и образованным, сумел подружиться. Новикова Николай Петрович не выгонял из отделения, когда тот, как разведчик в тылу врага, попадался контрразведке в лице строгой, холодной и значительной, как снежная королева, старшей медсестре. Он выговаривал Юрию Борисовичу в ее присутствии, вел в свой кабинет и вызывал туда Машу. Давал минут пятнадцать пообщаться наедине и выпроваживал: ее – в палату, а Новикова – с глаз долой. Когда же у Николая Петровича было время, они с Юрием Борисовичем разговаривали о литературе. О Сервантесе, Булгакове, Кафке, Хемингуэе, Френсисе Скотте Фицджеральде, которых оба любили. Конечно, о других писателях и их произведениях тоже.

У Новикова сложились плохие отношения с главным фтизиатром, то есть их, этих отношений, совсем не было. Железный Михаил Аронович, увидев, просто изгонял Юрия Борисовича прочь, как кота, забравшегося на кухню в отсутствие хозяйки.

Те недолгие минуты, которые проводил Новиков с Машенькой, были для него огромной радостью, да и для Марии тоже. Она приходила на свидания всегда с Мамонтенком, прижимая его к груди. Видно было, что она с ним не расстается. Они держались за руки и взахлеб говорили, рассказывая друг другу о всяких мелочах. Юрий Борисович чувствовал, как Машенька возвращается к жизни, видел, как хорошеет ее личико, как блестят ее огромные лучистые глаза, когда она смотрит на него, смотрит всегда с восхищением. Она была его Ангел, его Богиня! И он менялся вместе с ней. Становился молодым, сильным, красивым. Он сможет сделать все ради счастья своей Богини!

Но наступили перемены.

9

Однажды Новиков хитроумно проник на запретную территорию, на этот раз через хозяйственный вход, пользуясь хорошим отношением хозяйственников, заносивших тюки с бельем. И тут на первом этаже его накрыл Михаил Аронович. Вместо того чтобы с позором изгнать преступника прочь, Михаил Аронович, седой и строгий, подозвал Юрия Борисовича и сказал:

– Вот что, юноша, – Новиков переступил с ноги на ногу и глупо заулыбался, как хорошо было бы, если бы эти слова услышала Машенька, – причин для радости нет, юноша. – Продолжал Михаил Аронович. – Принято решение – Марии делать операцию.

Сердце Юрия Борисовича ухнуло вниз.

– Как операцию?! Я вижу ее почти каждый день. Ей все лучше и лучше. Я знаю. Может быть, вы ошибаетесь?

Михаил Аронович смотрел на него серьезным взглядом мудрого человека и, чувствовалось, что говорить ему не хочется.

– Да, некоторое улучшение наблюдалось. Такое случается часто. Но стадия открытая, жизненных сил у нее недостаточно, а именно их наличие часто бывает определяющим. Мощные антибиотики, да и весь комплекс лечебных средств нужного успеха не имеют.

Он помолчал и продолжил:

– Операция будет через три дня. Ее будет делать главный хирург госпиталя. Он прекрасный хирург. Марию уже начали готовить. Так что приходите через неделю прямо ко мне. А сейчас – на выход.

10

Операция прошла в штатном режиме, как выразился главный хирург, когда они втроем сидели в кабинете Михаила Ароновича.

– И что теперь делать? – Спросил Юрий Борисович.

– Теперь будем ждать, – сказал главный хирург, крупный, заросший по самые брови черной с сединой бородой. Он был одет в зеленый халат и крутил в толстых пальцах такого же цвета шапочку.

– Вот что, юноша. Этап операции прошел успешно. “Мы уточним схему лечения, кое-что добавим, кое-что уберем”, – сказав это главный фтизиатр, замолк, будто бы вспоминал важное, поморщился и добавил, – Андрей Александрович прав, будем ждать и надеяться.

Потянулись дни волнений. Теперь Новиков, проникнув в госпиталь, не избегал Михаила Ароновича, а наоборот, подбегал и спрашивал:

– Ну как Маша?

Михаил Аронович терпеливо отвечал примерно одно и то же. Мол, все идет по плану. Изменений мало. И уходил. Теперь он перестал выгонять Юрия Борисовича из госпиталя. Это насторожило Новикова.

И, конечно, Новиков каждый день допрашивал с пристрастием начальника отделения Николая Петровича. Тот не менее терпеливо, чем главный фтизиатр, отвечал практически то же самое.

С Машей Юрий Борисович встречался реже. Она много времени была занята лечением, а иногда плохо себя чувствовала.

Когда встречались, то садились на подоконник в дальнем конце коридора, Маша брала руку Новикова и прижимала к груди или прижималась к руке щекой. Просила рассказывать. И он рассказывал про мечту о Крыме, про синее теплое море, про дальние дали, белых чаек и одиноком паруснике. Он описывал ей в мельчайших деталях маленький домик, в котором они будут жить на берегу моря, говорил, что у них будут дети. И обязательно дочь, которая будет похожа на Машу. У них будут сад, виноградник и обязательно лодка, на которой они вместе будут выходить в море.

Она зачаровано слушала, и глаза ее опять лучились, а щеки розовели. Было видно, что она зажглась их мечтой еще больше, чем Юрий Борисович, и думает об это постоянно. Вернее, живет только этой мечтой и встречами с Новиковым. Шли месяцы.

11

Так прошло еще время. Сколько, Юрий Борисович не заметил.

Однажды в госпиталь его категорически не пустили. Не пустила та смена на проходной, с которой он давно сдружился. Долго ходил Новиков вокруг большой территории. Уже собрался лезть через забор, но встретил у тыльных ворот знакомого хозяйственника. И тот ему сказал:

– Слушай, не ходи сегодня. Мария твоя… занята.

С очень неспокойным сердцем Юрий Борисович побрел в маленькую комнатку, которую уже называл домом.

Всю ночь он не спал. Среди ночи вдруг что-то ударило в сердце. К утру беспокойство увеличилось и перешло в панику. В восемь часов утра он собрался все же идти в госпиталь. И тут зазвонил колокольчиком маленький белый сотовый телефон, который он забрал у Маши. Могли звонить только из госпиталя.

Голос Николая Петровича тихий, какой-то совсем чужой, глухо звучащий, сказал:

– Юрий Борисович, приезжайте.

В голове взорвалась граната. Как тогда. Не переодеваясь и не закрыв дверь, Новиков бросился в госпиталь.

Маша умерла ночью. Врачи ничего не смогли сделать. Она просто угасла.

Михаил Аронович что-то говорил о том, что все было плохо с самого начала. Открытая запущенная стадия, слабый иммунитет, и только поддержка Новикова, и ее вера в него позволили ей пожить еще немного.

Сейчас она лежала в специальной комнате на столе, установленном посредине. Юрий Борисович стоял рядом, держа в своей руке холодную неживую руку Машеньки. У него было одно желание: посмотреть Машеньке в лучистые глаза. Но это было невозможно. Ее глаза были закрыты навсегда.

Новиков стоял рядом с Машей, сжимая ее руку и глядя в любимое спокойное лицо, вдруг понял, что он тоже умер.

Та граната все же достала его. Она убила Машу и сожгла ему душу и сердце.

В комнату к Маше зашел Вазген Галустович. Перекрестился, что-то прошептав, перекрестил Машу, взял сильной рукой Новикова за плечо и увлек за собой. В своем кабинете усадил за приставной стол, взял из серванта бутылку коньяка и пузатый бокал, налил и поставил перед Юрием Борисовичем. Долго молчал, глядя на поникшего и раскачивающегося на стуле Новикова, и сказал:

– Мы поможем похоронить Машу.

Юрий Борисович молча встал, не глядя ни на бокал, ни на Петросяна, и вышел из кабинета.

12

Машу Новиков похоронил на Щербинском кладбище, в дальнем конце, где за оградой на холме шумели березки.

Когда рабочие ушли, он долго сидел у могилы. Весь день, всю наступившую ночь и только поздним утром следующего дня уехал в Москву.

На могиле рядом с цветами сиротливо стоял маленький лохматый Мамонтенок.

В Москве, добравшись до своего дома, пересек двор, не глядя по сторонам, зашел в подъезд, поднялся в квартиру. Забрав из альбомов фотографии матери и отца и, аккуратно разложив их по карманам, спустился вниз. В вестибюле столкнулся с двумя крепышами лет по тридцать. За ними маячил знакомый толстяк. Бандиты, увидев Новикова, растерялись. Идущий первым крепыш, придя в себя, выхватил нож. В ту же секунду Юрий Борисович нанес ему в горло страшный удар пальцами раскрытой ладони. Противно хрустнуло. Подхватив выпавший у бандита нож, Новиков метнул его во второго крепыша. Нож вошел ему тоже в горло по самую рукоять. Толстяка уже нигде не было.

Выйдя из подъезда, Юрий Борисович обогнул дом, вышел на улицу, остановил жестом удачно подвернувшееся такси. Молча сел на заднее сидение, бросил водителю:

– Вперед.

Машина тронулась. Водитель, в зеркало разглядывая странного пассажира, боялся спросить, куда вести.

Москва осталась далеко. Новиков шел по полевой дороге, ссутулившись и опустив голову. Бесконечно билась одна мысль:

– Маши нет. Дочери, маленького домика и синего моря никогда не будет. И его самого тоже уже нет. Этот проклятый мир!

Плакать Новиков не умел, но по лицу сами текли слезы.

К вечеру он подошел к Монастырю. Когда-то он бывал в этих местах и видел этот Монастырь. Постучал в высокие толстые ворота темного дерева. Стал ждать. Заметив сбоку колокольчик из позеленевшей меди, стал звонить. Наконец открылась калитка справа от ворот. Вышел высокий прямой монах в черном длинном одеянии. Большая черная с проседью борода, на голове клобук, на груди серебряный крест на серебряной цепочке.

– Чего тебе, сын мой?

Большие черные глаза монаха, казалось, проникали в самую душу. Новиков ничего не мог сказать. Только стон вырывался из горла. Он поднял залитое слезами лицо и стал глядеть в осеннее небо. Монах долго смотрел на него, потом посторонился и сказал:

– Проходи, сын мой.