Читать книгу Нас – нет! - Максим Лист - Страница 4

Друг Димки – Севка, уверено вышел из супермаркета с двумя пакетами, набитыми продуктами. Пакеты оказались тяжелыми, но останавливаться нельзя, хотя бы пока он не отойдет на приличное расстояние. Потому что, в случае погони, убежать-то он, конечно, сможет, но вот пакеты придется бросить, и тогда вся операция – коту под хвост.

Бежать раньше времени тоже нельзя, чтобы не привлекать внимание. Остается только изображать на лице полное спокойствие и делать вид, ноша совсем не тянет. Тугие ручки врезались в ладони. Наконец, Севка пересек широкую парковку, перешел дорогу без перехода, проклиная подтаявший грязный снег и лужи. И только на другой стороне, где его уже не было видно, аккуратно поставил оба пакета на скамейку, с гримасой боли разжимая и растирая побелевшие костяшки пальцев.

Он оглянулся – никакой погони или суеты, значит, все прошло по плану, как всегда. Теперь можно неспешно дотащить пакеты до их логова, всего два квартала, и возможность отдышаться, как следует. Тогда уже и Димка вернется, вместе они устроят пир. Но пока еще рано окончательно расслабляться. Мальчишка, вздохнув, снова ухватился за ручки пакетов и направился к спасительному убежищу.

Севка выглядел моложе своих шестнадцати. Полное его имя – Себастьян, но ни одного случая, чтобы его называли так, он не помнил. Уж какая муха укусила родителей, когда они решили так назвать сына? Тем абсурднее оказаться с таким именем в детском доме на угрюмых задворках всего мира. Принц в изгнании. Он и в самом деле был, как маленький принц. Светлые волосы, выразительные глаза, губы, как у девчонки, и манеры, как в английской школе.

Внешность его была настолько яркой, что все беды в его жизни случались из-за нее. Потому на улице он старался появляться в неприметной серой мешковатой одежде, зимой и летом носил уродливые шапки, пряча под ними свои отросшие волосы.

Но это мало помогало. Его фарфоровое лицо с большими синими глазами как магнитом притягивало к себе людей со всеми их низкими и нередко похотливыми желаниями. Иногда он уже думал, что не доживет до своего совершеннолетия, а вся жизнь казалась ему бесконечной чередой мерзких потных рук, из которых он чудом вырывался и сразу же попадал в другие, точно такие же. Какими отвратительными могут быть прихоти людей, Севка очень быстро и хорошо усвоил.

Знаете, что может быть хуже извращенных сексуальных фантазий? Отрицание этих самых фантазий и желание от них избавиться. Ради этого люди готовы изуродовать, втоптать в грязь, унизить и уничтожить то, что вызвало в них приступы этой постыдной страсти. Этим они хотят доказать свое превосходство и моральную стойкость.

Еще когда он жил с родителями, то уже тогда замечал к себе повышенное, но какое-то болезненное внимание со стороны окружающих, не придавая этому значения. Мелкие нападки от сверстников не оставили глубоких психологических травм. В детстве различия между малышами не так заметны. И улыбчивый мальчик спокойно оградился ото всех в своем придуманном мире; играл с куклами – они стали его лучшими друзьями, а в машинках и игрушечном оружии он не видел ни пользы, ни красоты, ни души.

Все шло хорошо, пока в один миг он не остался один – банальная авария, в которую попали родители по пути с работы, изменила его жизнь навсегда. Отца не стало сразу, а мама ушла только через месяц, но все это время она оставалась в коме и ни на миг так и не пришла в себя.

Десятилетний Севка увидел ее однажды, в самом конце, когда стало ясно, что чуда уже не произойдет, врачи пустили мальчика к ней.

Тогда и случился самый постыдный поступок в его жизни, и он никогда в этом не признается. Все дело в том, что он так и не смог, там в палате, узнать свою маму. Севка не заплакал от счастья, ему стало страшно, очень страшно. Лицо женщины изуродовано, и даже спустя месяц после рокового удара она выглядела так, словно авария случилась всего час назад.

Он надеялся, что это обман, всего лишь дурацкий розыгрыш, а настоящую маму спрятали, показав вместо нее эту страшную спящую тетю.

Но потом, спустя время, ругал себя последними словами, за то что безвозвратно упустил шанс в последний раз взять за руку свою маму, эта боль и вина навсегда застряли в его маленьком сердце.

Потом появилась тетя Елизавета – сестра мамы. Она всерьез обеспокоилась судьбой сироты и грозилась немедленно начать собирать документы на усыновление. Но как только оказалась в детской комнате мальчика, глаза ее округлились, а из приоткрытого рта так и не вырвалось ни единого слова.

Розовая, почти пустая комната, маленькая нарядная кровать с бантами, небольшой детский будуар, комнатные цветы, рисунки, приколотые на стены и куклы… Много кукол.

Жгучее желание обрести сына разбилось, словно неумелая птица о бетонную плиту.

Нет, тетя Елизавета не ушла, но и с документами больше не торопилась, зато нашла психологов и прочих целителей, чтобы они, не травмируя ребенка, могли вернуть ему привычную гендерную идентичность. Все Севкины отличия от ровесников уже стали слишком явными, очевидными, и она видела в этом большую проблему.

Опасаясь лишних разговоров и пересудов, тетя Елизавета перевела его из обычной школы на домашнее обучение, хотя сам Севка был против этого. «Так мальчику будет проще, – говорила она. – И никто его не обидит».

Трудно сказать, что было не так, но после трех лет попыток, результата не только не наблюдалось, все становилось даже хуже. Севка будто назло, упрямо отстаивал свои взгляды, и не понимал, почему ему нельзя долго находиться перед зеркалом. Педагоги и психологи менялись, как полосы дорожной разметки на шоссе, и мальчик быстро утратил к ним интерес.

И тогда тетя Елизавета сдалась. Отказаться от ребенка у нее не хватило мужества, и она уехала в Канаду… По работе… На ближайшие десять лет, а может, и на все двадцать. И слезы, которые она утирала, отдавая Севку в интернат, выглядели очень натуральными. Но он тогда не увидел в этом трагедии, он тоже устал и от тети, и от непонимания того, чего от него хотят, а зря…

Интернат не был рядовым детским домом, это оказалось весьма солидное и закрытое учреждение, но, как и раньше – в детстве, друзья здесь у мальчика не появились. Были насмешки, но учителя бдительно и почти всегда вовремя пресекали драки.

Именно там тогда и случился его первый опыт, который со временем повторялся с завидной регулярностью и все больше и больше заставлял терять веру в людей.

Глупая и наивная история.

Это был мальчик на год старше, он быстро втерся в доверие, и Севке показалось, что он впервые в жизни обрел друга. Но детские игры переросли во взрослые, и в этот же вечер «друг» поведал о своей мужской победе всем обитателям интерната. Само собой, эта пикантная весть очень скоро дошла и до руководства школы.

После этого состоялась беседа с директором:

– Он бил тебя?

– Нет, – честно ответил Севка, хотя в глаза смотреть директору почему-то было стыдно. Да и настроение паршивое. Он тогда искренне не понимал, какое отношение имеют все эти люди к тому, что произошло между двумя мальчишками.

– Он как-то угрожал тебе?

– Нет, – все так же скучающе отвечал Севка.

– Не бойся, скажи, как есть…

– А так и есть, – он пожал плечами, – я сам этого захотел.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что тебе понравилось это делать? – изумленно спросил директор.

– Не очень, – честно и равнодушно ответил Севка, глядя в окно, – но и ужасного в этом тоже ничего нет…

Что он тогда сделал неправильно – для него так и осталось загадкой. Но после этого опять начались бесконечные сеансы с психологами с одной стороны и отвращение среди сверстников – с другой. Но хуже всего было то, что главным инициатором насмешек стал тот, кто оказался с ним тем вечером в темном туалете.

Первая влюбленность оказалась горьким ядом или, правильнее сказать, прививкой. Не будь ее, все последующие истории, в которые довелось попасть Севке, могли бы его просто убить.

Этот почти чудесный интернат закончился через год. Оказывается, тетя Елизавета оплатила только один год обучения, остальное, видимо, посчитала лишним, или не имелось столько денег. Но как бы то ни было, пробыв еще неделю в неопределенности и не найдя родственников, директор школы обратился в органы опеки, и вот тогда Севка поехал жить в совершенно обычный среднестатистический ад. Это был детский дом самый что ни на есть, богом забытый. Жалкий вид облупившегося фасада умирающего здания не вселял никаких радужных мыслей.

Севка, как только увидел его, понял, что провести здесь четыре года до своего совершеннолетия он точно не сможет. И не ошибся.

В первый же вечер его избили в туалете, так сказать, для знакомства и быстрого погружения в устройство местного неулыбчивого мира сверстников.

Если у вас сложилось впечатление, что Севка до сих пор ходил с куклой под мышкой, то это не совсем так. Он хоть и остался весьма хрупким мальчиком, но постоять за себя научился. Сокрушающим ударом, конечно, не обладал, да и обычным тоже, зато освоил несколько коварных, но весьма действенных приемов. Тем не менее в тот вечер это не спасло его от поражения, однако научило нападавших тому, что справиться с белобрысым в одиночку занятие рискованное и даже опасное. Да, тогда его побили, но удовлетворения от легкой победы агрессоры не получили. Потому, осознав предыдущие ошибки, на следующий вечер Севке досталось уже по всем законам скверного заведения.

По тем же самым сиротским законам для «прописки» одного раза было вполне достаточно, главное, чтобы новичок не захныкал и не окрысился на обидчиков. Но из правил бывают исключения, и местные еще до первой драки поняли – «Севка – не наш!». Он и был тем самым исключением. Потому последовал и второй раз, и третий, и четвертый, и десятый.

С каждым разом хитрые приемы оказывались все менее и менее полезными – нападавшие быстро учились. А все, что усвоил тогда Севка, – всегда закрывай голову и живот. И еще он научился терпеть боль, позже ему это тоже пригодится.

Было ли там сексуальное насилие? Разумеется, но вопреки устоявшемуся мнению, это не самое страшное. Это не являлось даже чем-то особенным. И до появления Севки, это считалось обычной практикой – нормой, отработанным конвейером. Так что, Севка оказался не первым и не последним. А сам факт насилия стал лишь логичной точкой в череде беспрерывной боли и оправданного страха за свою жизнь, цена которой оказалось не такой уж и высокой.

Впервые это случилось с ним через месяц. Сначала Севку регулярно и методично подготавливали – ломали его волю, желание сопротивляться и еще случайно в драке сломали два пальца, перестарались. Поспешно рисковать никто не хотел, ведь в случае огласки или суицида у нападавших могли возникнуть неприятности.

Они называли это «предварительные ласки». И эти самые «ласки» были куда хуже и мучительнее самого насилия.

Почему-то в обществе принято охать и ахать, когда вскрываются пикантные случаи сексуального надругательства, но то же общество совершенно не любит смаковать регулярные издевательства и избиения «трое на одного». Такое ему неинтересно, это насилие считается вульгарным и не заслуживает внимания публики. Но если бы Севку спросили, что было самым страшным в том доме, он бы ответил – все! И это правда, он не смог бы выделить что-то самое плохое и ужасное, абсолютно все, что происходило тогда с ним, находилось за пределами разумного, и он не смог бы вдумчиво и без содрогания разложить все эти гнусности по полочкам в порядке убывания или возрастания.

Почему он не сбежал раньше? Правильный вопрос, особенно если знать, что случится после, но Севка не знал, тогда у него еще оставалась надежда, что это ужасная, нелепая ошибка и все закончится само собой. Да и сам побег из этого заведения – дело не такое уж и простое, особенно если некуда бежать.

Надежда пропала однажды вечером, как всегда, в темном и грязном туалете. Тогда туда вошел дежурный воспитатель, недовольно и молча обвел взглядом всех присутствующих. Воспитанники угрюмо молчали, еще ничего не успело случиться, это было лишь самое начало очередного надругательства. И все беды для Севки могли закончиться прямо сейчас. Он с мольбой смотрел на вошедшего педагога. Но тот в полной тишине буднично и неуместно спросил Севку: «Хочешь чаю?»

Севка все понял. Он не хотел чаю и не хотел того, что скрывалось за этим предложением, но арифметика проста – лучше уж один, чем эти четверо. Он кивнул и вышел из туалета следом за учителем.

Через пару часов усталый педагог отправил Севку обратно в свою спальню.

– Мне нельзя туда! – чуть не заревел Севка, – По крайней мере, сегодня…

– Не болтай ерунды, малыш. Порядок есть порядок, воспитанники должны спать в своих комнатах, – беспечно отозвался наставник, застегивая манжет на несвежей рубашке.

Вот так и умирает надежда.

Вообще, почти на всех окнах этого дома скорби предусмотрительно стояли решетки на окнах, из тонких металлических прутиков, даже не решетки, а так… заборная сетка. Но голыми руками такую все равно не порвать. Их не было только в учительском крыле, где как раз они сейчас и находились.

Больше раздумывать Севка не стал и рванулся в приоткрытое окно.

Разумнее, конечно, устраивать побег днем, когда не нужно прыгать из окон, просто не вернуться с прогулки – и все. Это же все-таки не тюрьма – хватятся только вечером, перед сном. Но ждать до утра было и опасно, и страшно, да и незачем…