Читать книгу Время ведьмы - Максим Макаренков - Страница 8

– Это, значит, площадь Европы? – скептически огляделся вокруг Олаф.

Вяземский стоял чуть позади, задумчиво глядя на мост, по которому несколько дней назад бежал его предшественник.

За спиной гудел суматошный Киевский вокзал, вокруг которого мельтешили людские толпы, груженые пластиковыми сумками «мечта мародера», потрепанными рюкзаками, деловито прогладывали путь бизнесмены, приехавшие Аэроэкспрессом, торопились попасть в аэропорт туристы.

Олаф покосился на шефа и, видя, что тот не отвечает, продолжил:

– Назвать именем Европы одно из самых азиатских мест Москвы, в этом есть какой-то исконно русский черный юмор. Я вот, давно уже общаюсь с вами, Ян Александрович, но не устаю поражаться вашим соплеменникам.

– Я и сам не устаю им поражаться, Олаф, поверьте, – рассеянно ответил Вяземский и, оглянувшись через плечо, посмотрел в сторону гостиницы «Киевская».

– Олаф, что вы видите? – спросил он норвежца, поворачиваясь в сторону вокзала.

– Толпу. – кратко ответил тот и продолжил, не дожидаясь следующих вопросов, – Толпу, Ян Александрович. А это значит, что шел Мартынюк, скорее всего, не со стороны вокзала. А, скорее всего, вдоль набережной. Вот оттуда, – махнул он рукой направо.

– Олаф, а если людям отвели глаза? – Вяземский пребывал в той же меланхолической задумчивости.

Он медленно пошел через площадь к мосту. У самых ступеней остановился, задрал голову, глядя на вход в стеклянную трубу. По мосту спешили люди, процокала мимо стайка офисных девиц в туфлях на шпильке, сердито сопя, толкнул Яна толстяк с расползающимся коричневым портфелем в руках. Вяземский, кажется, и не заметил.

Его глаза пытались рассмотреть ту ночь, когда по мосту бежал человек, наверняка узнавший что-то важное. Настолько важное, что кто-то решил убрать резидента Ордена, нарушить Протокол Нейтралитета. Это, знаете ли, едва ли не объявление войны.

Олаф встал рядом, негромко спросил:

– А может, случайная жертва? Классическое «не в то время, не в том месте»?

– Сами-то верите, а? – с укоризной спросил Вяземский.

– Не-а. Ни на секунду, – характерное русское «не-а» норвежец выговаривал с наслаждением, словно ребенок, недавно выучивший новое слово.

– Вот и я – не-а. Давайте поднимемся, – не дожидаясь ответа норвежца, Вяземский энергично зашагал вверх по ступеням. На той ступени, где Мартынюк оступился и разбил колено, он задержался, не обращая внимания на спешащих людей, закрыл глаза и коснулся кончиками пальцев края ступени.

Выпрямившись, заспешил дальше.

С любопытством поглядывая по сторонам, он шел вдоль моста, надолго замирал, у прозрачной стены, глядя на открывающуюся с высоты панораму Москвы.

В очередной раз застыв, Вяземский закрыл глаза и поморщился. Заметив это, Олаф с озабоченностью спросил:

– Что-то почувствовали, Ян Александрович?

– Нет, друг мой, ничего конкретного. Просто здесь очень хорошо ощущается, насколько безумен город.

Олаф пожал плечами:

– Мегаполис.

– Дело не только в этом. Посмотрите по сторонам – город кто-то пришпоривает. Его суета уже перешла в истерические судороги. Если так пойдет дальше, он не выдержит. Город похоронит сам себя. Взорвется, или застынет в коллапсе.

– Будем надеяться, что этого все же не произойдет, – пробормотал норвежец, глядя на медленно ползущие в зарождающейся пробке автомобили на набережной. – Вы что-то почувствовали там, на ступенях?

– Да. Нашел место, где он разбил ногу.

– А сейчас что-нибудь ощущаете?

Вяземский недолго помолчал:

– Да. Мартынюка гнал кто-то очень сильный. И этот кто-то использовал холод и ветер. Вспомните, как его убили – перерезав осколком стекла артерию. Вы сами показывали мне снимки. Такой осколок никто не стал бы держать в руке – крайне неудобно. Нет – его подняли в воздух и швырнули в горло жертве вместе с порывом ветра.

– Я запрашивал наши посты контроля – никто не зарегистрировал серьезных возмущений в Приграничье.

– Факт этот сам по себе ничего не значит, сами знаете. Есть немало существ, которые могут использовать ветер и не прибегая к силам Той Стороны.

– Меня больше беспокоит другое, – сказал Олаф, – с кем встречался Мартынюк и почему после встречи был вынужден уходить настолько отчаянным способом?

– Вот это нам и предстоит выяснить. А теперь, давайте найдем какой-нибудь ресторанчик потише и еще раз все обсудим, – предложил Вяземский.

Ресторанчик они решили поискать подальше от набережной, здраво рассудив, что соседство с автомобильной пробкой – не лучший вариант для спокойной беседы.

В одном из переулков обнаружилось то, что надо – неприметная харчевня из разряда «для своих», практически пустая, с уютным маленьким залом и не удивление расторопной официанткой, моментально объяснившей что брать стоит, а что – не очень, принявшей заказ, и умчавшейся на кухню.

– Мило. Простенько и мило, – высказался Олаф, и пробурчал что-то благодарственное, принимая из рук официантки высокий бокал яблочного сока.

Вяземский откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди:

– Возвращаемся к самому началу.

– Логично, – норвежец смаковал холодный сок и казался воплощением спокойствия. – Лично я узнал обо всем одновременно с вами. Кёлер вызвал нас буквально в один и тот же момент. Так что, вы излагайте, а я послушаю.

– Единственное, что смог сказать Кёлер, так это то, что Мартынюк не передавал ему никакой экстраординарной информации, и не вел никаких расследований, которые могли бы вызвать подобную реакцию. Обычная рутинная работа, контроль Приграничья, редкие визиты к подписавшим Протокол, вот и все. Обстановка по обе стороны Границы в этом районе, по словам Кёлера тоже была чуть ли не сонная.

– Что возвращает нас к гипотезе – «не то время, не то место», – отсалютовал бокалом Олаф.

Их разговор ненадолго прервала официантка, сноровисто расставившая тарелки с наваристыми щами и корзиночку со свежим хлебом.

Не прерывая негромкой беседы, Олаф и Вяземский принялись за еду.

– Насколько я знаю, после подписания Протокола Нейтралитета, резидентов ордена убивали нечасто и, как правило, это было связано с попытками пробоя Границы. Но, в данном случае, нет никаких видимых следов подготовки, – сказал Вяземский.

– Именно. Но, все же, убили его с применением Сил, следовательно, кто-то из наших клиентов имеет к его гибели непосредственное отношение. Но не обязательно, что дело в подготовке пробоя.

– Да уж. В последние лет двадцать здесь творится такое, что никакого пробоя не нужно, – в сердцах бросил Ян. – Потеряли едва ли не всю структуру, которую налаживали десятилетиями, почти все, кого можно было считать союзниками, либо переселились, либо отправились на тот свет.

– Либо усиленно делают вид, что не имеют к нам никакого отношения, – закончил Олаф мысль Вяземского и, отправив в рот очередную ложку супа, продолжил, – но, при этом, обстановка в Приграничье остается достаточно спокойной. Складывается впечатление, что все настолько капитально уткнулись носами в землю и гребут деньги, что по сторонам, я уж не говорю, вверх, никто и не смотрит. Даже всплеск интереса к мистике, характерный для кризисных периодов и тот был достаточно слабым.

Вяземский аккуратно отодвинул тарелку, снова откинулся на спинку стула:

– Насколько я понимаю, «Спецотдел» также не сообщил ничего особо интересного.

– Нет, абсолютно ничего, – пожал плечами Олаф, – но не стоит забывать, что это, прежде всего, госструктура России, причем непосредственный наследник отдела КГБ, занимавшегося всяческой чертовщиной, а потому возможности у них сейчас достаточно ограниченные.

– И все же подобные отделы в разведках всех стран всегда предпочитали сотрудничать с Орденом. Если местные молчат, значит, Мартынюк и их ни во что не посвящал и, скорее всего, занимался рутиной.

– Мой контакт уверяет, что Мартынюк с ними давно уже не встречался, ограничиваясь стандартным оповещением «жив-здоров».

– М-да… не очень веселая картина получается, вам не кажется, Олаф? На фоне абсолютного спокойствия, погибает резидент Ордена. В европейской штаб-квартире мне сообщают, что никаких тревожных сигналов от него, никаких необычных запросов, они не получали. Обстановка на границе Миров по сообщениям постов слежения, в ночь убийства также совершенно спокойна.

Местная служба, контактирующая с нами, также не может сообщить ничего полезного, они считают, что обстановка вокруг стабильна. Подписавшие Протокол Нейтралитета, живущие в этом районе, делают честные глаза и клянутся, что ничего не происходит. Вам это ничего не напоминает, а, друг мой?

– Напоминает. Тихий омут, – очень серьезно сказал Олаф, и добавил, подумав, – И я очень хочу верить, что дело в банальной уголовщине.

* * *

Всю следующую неделю после посещения выставки Таня ждала звонка. Пыталась себе не признаваться, списывала все на усталость, перегрузки и весенний авитаминоз, но к среде притворяться надоело, и она честно сказала зеркалу:

– А ведь мог бы и позвонить, черт побери!

Высунувшийся в коридор на голос Мурч согласился коротким басовитым мявом.

– Итого, нас уже двое, – подытожила хозяйка. Легче не стало.

Между тем, рабочие дела шли на редкость хорошо, хотя и суматошно. Таня была даже рада – не оставалось времени на ненужные мысли, удавалось загонять их на задворки сознания.

Только поздно ночью, без сил падая в кровать, она снова вспоминала тот вечер в особняке, и стискивала в кулаке серебряный листок.

Наутро все вставало на свои места.

В пятницу вышел номер журнала с интервью Вяземского, и Татьяна ждала хотя бы звонка начальника его пресс-службы, но телефон молчал. Она пожала плечами и уехала за город.

Выходные, проведенные у мамы, уже три года переселившейся на дачу, окончательно привели ее в обычное собрано-спокойное расположение духа, и ранним утром в понедельник ей удалось выбросить Вяземского, с его таинственными разговорами и подарками из головы.

Кулон, однако, не снимала – уж больно уютной оказалась вещица. Таня не выставляла ее напоказ – просто не снимала даже в душе, и за неделю серебряная цепочка и листок на ней стали частью ее тела.

* * *

Медленно плывя в утреннем сыром тумане, Татьяна вела свой Фольксваген к Москве. Ярославское шоссе, по которому она возвращалась в город, еще не встало, как обычно по понедельникам, и ей удалось довольно быстро доехать до Кольцевой. По дороге она прокручивала дела, которые необходимо сделать, и не сразу обратила внимание на коммуникатор, задушено надрывавшийся в сумочке. Одной рукой она зашарила в сумке, проклиная собственную рассеянность – сколько раз давала зарок, садясь за руль доставать мобильник и класть на «торпеду»!

Номер незнакомый. Интересно, кто это в такую рань.

– Алло?

– Татьяна Владимировна? – деловитый, вежливо-корпоративный голос.

– Да, это я. Слушаю.

– Меня зовут Игорь Соловьев. Я директор по развитию издательского дома «Гейм-сайн». Татьяна Владимировна, мы можем с вами встретиться?

– А по какому поводу, если не секрет?

– Никаких секретов, конечно же, – с отрепетированной задушевностью заверил неведомый Соловьев, – наш издательский дом является одним из наиболее динамично развивающихся на отечественном рынке, мы постоянно расширяемся и заинтересованы с сотрудничеством с настоящими профессионалами. Я хотел бы обсудить с вами возможные условия сотрудничества.

Татьяна задумалась. У «Гейм-сайна» была не самая хорошая репутация в журналистской среде – поговаривали о том, что там диктует свою волю рекламный отдел, буквально заставляя писать о клиентах хвалебные статьи, поговаривали о хамском отношении к сотрудникам и поощрении стукачей. Авторам, однако, они платили хорошо и выплаты не задерживали.

Решила, что хуже не будет:

– Давайте поговорим. Когда и где?

– Татьяна Владимировна, если вам удобно, то мы могли бы встретиться сегодня в десять. Скажем, в кафе «Эстерхази» на Китай-городе. Вы знаете, где это?

Татьяна знала. Безумно дорогое для нее кафе. Однако это деловая встреча и совершенно не обязательно там что-то заказывать, кроме минеральной воды или чашки кофе. А такие расходы ее бюджет выдержит.

Она посмотрела на часы. Доехать, поставить машину, сбегать в душ…

– Если сегодня, то могу около десяти тридцати? Я сейчас на Кольцевой, не хотелось бы вас подводить, сами знаете, что такое московский утренний трафик.

– Да, конечно. В десять тридцать, – неожиданно легко согласился собеседник и закончил разговор.

Татьяна задумалась. Непонятно было, чем вызван такой интерес к ее скромной персоне. Бездарем она себя не считала, но и журналистом первого эшелона не была, зачастую сознательно избегая тем, касаться которых ей не хотелось. Благодаря излишней, как многие считали, брезгливости, знали ее лишь немногие постоянные читатели колонки.

А тут целый директор по развитию сам звонит скромному журналисту-фрилансеру. Да еще с легкостью соглашается на встречу в тот же день и в назначенное журналистом время. Как говорила незабвенная Алиса – все страньше и страньше.

Впрочем, скоро она встретиться с этим директором и все станет ясно.

Размышляя таким образом, Татьяна свернула на шоссе Энтузиастов.

* * *

Московское непредсказуемое движение еще раз оправдало свою репутацию – она поставила машину в гараж куда раньше, чем рассчитывала. Направляясь к подъезду, позвонила маме:

– Привет. Я уже около дома. Да, представляешь, даже нигде не стояла. Нет, сейчас поеду на встречу. Нет, мама. На деловую встречу. Вернусь – расскажу. Если будет, что рассказывать. Целую. Пока-пока.

Почесать Мурча за ухом. Скинуть туфли. Насыпать коту корма, поменять воду. Открыть окно в кухне и балкон в комнате. Раздеться.

Теперь в душ. Высушить феном волосы, уложить. Наложить макияж. Слава богу, на это у нее уходило немного времени – косметику Татьяна недолюбливала и старалась пользоваться ею как можно меньше. Процесс «намакияжевания» она называла «нарисовать основные черты лица».

На минуту застыла перед гардеробом. Хмыкнув, достала чистую глаженую футболку с умильно улыбающимся чертом и надписью «God is busy. Can I help you?». Натянула любимые, до неприличия вылинявшие «Левайсы», и посмотрела на часы.

До встречи час. Пора. Накинув легкую куртку, глянула в зеркало. Конечно, узнай Аня, что она в таком виде отправилась на встречу с потенциальным работодателем, у нее приключился бы инфаркт.

С другой стороны – вот и посмотрим, действительно ли она так нужна издательству, как уверял вкрадчивый директор, поглядим, насколько шокирует его внешний вид собеседницы.

Несмотря на то, что основные волны спешащих на работу горожан уже должны были схлынуть, на Первомайской вдоль платформы стояла молчаливая людская стена. Таня пристроилась возле колонны, и вставила в уши «капельки» наушников, отгораживаясь от внешнего мира.

Подошел поезд. Хлынула внутрь напряженное московское месиво, растекаясь по вагону, поспешно плюхаясь на немногие свободные места.

Таня зашла одной из последних, встала, прислонившись к дверям напротив тех, которые открывались на остановках. На ее ветке не было платформ справа, так что, это место было одним из самых спокойных в вагоне. Полуприкрыв глаза, она прибавила громкость, и перестала воспринимать вагон метро.

Рвал сердце Александр Васильев, отстраненно, за гранью отчаянья, бросая в пространство слова Маяковского:

– Следующая остановка «Площадь Революции».

Выйти, взбежать по ступенькам перехода на «Театральную». Удачно – как раз подошел поезд в сторону «Тверской». Снова переход, теперь с «Тверской» на «Пушкинскую», остается последний отрезок пути – до остановки «Китай-город». Таня впомнила что раньше станция называлась «Площадь Ногина». Еще одно мимолетное воспоминание далекого детства, без спросу всплывшее в памяти.

Татьяна несколько раз бывала в «Эстерхази» и от кафе у нее осталось ощущение приглушенного золотистого цвета, дорогого дерева, бесшумных предупредительных официантов и очень высоких цен. Впрочем, сейчас это значения не имело – приглашали на деловую встречу ее, вот, пусть приглашающая сторона и раскошеливается.

Воспоминание не обмануло – в кафе стояла аккуратная стерильная тишина, возле стеклянной витрины с пирожными и десертами негромко переговаривалась пожилая пара. Таня оглядела зал. Большая часть столиков свободна, завтракает лишь несколько мужчин и женщин офисного вида.

Из-за столика у окна поднялся человек в синем костюме, поднял руку, привлекая к себе внимание.

Татьяна подошла, и, не успела она открыть рот, как мужчина сказал:

– Здравствуйте, Татьяна Владимировна. Я Игорь Соловьев. Рад встрече. Присаживайтесь, пожалуйста. Будете что-нибудь заказывать?

Поздоровавшись, Татьяна села за столик. Тут же возник официант с меню. Не открывая его, Татьяна сделала заказ – салат «Цезарь», чашку кофе капучино, стакан апельсинового сока.

И посмотрела на Соловьева, стараясь составить впечатление о человеке. Перед ней сидел характерный представитель вида «топ-менеджер компании средней руки». Неестественно гладенький, чистенький, и абсолютно безликий. Татьяне он напомнил розового пластикового пупса или восковое яблоко – такое же блестящее и неживое.

Единственным и индивидуальным штрихом, пожалуй, был дорого потрепанный мягкий портфель, который Соловьев поставил себе на колени, доставая визитницу.

Протягивая Татьяне визитку, он сказал:

– Искренне надеюсь, что наша встреча пройдет удачно и мы будем долго и плодотворно сотрудничать.

Татьяна взяла кремово-белый прямоугольник, обратив внимание на безупречный маникюр Соловьева. Последний штришок к портрету добавился, она сформировала свое мнение об этом человеке.

– Я тоже на это надеюсь, но, для начала, должна понимать, о каком именно сотрудничестве идет речь. Насколько я знаю, у вас нет изданий, которым я была бы нужна настолько, чтобы со мной встретился руководитель вашего уровня. Итак?

– Вы скромничаете, скромничаете, Татьяна! – расплылся в улыбке «человек с маникюром», как обозначила его для себя Татьяна. – Однако, вот ваш заказ. Салат у них всегда очень свежий, так что, давайте поступим так – вы ешьте, а я пока расскажу о нашем издательском доме и его планах. Хорошо?

Разумеется, хорошо. Тем более, что салат действительно оказался исключительно хорош, а свежевыжатый апельсиновый сок приятно щекотал язык.

Соловьев засыпал ее округлым и политкорректными фразами о миссии издательского дома, корпоративных ценностях, необходимости современного менеджмента, требованиях времени и лидирующем положении на рынке.

Татьяна слушала и отчетливо понимала – слова наманикюренного ничего не значат. Они лишь дымовая завеса, отвлекающий маневр.

Она постаралась сосредоточиться, перестать воспринимать отдельные слова, не зацикливаться на звуках, издаваемых человеком напротив. Ей это удалось, и вскоре она стала ощущать его как цельный образ. Этому приему ее научила еще в студенческие годы мама. Она советовала – если что-то в словах собеседника начинает смущать, перестань слушать звуки, постарайся следить за его губами, движением рук, выражением глаз, мимикой. Причем делать это нужно, держа собеседника как бы немножко не в фокусе. Тогда удастся поймать образ человека и его эмоции целиком, понять суть помыслов.

Именно это сейчас и проделывала Татьяна, задумчиво накалывая на вилку листики салата и кусочки куриного филе.

Почти сразу она убедилась в том, что директор по развитию отчего-то нервничает. А еще – что никакое сотрудничество он ей предлагать не собирается, оттого и плетет словесные кружева, пытаясь вырулить на настоящую тему беседы. И все больше нервничает, поскольку Татьяна ведет себя не так, как он рассчитывал. Поняв это, она с искренним удовольствием принялась и дальше «раскачивать» собеседника. То есть – не реагировать никак, не задавать уточняющих вопросов, не выказывать заинтересованности.

Наконец, ключевое слово прозвучало – Вяземский.

– Разумеется, свою роль в нашей заинтересованности сыграло ваше блестящее интервью с господином Вяземским, – умело подпустив восхищения в голос, сказал Соловьев. – Так что, мы, безусловно, заинтересованы в сотрудничестве с журналистом такого класса.

– Я польщена, – коротко ответила Таня, и замолчала, неторопливо потягивая апельсиновый сок.

Как она и рассчитывала, дальнейшие вопросы крутились вокруг Вяземского. Таня отвечала умышленно односложно, гадая, что именно нужно от нее этому пластмассовому человечку.

Достав из кармана пиджака какой-то предмет, Соловьев принялся ловко крутить его в руке. Тонкий овал размером с большую старинную монету приковал внимание девушки. Таня поняла, что не может оторвать от него глаз. Соловьев необыкновенно ловко вращал его между пальцев, затем резко закрутил, заставив вращаться на столе подобно волчку.

Тане показалось, что от диска-монеты исходит неясный гул.

Мир сузился до размеров стола, затем, до размеров вращающегося черного диска. Откуда-то из неведомой дали доносился необыкновенно приятный голос ее хорошего друга Игоря Соловьева. Он спрашивал, рассказывал ли ей Вяземский что-нибудь о дымном или туманном зеркале. Упоминал ли «лицо обсидиана».

Внезапно она почувствовала ледяной укол чуть ниже ключичной впадины. Кольцо отрезвляющей стужи сжало шею. Казалось цепочка и кулон, подаренные Вяземским, вобрали в себя весь холод суровых северных зим, всю свежесть морозного утра в лесу. У Тани было ощущение, что только что ей кто-то жестко, но дружески растер лицо снегом.

Хотелось надеяться, что выражение лица ее не выдало, и удастся заставить говорить Соловьева дальше.

Она ответила сонным голосом:

– Нет, вы знаете, Ян Александрович ничего не говорил.

– Упоминал ли Вяземский о черных камнях?

Она пожала плечами:

– Нет. Первый раз слышу.

Все это становилось забавным.

– Хорошо-хорошо, Татьяна, – в голосе Соловьева явственно слышалась брезгливость. – О последней части нашего разговора вам помнить не стоит. Все упоминания о черных камнях, туманном зеркале и лице обсидиана вы забудете.

И тут ее чертенята, ее личные гремлины, мелкие засранцы, благодаря которым она и заслужила славу непредсказуемой стервы, несдержанной на язык белой вороны и кучу других характеристик, очнулись ото сна.

Мило улыбнувшись, она спросила:

– А почему, Игорь? Это же так интересно. Это имеет отношение к нашему будущему взаимовыгодному сотрудничеству?

Ах, она все же обожала своих чертенят.

Соловьев смешался и заблеял. Лихорадочно спрятав черный диск, он понес ахинею о современных методах проведения собеседований, о «конфликтном собеседовании» и проверке на «степень концентрации». Таня вежливо кивала, а затем с улыбкой спросила:

– И, как, я прошла собеседование?

– Да-да! Конечно! Конечно же!

Улыбка Тани стала еще более радостной и дружелюбной:

– Тогда расскажите мне все же, что за сотрудничество вы предлагаете? Штатное или внештатное? В каком именно издании? Какая должность? Какой оклад?

Соловьев погибал. Горел как швед под Полтавой.

– Да-да… понимаете, я проводил именно предварительную встречу, в ходе которой мы должны были понять, что вы разделяете наши корпоративные ценности…

– И как – разделяю? – теперь она была смертельно серьезна.

– Безусловно. Конечно же! Позвоните мне послезавтра, пожалуйста, я объясню, как к нам проехать. В отделе кадров вам объяснят. Да-да. Все объяснят! А сейчас, простите, мне надо бежать. Очень важная встреча! Был рад познакомиться!

Последние слова он выпалил, уже вставая из-за стола и стремительно удаляясь к выходу.

Татьяна вздохнула.

Вот, так всегда. На самом интересном месте.

Да еще и за завтрак платить.

* * *

Напротив кафе пристроился неприметный темный седан, пассажиров которого Татьяна бы точно узнала. Увидев, как вылетает из дверей Соловьев, на ходу вытаскивая айфон, и ошалело оглядываясь по сторонам, норвежец достал свою потёртую Нокию, нажал на кнопку вызова:

– Ян Александрович, встреча состоялась. Да. Объект отреагировал штатно. Так точно. Ведем дальше, фиксируем контакты.

После встречи с Татьяной человек с маникюром развил бурную деятельность. Он встретился с представителями нескольких рекламных агентств, затем поехал в офис своего издательства и около трех часов совещался с издателями журналов дивизиона «Хобби», о чем Олафу, представившемуся сотрудником известного телеканала, любезно сообщила секретарша Соловьева.

И все это время с лица директора по развитию не сходило встревоженно-рассеянное выражение.

Он очень старался этого не показывать, но Олаф и Владимир были опытными физиономистами, и безошибочно определили, что объект нервничает, и с каждой минутой все сильнее.

Каждый час они связывались с Вяземским и коротко докладывали о поведении Соловьева. Регистрировался каждый шаг, но никаких встреч, выходящих за рамки повседневной рутины, не происходило. Видимо, он отчитался тем, кто посылал его на встречу с Татьяной по мобильному, и прямого контакта не планировалось.

Конечно, Вяземскому очень хотелось подольше поводить гладенького директора, но время поджимало. Он буквально кожей чувствовал, как все туже натягивается тетива событий, вовлекая всё новых людей. Что-то назревало, готовилось, собиралось вот-вот прорваться. Но что? Он не знал. Каждый новый день неизвестности грозил опасностью. В том числе, – признался он самому себе, ему не давало покоя то, что он вовлек в очень опасные события Татьяну причем, разыграл ее «в темную», использовал, как живца. Независимая, колючая и удивительно обаятельная девушка вывела его из обычного состояния холодной сосредоточенности, ухитрилась, сама того не зная, нащупать крохотную трещину в той ледяной броне, которую он нарастил после смерти Анны.

Он отблагодарил ее, назначив наживкой. Нечего сказать, достойный поступок.

Дело близилось к вечеру, а новостей о Соловьеве не поступало.

Когда скандинав позвонил в следующий раз, Вяземский, выслушав все то же «ничего нового», спросил:

– Олаф, а вы сами бы стали связываться с Соловьевым на месте его шефов?

– Лично я – нет, Ян Александрович.

– Вот и я не стал бы. Теперь давать думать. Можно его просто оставить в покое, а можно попробовать нагло поколоть и посмотреть, кто и как отреагирует.

В динамике воцарилось сдержанное молчание. Вяземский первым нарушил его, сказав с досадой:

– Да знаю я, Олаф, знаю, что вы предпочитаете не ускорять развитие ситуации. Но сейчас, я чувствую, на счету каждый день. Так что, нанесите, пожалуйста, визит господину директору.

Как и положено преуспевающему менеджеру, Игорь Соловьев жил на Кутузовском проспекте. Квартира досталась ему благодаря стараниям папы, который и после выхода на пенсию сохранил самые теплые отношения с сотрудниками мэрии, ведавшими распределением жилого фонда.

Обычно Игорь вежливо кивал охраннику, пропускавшему его машину на территорию дома, отделенную от менее престижных строений оградой из прямоугольных стальных прутьев, перекидывался, пока ждал лифт, парой слов с консьержем – отставным полковником МВД Владленом Константиновичем, после чего поднимался к себе в квартиру, где ужинал обезжиренным творогом и стаканом однопроцентного питьевого йогурта.

Сегодня он даже не повернул голову в сторону охранника и промчался мимо консьержа, не отреагировав на бодрое – Добрый вечер, Игорь Эдуардович, как день прошел?

Отвратительно день прошел. И непонятно, какие это будет иметь последствия, – думал Соловьев, поднимаясь в лифте на десятый этаж.

Когда его попросили переговорить с какой-то третьеразрядной пишущей дамочкой, и немного подтолкнуть ее, с помощью одного из черных камней, он согласился, не раздумывая, дело было привычным. Кто же мог знать, что девица окажется под защитой! Его никто даже не предупредил! И теперь то, что начиналось, несколько лет назад, как модная оккультная забава, могло закончиться для него большими неприятностями. Он уже давно понял, что люди, с которыми его познакомили, вовсе не безобидные шарлатаны, а обладают реальным влиянием на события, имеют власть. Но как далеко простирается эта власть начал догадываться лишь недавно, и от этих догадок у него захватывало дух. С ним согласились поделиться. Не даром, конечно, но цена была удивительно невысока. Во всяком случае, так казалось в то время. Но сегодня, доложив о разговоре, и выслушав холодное, – Ладно. Мы примем меры, – он занервничал.

Следуя указаниям, пришлось оставить в офисе черный плоский камень, с которым он обычно не расставался. Это можно было расценивать как знак явной немилости. Конечно, Игорь пытался, как советовали психологи компании, изменить отношение к ситуации и выработать позитивную программу действий, но получалось плохо. Совсем, честно говоря, не получалось.

Поэтому в квартиру Соловьев вошел донельзя расстроенным. Захлопнул дверь, и лишь тогда обратил внимание, что в комнате, которую он считал кабинетом, горит свет. Судя по неяркому желтоватому свечению на узорчатом цветном стекле – настольная лампа.

Соловьев сглотнул и попытался неслышно отжать собачку верхнего замка. Он по миллиметру сдвигал непослушный железный стержень, стараясь не обращать внимания на текущую по щеке струйку холодного пота, чувствуя, как все легче подается защелка, и уже начинал надеяться на то, что сумеет выскользнуть, когда из комнаты раздался спокойный голос:

– Игорь Эдуардович, да не стойте же вы в дверях, проходите.

Соловьев взвизгнул, и уже не скрываясь рванул защелку, одновременно, другой рукой дергая ручку входной двери.

Открылся освещенный прямоугольник коридора, но в этот момент его вежливо похлопали по плечу и другой, более молодой, голос, произнес:

– Зачем же вы так. Заходите, не стесняйтесь.

Как оказался в коридоре невысокий белоголовый человек, Игорь понять не мог. Окончательно его сломила противоестественная вежливость этого человека, и он, покорно закрыв входную дверь, поплелся в кабинет.

За его столом сидел второй взломщик. Хотя, зачем-то подумал Соловьев, какие они взломщики? Никаких следов. И как они через охрану просочились?

Человек за столом с интересом изучал богатую коллекцию гей-порно, которую Игорь собирал не один год.

Оторвав взгляд от глянцевого журнала с обнаженным красавцем на обложке, он сказал:

– Игорь Эдуардович, у вас на редкость разносторонние увлечения! Давайте побеседуем об этом.

* * *

Вяземский приехал через тридцать пять минут. Оставив машину за два дома от нужного, прошелся мимо огороженной территории, ничего подозрительного не заметил, и направился к проходной. Мазнул рукой перед лицом открывшего рот охранника, и тот моментально забыл о существовании непрошеного гостя. Такая же история повторилась и в подъезде. Бдительный Владлен Константинович лишь нахмурил брови и потом несколько раз тер виски, стараясь избавиться от легкой головной боли и ощущения, что он что-то упустил.

Владимир ждал шефа в прихожей. Войдя, Вяземский кивнул в сторону коридора и спросил:

– Соседи, пульт охраны?

– Конечно, Ян Александрович. По полной программе.

– Хорошо. Где хозяин дома?

В этот момент из глубины коридора, где виднелись две белые, расположенные рядом, двери, раздались звуки спускаемой воды и тихий стон.

Вяземский укоризненно посмотрел на Владимира и вышедшего из комнаты Олафа:

– Что вы ему показали?

Оперативники переглянулись. Сейчас они напоминали нашкодивших школьников.

– Да ничего особенного, правда, Ян Александрович.

– Тогда что с этим? – кивнул Вяземский в сторону дверей, из-за которых продолжали доноситься стоны и звуки безудержной рвоты.

– Простите, Ян Александрович. Вы приказали подготовить клиента, мы и подготовили.

– А в качестве мер убеждения показывали Границу, так?

– Ну, только немного, – потупился Владимир.

– Ясно. Ей-богу, ну вы как дети!

Оперативники смотрели преданно и несколько виновато.

– Хорошо. Что там с этим…?

– Перепугался. Блевать изволит, – со вздохом доложил Владимир. И кажется, медвежья болезнь с ним приключилась.

– Значит так. Я жду его в той комнате. – показал Вяземский на кабинет Соловьева. – Вынимайте сортирного страдальца, и чтобы через десять минут он был готов к употреблению.

С этими словами он скрылся за дверью.

Из коридора донесся стук, слабые протестующие вопли, и через пять минут перед ним предстал сильно помятый, мертвенно бледный, но вменяемый Игорь Эдуардович Соловьев. Сейчас он мало напоминал того гладкого преуспевающего человека, которого утром видела в кафе Татьяна.

– Здравствуйте, господин Соловьев, – равнодушно сказал Вяземский. – Сейчас я буду задавать вам вопросы. Вы будете отвечать. Тогда все закончится хорошо, вы ляжете спать, и завтра проснетесь свежим, бодрым и без малейших воспоминаний об этой неприятной встрече. Это понятно?

Соловьев нервно кивнул.

– Вам надо описывать второй вариант? – на всякий случай спросил Вяземский, поигрывая ножом для разрезания бумаг, взятым из малахитового, советских времен, прибора.

– Не надо, – каркнул Соловьев, страдальчески морщась. – Что вам нужно, спрашивайте.

– Давайте начнем с простого. Кто поручил вам встретиться с Татьяной Бересневой.

– Я не знаю его имени, – потупился Соловьев, переминаясь с ноги на ногу, как школьник перед столом завуча.

– Вы присаживайтесь, в ногах правды нет, – показал Вяземский ножом на кресло, возле стола.

Олаф моментально выкатил его на середину комнаты и, слегка нажав на плечо, усадил Игоря Эдуардовича.

– Хорошо, я вам верю, – ничуть не расстроился Страж. – Просто расскажите мне о нем. Как он выглядит, как вы познакомились, чем вас так привлекла госпожа Береснева. С помощью чего вы должны были получить у нее информацию.

– Они мне дали одну вещь. Не сейчас, раньше. Знаете, замечательно помогает при переговорах, – сбивчиво зачастил Соловьев, – Шаман называл их чёрные…

Страшно захрипев, Соловьев выгнулся в кресле. По комнате пронесся порыв ледяного, пахнущего несвежим мясом, воздуха, замигала лампочка в настольной лампе. Зрачки несчастного закатились, из черной дыры рта рвался непрерывный утробный стон. Вяземский крикнул:

– Олаф, держите же его!

И сам прыгнул через стол. Олаф с Владимиром уже пытались усадить пленника обратно, но тот с нечеловеческой силой отбросил беловолосого. Пролетев через всю комнату, Владимир врезался в стену.

С губ Соловьева срывались неразборчивые слова, состоявшие, казалось, из одних согласных.

Раздался ужасающий треск и на белой рубашке выгнувшегося дугой человека, показалось темное пятно.

Снова треск и утробный вой. Невидимой силой Соловьева подкинуло над креслом и его грудная клетка, разорвав кожу и рубашку, разошлась, обнажая внутренности. Торчали из истерзанной плоти белоснежные дуги ребер. Фонтанами брызнула кровь, тело Соловьева упало в кресло, наступила тишина.

Завозился в углу Владимир. Олаф брезгливо оттирал лицо и руки от брызг крови.

Вяземский присел на стол и, поигрывая ножом, задумчиво посмотрел на мертвеца.

– Ну, что ж. Узнали мы, конечно, удручающе мало, но хотя бы стало понятно, что против нас играют очень серьезные противники.

– Олаф, завтра же проработайте все ключевые смысловые фрагменты, упомянутые Соловьевым.

– А сейчас, господа, давайте покинем это неуютное место.

Мертвый Игорь Соловьев до утра просидел в кресле, глядя в потолок.

Непонятное собеседование, которое никаким собеседованием не было, оставило у Тани неприятный осадок, от которого она не могла избавиться целый день. На следующее утро, правда, стало полегче, но все равно – в голове роились вопросы. Она чувствовала, как ее привычный, одинокий, но уютный мирок, накрывает едва ощутимая, пока, но день ото дня уплотняющаяся дымка неизвестности и неопределенности.

Сначала невероятное интервью с Вяземским, странный его подарок, потом дикий, не укладывающийся ни в какие рамки разговор в кафе…

Таня всегда отличалась на редкость здравым рассудком и иногда сама себя даже жалела, считая слишком приземленной, но ничего не могла с собой поделать – любое упоминание о колдунах, магах и прочей эзотерике и Древнем Знании она считала уместным только на страницах романов в мягких обложках.

Однако события последних дней просто не укладывались в ее стройную картину мироздания.

После разговора с Соловьевым, ее не оставляло впечатление, что вот сейчас должен позвонить и Вяземский. Но, наступил вечер, а звонка не было. Засыпая, она вздохнула, и провалилась в тяжелый, полный смутных, будто затянутых клубами черного дыма, видений.

Проснулась совершенно разбитой, в голове плавал все тот же черный дым.

Затрезвонил коммуникатор на столе:

– Алло, Татьяна Владимировна, это из бухгалтерии «Москвы и Подмосковья» беспокоят. Вы можете сегодня подъехать, документы подписать?

– Да, минутку… Дайте сообразить, – Таня потерла тыльной стороной кисти глаза. Голова никак не хотела соображать. Она попыталась вспомнить, что планировала на сегодня. Так… на день, вроде бы, ничего, вечером хотела сходить, позаниматься в фитнес-клуб, а сейчас у нас? Взглянула на часы – десять с копейками.

– Во второй половине дня, часа в четыре, нормально будет?

– Да, конечно, – и собеседница повесила трубку.