Читать книгу Океан Разбитых Надежд - Макс Уэйд - Страница 2

Люк, 2021

До встречи с Кэтрин я видел мир вокруг себя, после – только в ней.

Шестнадцать лет – большой ли срок? Шестнадцать лет – это сто девяносто два месяца, примерно шесть тысяч суток, сто сорок тысяч часов и бесконечность, целая бесконечность мельчайших секунд. Для меня ответ очевиден. Да, и ещё раз да.

Человек появляется на свет, делает первый резкий вдох и издаёт первый звук. Первое слово; первый, пусть даже самый маленький шаг; первое предложение. Появляются первые умные мысли, в голове генерируются тысячи и тысячи вопросов, ответы на которые не дать, наверное, никому: никаких сил не хватит. Речь развивается, появляются первые знакомые, товарищи, друзья. Человек начинает придерживаться собственных традиций поведения, формирует круг общения по интересам и занятиям. Кто-то начинает увлекаться различными литературными течениями, кто-то искусством рисования, а кто-то историей древнейших времён. Люди увлекаются, познают, изучают то, до чего они не смогли бы дотронуться без дарования жизни. Вместе с развитием люди оставляют прошлое позади: больше нет первого вдоха – его заменяет безостановочный физиологический процесс; больше нет первого звука – ему на смену приходит ежедневный обмен информацией с помощью языка; больше нет первых знакомых – так называемые дорожки разошлись.

Первый шаг – это путь к тому богатству, которое нам дарует жизнь. Это путь к друзьям, образованию и первой любви.

До шестнадцати лет мне не досталось ни единого первенства, чтобы познать жизнь. У меня нахально отняли отрочество. Моя жизнь была бесцельным существованием, исход которого предопределили. Предопределили бы, если бы не Кэтрин Лонг, перевернувшая мой маленький искалеченный мир с ног на голову.

Был первый шаг, был второй, был третий – а я всё не мог забыть первый. С появлением этой девушки жизнь понеслась, как ястреб, а я не прекращал оглядываться. И каждый раз позади я видел не своё тёмное прошлое, а наше светлое. Наша история стала нашим прошлым, является нашим настоящим и будет нашим будущим. Она – моё всё. Она – мой друг, мой проводник, мой учитель. Мой лучший друг, обращаясь за советом к которому, я получаю нужные ответы. Мой проводник в лучший мир, где нет места жестокости и лжи. Мой учитель, который преподносит мне то, что не изучают ни в одной из школ.

Мой мир, без которого не было бы ничего.

Сейчас мне уже двадцать, а я до сих пор вспоминаю свои шестнадцать вместо того, чтобы смотреть по сторонам. Я шагаю по Нью-Йорку, скрывая мёрзлые щёки за длинным воротником тёмного пальто. Мне приходится сжимать ладони в кулаки и прятать их поглубже в карманах, чтобы спасти от первых заморозков. Мои костяшки уже успели заледенеть, а пальцы покраснели, и я всеми силами стараюсь их отогреть. Ветер дует прямо в лицо, раскидывая мои отращенные до плеч волосы по сторонам.

Я никогда не планировал отпускать волосы. Они у меня вьющиеся, и я думал, что мне будет слишком сложно ухаживать за ними. В принципе, так и есть – мне приходится изрядно помучаться перед тем, как прилично уложить их. Мои друзья из университета же говорят, что мне давно нужно было сменить свою привычную причёску на эту. С ней я выгляжу старше, чем мне есть на самом деле, с ней я выгляжу солиднее.

И вообще мне повезло, что со мной в Нью-Йоркском университете учатся такие креативные люди. До знакомства с ними в институте изобразительных искусств мне не с кем было обсудить новые веяния живописи, а теперь, когда наше общение прошло стадию формальных разговоров, мы вместе проводим свободное время на выставках современного искусства и бродим по необычным районам мегаполиса.

Я перехожу Пятую авеню, что расположена вдоль восточной части Центрального парка, и направляюсь прямо к припаркованному такси.

Серые тучи отражаются в стёклах высочайших небоскрёбов. Я задерживаю взгляд на громадинах из стекла и бетона – штыки, устремлённые в хмурое небо, меня совсем не привлекают. Не то чтобы мне не нравилось в Нью-Йорке, просто этот город точно не для меня. Я с детства жил рядом с цветущим садом, рядом с бурной рекой, среди широких британских полей, и смена природы на шумный мегаполис, где в воздухе смог, а на земле слой пластика, стала для меня серьёзным ударом.

Здесь есть огромный парк, по которому можно бродить часами, здесь есть чудесная река Гудзон, здесь льют дожди и светит солнце, весной здесь цветут вишни и поют соловьи. Но Нью-Йорк, каким бы прекрасным он ни был, никогда не сравнится с маленьким Хантингтоном на севере Великобритании. Я люблю Хантингтон за пробивающиеся сквозь трещины в асфальте одуванчики, за стрекочущих до поздней осени цикад, за уютные вечера, но больше всего за Кэтрин, которая разделила мою жизнь на «до» и «после».

Идея переехать из Хантингтона в Нью-Йорк впервые возникла у Лиама, и, к моему удивлению, ему удалось быстро уговорить Сару на смену места жительства. Мы оставили в Великобритании бабушку с дедушкой, но это не проблема: я всё равно навещаю их несколько раз в год, и они этому несказанно рады.

Сара всегда была сговорчивой. Она во всём соглашается с Лиамом, потому что доверяет своему супругу. Она старается обсуждать с ним все важные вопросы, касающиеся работы, личных отношений и даже жизни. Лиам же в любой момент готов выслушать горячо любимую жену.

Над головой сверкает раскат, а вскоре издалека доносится и гром. Я замедляю шаг. Кэтрин научила меня любить грозу. Научила любить сладкий запах дождевых капель и шум шквалистого ветра. Я не мог терпеть грозу. Мне было тошно мокнуть под холодным дождём, мне хотелось плотно закрыть уши ладонями, когда следом за раскатом раздавался гром, я до дрожи в коленках боялся бушующей бури, которая сламывала деревья. Но Кэтрин сумела изменить моё отношение к грозе.

Она научила меня любить, и сама училась со мной. Она проходила собственные испытания и помогала мне пройти свои. Именно поэтому я считаю, что она заслуживает даже большего счастья, чем сейчас.

Вдыхая аромат дождя, чья сладость приятно щекочет нос, я закрываю глаза и в который раз начинаю вспоминать, с чего всё началось.

Глава 1

Кэтрин, 2016

Я взяла фамилию своей бабушки, когда мне было не больше двух лет. В нашей семье эта тема никогда не поднималась, и, пока миновали мои годы, я считала, что так и должно быть. Меня звали по фамилии Лонг, а маму – Гофман, но мне не казалось это из ряда вон выходящим. Я просто глупо улыбалась, когда взрослые переводили взгляд с мамы на меня и наоборот, и совсем не понимала их смятения. Отмечу, что мама достаточно хорошо делала вид, что всё в порядке, чтобы у девятилетней дочери не возникало лишних вопросов. Сейчас мне шестнадцать, и у меня всё по-прежнему. Каждый раз, когда фотограф называет меня по фамилии, я живо отзываюсь и почти не задумываюсь о своём отце. Об отце, которого я никогда не знала.

Признаюсь, у мамы получилось успешно вычеркнуть его из нашей жизни. Она не стала возвращать свою девичью фамилию, но настояла на том, чтобы я носила именно её. Всё сложилось наилучшим образом: маме удалось возвысить и без того держащуюся у всех на слуху фамилию. Ради отца она бы этого точно не сделала.

Вспышки фотокамер следуют друг за другом в бешеном ритме, и мне приходится каждую секунду менять позу, но я ни разу не сбиваюсь. Руки то взлетают вверх, то изящно падают вниз. Яркий свет вновь озаряет просторную комнату с высокими потолками, вдоль стен которых расположились чёрные шатры с лампами и иное оборудование для съёмки.

Я прижимаю разведённые локти к телу и слегка касаюсь пальцами подбородка. Затем поднимаю голову чуть выше и поворачиваю вбок, чтобы большая часть лица оставалась на свету.

– Отлично, – фотограф прячется за камерой и делает очередной снимок, – Опустите локти ниже, мисс Лонг.

Я безукоризненно следую его совету. Опуская руки, я задеваю ткань белоснежного платья с глубоким декольте, и та шуршит, местами образовывая волнообразные складки. Пока я наблюдаю за тем, как они медленно накатывают друг на друга, точно волны, фотограф обращает моё внимание:

– Стойте, – он резко поднимает правую руку. – Замрите.

В тишине раздаётся щелчок – ещё один снимок готов. Я задерживаю взгляд на узорчатом орнаменте на дальней стене. Различной толщины и формы линии, слепленные из гипса и покрашенные золотистой краской, переплетаются между собой, образуя цветочные стебли. В углу подле расположился рояль, на длинной клавиатуре которого разбросаны мятые нотные листы. Корпус, как и лира с клапом, выкрашен в светло-серый и покрыты прозрачным лаком, блестящим на свету.

Когда-то давно у меня была фотосессия в той зоне. Я расположилась на мягкой банкетке и облокотилась на лакированные клавиши, устремив свой взор на ноты. Я разглядывала чёрные кляксы, когда фотографы подолгу подбирали нужный ракурс. Хоть у меня и не было музыкального образования, но, зная название клавиш, пальцами я пыталась наиграть знакомые мелодии.

– Улыбайтесь шире, мисс Лонг, – фотограф делает мне замечание, и я встрепенулась. – Хорошо, так намного лучше.

Когда я начинаю думать о чём-то, то это сразу заметно по меняющемуся выражению моего лица. Широко раскрытые глаза начинают закрываться, улыбка становится заметно тусклее, а руки постепенно опускаются всё ниже.

Главная задача модели – соответствие образу при любых обстоятельствах. Нам нельзя отвлекаться на движения фотографов, на шёпот других девушек, нельзя не вовремя уходить в себя. В этом заключается разница портретной и бьюти-съемки. При бьюти-съёмке модели должны с помощью одной фотографии показать образ, создаваемый десятками профессиональных визажистов и стилистов. При портретной съёмке мы раскрываем себя, выворачиваем души наизнанку перед фотокамерами. Меня же всю жизнь учили скрывать боль за лёгкой улыбкой, скрывать счастье за поникшим выражением лица. Со временем я привыкла.

– Мисс Лонг, соберитесь, – голос фотографа дрожит, и я знаю, что, если бы не хорошая акустика в этом зале, он давно бы сорвался на крик.

Я подтягиваю локти назад и шепчу:

– Извините.

Раздражённый мужчина снова прячется за камерой, чьи габариты намного больше тех, которые я видела раньше.

Должна признать, что данная фотосессия одна из самых напыщенных из тех, на каких мне удалось побывать. Сегодня моё тело прикрывает почти самое дорогое платье из гардероба, на лице нанесена недешевая косметика. Вокруг в разы больше оборудования для освещения и съёмки.

В модельной школе мне не приходилось работать с таким оборудованием. Вообще-то я без особого трепета вспоминаю занятия, которые отняли всё моё детство. Я и без энтузиазма смотрю в будущее: кажется, что я до самой старости буду вынуждена крутиться перед фотокамерами. Не могу сказать, что такой расклад жизни меня не устраивает, но я определённо не самая счастливая девушка на Земле.

Хотя, если посмотреть с другой стороны, у меня есть всё. Моя мама – достаточно известный в городе стилист, а бабушка занимает должность директора детского дома. Как вы уже догадались, деньги наше семейство гребёт лопатами. Мама не жалеет сил, ежедневно принимая к себе девушек и составляя для них индивидуальные образы, и каждый месяц агентство оставляет ей кругленькую сумму за проделанную работу. В моём распоряжении ежедневно остаётся шикарный коттедж, который располагает пятью просторными комнатами и отдельным гардеробом. Мне не приходится жаловаться на скрипящие половицы или перегоревшие лампочки: все недостатки устраняются по щелчку маминых пальцев. На меня не жалеют денег, ежемесячно балуя новыми платьями. Я всегда остаюсь под пристальным вниманием журналистов, и звонкие щелчки фотокамер, которые доносятся со всех сторон, совсем мне не чужды. Когда некоторые девушки годами работают над собой, чтобы на них обратило внимание пусть даже самое маленькое агентство, я только и успеваю приносить маме согласия на фотосессии. У меня есть длинные худые ноги, подтянутое тело, удовлетворительный размер груди и миловидное лицо, привлекающее парней. На самом деле, почти все юноши в моей школе однотипные: у них одна причёска, одни и те же жесты – включая те, которыми стоит пренебрегать в общественных местах, – одни и те же знаки симпатии. Все эти перекаченные стероидами, обкуренные и пошлые старшеклассники мне противны.

– Отлично, теперь повернитесь в профиль, – обращается ко мне фотограф, и я выполняю его указание.

Русые локоны падают мне на правую щеку, и после нескольких ослепляющих вспышек я решаю убрать их за ухо.

– Не шевелитесь, – цедит фотограф сквозь зубы, и я застываю, как статуя, успевая резко вдохнуть. – Я сделаю несколько таких фотографий.

Моя рука приподнимает завитый локон на несколько сантиметров от плеч, и спустя время тот начинает рассыпаться между моих пальцев. Свет падает сбоку, поэтому фотография получается не только красивой, но и отчасти загадочной.

Спустя некоторое время мы заканчиваем фотосъёмку, и все присутствующие аплодируют друг другу, восхищаясь проделанной работой. Фотографии наверняка выйдут что надо, потому что сегодняшняя фотосессия была намного дольше других. Моё портфолио для продления контракта с модельным агентством почти собрано. Осталась последняя фотосессия перед тем, как мама сможет направить его агентам.

Я схожу с подставок и обуваюсь в туфли. Коротко кивнув всем на прощанье, я иду к выходу. Мама подлавливает меня рядом с ним, протягивая стакан с горячим кофе:

– Что с тобой такое? – рычит она. – Как будто не спала ночами.

Я согласна с ней: фотосессия и вправду затянулась. Мама вкладывала в меня деньги не для того, чтобы я отнимала время её дорогих коллег просто так. Раньше показы давались мне намного легче, чем сейчас. Во всём виновата моя усталость: я работаю в бешеном темпе. Мне бы не помешал отдых.

Я молча беру свой кофе и прохожу с мамой к выходу. Мы прощаемся с милой девушкой за стойкой с информацией и выходим на улицу.

Небо затянуто тучами: не видно ни единого голубого лоскутка. Кажется, что на город вот-вот обрушатся миллиарды мельчайших капель, затопив только позеленевшие лужайки и заполнив все стоки. Очень жаль, хотелось бы видеть чистое небо намного чаще.

– Ты работала не в полную силу, – замечает мама. – Я ведь знаю, что ты можешь быть сосредоточеннее.

– По крайней мере, я старалась.

– Стараться недостаточно, чтобы иметь контракт, Кэтрин, —строгий тон матери заставляет меня напрячься. – Нужно быть лучше всех.

Я не могу сказать, что я откровенно плоха, когда дело касается модельной деятельности. Я знаю многих девушек, которые не подходили всего лишь по одному жалкому критерию, и им не достался шанс на продление контрактного срока.

Мы с мамой подходим к припаркованному белому автомобилю “Toyota”. Я открываю дверь – здесь застоялся аромата лимона и лайма, – после чего запрыгиваю на заднее сиденье. Стаканчик с недопитым кофе я оставляю в опущенном подлокотнике. Мама забирается в автомобиль следом и вставляет ключ зажигания.

Мы приезжаем домой спустя десять минут. Мама не в самом лучшем расположении духа, что я понимаю по постоянно барабанящим по рулю пальцам и сдвинутым бровям. С виноватым видом я тороплюсь покинуть автомобиль, а уже через пару минут удаляюсь в глубину нашего дома.

В холле я бросаю короткий взгляд на часы. До занятий ещё час, но этого времени мне может не хватить, чтобы успеть привести себя в порядок. Перед фотосессией меня изрядно потрепали: визажист нанесла столько тонального крема и хайлайтера, что моя кожа, кажется, иссохла, не говоря уже о губах, покрытых матовой помадой. Вхожу в ванную комнату, закрываю за собой дверь и подхожу к раковине, чтобы смыть макияж. Я использую сразу несколько лосьонов, различные масла и даже готова сделать себе маску, но боюсь не успеть управиться до занятий.

Вскоре я покидаю ванную и прохожу в свою комнату. Взяв со стула приготовленную школьную юбку, я в ту же секунду бросаюсь за ширму. Тёмно-синяя юбка с хорошо проглаженными складками – моя любимая. Не слишком короткая, и не слишком длинная – всё, как надо. Мама иногда шутит, что в длинных юбках я смахиваю на священнослужителя, а я и не спорю. Мне нравится посещать местный собор и не ловить на себе осуждающие взгляды.

Йорк, что находится на севере Англии, славится своей древней архитектурой. Я считаю его городом, где сосредоточена вся британская история: в центре города редко увидишь дом, где не висела бы золотая табличка, или пройдёшь мимо церкви, где несколько часов в сутки длятся службы. В Хантингтоне – небольшой городок подле Йорка, где мы проживаем – всего один маленький собор. И всё же он по-своему прекрасен. Рядом с ним всегда царит тишина, даже тогда, когда в остальной части города идут громкие гуляния. У этого собора своя особенная, добрая, лёгкая атмосфера, которая распространилась вокруг. Мне кажется, что проводить службы в таких местах – настоящая честь для любого священника. А наслаждаться чудным пением церковного хора – настоящее удовольствие для всех прохожих.

Мы с бабушкой посещаем этот собор ранней весной, когда на веточках появляются первые почки, а из промёрзшей за зиму земли начинает клочками сочиться молоденькая трава. Служения продолжаются до самой Пасхи и чаще всего заканчиваются выступлением церковного хора. Бабушка давно привила мне любовь к духовенству, и я почитаю все его традиции.

Закончив с юбкой и белой блузкой, я достаю пиджак из шкафа. Как только я отодвинула зеркальную дверцу, меня сразу принял в объятья тот сладкий древесный запах. В чём я согласна с матерью, так это в выборе качественной мебели из натуральных материалов. Гости любят поглазеть на наши комоды и шкафы из натурального дерева, совсем не прочь провести по ним ладонью и сделать максимально умное, но такое завистливое лицо. Мне всегда противно, когда к нам наносят визиты мамины коллеги. Беру лёгкий пиджак в руки и закрываю шкаф.

Покидаю комнату и направляюсь в гардеробную. Там я наношу основу для макияжа, затем немного теней, чтобы скрыть опухшие красные веки. Совсем чуть-чуть подкрашиваю ресницы, пудрю носик и выхожу в коридор. В освещенном тёплым светом нескольких торшеров холле я встречаюсь с мамой – она маячит перед небольшим зеркалом, что висит над комодом, подкрашивая губы ярко-красной помадой.

– Я использовала твою косметику, – предупреждаю я маму, проходя мимо.

Я сажусь на небольшой пуфик и оставляю рядом сумку с учебниками. Тянусь рукой к туфлям, оставленных тут получасом ранее, и подтягиваю к себе.

– Надеюсь, ты разложила всё по местам?

Мама терпеть не может беспорядок. Она следит, чтобы вся посуда была разложена строго по сервизам, чтобы одежда была сложена аккуратно, чтобы на зеркалах не было ни одного пятнышка, чтобы на туалетном столике не были разбросаны кисточки, тушь или помады. Мама с детства приучала меня к порядку.

– Я всё убрала, – я обуваюсь, закидываю сумку на плечо и выбегаю из дома, коротко прощаясь: – До вечера!

– Я уеду после обеда, – мама обращает моё внимание, когда я уже выхожу за дверь. – Скорее всего, я не успею вернуться до твоего прихода.

Обычно после школы мне приходится сразу иду домой. Я почти не провожу время со сверстниками, потому что всегда занята модельной деятельностью. В последний год мои будние дни были забиты фотосессиями и занятиями в модельной школе, и я просто не находила минутки пообщаться с друзьями. А теперь, когда все заняты внеурочной деятельностью в преддверии летних каникул, я провожу вечера в одиночестве или в компании захватывающего детектива и чашечки чая. Если посмотреть на ситуацию с другой стороны, то я могу сказать, что в школе мне никогда не бывает одиноко: парни вертятся вокруг, как пешки, а девушки готовы продать мне душу за неземную красоту. Сообщений в социальных сетях также никогда не было мало. Мне приходится скрываться под псевдонимами, чтобы хотя бы немного отдохнуть от постоянного внимания. Правда, его всегда уделяют моей внешности, а не душе. Это как дискуссировать о вкусе шоколада по рисунку на обёртке только потому, что он дороже другого. Так и получается, что мне не с кем поговорить, кроме парней, чьи гормоны бьют изо всех пор на коже при одном взгляде на мою грудь. И всё то время, сколько я себя помню, я ходила на свидания лишь для того, чтобы как следует выговориться после тяжёлого дня. Но вскоре и это мне пришлось прекратить, потому что я должна была сразу после уроков идти на занятия в модельную школу и возвращаться домой не раньше восьми.

Теперь мне приходится только догадываться о том, как остальные подростки проводят свободное время. Мода стала для меня работой, но я не то чтобы не имею свободного времени, я зачастую стараюсь просто подольше поспать, чтобы набраться сил.

Помню времена, когда мальчишки звали меня в кино. В основном их выбор падал на грустные мелодрамы: поцелуи на фоне вечернего Лос-Анджелеса, старомодные танцы и, конечно же, отвратительная игра актёров почему-то привлекали их. И, если парни оставались в восторге от просмотренного фильма, то мне еле-еле удавалось не заснуть к титрам. Мне всегда нравились фильмы пострашнее и поинтереснее, например, леденящие душу триллеры или захватывающие детективы. Но, когда мы шли в кино, моё мнение почти не учитывалось.

Некоторые из юношей были ещё назойливее. Они не только придумывали множество поводов, чтобы прогуляться со мной, так ещё и пытались поучать меня, как мне следует одеваться и краситься. После этих действий я чаще всего отказывала им. И, похоже, именно из-за моего непослушания я оставалась в одиночестве. И тогда я поближе познакомилась с Билли Акерсом – подопечным моей бабушки.

Многие девушки школы говорят, что я слишком избалована чрезмерным вниманием противоположного пола. Они утверждают, что самые горячие красавчики готовы прыгать мне на руки, а ещё девушки свято верят, что я не иду на контакт с ними из-за гордыни. Чаще всего их вера в этот бред рождается задолго до знакомства со мной. Знаете, мало кто из юных модниц готов мириться с переходным возрастом и всеми его сопровождающими. Подростковые прыщики, появление нежелательных волос по всему телу приводят к падению самооценки и деформации взглядов. Девушки, которым же удалось обойти все «прелести» столь прекрасного периода, оказываются в роли виновника. В древности было принято полагать, что красоту можно обрести, если выпить кровь красавицы. Вот все и считают, что я никто иной, как вампир, нагло отнявший у всех красоту, да ещё и неумело пользующийся ею. Тогда мне хочется спросить у биологов, почему эволюция обогнула некоторых личностей. Девушки зачастую не верят в то, настоящая красота прячется внутри, а не снаружи. Честно говоря, я и сама теряю в это веру. Выразительный взгляд – не следствие подводки или иных средств макияжа, а показатель заинтересованности. Плавные движения – не следствие бесконечных тренировок, а женская манерность.

И я всегда считала, что парням нравится во мне именно это. Но некоторые ситуации, в которых я оказывалась, полностью переворачивали моё представление о противоположном поле. То, что другие девушки называют гордыней, я называю опасениями. Ведь далеко не все красавчики такие же приятные внутри, какие снаружи. За лживой красотой зачастую скрывается моральное уродство.

Я не скрываю того, что состою в отношениях с детдомовцем. С одной стороны, это здорово – подавать пример другим и иметь полное право утверждать, что социальный статус в отношениях не имеет никакого значения. С другой стороны, отвратительно слышать клевету сверстников, которые утверждают, что я и моя семейка помешаны на статусах, и что мои отношения с Билли Акерсом – ничто иное, как обыкновенная пропаганда толерантности. Но пусть все будут считать так, чем знать истинную причину моего союза с ним.

Билли Акерс отличается от других парней крепким телосложением. Он не из тех, кто обрабатывает фотографии, изменяя форму бицепсов или накладывая рельефный пресс. У него всё это имеется и без всяких сторонних программ. Билли Акерс отличается от других парней грубостью голоса. Когда у других он ещё не сломался, Билли способен басить так, словно он несколько лет выступал в операх. Билли Акерс отличается от других парней чуткостью. Он учует обман там, где другие приложат все силы, чтобы его скрыть. На этом его отличия себя исчерпывают. Он точно такой же резкий, такой же бестактный и злобный юноша.

В старшей школе Хантингтона огромное внимание уделяется лекциям по математике и экономике. Всего в моей школе два блока – физико-математический и экономический, но в них преподают достаточно похожие дисциплины. Например, я учусь в экономическом блоке, где непосредственно занимаюсь экономикой, но мне зачастую приходится шагать в соседний блок, чтобы отсидеть лекции по ядерной физике и тригонометрии. Администрация школы следит за тем, чтобы ученики посещали как можно больше занятий, чтобы подняться в рейтинге школ Йоркшира – собственно, именно поэтому сегодня мне приходится бегать из здания в здание. Пропустив несколько лекций по математике в течение года из-за занятий в модельной школе, сегодня я вынуждена отрабатывать ранее пройденный материал, когда большинство ушло на каникулы ещё вчера.

Нашей школе далеко до десятки лучших, но с каждым годом она обретает новые и новые позиции благодаря одарённым выпускникам. Правда, я рискую не оказаться в их числе, так как имею некоторые проблемы с точными науками.

Наша школа разработала свою собственную форму в прошлом году, которая отличает старшеклассников. Тёмно-синие классические брюки и того же оттенка пиджаки смотрятся, конечно, не так дорого, как того хотела администрация, но это, несомненно, был лучший вариант. Моя мама и к этому приложила руку. Пользуясь своим положением, она повлияла на директора, когда тот выбирал между бутиками, где можно было бы заказать костюмы для юношей и юбки для девушек.

Но за наличием формы мало кто следит. Педагогам нашей школы ровным счётом до лампочки, как выглядят ученики, лишь бы они не пропускали слишком много занятий. Но есть и те, которые не терпят непослушания, как и в любом другом учебном заведении.

Только мало на кого влияют угрозы дополнительными занятиями и вызовом родителей. Подростки не всегда посещают уроки, ведут разгульную жизнь, и, к сожалению, вне школы никто не может им помешать. Наши ученики то и дело прославляются на весь городок не в самом приятном свете. Во всём этом балагане моя мама старается найти плюсы, и пока что ими являются лишь проявленное ко мне уважение со стороны сверстников и наличие поклонников.

В общем, как бы администрация моей школы из кожи во не лезла, ей ещё далеко до высоких строчках в рейтинге Йоркшира.

Каждую большую перемену, начиная с начала учебного года, я провожу в школьном кафетерии в компании моих немногочисленных друзей. Около буфета почти нет учеников, поэтому я без проблем беру поднос с обедом и удаляюсь вглубь помещения. Тёплый, почти летний ветер бродит по полу школьного кафетерия. Я выбираю небольшой столик около окна, оставляю поднос с обедом и располагаюсь на скамье.

Рассматривая беленькую пелену в чашке, наполненной уже остывшим кофе, я никак не могу приступить к трапезе. Рядом стоит нетронутый салат, состоящий из мелко нарезанных овощей. Я бесцельно перебираю кусочки пластиковой вилкой, дожидаясь, когда ко мне присоединятся Морис и Бетани.

Парень подсаживается ко мне в ту же минуту.

– Привет, – он ставит поднос рядом с моим и перешагивает через скамью. – Надеюсь, ты не заждалась?

На нём фирменный школьный жилет, из под которого торчат белоснежные края рубахи. Рукава её он закатал до локтей, а воротник расстегнул пошире. Ручка сумки, перекинутая через плечо, подчёркивает грудные мышцы. Вообще-то Морис среднего телосложения, но тело его выглядит достаточно сносно.

– Ей-богу, вас можно ждать целую вечность, – с шуточным укором произношу я, сдвигаясь на скамье.

– С превеликим удовольствием объявляю, что ты дождалась, – легко заканчивает он после моих слов, – Только вот Бетти задержится на лекции буквально на пару минут. Надеюсь, наша мисс Пунктуальность не сильно разозлится, – он надувает губы и смотрит на меня щенячьим взглядом, и я легко толкаю его в бок.

Они с Бетти не упускают возможности мягко подшутить надо мной. Моя пунктуальность взаправду когда-то выводила их из себя, но мы уже переросли тот возраст, когда могли поругаться из-за этого.

Меня окутывает сладкий запах парфюма юноши – это “Bleu de Chanel”, – который он не меняет со времён пятого класса.

– Слушай, мы с Бетани хотим закатить вечеринку у меня в честь окончания учебного года, как ты на это смотришь? – он поворачивается ко мне.

Бетани – моя такая же давняя знакомая, как и Морис, – через секунду ставит поднос рядом с моим обедом, прильнув к столу. От неё доносится пряный запах корицы и мяты – невыносимое сочетание. Запах получился резкий и несносный. С одеждой совсем другая история: её тёмно-синий сарафан и чёрная, местами рваная джинсовая куртка смотрятся вместе достаточно креативно. Бетани умеет сочетать в себе противоположности: сладкая корица и кислая мята, уличная джинсовая куртка и классический сарафан. Бетани всегда ходит в тканевых кедах – и летом, и зимой. Она очень свободна в выборе одежды: эта девушка никогда не думает о том, что о ней скажут окружающие.

– Привет, Кэтрин! – радостно обращается ко мне Бетани. – Ну, что, Морис уже позвал тебя?

– Не рановато для вечеринок? Школьные будни только заканчиваются, неужели вы совсем не хотите отдохнуть? – смеюсь я ей в ответ.

Скорее всего, ребята сегодня, как и я, отрабатывают долги по учёбе – ни один человек в здравом уме добровольно не согласиться сидеть лишние часы за задачами по физике и пыхтеть над долгими расчётами по математике. Хотя, у Бетани достаточно высокие баллы по данным предметам, поэтому, наверное, она всё-таки не прочь послушать лишние лекции. На некоторых занятиях мне приходиться подсаживаться к ней, чтобы получить оценку получше неудовлетворительной, и Бетани не против помогать мне. Наоборот, она всегда расцветает, когда нам удаётся сидеть вместе. Как бы я ни была занята, общение мы не прекращаем: дружба, зародившаяся однажды, не заканчивается никогда, какие бы испытания ей не приходилось проходить.

Но у меня совсем нет сил, чтобы идти куда-то после долгого, пусть и последнего школьного дня.

– Ты зануда, Кэт! – хихикает Бет. – Если люди идут в бар в пятницу, их почему-то совершенно не беспокоит то, что должно произойти в субботу.

Она забавная и любит веселиться. Воспоминаний с ней у меня хоть отбавляй. Когда-то давно мы познакомились на занятиях в модельной школе, и с тех пор шли по дороге жизни бок о бок. Правда, Бет не захотела связывать свою жизнь с подиумом, а мне пришлось: мама настояла. Так мы спустя время и отдалились друг от друга.

Девушка подсаживается к моему свободному боку, и я оказываюсь зажатой между двумя людьми.

– Зря ты отказываешься, Кэтрин. Многое теряешь, знаешь ли, – по лицу Мориса расползается довольная улыбка.

– Лишаюсь возможности быть обозванной алкоголичкой и девушкой лёгкого поведения?

На вечеринках Мориса только такое и происходит.

– Ага, – кивает юноша, откусывая свой сэндвич.

– Не вредничай, Кэт, – бесцеремонно встревает Бет, – Морис, давай ближе к делу, – подруга мигом подхватывает инициативу.

Она никогда не терпит долгих, невнятных, тем более пустых разговоров. Девушка считает их пустой тратой времени. Морис с самодовольным видом запрокидывает ладони за голову и говорит с широкой улыбкой на лице:

– Громкие подростковые посиделки с капелькой – или целым морем – хорошего алкоголя и новенькими подкастами популярных исполнителей, – поясняет он.

– Я пойду туда только с учётом, что вы выделите мне свободную комнату, где я смогу выспаться, и мы не поднимем на уши всех соседей в округе.

– Да брось, – Бетани легко трясёт меня за плечо, – Будет весело!

И это чистая правда. Когда Морис устраивает очередную вечеринку, негодует весь район. Музыка слышится отовсюду гулким эхом, не давая возможности расслабиться даже ночью, а пьяные гуляния продолжаются до самого рассвета.

– У тебя есть время подумать до шести, – обращается ко мне Морис. – Конечно, можешь прийти раньше, если тебе вдруг вздумается. Знай, что двери моего дома для тебя всегда открыты.

Морис является самым гостеприимным человеком, какого я только знаю. Почти ежедневно заводя новые знакомства, он делился со мной и Бетани мыслями об окружающих его людях. И, даже если кто-то не очень нравится парню, он желает видеть их на своих вечеринках. Я уверена, что и в этот раз там будет присутствовать если не вся старшая школа, то половина точно.

Вообще-то мне не привыкать к большим компаниям, так как я с детства провожу свободное время в обществе. Участие во многочисленных совместных фотосессиях, массовых съёмках и когда-то даже интервью дают о себе знать. Более того, ранее я находилась почти в центре внимания, и мне уж точно не чуждо проводить время с большим количеством людей. Вот только я совсем не знаю сверстников.

После занятий я выхожу на улицу и радуюсь, что утренние тучи уплыли далеко за горизонт, и над головой светит яркое солнце. Частые дожди здесь не являются редкостью, да и снег в начале апреля никогда не бывает в диковинку. Конец же этой весны ознаменован по-настоящему летней погодой. Солнце одаривает своими лучами природу вокруг нас: и бескрайние зелёные поля, что находятся прямо за школой, и невысокие подстриженные кусты, и листья многочисленных деревьев.

Я обожаю проводить свободное время на улице. Свежий воздух здорово помогает мне прийти в себя после долгого учебного дня или затянувшихся фотосессий – что не является редкостью.

Не то чтобы я фотографируюсь долго, просто иногда я пытаюсь прыгнуть выше головы, чтобы выиграть несколько свободных дней. Я ответственно подхожу к фотосессиям и стараюсь не терять время напрасно. Правда, когда профессионалы замечают мой рабочий настрой, они предлагают мне поработать ещё, и ещё, и ещё. И тогда я понимаю, что загоняю в ловушку сама себя.

Уже дома я уверенно шагаю в гардеробную. Только я отодвигаю тяжёлую дверцу шкафа, и жёлтые лампочки любезно освещают мне всё содержимое полок. На уровне колен расположены глянцевые подиумы с мамиными туфлями, чуть выше уже висят её самые разные платья. Они пестрят перед глазами различными цветами: от бежевого вечернего до открытого чёрного, напоминающее мне больше отдалённый уголок космоса. Бархатистое голубое платье следующим попадается мне на глаза. Я легко дёргаю на себя платье за край, и, когда оно соскальзывает с плечиков, я полностью беру его в руки. Ткань просто волшебная на ощупь. И выглядит платье не слишком строго, но и на даму лёгкого поведения я в нём не буду похожа. Неглубокое декольте, как и подол, украшено изящным пепельным кружевом. Что касаемо обуви, то моим выбором будут самые простые и удобные кеды. Недели ходьбы на высоких каблуках делают своё дело – мои ступни болят, а лодыжки только и успевают покрываться мозолями.

Я хватаюсь за дверцу и резким движением закрываю шкаф. Смотрю на отражение в зеркале и думаю – не подчеркнуть ли мне глаза? Может, замазать чёрные точки, что расположились вокруг переносицы? Использую тушь, придающую объём, нарисую стрелки, а почему нет? Тональный крем у меня тоже найдётся. А как же помада? На самом деле, мне нравятся мои неброские губы, поэтому я решаю воспользоваться обычной гигиенической.

Сложив выбранную одежду у себя в комнате, я решаю принять душ и завить волосы маминой плойкой. В зеркале заблистали чуть припудренные щёки, над глазами порхают чёрные ниточки ресниц. Я аккуратно разглаживаю последние складки на платье, осторожно проводя по нему ладонью.

Мама не против моего общения с Морисом. Более того, она считает меня полной дурой, ведь я отказываюсь от шанса быть с парнем, владеющим целым состоянием. Знаете ли, жизнь в пригороде Йорка – дело, которое под силу не каждому. Огромные земельные налоги связаны с исторической ценностью земли. Но семья Мориса не только отлично справляется с этой задачей, так ещё и еженедельно оставляют сыну кругленькую сумму на карманные расходы. Да, на выходных в Хантингтоне Мориса не найти: чаще всего в это время он спускает свои деньги в дорогих бутиках Манчестера, до которого отсюда рукой подать, и барах Йорка. Мне, конечно, не приходится мечтать о суммах, которые он тратит на выходных, и я ни в коем случае ему не завидую. Статус моей семьи и семьи Мориса практически одинаковый – различие заключается лишь в разнице специальностей наших старших поколений, – поэтому маме кажутся крайне глупыми мои отказы и предпочтение Морису Билли.

Натянув на пятки новенькие, совсем неношеные кеды, я оглядываю порог. Телевизор молчит, кондиционер отключён, и лишь негромкое гудение холодильника развеивает гробовую тишину. Поворот ключа, потом второго, пробираюсь сквозь маленький зелёный сквер перед крыльцом дома – я на свободе.

Моё платье волнообразно развивается на ветру, волосы лёгкие и, кажется, я не хочу выходить из этого образа – свободной шестнадцатилетней англичанки, почти взрослой, но ещё такой юной. Жадно наполняя лёгкие кислородом, я иду вдоль по улице навстречу новым эмоциям, прямо как героиня какого-нибудь приключенческого романа.

Тёплый весенний вечер опускается на черепичные крыши Хантингтона, окрашивая их ярко-рыжими лучами. Стрекот разливается над Рирер Фосс, что находится всего в нескольких шагах от новеньких коттеджей. Мне нравится наша маленькая набережная: я люблю проводить время в тишине и спокойствии, всматриваться в спокойные воды узкой речушки и мечтать о дальнейшей счастливой жизни. По старой каменной кладке, обочины которой поросли высокими травами и камышами, почти никто не ходит: на смену ей пришли новые благоустроенные пешеходные зоны и совсем небольшие цветущие аллеи. Когда меня окружают выхлопные газы и беспорядочные разговоры, мне сложно представлять счастливую жизнь. Когда я смотрю себе под ноги на набережной, я вглядываюсь в каждую трещинку старой мостовой, и осознаю, как много событий она пережила. Она пережила времена восстания Уота Тайлера, пережила пушечные снаряды и многочисленные набеги, но не развалилась. История сильно вдохновляет меня: она заставляет жить, двигаться и быть примером для потомков. И, как бы мне не хотелось задержаться здесь подольше, вскоре мне приходится покидать тихую набережную.

Выкрашенный в белый цвет коттедж Мориса появляется за следующим углом, и я направляюсь к входной двери. Неспешная ходьба, речной запах и рокотание пролетающих над головой майских стрекоз хорошо очищает разум от ненужных мыслей. Я сжимаю ладонь в кулак и, почти не волнуясь, несколько раз стучу в деревянную дверь, за которой уже слышен смех ребят, тяжёлые басы современной музыки и треск посуды. Похоже, выпивать начали задолго до моего визита. И, кажется, не планируют заканчивать.

Дверь широко распахивается передо мной через несколько секунд, и моё лицо начинает освещать желтоватый свет с десяток зажженных ламп.

– Кэтрин, ты всё-таки пришла! – вскрикивает Бетани, увидав меня на пороге дома. – Ты не пожалеешь, ведь в этот раз веселья будет в разы больше. Проходи и наслаждайся!

Признаюсь, я почти не узнаю голос девушки во всём балагане, который творится внутри. Разговоры смешались в невнятный словесный гул, пробки от бутылок со свистом разлетаются по сторонам, а из-за топота содрогаются стены. С порога я могу различить около десяти пьяных фигур, шатающихся за спиной Бетти, но, судя по нервному смеху на фоне, их намного больше.

На плечах Бетани расположились лямки розового сарафана, перламутрового оттенка серьги хорошо с ним сочетаются. Рукава белой футболки чуть закатаны, а на капроновых колготках несколько безобразных затяжек. Образ вышел лёгким и дерзким – тот, что и нужен для подростковой вечеринки.

– Спасибо. И тебе хорошего вечера, Бетани.

Бетти всю свою жизнь была и остаётся самым активным человеком если не во всей Великобритании, то точно во всём Йорке. Где шум, там и она. Где веселье, там и она.

Её улыбка становится ещё лучезарнее после моих слов, из-за чего тело сковывает смущение.

– Пойдём, все уже готовы к игре, – подмигивает мне Бетти, и тогда я замечаю её подкрашенные ресницы.

– Так вы не выделили мне свободную комнату? – подшучиваю я.

Бетани живо отзывается:

– И не планировали.

Не успеваю я и моргнуть, как меня уже затаскивают вглубь дома Мориса, крепко схватив за руку:

– Только не отпускай меня, – еле слышно предупреждает девушка. – В такой толпе легко затеряться.

Мы пролетаем мимо массы людей, а их оказывается здесь намного больше, чем мне казалось с порога. Я даже не могу представить, как диван, стоящий в гостиной Мориса, выдерживает огромную компанию, состоящую минимум из пятнадцати молодых людей. На широкой лестнице, ведущей на второй этаж, расселись группы поменьше, и, к сожалению некоторых, наверх уже никак не протолкнуться.

Подруга тащит меня в огромную гостиную, которую отгораживает от столовой длинная барная стойка с мраморной столешницей. Вокруг ещё не настолько грязно, поэтому по дороге я успеваю прихватить чистый пластиковый стаканчик и не вскрытую бутылку газировки. Бетани продолжает тянуть меня всё глубже в дом. Я оглядываю лица будущих участников игры. Думаю, нет абсолютно никакого смысла спрашивать Бетти, что за игру они затеяли, ведь я скоро сама всё узнаю. Так и происходит на громких вечеринках – никто до конца не знает, к чему она приведёт. Подростки любят жить моментом.

Девушка ослабляет хватку, когда мы останавливаемся в углу просторной комнаты.

– Так, – протягивает Бетани, подходя к Морису со стороны, – Когда начинаем? – она несколько раз хлопает ладонью по его спине.

Морис поворачивается спустя секунду к нам. В руке его хрустальный стакан, наполненный белым вином. В другой руке открытая бутылка, и я подозреваю, что она уже наполовину пуста. По моему телу разлился угнетённый пьяный взгляд парня напротив.

– Кэтрин Лонг, неужели Вы явились? – спрашивает он, остановив свой полный удивления взгляд на мне.

И я прекрасно понимаю, почему парень реагирует именно так. До этого я была на вечеринке Мориса всего лишь один раз, и произошло это несколько лет назад. Тогда в меня ещё не начинала стремительно увеличиваться грудь, тогда я ещё не знала, кто такой мастер маникюра и тогда я не умела пользоваться восковыми полосками. Тогда я была совсем ребёнком, которому впервые признались в таком чувстве, как любовь.

– Как видишь, – я подавляю неуместный смешок.

Если честно, тогда я думала, что меня уже ничто не сможет заставить посетить дом Мориса вновь. Одна из его вечеринок была в самом разгаре. Я стояла на том же месте, где и стою прямо сейчас. Меня окружали те же люди – Бетти и Морис. Но в голове моей были совсем иные мысли. В тот день Морис изрядно выпил, поэтому грохнулся на меня, когда попытался дотянуться до губ. Тогда я поняла, что легкомысленный Морис – не мой типаж, а юноша осознал, что его мало привлекают девушки с низким ростом. Он испытал крайнее разочарование, а я забылась в пламени стыда.

Морис, и в этот раз явно перебравший с алкоголем, делает шаг в мою сторону и, чуть покачавшись прямо как в тот раз, спрашивает у Бетти:

– Она играет?

Дыхание его ядовито. Я задаюсь вопросом, много ли бокалов он успел опустошить, но сама поражаюсь собственным догадкам. Семь, десять? Может, несколько бутылок? Их тут, кстати, пруд пруди – зеленоватые бутылки игриво сверкают под неоновыми лучами долларовых палочек из местного магазина подарков. Только и успеваю морщиться от очередного блика.

– Очень надеюсь, – шутливо подмигивает Бетти в ответ.

Где-то в дальнем углу широкой гостиной слышатся электронные басы – вестники выигрыша одного из персонажей игры. После следует несколько довольно оборванных смешков: выпитый алкоголь даёт о себе знать. Но всё вмиг меняется крепкими дружескими объятиями.

– А ты, – из груди Мориса вырывается сладкий винный пузырёк, и он икает на середине фразы, – Ты играешь, Бетти?

Грудь парня проваливается, и за этим следует рык. Морис даже не приложил усилий, чтобы сдержать отрыжку.

– Разумеется, – почти возмущается девушка, состроив огорчённую гримасу.

Кто-то из девушек приглушает назойливую музыку. Треск пластиковых стаканов в столовой почти не слышен, лишь только его отголоски можно уловить среди оживлённых разговоров.

Бетти и Морис рассаживаются в небольшой круг по краям шерстяного коврика в комнате, и я присоединяюсь к ним. Мне приходится ставить свой стаканчик и газировку прямо на пол рядом со мной. Бетти сидит рядом на коленях, подгибая ноги под себя. В руках её мелькает прозрачный стаканчик из “Starbucks” с искрящимся напитком внутри. Зелёная трубочка искусана. Я сглатываю.

– Шампанское? – шепчу я ей на ухо, продолжая рассматривать лопающиеся пузырьки на стенках пластика.

– Нет, что ты, – девушка усмехнулась, а теперь смотрит на меня так, будто видит впервые. – Персиковая газировка.

Я отвожу взгляд, карая сознание за плохие мысли. Я тянусь за полной бутылкой газировки, открываю её, и та неслышно шипит. Шея под воротником моего платья начинает запотевать, а на лбу появляется испарина от горящего стыда. Обычно Бетани не против выпить бокал-другой, и мне чуждо видеть её с обыкновенной газировкой в стакане вместо выпивки. Вместе со стыдом я испытываю и облегчение, ведь мне никогда не нравилось, что Бетти выпивает.

Не то чтобы я против алкоголя, но я и не поддерживаю его чрезмерное употребление. Алкоголь слишком сильно затуманивает разум – в этом выражаются его порок и спасение. Из-за него люди творят беды, даже не осознавая этого. На счету Бетани числится несколько пьяных драк, два вдребезги разбитых смартфона и одно несварение, настигшее девушку в самый неподходящий момент.

– Итак, ребятки, – неустойчивые нотки в голосе Мориса выдают пьяное состояние. – Сегодня играем в «Бутылочку».

Довольные вздохи завладевает почти всеми присутствующими. Свист и смех вперемешку слышатся со всех сторон. Думаю, все уже догадались, что игра будет по-настоящему жаркой. Но только не для меня. Вообще все эти игры не для меня. Поэтому, ещё раз заглянув в пустые глаза Мориса и не найдя в них ничего, что выдавало бы здравомыслие, на коленях я попятилась назад.

– Эй, чего такая кислая? – Бетти легко толкает меня в бок локтем, замечая краем глаза, что я отсаживаюсь.

Я с неохотой поворачиваюсь к девушке.

– Не бери в голову, – отмахиваюсь я.– Просто не люблю такие игры, вот и всё, – слова очень трудно связывать в предложения, поэтому речь моя невнятная, язык путается. Я тянусь к своему стаканчику с газировкой и ещё раз делаю несколько глотков.

– Можем попросить Мориса сыграть в другую.

Я моментально реагирую и начинаю изображать на лице далеко не самое искреннее изумление:

– Нет-нет, что ты!

Актриса из меня такая себе, ведь моё «нет» прозвучало хуже некуда. Я даже промолчу насчёт невольно поднявшейся улыбки от мысли, что неприятности обойдут меня стороной этой ночью. Лишь бы не пришлось целоваться с кем-нибудь. К этому я ещё не готова ни физически, ни морально. Да и виды у здешних парней такие себе: один едва стоит на ногах, у второго красные глаза светятся в вечернем полумраке, подобно вампиру из «Сумерок». Даже не хочу думать, под чем он.

Я сама не заметила, как сжала подол своего платья двумя руками.

– Кэт, всё в порядке? – спрашивает меня Бетти, погодя.

Прикосновение лёгкой девичьей руки будоражит меня быстрее кофе или энергетика. Я тут же выпрямляюсь, не забыв помотать головой и быстро-быстро поморгать.

– В полном, – я снимаю её руку со своего плеча.

Бетани отстраняется. Девушка с парнем напротив нас стукнулись стеклянными стаканами так, что бордовые капли разлетаются в разные стороны. Сладкий запах дешёвого красного вина уже забил мне нос.

Девушка поднимается на колени.

– Морис, давай в другую игру сыграем? – начинает лепетать она, не забывая нахмурить брови. – Мне не хочется играть в «Бутылочку».

– Бетти, не стоит! – я поднимаюсь за ней, чуть не опрокидывая полный стакан газировки на шероховатый ковёр Морис.

Но полный внимания парень даже не замечает этого, ведь он уже уставился на нас обеих. Мы с Бетани застываем в своих позах в ожидании его реакции.

– Что ж, – он качается из стороны в сторону, – Давайте в «Правду или Действие»?

Бетти сразу зацветает, подобно вовремя политой розе, и вновь плюхается на ковёр. Маленькие кубики льда бьются друг о друга в её пластиковом стакане.

– Отличный выбор! – радостно бросает она.

Остальным ребятам всё равно до игр. Все разошлись по коттеджу, куда хочется. Кто-то засыпает на диване в гостиной, так и не дожидаясь начала настоящего веселья, кто-то продолжает рубиться в видеоигры, а кто-то лежит в полуобмороке в нескольких метрах от нас.

– Ну-с, – хмыкает парень. – Я смотрю, мы сегодня в ударе. С кого начнём игру? – он вопросительно смотрит то на меня, то на Бетти.

Никто из присутствующих, кроме нас, не обращает внимания на Мориса. Кажется, все тут живут своей жизнью. Например, парни в чёрных куртках активно обсуждают спящую на диване рыжеволосую девушку. Я посмотрела на неё – бедняжка. Заснула сидя, даже не выпустив из рук бокал. На её длинных ресницах собрались комочки туши, подсвеченные неярким светом настольной лампы, а на веках сверкают блёстки. Должно быть, долго собиралась сюда.

– Так, Кэтрин Лонг, пора начинать, – обращается ко мне Морис. – Правда или действие?

Он трясёт пустым стаканчиком, на дне которого прозрачно колотятся мелкие кубики льда. Вино со льдом? Морис настоящий гурман.

– Правда, – без раздумий отвечаю я.

– Твой любимый музыкальный исполнитель?

Ну, это настолько легко, что у меня даже начинает подниматься настроение. На самом деле, у меня много любимых исполнителей, но я всё же стараюсь выделить самого часто прослушиваемого из всех.

– Ариана Гранде, наверное. Последний альбом взорвал сеть и моментально покорил моё сердце, – я слегка приукрасила сухой ответ. Но я нисколько не вру, ведь “Dangerous woman” действительно пришёлся мне по нраву. Наверное, это из-за того, что в нём я нашла отголоски сентиментального “My everything”, который нравится мне не меньше, а также подвижного “Yours truly”.

Бетани подключается к разговору:

– Правда? – её зрачки молниеносно увеличиваются. – Я обожаю Ариану!

Мне приятно, что хотя бы кто-то разделяет мои интересы. Обычно их разделяет только отражение в зеркале. Поэтому я, невысоко подняв стаканчик с газировкой, произношу тост:

– За торжественную встречу верных фанатов!

Подруга смеётся, после чего поднимает свой стаканчик, и мы чокаемся, при этом продолжая смеяться. Морису не понять некоторых вещей, ведь он совсем не интересуется популярной музыкой. Он бы точно поддержал разговор, если бы речь зашла о тяжёлом роке. В этом ему нет равных. Так или иначе, мы продолжаем игру:

– Так, Бетани Роун, правда или действие?

Девушка, которая всё воркует со своим парнем, начинает заливаться громким и нескромным смехом. Похоже, её избранник умеет хорошо шутить. Их наполненные бокалы снова встречаются в прозрачном звоне. Интересно, за что они выпивают?

– Правда, – решительно отвечает девушка Морису.

Тот, довольно улыбаясь, спрашивает:

– 

Ты порвала бы с парнем, если бы влюбилась в другого?

– Звучит по-детски, Морис, – заключает Бетани, делая глоток газировки, – Ну да ладно, может быть. Что насчёт тебя? – вдруг обращается она ко мне, и я вздрагиваю.

Но Морис отвечает девушке в этот момент:

– Надеюсь, ты порвёшь с ним из-за меня.

Бетти закатывает глаза после слов парня:

– Поверь, точно не из-за тебя, – специально обламывает его девушка, и Морис строит смешную гримасу ей в ответ.

Вообще-то Морис может флиртовать в абсолютно любой ситуации, и ему без разницы, с кем. Ведь флирт ни к чему не обязывает, думает он. Флирт опаснее, чем думает юноша, ведь это непредусмотренные действия, полёт фантазий и нежданные события. Бетти поворачивается ко мне.

– Я выбираю действие, – неуверенно бормочу я.

Но девушка продолжает стоять на своём:

– Эй, нельзя уклоняться от правды: это против правил, забыла? – театральное разочарование на её лице выводит меня из состояния равновесия всё больше.

– Да брось, – обращается Морис к Бетти. – Неужели есть нечто, заставляющее Кэтрин Лонг молчать? – он выпучивает на меня пьяные глаза.

– Лучше не смотри на меня так, – предупреждаю я.

– Это просто игра, Кэт, – обиженно фыркает Морис.

– Личная жизнь – никакая не игра, – подкалываю я парня, который меняет партнёров каждую неделю.

Бетани снова кладёт руку мне на плечо:

– Мы поняли, Кэтрин, мы поняли, – она широко улыбается и, кажется, краснеет. – Морис, а тебе придётся принять поражение.

Я благодарю девушку и расслабляюсь. Боюсь, если бы не она, я бы давно начала поливать надоедливого Мориса грязью. Он неплохой парень, даже помогает старушкам переходить дорогу, но иногда бывает назойлив – слишком назойлив. И это ещё одна причина, по которой я не общаюсь с ним так тесно, как с Бетани.

– Даже не смей расслабляться, Кэтрин, тебе придётся выполнить действие, – любезно напоминает мне Морис.

От него веет перегаром, и я уже знаю, что ответить:

– Я тебя не боюсь, – смеюсь я. – Выпить три стакана водки подряд? Все вы, парни, одинаковые!

Морис скрещивает руки на груди и надувает губы, демонстрируя свою обиду.

– Каждый человек неповторим, – защищается он.

– Но только не парни.

Они все одинаково жестоки и бестактны.

– Кэтрин, прекрати, – улыбается Бетти.

– Он первый начал! – упираюсь я.

Подруга мягко заканчивает:

– Вы оба хороши.

Музыка становится громче: в ход пошла далеко не первая магнитола. Отовсюду слышны самые разные мелодии.

В гостиной начинается настоящий балаган. Мы с Бетани выглядываем туда, но не видим ничего из-за плотной толпы подростков. Плывя по волнам музыки, они бесцельно размахивают поднятыми вверх наполовину пустыми бокалами. Хриплые песни негромко играют из залитой сладкими напитками магнитолы, какой я ранее могла видеть только в старых фильмах. Готова поспорить, что та магнитола – практически раритет. На маленьком, выгоревшем экранчике еле-еле отображается название песни; серебристый корпус отливает тусклым сапфировым. Но теперь на нём можно разглядеть ореховые потёки, к которым намертво приклеились блестящие искры конфетти. Гостеприимность Мориса всегда его подводила.

– Ты должна написать письмо с признанием в любви любому парню из детского дома, – говорит вдруг Морис, и я давлюсь газировкой.

Билли Акерс не будет в восторге от этой идеи – это самая первая мысль, проскользнувшая в моей голове.

– Нет уж, – я моментально отрезаю. – С чувствами я играться не буду.

Бетани подключается к разговору:

– Тогда выпей три стакана водки, – она пихает меня в бок и звонко смеётся. – Выпьешь, и будь по-твоему. Да и смелости прибавится.

Смелости у меня не прибавится, а вот проблем с матерью – это точно. Она сама не прочь выпить несколько бокалов хорошего алкоголя, но мои давние попытки она не поддержала.

– Спасибо, я откажусь от выпивки, – я робею. – Вы уверены, что не хотите дать мне другое задание?

– С тобой неинтересно играть, Кэтрин, – вздыхает парень, – Кажется, мы зря позвали тебя на вечеринку, – Морис точно знает, как на меня подействовать, и это меня напрягает.

– Я и не просилась, – напоминаю я. – Вы первые подсели ко мне в школьном кафетерии, забыли?

– Остынь, он шутит, а это – просто игра, Бетани протягивает мне стаканчик со своей газировкой со льдом, но я отказываюсь.

– Чувства других – не игра.

Наверное, я так уверена в этом, потому что игрались с моими. Я знаю, каково это, когда сыплют обещаниями, когда нашёптывают красивые слова, а потом отбирают всё в одно неуловимое мгновение. Я знаю, каково это – быть зажжённой, как спичка, а затем резко потушенной.

Но давление со стороны ребят нестерпимо. Они пришли сюда веселиться, как и я, а вынуждены наблюдать за моим поникшим выражением лица. Вообще-то я никогда не бываю вспыльчивой. Но, когда дело касается особенных тем для меня, как отношения, я не могу сдержать эмоций.

– Извините, я погорячилась, – я всё же принимаю стакан из рук подруги и делаю глоток. – Хорошо, я напишу кому-нибудь письмо.

Выбирать придётся недолго: я либо пишу отбросу, с которым никто не общается, либо дружкам Билли Акерса, что с высокой вероятностью приведёт к особенно печальным последствиям.

– Тогда тебе придётся приступить прямо здесь, – не отступает Морис.

Я задаю вытекающий вопрос:

– Зачем?

– Чтобы мы убедились, что ты нас не обманула, – поясняет мне парень, и я закатываю глаза.

– Горю желанием обвести вас двоих вокруг пальца, – отвечаю я с сарказмом.

Я поднимаюсь с колен, расправляя платье и подхожу к журнальному столику, на котором лежит коробка с пиццей. Беру её в руки и ставлю рядом с местом, где я только что сидела. Пицца уже остыла, но я всё равно беру себе кусочек. Я передаю коробку Бетани, и та меня благодарит.

– Мы серьёзно, Кэтрин, – напоминает мне Морис. – Если не хочешь пить водку, тебе придётся выполнить задание.

Я вздыхаю:

– Я соглашаюсь только потому, что на завтрашней фотосессии мне нужно находиться в трезвом состоянии, – я откусываю кусочек пиццы. – У вас классные закуски!

– Ещё бы, – оживает Морис. – Так, когда ты приступишь к написанию письма?

Я бросаю:

– Хоть сейчас.

Бетти внимательно следит за ходом нашего диалога, и, услышав о письме, встаёт на ноги и подходит к тому же журнальному столику. Толпа рассеялась, поэтому расталкивать людей локтями ей не приходится. Она берёт в руки несколько листов бумаги и ручку, после чего возвращается к нам.

– Кого-то выбрала? – интересуется девушка.

Я бы с радостью написала письмо Билли Акерсу, но, к моему сожалению, ребята уже в курсе наших отношений. Скорее всего, придётся писать Люку Грину. Он кажется мне самым выигрышным вариантом: с юношей мы не раз пересекались в старшей школе, и ложь о моей влюблённости хотя бы отдалённо будет напоминать правду.

Я принимаю бумагу из рук Бетти, ставлю закрытую коробку с пиццой на колени и кладу на неё лист бумаги.

«Дорогой Люк,

Пишет тебе Кэтрин Лонг.

Перед тем, как ты начнёшь читать данное письмо, я хочу заметить, что это будет очень смелый поступок с твоей стороны. Будь я на твоём месте, я бы никогда не распечатывала его. Люк, я безмерно виновата перед тобой, но и держать в себе переживания я тоже не могу. Я очень надеюсь, что ты правильно поймёшь меня. Спасибо.

Примерно в шестом классе я начала замечать за собой странные вещи. Например, стоя около школьного крыльца, я любовалась твоей хитрой ребяческой улыбкой, которая лишь изредка украшало твоё унылое лицо. Я восхищалась бархатным голосом, который ты подавал раз в несколько дней. Я рассматривала твои мягкие кудрявые волосы. Мне было особенно интересно наблюдать за тем, как их колыхал ветер. Ведь, когда он делал это, я могла разглядеть твои выразительные глаза, которые ты прятал под длинной чёлкой. Тогда я и догадываться не могла, во что перерастёт мой интерес.

Помнишь, как ты засмотрелся на меня, и споткнулся о бордюр на занятии физической культуры? Я тоже смотрела на тебя. Помнишь, как ты смеялся с моих шуток, хоть в них не было ничего особенного? Я удивлялась твоей искренности. Ты не позволял себе улыбаться другим, ты не смеялся над чужими шутками, хотя они были намного остроумнее моих. Ты влюблял меня в себя, Люк, своей медленной походкой и своей блестящей улыбкой. Той, которая была предназначена лишь для меня одной…»

Этот парень никогда не смеялся ни с моих шуток, ни с шуток других – на его лице я ни разу не замечала той улыбки, о которой только что написала. И на то наверняка были свои причины, ведь Люк всю жизнь рос в детском доме. Я громко стучала высокими каблучками, когда проходила по длинному школьному коридору, и чёткий стук разлетался во все стороны. И, когда все парни сходили с ума, начиная любоваться не то длинными ногами, не то большой грудью, Люк покидал коридор. На занятиях физической культуры мы вовсе не пересекались. В действительности же Люк никогда не замечал меня, хоть это и было трудно делать.

Я кладу гелиевую ручку рядом с исписанной бумажкой и перечитываю полученные абзацы. Я пробегаюсь глазами по буквам, составляющих фразы, предложения. Бумага пропитана грязной ложью. Я вздыхаю, а затем сминаю в руках бумажный лист.

– Что за дела? – негодует Морис.

Делаю глубокий вдох и отвечаю:

– Мне нужно собраться, – монотонно произношу я, продолжая мять исписанный лист.

Когда он окончательно превращается в маленький неаккуратный комочек, я бросаю его в мусорное ведро, что находится подле столика. Гелиевая ручка вновь появляется в моей ладони, а я смотрю на новый чистый лист перед собой. Затем я начинаю выводить слова.

«Дорогой Люк!

Пишет тебе Кэтрин Лонг.

Перед тем, как ты начнёшь читать данное письмо, я хочу заметить, что это будет очень смелый поступок. Будь я на твоём месте, я бы никогда не распечатывала его. Люк, я безмерно виновата перед тобой, но и держать в себе переживания я тоже не могу. Я очень надеюсь, что ты правильно поймёшь меня. Спасибо.

Твой бархатный голос ласкал мои уши со времён младших классов. Ты громко рассказывал интересную историю из своей жизни, и я не могла оторваться. Ты с таким невероятным восторгом описывал всё, что помнил. Из твоей груди вырывались вздохи, разум составлял красивейшие фразы, а сердце придавало им чувственности…»

Я неуверенно ставлю точку в конце предложения.

– Ну, что там? – Бетти наклоняется ближе, чтобы как следует рассмотреть каждое слово.

Люк никогда не подавал голоса в школе. Он молчал всегда: и на уроках, и на переменах. Этот парень никогда ни с кем не общался. У него не было друзей или хотя бы товарищей как в младших классах, так и в старших. Я осознаю, что никогда в своей жизни не слышала голос Люка. Он никогда не передвигался по коридорам медленно, как об этом написала я. Когда он бежал к главному выходу, он мог снести с ног не только учеников, но и педагогов. Юноша ни на секунду не задерживался в школе.

Я бросаю гелиевую ручку в пол и, вздыхая, провожу ладонью по мокрому от пота лицу. Морис с Бетани дали мне слишком сложноеч задание – не только солгать человеку, но и постараться разгадать его. Разгадать его настоящего, чтобы письмо было максимально похоже на правду.

– Я так не могу, здесь слишком шумно, – оправдываюсь я.

На самом же деле, в комнате, где мы находимся, не так громко играет музыка, почти не слышно шипение газировки, да и никто не ругается.

– Можно я закончу дома? – почти взмаливаюсь я.

Впервые я почувствовала, что ложь может быть горькой и обидной. В сто, нет, в тысячу раз обиднее самой страшной правды. Для меня сотворение лжи – самое трудное, что только может быть. После расчётов по математике, разумеется. Но общественные отношения строится на постоянной лжи, коварном обмане и эгоистичных манипуляциях, поэтому мне некуда деваться.

Бетти и Морис замечают моё подавленное состояние, а я ведь пришла сюда веселиться, а не грустить.

– Хорошо, можешь закончить позже, – соглашается Морис, помедлив. – Но обещай, что передашь письмо парню. И помни – это всего лишь игра.

Всего лишь игра.

– Я помню, Морис. И да, я завтра же опущу письмо в почтовый ящик детского дома.

Бетти разочаровывается:

– Ты так скоро уезжаешь из Хантингтона? – она наполняет свой стакан газировкой и немного отпивает. – Мы же совсем не успели поговорить.

– Мне срочно нужен отдых за городом, – смеюсь я. – Да и у бабушки завал на работе, а этим летом я обещала ей помогать.

– Очень жаль, – Бетти опускает голову. – Надеюсь, мы скоро увидимся.

Подруга поднимается с колен и встаёт рядом со мной в ожидании, что я сделаю то же самое. Я встаю на ноги и тепло обнимаю её, вдыхая аромат ванильных духов.

– Тоже на это надеюсь.

Мы с Бетти взаправду отдалились друг от друга, и каждой из нас хотелось бы проводить больше времени вместе. Но время совсем не щадит нас, заставляя взрослеть и отпускать далёкое детство.

– Спасибо, что хоть не надолго, но пришла, – повторяет она.

– Нет проблем. В конце лето обязательно приду ещё раз.

– А я тебя звал? – встревает Морис, ехидничая.

– Куда уж ты без Кэтрин, – Бетти отстраняется и поднимает газировку с пола. – За нас!

Мы в последний раз смеёмся, провожая окончившийся учебный год, в последний раз обнимаемся этим вечером и расходимся по домам.

Я вхожу домой и захлопываю за собой дверь. Поток свежего воздуха в последний раз подхватывает подол моего небесно-голубого платья. На часах семь тридцать, дома никого нет, кроме меня. Только я и бешеный стук сердца. Только я и ложь, которую я принесла с собой.

Я переодеваюсь в домашнюю одежду, смываю макияж с лица, наливаю себе вкусного чая и иду в свою комнату.

Я медленно поднимаю голову, беру лист, кладу его перед собой и начинаю писать вновь.

«Дорогой Люк,

Пишет тебе Кэтрин Лонг.

Чёрт возьми, я больше не могу молчать – так и знай. Я больше не могу отмахиваться от собственных фантазий. Я больше не могу смотреть на тебя, при этом сохраняя ровность дыхания. Я больше не могу сдерживать себя. Твоё молчание заставляет меня говорить, твоя быстрая походка заставляет меня задумываться над пунктом твоего назначения, твой томный взгляд сбивает моё дыхание. Твой загадочный вид выдёргивает меня из образа, который я тщательно оттачиваю почти ежедневно. Я хочу разгадать тебя. Я жажду знать, почему ты действуешь на меня подобным образом…»

Хочешь солгать – скажи долю правды. Так я и поступаю. В этом мире не осталось ничего святого, раз правду мы теперь выдаём за ложь. Поставив последнюю точку на сегодня, я отбрасываю исписанную бумагу в дальний угол стола и даю себе обещание, что обязательно закончу письмо чуть позже.

Я беру в руки горячую чашку зелёного чая и делаю несколько маленьких глотков. Осторожно-осторожно, ведь кипяток больно обжигает остывший язык. Глоток за глотком – мята должна меня успокоить. Мята поможет мне вернуться в повседневность. Я начала пить чай с мятой одним далёким Рождеством. Тогда я была в третьем классе. На Рождественских каникулах я, как и обычно, осталась в детском доме бабушки на несколько праздничных дней. Здание было украшено многочисленными сверкающими гирляндами, внутри повсюду шуршала мишура, а подарочные коробки были на каждом шагу. В этот период самые добрые люди Йорка и всего округа отправляют подарки детям, которые по вине своих родителей были лишены шанса на их получение. Подарочная обёрточная бумага шелестела так громко, что не все дети услышали тихий перезвон колокольчиков Хью – повариха лет шестидесяти, которая до сих пор работает в детском доме. Так эта милая старушка приглашала детей за праздничный стол, где нас поджидал зелёный чай с листами мяты, рождественские пудинги и бесконечно долгие, но очень интересные истории из прошлого. С тех пор я ни на день не расстаюсь с ним.

Я встаю со стула и медленно перемещаюсь в гостиную. Последний рыжий луч садящегося солнца освещает лежащий на тумбе пульт от телевизора. Мне срочно нужно отвлечься. Я направляю пульт в сторону широкой плазмы и нажимаю на красную кнопку. Искусственный свет слепит глаза, а я лишь пощурилась. Я начинаю листать канал за каналом, но мне даже посмотреть нечего. Щелчки кнопок пульта раздаются в пустой комнате, слегка напрягая моё сознание. Шестнадцать – это возраст, когда тебе уже не интересно смотреть американские сиквелы, но и к чему-то более взрослому переходить не хочется. Шестнадцать – это возраст, когда ты уже не смеёшься с нелепых шуток из любимого шоу и не дрожишь от страха, когда на экране транслируют будоражащий ужастик. В этом возрасте людям вообще что-нибудь интересно? Интересно, что смотрит Люк? Да и смотрит ли он телевизор вообще? Честно, я считаю, что телевизоры давным-давно вышли из моды, ведь смартфоны полностью заменили их. В плоских кусках алюминия и новостная лента, и развлекающие видео, да и в игры на них поиграть можно без специальной приставки. Люк не имеет ни одной странички в социальной сети. Люк не зарегистрирован ни на одной онлайн-площадке и не состоит ни в одном сообществе игроков. Я осознаю, что у Люка нет ни смартфона, ни выхода в интернет.

«Дорогой Люк,

Есть в мире только одна вещь, загадочнее тебя. Это звезда. Если често, ты так похож на неё. Ты бороздишь темноту, окутывающую тебя, освещаешь себе путь одним собой и не нуждаешься в свете других. Тебя можно разгадывать долгими днями, месяцами, годами, но так никогда и не узнать, что скрывается за твоим одиноким таинственным светом. Его светлые лучи падали на меня последние несколько дней и заставили широко раскрыть сомкнутые веки. Ты заставил меня открыть глаза, прозреть, и теперь я так хочу знать, почему это произошло.

Девушки – создания с необычайным количеством интересующих их вещей. Наверное, я могу поздравить тебя: ты полностью интересуешь меня. Я разрываюсь на части, когда дело касается выбора, о чём бы мне спросить тебя. В моей голове зреют тысячи вопросов одновременно, представляешь? И, наверное, первым и самым желанным моим вопросом станет твой голос. Бархатный и чистый, быть может, хриплый и срывающийся – мне всё равно. Меня дико интересует твой голос, каким бы он не оказался. Меня интересует голос, который ты никогда не подавал в общественных местах. Голос, который не слышал никто, кроме меня.

Мне чудом удалось слышать его лишь однажды. Когда сердце бешено колотилось, когда высокий писк пронзал мои уши, я услышала твой голос. Он предложил мне помощи. Мне бы хотелось, чтобы ты называл этим голосом моё имя вновь и вновь. Мне бы хотелось, чтобы ты говорил со мной, будь ты в хорошем или подавленном расположении духа. Предложение нелепого содержания, странная фраза или прерывистое слово, любой твой вздох, Люк – мне необходимо слышать тебя рядом. Ты можешь говорить со мной чаще?…»

В его глазах я никогда не наблюдала ярких искр, в его неточных движениях никогда не было уверенности. Я знаю, что прячется за ними: бесконечное разочарование в других, опасения и тёмный страх. Много страха. Страх, который он встречал стойко, мужественно перенося все жизненные испытания. Люка унижали, Люка считали изгоем, но он справлялся с этими проблемами. Люка ни разу не любили, поэтому ему чужды эмоции и откровения. Я не знаю, как он справится с внезапной «любовью», которая своим весом заминает все его проблемы. Но у меня больше нет сил переписывать письмо. Каждое написанное слово для меня как лезвие ножа. И, когда их становится всё больше, я даже представить не могу, какую боль они причинят парню после их прочтения.

«Дорогой Люк,

Твои прикосновения – не обычный физический контакт. Твои прикосновения – это настоящее открытие для меня, невиданное чудо, которое порождает высокие и бурные волны эмоций. Твои ладони грубы и черствы. Кожа на них давно иссохла, и другие не решаются прикасаться к тебе. С тобой не здороваются за руку, тебе не предлагают канцелярские принадлежности, когда у тебя нет тех. С тобой никто не хочет пересекаться даже косвенно.

Но это не про меня. Я представляю наше первое прикосновение, и ладонь моя вспыхивает таким пламенем, что светом его можно было бы осветить весь Хантингтон. Да что там, трещащие искры, вздымающие ввысь, были бы видны даже жителям центрального района Йорка. Твои руки пускай и черствы, но они наверняка теплее солнечных лучей. Твои руки пусть и грубы, но я знаю, что за грубостью скрывается изящество и манерность. Я восхищалась этим и не перестаю восхищаться по сей день. Одно твое касание, Люк, способно зажечь меня…»