Читать книгу Один соверен другого Августа - Максим Мумряк - Страница 2

С полным баком из девяностых…

Неопределенное будущее второго десятилетия XXI века…

Большая белая машина – полированный джип, сверкая на солнце слепящим болидом, мчится по степной дороге, густо пыля. Liss одной загорелой тонкой рукой лениво правит рулем, другой ловит вспотевшей ладошкой прохладный воздушный поток с далеких гор. Она резво расправляется с темными духами бесконечной трассы, и те встают позади на дыбы недовольными серыми тучами пыли. Пряди длинных неубранных волос весело трепыхаются золотисто-рыжим победным штандартом над ее головой. Ава сидит рядом и искоса, по-кошачьи жмурится на ее профиль. Он уже сказал ей час назад, что любуется светотенью острогрудого горного хребта на горизонте с щедрой перспективой степных просторов до него. Liss тогда довольно улыбнулась и, слегка прикусив одну губу, страстно зарычала от удовольствия мотором. Яснее этого вида было только то, что крутобокие горы и волнующие степи позади нее – всего лишь удачная мизансцена для выступления у самого носа зрителя, под тонкой драпировкой черной ткани, ее собственного полуобнаженного дуэта. Августу же стало ясно и другое: его глаз успокоился; он перестал бешено метаться по карте в поисках вершин и глубин; он может смотреть очень долго в одну сторону, и этого теперь оказывается достаточно для получения того эффекта, который люди испокон веку именовали многозначительным словом счастье.

В его профессии существует один термин, который обозначает удачное место в пространстве, где открывается суть предмета исследования. Это место называется – обнажение. Там иногда вскрыта истина, ранее спрятанная беспощадным временем, с его вечной привычкой к движениям, изменениям, погружениям, затоплениям под покров могучих слоев тайны. И теперь Август в равномерном гуле двигателя, в свисте горячего ветра в ушах, в бликах солнца на стекле и металле, в дразнящем колыхании грудей Liss, в ее долгожданном спокойствии и в самом выбранном направлении видел только одно – обнажение истины. Это было то, что он, по-видимому, долго искал.

Правда, не всякое обнажение может обнаружить в себе истинное положение дел. Точнее, оно, конечно, может быть очень привлекательно, но в нем часто не видно не то чтобы истины, а даже направления ее простирания. Приходится много пройти и сильно потрудиться, чтобы найти, если так можно выразиться, талантливое обнажение. Вид его не просто радует: оно ломает ветхое и строит новое, завлекает, манит в глубины мироздания показом голой пяди тела именно истины, а не ее многочисленных обманок.

Но в данный момент пусть будет так, как говорит этот день: «Все ясно!». Пусть Август со своей Liss проедут по всем многочисленным обнажениям истины через буднично монотонную, жаркую степь; найдут затерянный въезд на заоблачный перевал неприступно славных гор; еле живые головокружительно спустятся оттуда на непременно лазурное и гостеприимное побережье с пальмами. И только там переведут дух, и подсчитают, и вспомнят дни, проведенные в поисках обнажений истины: мимолетный проблеск совершенной красоты и затем отражение ее света в долгих и тусклых лучах неуместной славы, сомнительного богатства и одинокого успеха…

В это время Liss повернулась к Августу, поменяла руку на руле, положила освободившуюся ладошку ему на колено и ласково сказала:

Послушай, милый… а как ты смог? Что именно? Ну, например, изменить меня. Э… откуда столько терпения? Ты все-таки не такой спокойный и совсем не флегматик. Ты как альпинист, у которого только два состояния: он либо поднимается, либо спускается. Ах, да, да! Зачем ты мне это напоминаешь? Я помню, как ты сам писал, что ты либо ползешь вверх, либо падаешь вниз третьего не дано! Правильно? И первое в тыщу раз дольше…

Август теперь разглядывал ровную степь впереди. Хотя было только около трех дня решил выпить пива. Копаясь на задних сидениях в поисках бутылки и пачки сигарет, он аккомпанировал Liss своими «Уу!» или «Yes» и одновременно думал, что бы ей такое смешное рассказать, чтобы она снова не сбежала. Вон в те синие горы, например.

Золотарь мой, ты собираешься рассыпаться передо мной множеством своих золотых словечек? Золотничок, ну давай! Или это ты только на бумаге такой красноречивый? – она слегка крутанула руль, так что скачком колеса на булыжнике был удачно сымитирован стук сердца. Эта женщина была очень своенравной с рождения. Но так как эта аксиома ему открылась несколько погодя от мгновения их знакомства, то Главный Задачник успел подтолкнуть его к таким занимательным и азартным решениям, что отказаться от доказательства теоремы Liss было Августу уже невозможно. Он не смог встать и выйти с урока, не смог забрать документы с этого трудного учебного заведения.

Август поерзал на сидении, потом уселся поудобнее и, пыхнув поочередно открытым пивом и сигаретой, начал рассыпаться:

– Я, как обычно, боюсь за тебя, Васенька. И страх мой теперь удвоился! Как отчего же? Оттого же, что на твою естественную женскую «вредность», к которой я приспособился, наложилась еще и неестественная американская «вредность». И, я так понимаю, теперь вы будете вредить мне с удвоенной силой.

Василиса, не поворачиваясь, ущипнула Августа за бок.

– Ой, Васька, ущипни еще разок! А то мне все кажется, что это сон. Шучу ли я? А что остается делать не на шутку влюбленному джентльмену в присутствии привидения его любимой? Да, шутить над своим нешуточным положением при встрече с духом! Потому как ты есть пока лишь только прекрасный женский дух и все! Дух любви, постоянно исчезающий при смене ветра!

– Август, ты тоже сменил гражданство? От тебя веет английской туманностью. И, дорогой мой, у тебя бешеные цены за каждое твое слово! Я это понимаю и расплачусь с тобой сполна за все! – и Василиса, игнорируя дорогу, повернула голову и стала настойчиво буравить взглядом спокойный профиль своего спутника. Пару минут машина с обреченной покорностью слуги подпрыгивала на камнях и выбоинах. Она мчалась вперед, набирая обороты, и будто с помощью рева двигателя силилась выжать из уст пассажира нужное слово. Когда-то Август даже пропагандировал в диалоге боксерскую реакцию. Но пришел новый тренер – ожидание и его жизнь, тщательно им проэкзаменованная, научила его по-простецки не спешить. Особенно на степной дороге, прямотой своей отрицающей всякую замысловатость.

– Золотарь, говоришь, – сказал Август и опустил взгляд на свои ноги. Его улыбка позволила Василисе вернуться к дороге и, сбросив скорость, облегченно вздохнуть; ее спутник продолжил монолог в своей обычной игривой манере:

– А ты знаешь, это даже точнее! И золотник, и золотарь мне идет больше, чем старатель! Ты все-таки ведьма, да? Превратила меня в своего маленького ювелира и ассенизатора? И я, невидимый из-за блеска твоих сокровищ и навалов нечистот бедный маленький мастер, просто выполняю свою работу. А без нее все богатства твоего мира лишь холодная груда безвкусного добра!

Требовалась пауза, и Август под молчаливое внимание Василисы сделал глоток пива.

– Твоя милая вторая «вредность»… Да, эта та знаменитая американская манера жизнерадостно усваивать чужое, не разжевывая! Глотать целиком, не разбираясь в мелочах. Или даже не глотать, а брезгливо понюхать и небрежно похлопать по плечу. Какая разница, золотник, золотарь или какой-то странный старатель? Но тебя всегда выручает твоя сверхъестественная способность угадывать за передним смыслом задний – более тонкий и точный. Или это я сам раздвоил твой мозг? Ну, как бы там ни было – ты угадала с маленьким золотым изделием, и это важнее даже моей гипотетической шизофрении гения!

Август устало вздохнул, посмотрел на притихшую, будто оглушенную взрывом Василису, и положил на ее мягкое колено свою руку. Василиса, не меняя выражение лица, буркнула:

– Продолжай. Не стесняйся, пророк, перед блудницей вавилонской. Хм. Новый Иезекииль.

– Я слышу в твоих комплиментах слабое эхо одного вопроса: как это ты за эти годы не спился, не умер, то есть не женился и не разлюбил? Да? Слушай, а как же тебе идет это прозвище: блудница вавилонская! Я ее себе такой и представлял: чертовски соблазнительная и дьявольски многоликая! Впрочем, все женщины немного блудницы, ведь так? И этот разгул страсти честнее, откровеннее и, кстати, просто веселее скрипящей чистоты домохозяки, каждый раз выключающей поздней ночью монитор компьютера с одним и тем же выражением: «Ох, блудница я, блудница!».

Последовал очередной жадный глоток пенного.

– А я? Что же я? А может, и пророк! Чем черт не шутит! Да, в пустыне, черт бы ее подрал, мрачной я влачился… как Исайя. Да… все эти девять лет после твоего кульбита с американским замужеством… Я в пустыне искал тебя! Стенал, как Иеремия, проклинал, как Исайя, но искал! Боролся за твое прозрение и подлиное счастье силою слова! Ты, бросив меня, одновременно, казалось, попросила и судьбу бросить мне вызов. За мной был выбор оружия. Я выбрал слово…

Стало сереть небо, и на его фоне пограничной белизной вечности еще ярче заблестели заснеженные хребты далеких гор.

– Сейчас познакомлю тебя с идеологией собственного сочинения. Видишь этот хребет на горизонте? На его чукотского двойника я пялился, не разгибаясь, два года. Там, на Крайнем Севере, и познакомился с золотом. В россыпном его виде. При его добыче и сейчас, как тысячи лет назад в мифической Колхиде, используют руно. Только вместо ворсинок шерсти шкуры барашка в деревянной колоде золото теперь ловят резиновые волоски на ковриках в металлическом шлюзе… Вода и галька с песком те же. И та же вокруг алчность человеческая. Только теперь она пугает в тысячу раз сильнее. К ней добавился рев дизельных насосов, вид упертых бульдозеров, и повсюду отравляющее зелье солярки и машинного масла в воде и грунте. Но больше всего удивляет природа! Она настолько креативна в сопротивлении человеческой агрессии, у нее столько изобретательности в запасе, что становится иногда страшно! Помню, как покореженный обрубок лиственницы в предсмертной своей агонии на свежей зимней колее героически вскакивает под мощными колесами «Урала» и пробивает дно салона пассажирского лайнера прямо под пассажирскими креслами. Видимо, по божьей милости минуту назад вставший со своего места промывальщик сначала белеет, потом неумело крестится и вслух посылает ко всем чертям «кляту» работу, и это мертвое дерево со всей тайгой, и почему-то весь Крайний Север сразу.

Также и медведи: выпрашивая «сгущенку», большими шерстяными игрушками забавно топчутся по рабочему полигону с рычащей техникой, а то медведица без предупреждения, молча, но стремительно «препарирует» пятерых дорожных рабочих, решивших поиграть с ее медвежатами. Тревожно было смотреть и на само золото. Но даже не из-за легендарного его блеска, а именно из-за его количества.

Когда мы на ЗПК выплавили первые триста килограммов драгоценного металла девятисотой пробы, я взял два десятикилограммовых золотых слитка в обе руки и почувствовал себя на минутку царем Мидасом: он до чего ни дотрагивался, все превращал в золото. Но я, как и он, не хотел умереть с голода, потому попросил у высших сил сделать печать всего лишь на одной золотой монетке. Знаешь, есть такая золотая монета английская – соверен? На ней отчеканены королевские профили. И мне тоже захотелось, чтобы на моем соверене был отчеканен профиль королевы и звали ее Василиса Прекрасная.

Свой клад мне посчастливилось найти в 1996 году. Я надеюсь, ты помнишь этот судьбоносный год? Да, семнадцатого апреля, в вагоне поезда № 26 Львов-Одесса плавно отъехала дверь купе, и орбиту одинокого астероида пересекла ослепляюще яркая комета. Солнечный свет освещал ее. Это была ты. Правда, холод льда я почувствовал несколько позже. После твоего отъезда в Америку. И еще, блеск этой кометы точно соответствовал цвету лицевой стороны моей золотой монеты. Еще во время учебы в «школе выживания» Одесского университета я осознал себя как двуликое создание. Обратная сторона была достаточно прорезана картинами приключений и знаками самоутверждения. А вот лицевая оставалась абсолютно гладкой, так как лик королевы мне еще не встречался. Потому золотая монета существовала, но назвать ее совереном было нельзя. И вот явился лик королевы! Да… Но я не успел его нанести на свой аверс, так как уникальный и единственный на свете золотой соверен был, как ты знаешь, украден предприимчивыми рабами Мамона. Они поклоняются этому своему древнему божеству богатства под религиозной вывеской самодельной заокеанской церкви. Рыщут по свету в поисках свежей красоты, невинной жертвы для доказательства бессмертия их культа. И тогда я подумал, что мне придется отлить другой соверен. Только он будет не из благородного металла, который брезгует связью с чем бы то ни было и награждает своим одиночеством тех из людей, к кому все-таки прилипает. Свой мир, свое королевство я решил создать с помощью общительных и общедоступных печатных букв на бумаге. Слово, не имея пробности золота, обладает и его блеском, и весом, и ценой. И еще, слово – признак начала, а золото – просто расплата в конце торга. Была, правда, одна загвоздка. Нужен был живой образец, модель для моего нового соверена. Я ничего лучше не придумал, чем снова выводить твой исчезнувший профиль в каждой букве. И, как видишь, все-таки сказочно обогатился.

Август замолк, а Liss плавно притормозила и выключила мотор. В окутанную дорожной пылью машину из жаркой степи резко ворвалась тишина. Их обоих она, вроде бы, изъяла на несколько минут из действительности. Когда пылевой занавес упал и стали снова видны четкие линии хребтов на горизонте, Liss посмотрела ласково Августу в глаза и вкрадчиво прошептала:

– Август, милый, ты, наверное, и не знаешь, насколько ты прав. Но если бы не это рабство, как бы мы тогда смогли оценить вот эту тишину и свободу. Я не знаю. Видимо, поэт знал это до нас: «…Ударил первым я тогда, так было надо!» Я первая ударила тебя больно. Прости. Но, видит бог, так было надо.

Август смотрел в лобовое стекло. Потом обернулся с улыбкой к возлюбленной и, положа на руль свою руку поверх ее, победно объявил:

– Васенька, нам нужно ехать только вперед. Так ведь?

Лицо Liss озарилось ответной улыбкой, она энергично завела двигатель, и они продолжили свой совместный путь по пыльной степной дороге. Через несколько минут Август прервал вполне комфортное молчание игривым предложением:

– Василиска, давай я включу радио? Нет, не FM, а свою волну. Ты помнишь, как тебе нравилось мое чтение рассказов старых сатириков? Ну вот, сдуем пыль, как говорится, со старых пластинок. Я сейчас расскажу одну эротическо-философскую историю. Нет, не скучную. Нет, говорю, не пошлую. Я когда-нибудь тебе в письмах скабрезнул хоть раз? Что это значит? Вот поживешь у нас чуть подольше и поймешь. Все-таки это же родина твоя… Мать твоя с Урала? Ну? Вот так. Ладно. Слушай. И самое главное – не перебивать и не убегать.

Я же созревал в Одессе, как ты знаешь, и потом в других городах-героях. Но это будет не одесский анекдот. Я расскажу тебе про философскую суть обнажения вообще. Чтобы тебе было не скучно, сразу скажу, там будут твои любимые пляжи с морским песочком.

В самом конце XX века ездил я как-то с двумя девицами в Крым отдыхать. После тебя я пребывал в состоянии озабоченного поиска невесты. Почему-то страсть как хотелось жениться. Хотя было мне всего ничего – едва за четвертак. Видимо, что-то генетическое играло и бродило внутри, как шампанское: отец мой женился в таком же возрасте. Итак, звались они… богема! Были родными сестрами и потомственными художницами, дочерьми известного в нашем городе скульптора. Так вот, они сразу по приезду в Малореченское устроили мне сюрприз! Мы сразу же пошли на пляж. Пляж был что надо, в твоем вкусе: безлюдный абсолютно, чистый до миража в глазах. Но, как говорят твои американцы, «but». Это «но» было настоящим «ню». Девки мои оказались нудистками! Они спокойно так стояли передо мной голышом, с великолепными… так, все, без детализации! Да, конечно… да, я знаю – ты можешь, можешь выпрыгнуть и из джипа. Итак, я… сразу пошел купаться, так как на пляж начали сползаться другие адепты культа Адама и Евы. Но, увы, некоторые из этих «жриц» жрали чебуреки на ходу, считая, видимо, что в раю можно все. В общем, тугие и спелые плоды этого райского сада можно было пересчитать по пальцам. И два из них лежали на моем полотенце. Трудно и смешно мне было находиться на пляже среди голых и сексуальных девиц, за одной из которых я еще к тому же и волочился. Не смотри на меня так. Сама, значит… а как же! Я заслужил это право домашнего инквизитора своими стигматами… Но сейчас не об этом. И это шутка. Ты скоро привыкнешь. Творчество такое ежеминутное: играть словами, фразами, судьбами. Последнее, кстати, по твоей части. Разминка перед настоящим выступлением. Каким? Сам еще не знаю. Но чувствую… и, Василиса, как бы ты мне крылышки или клыки не приклеивала, все же, по большому счету, я – обычный мужик. Просто ты сама из меня сделала гения ожидания. На минутку, как говорят в Одессе. Да. Но не нудиста. В общем, слушай. Просил же не перебивать!

Итак, тогда в Крыму это был такой долгий и красивый урок женской психологии. Там были и игры в страсти, и флирт, и любопытство: потом фотограф-эротоман затащил нас в горы, и они все перепугались… Кой-чего добавить – и хороший триллер выйдет. Ну да ладно, когда это было… А вот про любовь в горах ты не угадала. Секса у нас не было. Может, поэтому и было трудно? Ха-ха! Спокойно, Василиса!

Дело в том, что они, то есть девочки мои, как раз находились на стадии перехода из богемной жизни художников в аскезу иконописцев. Я с ними познакомился в иконописной школе. Это я потом расскажу. Я, как ты помнишь, геолог. Ну вот и логическая задача для тебя: что может делать геолог в иконописной школе? Долго… сдаешься? Ах, «сенкс» за комплимент, точнее, за твой хитрый маневр – да, я умнее! Так я тебе и поверил! Ну все, все, «шицы», как говорил Жора Чиртовой. Кто такой? Да сейчас уже, наверное, покойник. Или хозяин тропического рая. У него только одна мечта была. И за этот островной рай он был готов отправить в загробный рай кого угодно. Ну да ладно. Бывают чудеса – и черти каются. Но о Жоре в другой раз. В общем, был такой период православия в моей жизни, когда занимался я минеральными красками, которые имеют хождение только среди иконописцев. Вот. Все просто. Распорядок дня у наших сексапильных «полукровок» был такой: с утра – молитва и чтение псалмов, а после обеда – перед моим носом их голые спелые попки-титьки. Да, бывает такое, бывает на перепутье, как говорится. Помню, я из моря почти не вылезал – охлаждал там свой пыл казановы. Ну, какой-никакой, а есть. Что значит – пожарники приехали? А, ты – пожарник! Ну… хорошо, хорошо. Только влаги у тебя хватит? Ага… Уже вижу. Ладно. Продолжим эротически философствовать. Так, я сейчас вспомнил. Там было три девушки. Ну, прости… одна осталась радость – старость! Ведь, кроме баб, еще и природа же есть! Ты бы еще лет через десять явилась, то был бы этих баб вообще батальон. Значит, как сейчас помню, было две сестры и одна их подружка. С одной из сестер я вроде бы как пытался строить отношения. Оказалось, слава богу, не построил. Но самое главное то, что другая из сестер – самая красивая и уже замужняя неожиданно – начала со мной заигрывать. Конечно, самая красивая! А ты сомневаешься? Ты будешь слушать или… Хорошо. У этой красавицы не было одной ноги. Тебе не жаль ее? Ты что, плачешь? Я пошутил, ду… Ладно. Хватит. Ты же все понимаешь. Все, не перебивай, а то запутаюсь сам и тебя все-таки обману. Невольно, конечно.

В общем, представь, как у меня голова кругом шла, когда она, эта красавица с двумя обнаженными… да, с двумя голыми ногами, подходит ко мне вплотную на пляже и что-то спрашивает, а я пытаюсь не замечать ее высокую, торчащую… прическу и что-то еще могу говорить. Но потом как-то освоился и даже привык, что ли, к роли пастуха. Нет, не евнуха! У меня были серьезные планы. Я вообще-то порядочный. Но могу притворяться маньяком, если нужно. Так вот, когда на дискотеке эта нимфа… Нет, не моя, а замужняя нимфа. Да. Так вот, когда полупьяная красотка танцевала, не замечая, что ее идеальная форма обнажилась, и все ломают шеи, заглядываясь на стриптиз, то танцы не забыты, но превратились в кольцо топчущихся зрителей вокруг нас с ней. А мне, как будто ее телохранителю, по инструкции положено натягивать на непослушные, выпрыгивающие груди край легкой маечки, а потом тащить домой, не обращая внимания на протесты и призывы вакханки к продолжению отрыва. Эта замужняя сестра была легкой, фривольной, если не сказать распущенной, женщиной. В другой бы ситуации, могу ручаться, место телохранителя быстро бы освободилось, так как я занял бы место… Гм, да, правильно, Liss, мое любимое место в конце салона автобуса. Серьезно! В какой такой другой ситуации? А… Ну это, если бы не было ее сестры – истовой православной христианки. Она и была моей недавней пассией – так получилось. Это простое стечение обстоятельств. Но тем не менее я не мог сойти с дистанции в начале забега. Вообще, дело не в этом. Однако сдержанность моей подружки, ее серьезность и скрытность любой ваш американский психоаналитик объяснил бы отсутствием такой совершенной груди, как у сестры. Я не особо в это верю, но это ваше главное оружие. После глаз, конечно. Наверное, только на дыбе она бы признала это. Чего хотят женщины, не знаю, но то, что все женщины хотят иметь заметную грудь – это факт. Ну, хорошо. Встречаются оригиналки-лицемерки.

А фотограф оказался их старым знакомым. По его рассказам, сам он живет в Москве, работает в каком-то модном журнале, Малореченское – его родина, и Крым он знает с пеленок. Этот сладкоежка пал жертвой очаровательной груди и предложил ее хозяйке услуги гида в горах. Только одну букву изменил в своем амплуа этот «гад». Остальные, и я в том числе, пошли паровозом, как говорят преферансисты, так как сестры были неразлучны априори. Выступили спозаранку и доехали на автобусе до Лучистого. Далее ножками, но мне-то эти горы, как… да, ты поняла. Ну, если я с двадцатикилограммовым рюкзаком в те молодые годы быстрее лифта на девятый этаж поднимался. Да и груза, кроме воды, мы с собой не брали – у девчат диета, а упитанный фотограф при виде их загорелых ягодок забыл про голод. По мере продвижения в горы мне все явственнее становилось, что все мы, кроме замужней сестры, всего лишь лишняя массовка. Московский папарацци целился объективом в основном в нашу подружку, и я перехватывал его плотоядный взгляд. Честно говоря, мне было жаль его! Девушки не догадывались ни о чем и гуляли себе, как дети невинные. Все было похоже на банальную рекламу здорового образа жизни, пока похотливый фоторепортер неожиданно не исчез с нашей прекрасногрудой подругой за скалами. Девушки всполошились, и я, как самый бесстрашный и рыцареподобный, отправился на поиски пропавшей парочки. Найти их не составило труда по клочкам пены на траве, которая, наверное, так и капала с языка и штанов этого ценителя красоты. На поляне царила рабочая атмосфера: фотоаппарат раскалился, как и его хозяин, от щелчков, а абсолютно голая модель извивалась в попытках изобрести новый ракурс для осмотра своих неземных прелестей. Я ушел незамеченным и слегка обманутым. Подруги, не приглашенные на горно-эротическую фотосессию, мне не поверили. Вскоре довольный мастер экспозиции и выдержки со своей работницей вернулись, весело и показушно громко споря о лавандах-крокусах, давая нам понять без объяснений, что их исчезновение – только лишь неуправляемая тяга к цветочкам яйлы. Все сделали вид, что ничего не случилось, а водопад Джур-Джур и дорога от Генеральского к Малореченскому, казалось, смыли чистой водой негатив с недавних снимков хитрого мастера. И все хорошо бы, но то, что понятно без слов женщинам, не понятно нам.

Когда я через несколько дней наедине с «религиозной» сестрой вскользь упомянул об этой истории, то позиции у нас оказалась по разные стороны границы познания. Моя начинающая «святоша» напрочь отметала возможность того, что я видел своими глазами. Скорее всего, это был оригинальный и такой прямолинейный способ защиты чести рода и веры. После моих недолгих попыток логически и аналитически ее убедить и признать факт полного обнажения сестры перед фотокамерой репортера, ради бога, хотя бы для сохранения остатков моего рассудка, я вдруг понял, чего она хочет. Она и большинство женщин. Вам не нужна правда. Вам нужно удобство. Чтобы все вокруг было удобно и не выпирало противоречиями.

Когда Август закончил, Liss еще немного помолчала, потом улыбнулась и почти выкрикнула куда-то вперед себя:

– А джип нам нужен побольше, чтобы все наше огромное счастье в него влезло… Да? – акселератор взвизгнул, и в этом писке удовольствия Liss едва ли услышала умозаключение Августа:

– Платон, который древний грек, говорил: пока у человечества будет стыд, у него будет и будущее…