Читать книгу побудьте понятым - Максим Мартынов - Страница 4

Лёху закрывают в камеру. Забирают шнурки, ремень, телефон, деньги, документы и рюкзак. Просят расписаться в протоколе задержания. Лёха отказывается – до конца так до конца стоять. Сейчас позовут двух понятых, которые подтвердят законность задержания и необоснованный отказ от подписания. Наверняка как по классике – уборщицу и практиканта. А может, не позовут – завтра с утра придут да распишутся.

В дежурке на проходной знакомые лица – Перелезков и Лесниченко. С кем-кем, а с ними приятно встретиться. Никаких претензий и обид друг к другу. Хотя Перелезков опять за своё «Грешишь, Василич, грешишь» – всё ещё капитан, как и десять лет назад. Потолок для этой должности. А другой ему, наверно, и не нужно. Странной хны уже нет, осталась лишь седина. А Лесниченко такой же мягкий, добрый, толстый и молодой. Идеальный дежурный. Если бы не нынешний повод прибытия, хорошо поговорили бы. Не по душам, конечно, но хорошо.

Лёху отправляют в камеру к Коле.

– Коль, живой? Сильно тебя? – Лёха видел, что до бобика и от него Коля добирался с трудом, не хромал, но шёл еле-еле, чересчур напрягаясь при каждом движении.

– …

– А что за репост-то всё-таки?

– Про Инагента, про кого же ещё.

– О, самый ходовой товарищ теперь. А подписал как? Там же контекст важен, почему ты это сказал, что добавил и к чему призвал?

– Важно не как, а когда. Это ещё несколько лет назад было, когда Навального только посадили. И либералы вышли на митинги. Я репостнул опять же чей-то репост со ссылкой на статью запрещённого теперь сайта. У меня никакой подписи и не было. А у того репоста было написано, как сейчас помню:

«39% относится к протестующим негативно, 37% – безразлично. Итого – 76% – тот самый результат, который сейчас получает власть на всех выборах. 76% – это люди, которым прежде всего нужна стабильность. Большинство из них вполне сыто, имеет квартиру-машину, ипотеку, тёпленькое рабочее местечко, которое содержит государство. Меньшинство из них откровенно голодает, но им нужно, «чтобы Запад, наконец, получил по шапке». Стабильность и борьбу с «загнивающим Западом» нынешняя власть пока даёт в полной мере. Тут ещё как нельзя кстати «Инагент» активизировался.

39% говорит: «Верховный-красавчик – хочу, чтобы он был вечно» или «Если не Верховный, то кто? Никого больше нет». И голосуют за него.

37% говорит: «я за политикой вообще не слежу и на выборы не хожу» или опять же «Если не Верховный, то кто?». И молчаливо отдают свои голоса подтасовщикам ЦИКа.

А настоящей стабильности всегда нужны перемены. Не будет перемен, стабильность скатится в диктатуру со всем вытекающим. Чем больше один человек находится у власти, тем призрачнее эта сытая стабильность. Пока 76% сыто, им кажется, что всё хорошо, тем более по телевизору это подтверждают. Но если власть стремится только к сохранению власти и обогащению, к борьбе с внешними врагами, то «сыто» долго не будет. За счёт коррупции и «борьбы с Западом» казна быстро опустеет, и рано или поздно придётся у тех же 76% отбирать всё больше и больше налогов (пенсионная реформа 2018 – фигня по сравнению с будущими). И тогда наступит предел, после которого эти 76% уже голодных людей сами сметут власть.

Главный смысл, который несут нынешние мирные протесты, – это объяснить власти, что она, мягко говоря, не права. Объяснить, договориться и убедить власть действовать разумно, не воровать, не строить дворцы, не убивать инакомыслящих и вернуть свободу слова. Чтобы продлить как можно дольше стабильность тех же 76% и, как ни странно, защитить от них же власть. Защитить от этого…

– «… от этого бессмысленного и внезапного бунта, который ждёт всех нас где-нибудь в 2036-м. Если не будет перемен, конечно…”, – договорил Лёха.

– Ты тоже это читал?

– Да… где-то попадалось. Может, даже у тебя.

– Ну и вот. Насколько понял, мне за этот репост и шьют.

– …Глубоко копаешь, Коля. И далеко. Но хорошо знаешь что? Что борясь вот с такими репостами, наша власть признаёт в них истину, согласись? На бред сивой кобылы никто и внимания бы не обратил, значит это не бред. А признание вины – уже полдела. Открыто они об этом, конечно не скажут – за формулировки спрячутся. Но твоё дело рано или поздно пополнит копилку доказательств против беспредела. И моё, наверно, тоже…

Экстремизм. Раньше он был другим по содержанию. Что ж изменилось за эти лет десять? Неужели появились какие-то новые особо изощрённые преступники? Или это власть изменила свой взгляд?

Раньше экстремизмом была активная деятельность, направленная на подрыв основ государственного строя, проще говоря, на разделение государства. То есть, например, вышел бы тувинец на улицу и начал кричать: «Москва зажралась, кормится за наш счёт, все налоги забирает, нам отдаёт обратно крохи дотаций, долой Москву, да здравствует Тывинская независимая республика!» – и всё – он становился экстремистом. И никто против ничего бы не сказал, разве что пара других тувинцев согласилась бы, что Москва действительно зажралась, вот только Тыва и без неё, и с ней голодала, потому что местная власть кормит лишь себя. Но это уже другая статья.

А сейчас стало непонятно, почему, например, Инагент и его фонд – экстремисты?

Раньше по этой статье судили только за действие либо за активную подготовку к этому действию. А теперь судят всего лишь за слово против действующей власти. За мирное слово. Нет, действие есть, но какое? Люди выходят на митинги, выражают своё несогласие с выборами, с изменением Конституции, с политикой Верховного. Есть, конечно, отморозки, которым лишь бы кого-то свергнуть, в кого-то чем-то кинуть. Но, во-первых, они не за Инагента, во-вторых, Инагент не за них, – этих правильно садят. Вот недавно посадили девчонку, которая кинула в полицейских коктейль Молотова. Она не попала, коктейль не взорвался, но главное, она применила оружие. И получила два года. И это правильно. Насилие, даже против воров и убийц недопустимо, что говорить о власти. В которой впрочем, тоже воры и убийцы имеются. Но нельзя им уподобляться.

Другое дело, когда ты вышел погулять с плакатом, никого не трогал, объяснял всем интересующимся свои «Верховного в отставку», а тебя забирают в кутузку, потому что митинг не согласован. Или хуже, когда к тебе приходят потом на работу, на учёбу и увольняют или отчисляют. Что это?

А Коля – он ведь всего лишь репостнул запись, которую прочитал всего один человек, и тот прочитал только затем, чтобы донести куда надо.

И что дальше? Дальше будут судить за жесты, за косой взгляд в сторону власти, за невысказанные мысли, в конце концов? Куда катится закон…

С другой стороны. А сам Верховный не экстремист? Когда он пришёл, Конституция выглядела совсем по-другому. Он даже обещал к ней не притрагиваться, так как она священна. А сам подмял её под себя. Не смог отказаться, потому что вокруг созрел культ. Культ – соблазнительная вещь и, выходит, весит больше, чем Конституция. И чем действия Верховного отличаются от насилия? Он же насильно, планомерно и цинично, через телевизор и газету вложил в людей мысль, что Верховный им жизненно нужен. Что Россия без Верховного – уже не Россия. И что до Верховного Россия тоже не была Россией, и после него России не останется. С последним, кажется, придётся согласиться. И кто в этом виноват? Он поставил себя вместо Конституции и любого другого закона. Верховный – настоящий экстремист. Но вот незадача. Говорить это – тоже считается экстремизмом…

Время в камере, в бездействии и в неопределённости течёт одинаково вечно. На диалог с Колей понадобилась пара минут, затем каждый уходит в себя, в своё одинаковое горе. Кира с детьми уже потеряла Лёху, наверняка звонит на работу, а там ей говорят, что он уволен. Ну и что подумает Кира?

Из-за решётки Лёха видит окно дежурки и часть коридора, выкрашенного напополам белой извёсткой и голубой краской. То же сочетание имели стены в доме творчества, где работал Лёха, да ещё Перелезков, мельтешивший в окне, в один момент почти неуловимым движением почудился Лёхе директором. Да ещё Лёха представил, как директор, высказывая за очередную безынициативность, вдруг говорит «Грешишь, Василич, грешишь». Лёха содрогается и уходит всё дальше мыслью в дом творчества.

Безынициативный. Лёхина зарплата педагога делилась на две части. Оклад (минимальный размер оплаты за количество проведённых занятий) и стимулирующую премию, которую можно было заработать за участие в конкурсах, общественных мероприятиях с детьми и тому подобное. Премия складывалась из заработанных за полгода баллов. С этими баллами всегда было паршиво. Копишь их, копишь, зарабатываешь разными конкурсами и соревнованиями, мучаешься, оригинальничаешь, думаешь, чего бы такого-этакого выдумать, чтобы удивить и детей, и конкурсные комиссии. А к концу года директор берёт и меняет правила начисления. И выходит, что ты не в тех конкурсах участвовал и не с теми детьми, а приближённые директора заранее подготовились и в шоколаде. В результате – получил опять голый оклад с копеечными баллами.

Безынициативный. К постоянным изменениям правил добавились обязательные духовно-патриотические мероприятия. Само собой, молодёжь нужно воспитывать, чтобы за границу не уезжала. И всегда воспитывали, стишки-песенки, правильные слова на концертах. Марши на Дни Победы. Иначе вообще зачем государству нужна дорогостоящая система образования? Конечно, в первую очередь для того, чтобы ученик потом любил и служил государству. С давних времён никто в государстве не додумался, что любовь заслуживают, а не покупают. И даже не заслуживают – любовь – вообще дело добровольное. А принудительная любовь другим словом зовётся. Как бы то ни было, любовь к государству законодательно должна была выражаться в культурно-массовых мероприятиях. Поначалу эти мероприятия посвящались обезличенной Родине. Но чем дальше закреплялась власть, тем чаще все стихи и песни звучали в адрес конкретных персон, а именно Единой России и Верховного. На местах же особо идейные представители партии, вроде Лёхиного директора начали считать все стишки и песенки поголовно. Кто из учащихся поёт про Единую Россию – тому двадцать пять баллов. Кто Верховного воспевает, тому пятьдесят. А кто рифму новую к Верховному подобрал, тому все сто.

Лёха один раз попытался в самый голодный месяц проявиться и зарифмовал со своим учеником Верховного с баламутьем. Да повторил в каждом четверостишье. Директор сказал, что не может Верховный стоять рядом с баламутьем. Не царское это. А через неделю Лёха услышал эту рифму и стишок от совсем другого ребёнка на очередном патриотическом концерте. Директор восторгался и хлопал в четыре ладоши. «Мерзко, конечно, но хорошо, что не я», – подумал Лёха.

Безынициативный. Зато директор инициативный. Перед начальством умеет показуху сделать. Грант умеет выиграть и распилить его с умом. Инициативно придумывает себе и своим приближённым липовые ставки, начисляет вполне реальную зарплату на них. Конечно, часть липовой зарплаты директор расходовал на нужды дома творчества, так как снабжение никакое – в то время всё финансирование шло на помощь голодающему и воюющему Донбассу, затем Сирии. Но часть липы наверняка шла в карман директора и приближённых, никто ведь это не контролирует – это же липовая зарплата, а не целевая помощь сверху.

Кира, Лёхина жена, однажды на практике преподала ему важнейший урок о цене слова на всю жизнь. Слово и любой образованный из него аргумент ценны лишь тогда, когда его хотели услышать, услышали, поняли, а главное, приняли. Если одного из элементов не хватает, то ценность слова стремится к нулю. Тем более что в большинстве споров и конфликтов оппоненты даже не хотят слышать. А если ценность слова ничтожна, то в большинстве споров лучше просто промолчать. Лёхино молчание на любую непонятную ему ситуацию выражалось в следующем – встать на сторону человека, сделавшего подлость, понять его верхние и нижние мотивы, при наличии верхних – простить, при отсутствии – пренебречь и простить. Смириться, произнести себе «Бог – судья» и наблюдать или уйти в сторону. Так Лёха старался делать, так сделал и перед уходом из дома творчества. Понял, что несмотря на деградацию в существующей системе, положение у директора безвыходное, – либо быть директором и творить хотя бы минимальное благо на этом месте, либо сделать всего один шаг против начальства и уйти. Лёха так уживаться не смог. Промолчал на все «безвыходные» подлости директора и поблагодарил за предоставленный шанс в воспитании детей. А вообще директор сам всё понимает, он однажды даже попытался как-то нелепо извиниться после самой странной и мелочной пакости, о которой и вспоминать-то стыдно (запретил поздравлять с Днём рождения предыдущего, давно ушедшего директора, с которым Лёха случайным образом был хорошо знаком), но тут же после извинения сделал очередную непроизвольную пакость в рамках «системного подхода».

***

Сколько прошло времени, пара минут или часов, Лёха не знает. Капитан Перелезков выдёргивает его из воспоминаний. Ведёт из камеры в кабинет на втором этаже. На прощание Коля говорит как можно обыденнее, как он умеет: «Если что, ты знаешь, как меня найти». Забавно. Грустно.

На втором этаже провинциального РОВД всегда обитают начальники. Начальники всегда стремятся наверх, но не на чердак, чердак – это уже «крышка» либо «поехавшая крышка». Хотя если вместо чердака пентхаус – начальник с удовольствием его рассмотрит. Повели бы его на первый этаж – дело было бы худо. Хуже только подвал. Подвал в РОВД для задержанного – скорее всего, дикая пытка, или даже приговор. Первый этаж – оперской – тоже очень вероятен рукоприкладством, но таким, после которого и жить можно, и здоровье не теряется.

Лёха знает, что его ведут к непоследнему человеку. Вспоминает, кто им теперь может быть. Раньше в замах был несчастный пьющий начальник полиции общественной безопасности и адекватный, почти всегда идущий навстречу начальник криминальной полиции.

Проходят в кабинет, на двери как раз висит табличка «Первый заместитель – начальник криминальной полиции». Из-за шефского стола поднимается и плывёт навстречу Лёхе не первый зам, а Шевцова Мария Николаевна.

Как же Лёха рад её видеть. Совсем не изменилась. Шевцова для Лёхи – идеальный образ сильной некрасовской женщины. Гармония из полноты, румяности и бледности, русые волосы, заплетённые в длинную косу. Но главное, что привлекало Лёху – уверенный напор Шевцовой, энергичные её движения и неиссякаемого веселья голубые глаза. Шутки-прибаутки, задорный смех и заряжающий оптимизм всегда наготове. Если б не она, Лёха может быть, ушёл в первый же год работы. Один только раз он видел в её глазах чёрное отчаяние.

Тогда у Шевцовой загорелся гараж.. Лёха, ещё студент-практикант, обитал у родного дядьки, дом которого стоял метрах в стах от дома Шевцовой, но не слышал ни звука, ни сирен пожарных машин, ни лая собак, ни прочей суеты. Проснулся утром, а гаража нет, и от машины остался чёрный скелет. Как и от мужа Шевцовой, который бросился тушить и вытаскивать из гаража и машины только ему понятные ценности, да там и сгорел.

Проснувшись, Лёха побежал к Шевцовой. Но к ней не попал. Вокруг сновали пожарные, полицейские, прокурорские и комитетские. Когда все рассосались, он всё же пробрался в дом украдкой. Она сидела одна, глядела в стену и повторяла одно и то же, всхлипывая:

– Мам, привет, ты в гости? А чего не к сестрёнке? У меня бардак. Пожар, мама. И Вася мой сгорел. Я к тебе хочу, мама… Мам, привет, ты в гости?..

Следующую неделю Шевцова не появлялась на работе, хоронила Васю, отходила от горя, а когда появилась, её никто не узнал. Пустой взгляд, немое лицо, односложные ответы на любые вопросы.

Пожарные установили, что очаг находился в баке машины, по факту поджога отказали в возбуждении дела. Случается, сказали. Лишь через полгода Лёха заметил у Шевцовой признаки прежнего веселья и оптимизма.

Лёха очень рад Шевцовой, но и смущён одновременно. С ходу выпаливает:

– Вы простите меня, Мария Николаевна, я, наверно, был тогда не прав.

– Наверно… Да. Ничего, Лёха! Привет, Лёха. Обсудим, Лёха. Всё, что ни делается, к лучшему. Как сам-то?

– Нормально. Трое вот уже детей, работаем. Работали…

– Работали?

– Уволили меня. Верховного мало хвалю.

– И Киру уволили?

– Ну пока нет. Она в декрете ещё. Но муж и жена, как говорится. Она же за мной в ДЮЦ пришла. Директор сразу сказал, пусть ищет работу тоже.

– Мудааак. Ну а что же Верховного не хвалишь?

– Да был у нас уже культ, и не один. Зачем опять? Да и не за что. Хвалить за то, что нужно хвалить, как-то…

– Эх, Лёха, всё такой же наивный. Стержня в тебе нет.

– Мария Николаевна, как же с вами душевно всегда. Вот знаете, каждый декабрь вас вспоминаю, желаю там всего. Писать-звонить боюсь, а так вот заочно всегда охота с вами поговорить, да просто помолчать рядом. Уютная вы, Мария Николаевна. Рад я вас видеть среди этой неадекватности. Как в старые добрые.

– Это хорошо, я тоже рада. Признаться, давно с тобой хотела встретиться, да по душам. После того-самого суда, помнишь? Да не бойся, я ж не обидчивая. Сначала прямо закопать тебя хотелось, теперь отошла уже. Так что. Чаю хочешь?

– Это да, холодно у вас.

– Согреешься. Вась, принеси нам с Лёхой. – сказала Шевцова стоящему рядом сотруднику. – Да не супься. С сахаром. Коньяка может, для согрева? – опять к Лёхе.

– Да я не пью.

– До сих пор? Это молодец. Вот здесь чувствую стержень. Стой на своём. Хотя карьера бы по-другому пошла, застолье многое решает. А к нам-то какими?

– За репост.

– Мм, понятно, наши сумасшедшие и не за такое скоро начнут.

– Да не я. Меня понятым привлекли, а я отказался.

– Отказался? А вот это ирония. Верховного не хвалишь, понятым не хочешь. Почему кстати?

– Так свобода слова же вроде. Зачем за репосты?

– Ох, Лёшка, наивный, – засмеялась Шевцова. – хотя понимаю тебя, я бы тоже не пошла. Теперь бы как-то решить, что делать с тобой.

– Ну отпустить…

– Это понятно, но как? Ты же понимаешь – на любую бумажку должна быть промокашка. А может, подпишешь? Не тебя же судят.

– Не могу, МарьНиколаевна. Это хороший человек, я его знаю, никакой он не экстремист, чтобы судить его.

– Это ты правильно, за своих нужно стоять, правда же? – ухмыльнулась Шевцова.

– МарьНиколаевна…

– Да ладно, ладно. Поняла тебя. Подумаю, пережди ночь здесь.

Лёха напрягся:

– За ночь и сдохнуть можно, вам ли не знать.

– Не боись, не сдохнешь. Инагента вон, тоже боялись, что сдохнет. Ничего, сидит себе уже какой год, чай пьёт. Чай-то тебе так и не принесли. Ух, Вася. Жди, в общем.

Шевцова вышла из кабинета, а Лёха так и не дождался чая. Его отвели обратно в холодную камеру.

Хороший человек, МарьНиколаевна, столько лет прошло, столько выпало на неё, из-за Лёхи в том числе наверняка, а она не меняется. Вот кому памятник. Слова человек. Самый светлый человек в системе. Вот только что она делала в РОВД в кабинете заместителя, и где был сам заместитель?