Читать книгу Игра Лазаря - Максим Марух - Страница 61

В однокомнатной квартирке на Вятской царил хаос. Несмотря на практически полное отсутствие мебели, в комнате буквально яблоку негде было упасть. На первый взгляд могло показаться, что вся мебель с отвращением сбежала отсюда, предварительно сблевав содержимое ящиков на пол. Эта «блевотина» валялась повсюду вперемешку с остальным скарбом, словно вслед за мебельным мятежом квартиру встряхнули на манер свиньи-копилки. Для любой приличной горничной девять ночных кошмаров из десяти выглядят именно так.

В эпицентре сего воплощения мастерской Адриана Ван Остаде[5] пританцовывал у мольберта Лазарь. Из всей одежды на нем были только застиранные оливковые кальсоны и домашние тапки. Голый торс блестел от пота и пестрел мазками красок, словно заменял живописцу палитру. Впрочем, обычная палитра у Лазаря тоже имелась – сейчас он смешивал на ней кистью нужные цвета.

Новая мастерская очень нравилась Лазарю. Несмотря на стойкий запах старого дерева, ржавую ванну и подтекающий унитаз, он не жалел ни копейки из той суммы, что затребовали за квартиру хозяева. Иногда ему казалось, что он платил бы даже за картонную коробку из-под холодильника – при условии, что в ней не будут поминутно дергать соседи из других коробок. Не то чтобы Лазарь не выносил людей или был социопатом. Люди его интересовали. Он довольно легко переносил человеческое общество, но лишь в умеренных, строго контролируемых дозах. При передозировке в нем постепенно накапливался, как результат побочного действия, особо едкий яд, который невозможно подолгу носить в себе. Когда этот яд заполнял все резервуары, оставалось два варианта: распылять его повсюду, как «Циклон Б», отталкивая от себя все живое за пределы зоны поражения, или искать подходящую коробку. Впрочем, Лазарь не исключал, что работа его ядовитых желез никак не связана с людьми или их отсутствием и является некой особенностью организма – этаким врожденным дефектом. Но эта гипотеза требовала проверки временем.

Сейчас в «коробке» играла музыка. Точнее, надрывно хрипела из единственного уцелевшего динамика старого «Панасоника», висевшего на гвозде у ближайшей розетки. Эвис Костелло и его кавер-версия жизнеутверждающей «beautiful» Кристины Агилеры.

You are beautiful no matter what they say.

Words can’t bring you down!

You are beautiful in every single way

Yes, words can’t bring you down,

Don’t you bring me down today…

(Ты прекрасен – что бы там ни говорили.

Слова не могут сбить тебя, нет, нет!

Ты прекрасен, и каждый новый день

Слова не собьют тебя,

Так что не пытайся сегодня сбить меня с толку…)

Именно в такой обстановке Лазарь предпочитал творить. Музыка служила камертоном для чувств, которым предстояло излиться на холст. Верным симптомом того, что мелодия подействовала на организм, служило непреодолимое желание подпевать.

To all your friends, you’re – delirious

So consumed in all your doom.

Trying hard to fill the emptiness,

The pieces gone,

Left the puzzle undone, is that the way it is?

(Для всех друзей ты – безумец,

Поглощенный своей судьбой.

Пытаешься заполнить пустоты,

Но куски потеряны,

И ты бросаешь этот пазл, не так ли?)

Лазарь пел – нет, кричал вместе с Костелло, часто фальшивя и перекрикивая музыку. Делал он это не в унисон, а нарочно запаздывая на секунду от певца. Не потому, что не знал текста, – просто в этом случае он мог лучше слышать собственный голос и совершенствовать свой вокал. Как любому здравомыслящему человеку, Лазарю прекрасно было известно о понятии «не дано» и, как любой человек здравомыслящий, в глубине инсона он ни грамма в него не верил.

No matter, what we do,

No matter what we say.

We’re the song inside the tune,

Full of beautiful mistakes.

(Неважно, что мы делаем,

Неважно, что мы говорим.

Мы – песня на мотив,

Полный прекрасных ошибок.)

Лазарь энергично выплясывал перед мольбертом, совершенно не заботясь о равномерном нанесении красок. Гипс сняли еще вчера, а он все никак не мог насладиться полной работоспособностью обеих ног.

Что ни говори, а последние три недели выдались странными. Богатыми на события и впечатления, но… странными. По мере того, как мысли Лазаря возвращались в прошлое, кисть скользила по поверхности холста все медленнее и медленнее. Пока не остановилась совсем.

Он думал о Янике. В миру – Екатерине Николаевне Исаковой, восемнадцатилетней студентке РИНХа с первой попыткой суицида. Три недели назад Лазарь во второй раз познакомился с ней в центральной городской больнице имени Семашко, куда его доставил Сенсор с ушибами разной степени тяжести и трещиной в голеностопе. Для Яники это знакомство стало первым, и ее привезли в больницу со вскрытыми венами на обоих предплечьях.

Травмпункт и реанимация располагались не по соседству и даже не в одном корпусе, а психосоматическое отделение, куда Янику направили через два дня после госпитализации, находилось еще дальше. Но встретиться им все же удалось.

– Есть несколько вещей, которые тебе следует запомнить, если хочешь поскорее отсюда выбраться, – сказал ей Лазарь в их первую встречу в больнице. Янику только что перевели из реанимации в палату. Завтра утром ее ожидала приятная беседа с психиатром и участковым милиционером. – У тебя есть два пути на свободу: короткий и длинный.

Он пробрался к ней тайком, в любой момент их могли застукать. Яника лежала привязанной по рукам и ногам к кровати и отрешенно смотрела в потолок. На появление Лазаря в палате она никак не отреагировала.

– Итак, ты либо сделаешь все, как я скажу, либо нет.

Помимо Яники, в палате лежали еще двое под капельницами. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять – оба крепко спят, вырубленные лекарствами. В ту секунду Лазарю показалось, что он общается сам с собой.

– В первом случае ты быстро вернешься домой и, если желание не пропало, закончишь начатое. Во втором – загремишь в психосоматический стационар, где тебя будут долго успокаивать аминазином и «вязками», пока ты не станешь паинькой. Слушай меня внимательно и выбирай сейчас.

В стационар Яника все-таки загремела, но ненадолго. Похоже, слова Лазаря оставили отпечаток в ее памяти, хотя о его визите в палату она впоследствии так и не вспомнила. Она говорила и делала все так, как он велел.

Для начала Яника клятвенно пообещала психиатру, что повторять попытку не планирует, и с «вязок» ее сняли. Это первое, что хотят слышать эскулапы психосоматики от человека, чьи предплечья похожи на вспаханное поле.

Далее нужен был внешний усугубляющий фактор, и Лазарь нашел его. На третий день в стационаре, в одной из бесед с врачом, Яника обмолвилась о противозачаточных препаратах. Дело в том, что гормоны, которые в них содержатся, могли усилить депрессию. Это обстоятельство скостило ей срок в два раза. Купила Яника таблетки на самом деле или нет, Лазарь так и не узнал.

На третьем этапе шла работа с «властями». Участковому об изнасиловании Яника ничего не рассказала («Говоришь, синяки получила, когда поскользнулась на гололедице?»). Она вообще не упоминала отца. Никакой экспертизы, конечно, никто не проводил. Покупку противозачаточных объяснила отношениями с Кириллом – тем белобрысым на папиной тачке. Теми же отношениями (а точнее, их разрывом) была вызвана депрессия.

Прямое попадание! Именно такого признания от нее и ждали врачи. Несчастная любовь в анамнезе молодых суицидалов – обязательный и, во многом, определяющий фактор для тамошних мозгоправов при вынесении вердикта.

Все прошло как по нотам. Первое, второе, третье – и уже через неделю пациентка Исакова готовилась к выписке. В больнице Кирилл ни разу ее не навестил. Зато Калим – он же Калимов Николай Петрович – приходил часто. По крайней мере до тех пор, пока не убедился, что падчерица не намерена упрятать его в тюрьму. Он даже приносил гостинцы в отделение.

Лазарь видел его лишь однажды, издалека, в день выписки Яники. Калим вышагнул на проспект из ворот больницы – такой же огромный, как и в инсоне, совершенно опустошенный и на сто процентов подвластный Ведущему. Эта пустота бросалась в глаза. Карающая длань правосудия была для него теперь как мертвому припарка. Никакому исправлению он уже не подлежал. Кажется, в уголовном праве таких признают «невменяемыми».

Следом за Калимом показалась Яника. Бедняжка держалась рядом с отчимом, как забитая собачонка на привязи у хозяина-живодера. Швы на руках еще не сняли, торчавшие из рукавов куртки ладони были обернуты в бинты. Оказавшись на оживленном проспекте, отец и дочь разделились – Калим быстро затерялся в потоке пешеходов, а Яника осталась стоять посреди улицы, и людской поток обтекал ее, как ручей обтекает торчащий из воды камень.

Лазарь и Сенсор, все это время наблюдавшие за ней из припаркованной на обочине машины, одновременно открыли дверцы.

– Привет, – сказал Лазарь, подковыляв к Янике на костылях. И заявил сразу в лоб: – Скорее всего, ты меня не помнишь, но я тот, кто вытащил тебя из петли.

Девушка уставилась на него такими глазами, что стоявший рядом Сенс не выдержал и добавил:

– Фигурально выражаясь.

Так они познакомились в третий раз. С тех пор они виделись еще четырежды, и это были самые странные четыре свидания в жизни Лазаря. Возможно, потому, что на свидания в привычном смысле этого слова они не тянули вовсе. Для Лазаря эти встречи являлись некой попыткой сблизиться и заслужить хоть какое-то доверие перед тем, как перевернуть с ног на голову всю ее жизнь. Для Яники – попыткой вернуть эту жизнь обратно на ноги.

Сначала дела шли неважно – девчонка упиралась и настырничала, отказываясь признавать наличие проблемы. Но постепенно лед отрицания треснул, и контакт наладился. Как любой человек, брошенный на надувном плоту посреди открытого океана, Яника хотела, чтобы ее нашли. Лазарь считал, что сделать это нужно как можно быстрее, – надолго оставаться в открытом море наедине с отчимом ей было просто небезопасно.