Читать книгу побудьте понятым - Максим Мартынов - Страница 2

Понятой – не заинтересованное в исходе уголовного дела лицо, привлекаемое следователем для удостоверения факта производства следственного действия, а также содержания, хода и результатов следственного действия (ст. 60 УПК РФ).

«И увольняю я вас, Алексей Васильевич, не за какие-то „оригинальные“, а местами и вообще опасные взгляды, а за вашу абсолютную безынициативность», – подытоживает директор, и Лёха идёт за хлебом. В любой непонятной ситуации Лёха идёт за хлебом. Или на что денег хватит. Главное тут – пойти, а не остаться в унынии. Увольнение – самая подходящая ситуация, чтобы пойти за хлебом.

Дети не понимают, почему он уходит, причём прямо во время занятий (директор не вытерпел, вызвал в самый разгар). Лёха не может объяснить, это и до него самого долго доходило, и до них дойдёт лет через десять-двадцать, но уже в других обстоятельствах, а может, и не дойдёт. Он раздаёт им все настольные игры, которые куплены на собственные деньги. Забирает фотоаппарат для создания мультиков и коробку шахмат. Винтовку для спортивной стрельбы оставляет – она единственная казённая – куплена в самом начале, когда и проблески инициативы имелись, и премии давались совсем за другие достижения. Забирает свои вещи, благо немного их, складывает в рюкзак, берёт со стола трудовую книжку, кладёт её в нагрудный карман клетчатой рубахи. Книжка не хочет влезать – один уголок торчит, может, хочет сказать «ты тут нужен детям, ну что тебе стоит раз в месяц быть «инициативным». Лёха вытаскивает книжку и достаёт из кармана медную пуговицу. С позолотой, и стандартным оттиском чего-то государственного. Ухмыляется: «Нужно ты мне сейчас, преданье старины». Подбрасывает в ладони пуговицу, ищет взглядом мусорку, но передумывает, пуговицу кладёт обратно, следом книжку. И уходит, сказав только доброй вахтёрше «Вот и всё, до свидания!». Остальные коллеги его не очень-то и любят. «Странный он какой-то не такой, – думают, наверно, за глаза: – И ещё предатель».

Лёха заходит в супермаркет, в котором бывает день через день. Рядом с его домом в ста шагах есть магазины, но там дорого. Супермаркет в трёх километрах, но если идти пешком, выходит и дешевле, и здоровее. Да и мало кто ходит пешком по деревне, все на машинах или толкутся в автобусах, пустынные улицы Лёхе ближе, лишь бы шумные цыгане не попались. В супермаркете распродажа. Супермаркет через неделю закроется – уже пару лет этот холдинг банкрот, банки выбивают из него кредиты. Каждый год продуктовые сети разоряются, их перекупают более крупные, затем в кредитах рушатся и они. Не первая созданная в России пирамида, но и не последняя. Лёха боится того дня, когда загнётся последняя федеральная сеть – в стране начнётся хаос. С другой стороны, частные лавки обретут вторую жизнь, но цены в этот момент станут наверняка другими. В супермаркете распродажа. Лёха берёт любимый лаваш по 40 рублей (неделю назад он стоил 35). Несмотря на распродажу, все продукты подорожали. Вкуснейший имбирный лимонад числится по скидке, но тоже дороже, чем вчера. Денег нет, последние полгода зарплата из-за «безынициативности» и растущего доллара стремится вниз. Но сегодня особый день, можно отметить, а дальше…

Лёха берёт дешёвую сметану, пачку риса, соевый соус, на курицу уже не хватает, но дети её и так не едят. Голода не вкусили ещё. А Лёха с Кирой переждут лучших времён (надо срочно вставать на биржу труда). Напоследок две банки детской пюрешки и шоколадку с воздушным рисом на кассе.

По дороге домой Лёха в сотый раз повторяет стишок, сочинённый пару недель назад, чередуя четверостишия с литературным анализом и с «Господи, помилуй!». С молитвой мимо цыган и пьяных буйных идётся спокойнее. С молитвой вообще живётся спокойнее.

Среди нехоженых дорог одна – моя.

Затейливой петлёй по ней кружу,

Как белой осенью туманность ноября.

Её узорами я очень дорожу.

«Туманность ноября» – ужасно масляная строчка. Хотя если «ноября» – это деепричастие, то вполне загадочно. «Ноябрю, ноябришь, ноябрят, ноябрил…» А может, «по белой осени туманность серебря»? Не так чтобы, но динамика кружев соблюдена. Ой всё. Пусть будет «ноября», чтобы никто не догадался, уж больно хорошее «ноября».

Мимо проезжает полицейский бобик. За ней Хонда со знакомыми номерами – совсем как у Любомирской, думает Лёха. Но вряд ли – столько лет прошло – да и она наверняка не одну машину уже сменила. Та ещё автоманка.

Не дорожить бы надо – резать, рвать!

Идти вперёд сквозь серый бурелом.

Но соль узоров мне вкусней, видать.

И умным выгоднее слыть бревном.

Серый бурелом отдаёт шовинизмом. Сам-то ты не серый? Или если осознаёшь серость, то серостью уже не являешься? Спорно и опять шовинизм. А вот к бревну, вопросов нет, бревно – оно и в Африке бревно, только там быть бревном теплее. К «видать» вопросы есть, но другая рифма не пришла.

Среди нехоженых дорог одна – моя.

Я знак поставлю перед ней – тупик.

Чтоб кто-то младше и сильней меня

Дерзнул, прорвался и всего достиг.

Вот уж действительно, и четверостишие самое удачное, и сегодня самый подходящий тупик. «Ну, за тех, кто младше и сильней!» – не выдерживает Лёха и отпивает по дороге имбирного лимонада из бутылки.

До Киры с детьми ещё километр. Уже пройдены все три цыганских притона – хозяева и жильцы там постоянно меняются, но притоны не пустеют уже пару десятков лет. Недалеко от бывшего хлебного магазина, заколоченного досками, стоит бобик и та самая Хонда, рядом с бобиком курит лейтенант. Впереди Лёхи идут две бабушки, в платках, пышных юбках до пола и резиновых сапогах. Как и положено в деревне. Лейтенант обращается к ним, быстро что-то просит, но они так же быстро отмахиваются. И он оборачивается в Лёхину сторону. Остаётся шагов десять до неминуемого разговора. А мог бы сейчас в тепле держаться за рабочее место. Восемь. Подумаешь, вся страна заткнула совесть, а ты «сквозь серый бурелом». Шесть. Вот тебе и безынициативность, Алексей Васильевич – самое время проявлять. Четыре. И отмахнуться, как бабушки, не получится. Два.

– Здравствуйте, гражданин, у нас тут следственные действия, побудьте понятым.

– Мне на работу, простите, – Лёха только в момент ответа понимает, что соврал.

– Ничего страшного, это не займёт много. Можете даже просто расписаться и пойти.

– Просто расписаться я не могу, но и времени у меня нет, – конечно, есть, думает Лёха, но не на понятого. Ох, надо было включить дурака и молча пройти.

– Хотел бы напомнить, что участие в качестве понятого – ваш гражданский долг, от которого вы не имеете права отказаться. А сопротивление сотруднику полиции… не поощряется.

– Вот я сейчас потеряю с вами. И кто оплатит? Государство оплачивает понятых? – началось, думает Лёха – голова волнуется, речь бессвязуется.

Лейтенант посмурнел, губами матюгнулся, потом понизил голос.

– Скажи спасибо, что потеряешь час, а не сутки. И государство тебе дало возможность спокойно гулять здесь среди цыган. А ты ему спасибо давно говорил?

Лёха молчит пару секунд, глотает комок, и неуверенно говорит:

– Так уж и спокойно?… …Раз настаиваете. И позвольте всё же на «вы», не ментом же вы здесь. Рассказывайте.

– Внутри расскажут. Пройдёмте, – и лейтенант шипит ещё что-то под нос.

Они проходят в старенький дом с ветхими, но выкрашенными свежей голубой краской наличниками. Крыша покрыта рубероидом. Чуть покосившийся бревенчатый сруб, с наполовину сгнившим палисадником. Проходят по угольной крошке, смешавшейся со свежевыпавшим снегом. Живёт в этом доме Коля, молодой замкнутый парень с тягой к тяжёлому року.

Лейтенант, кажется, новый участковый, раньше Лёха его не видел. В доме находится следователь – женщина. Она одета в жакет с сиреневой сорочкой и не совсем приличным декольте. Коля сидит на одной из трёх кроватей. Лицо у него знатно помято – губа опухла, под носом сукровица, глаз заплыл синевой. Рядом охранник, скованный с Колей одной цепью. Лёха молча кивает Коле.

– Сообщите, пожалуйста, ваше ФИО, – говорит следователь.

– Здравствуйте, сначала суть, пожалуйста.

– А участковый не объяснил?

– Да объяснил я ему, придуривается он. – врёт лейтенант.

– Ничего не объясняли.

– Послушайте, как вас по имени-отчеству?

– Алексей Васильевич.

– Алексей Васильевич, – продиктовала себе следователь и записала в протокол. Паспорт у вас есть?

Из замызганной синей болоньевой куртки Лёха достаёт паспорт.

– Есть, только зря вы пока записываете. Я пока нет, – «чего „нет“, опять началось, заика», негодует Лёха.

– Послушайте, Алексей Васильевич, – следователь взглянула на фамилию – Понятой. Во как, ну а кому тогда быть понятым, если не вам?

– Не Понятой, а Понятый. Ударение на «О».

– Алексей Васильевич, мы пригласили вас участвовать в данном следственном действии в качестве понятого. Ваша задача – удостоверить это действие и в случае чего подтвердить, что оно было, и что такие-то предметы были изъяты и надлежаще упакованы.

– В случае чего?

– Что?

– Ну в случае чего я должен это подтвердить?

– В случае если вас вызовут на допрос к следователю или в суд.

– Вот именно. А что я им скажу? По какому поводу было это действие, какое преступление и кто совершил, и ради чего вообще этот сыр-бор?

– Статья двести восьмидесятая, часть вторая УК РФ. Публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности, совершённые с использованием сети «Интернет». Совершил Ермаков Николай Александрович.

Коля, худой высокий парень, на пару лет младше Лёхи, живёт в этом доме в одиночестве. Лёха с ним почти не общался, но при встрече рад был его видеть. Что-то адекватное всегда выходило из его рта. Обсуждать они могли в основном только местного священника, так как через него и познакомились, и быт в храме. Но это обсуждение ограничивалось парой предложений, в основном критических. То батюшка дом строит за казённый счёт, то «плазму» ему подарили на всю стену, а храм который год стоит без куполов. Слушать эту критику было больновато, так как лучшего батюшки Лёха пока не встречал. Да, храм без куполов, но за десять лет батюшка почти без спонсоров довёл его из руин до «без куполов». Но в чём-то Коля был прав. Ибо «пастырь в первую очередь должен быть при овцах, а не при своей овчарне». Когда Лёха и Коля прощались, он всегда говорил: «Ну, если что, ты знаешь, как меня найти». Лёха, конечно, знал, – Коля почти всегда висел онлайн ВСети. Но Лёха не знал, что за «если что» должно случиться, чтобы начать искать Колю. Даже сейчас Лёха попал к нему случайно.

– Мне на работу надо, – опять врёт Лёха. Господи, тут ещё и экстремизм в Интернете. Не хочу…

– Алексей Васильевич, вы имеете право участвовать в следственном действии, делать заявления и замечания, подлежащие занесению в протокол… – следовательница игнорит, а Лёха её не слушает. Лёха это уже слышал тыщу раз, поэтому на минуту переключился на Хонду. Машина точно была Любомирской, а теперь наверняка этой тётки… ну как тётки, девчонки, – …не вправе разглашать данные предварительного расследования, если вы были заранее об этом предупреждены.

– А я предупреждён?

– Предупреждены.

– Под роспись?

– Нет.

– Значит могу разглашать?

– Не юродствуйте. Далее ознакомьтесь с изъятыми у подозреваемого Ермакова предметами – жёсткий диск компьютера, смартфон и три флэш-носителя, а также карта памяти. Ознакомились?

Лёха бегло смотрит на вещи и кивает.

– Теперь просьба расписаться на этикетках, которые будут наклеены на упаковку.

– Пожалуйста, – Лёха расписывается на всех. А рука уже трясётся от осознания предстоящего. Кажется, вот она, пошла инициативность.

– А теперь в протоколе, пожалуйста.

Лёха глядит в протокол. Он уже аккуратно заполнен. ФИО Лёхи и ФИО второго понятого на месте. Видимо, он уже расписался и давно ушёл. Как же хочется домой! Кира, дети, игры, диван, кино, спать. Вот чего брыкаться начал? Сейчас бы сразу подписал всё и пошёл в уют. У Коли кстати плохо натоплено. Потому сквозит, даже через чуни. Дома-то у Лёхи наверняка утренний уголь ещё не прогорел. «Как же хочется домой!» – давненько Лёха не вспоминал с такой частотой эту фразу, наверно, с тех самых пор. Трясучка усиливается.

– Распишитесь в конце каждой страницы, – следователь указывает места, – вот здесь, что вы ознакомлены с правами, вот здесь, что замечаний нет, и в конце.

«Эх. Не добраться сегодня домой», – мелькает мысль.

– Угу, – говорит Лёха вслух, следователя не слушает, заполняет пустые поля, подписывает и заодно спрашивает: – А у вас есть чистый листок?

– Зачем? – настораживается следователь.

– Ну просто замечания не влезут в эти две строчки. Я тут написал «замечания на отдельном листе», нужен лист.

– Ну и какие у вас замечания? – мрачнеет следователь.

– Ну так это. Когда вы меня пригласили, следственное действие уже было произведено, – все изъятые вещи в одной куче, откуда мне знать, – вещи ли это подозреваемого, или вы с собой их привезли? Второе. Тут значится ещё понятой – Петров. А я его не видел ни до, ни сейчас. И третье, – Лёха повернулся: – Коля, за что тебя?

– За репост, – тихо усмехается Коля.

– Так и думал, – обращается к следователю, – ну серьёзно – репост ВСети? Дайте угадаю – он там Навального запостил? Или воров и взяточников из Единой России метлой гонял? За простое слово его сажать? За собственное мнение? Это детство мы уже проходили, помните? Дайте лист, – Лёха удивлён, что ни разу не сбился в порыве.

– Тебе нах..й это надо? – спрашивает лейтенант, надвигаясь на Лёху.

– Да сам пока не знаю, – честно отвечает Лёха. – На самом деле, вообще не надо. Мне домой надо.

– Ну и?

– Ну отпустите, и я пойду…

– Эх, Алексей Васильевич, вы сейчас не Ермакова защищаете, вы себе дело шьёте, – следователь встаёт из-за стола, идёт к выходу, оборачивается к лейтенанту:

– Обоих в бобик.

– А что я нарушил-то? – беспомощно спрашивает Лёха.

– Давай уже, – лейтенант выталкивает его из дома, сажает в бобик, следом охранник запихивает Колю.

Уволился, сходил за хлебушком, так и не дошёл до семьи. Лёха понимает – по-другому и не могло кончиться, – но всё же едет в райцентр в нелёгком ах..е. От себя и от той лёгкости, с которой его запихали в бобик. Хотя, как минимум, процессуально он был прав.