Читать книгу Заблуждение - Максим Павченко - Страница 11

Понедельник, 15 сентября, предстал передо мною в дождливо-туманном виде. Настроение было плохое хотя бы по той причине, что после такого весёлого воскресенья опять начиналась новая неделя – начиналась со всякого нежелания куда-либо идти и что-либо делать. Однако проснулся я довольно рано, поэтому традиционной утренней спешки не было, – я вышел из дома и пошёл в школу в медленном темпе.

Так вышло, что именно в этот день нам предстояло впервые в году подежурить, поэтому мой ранний подъём пришёлся сегодня как нельзя кстати. На линейке присутствовало, как ни странно, аж 17 человек – почти рекорд для нас. Из нашей вчерашней группы уже подошли Костя, и Миша, и Арман, и даже выздоровевший Лёша. Но не было Сани – и вот тут стало интересно, появится он или нет. Позже он появился.

Дежурил я, как обычно, на втором этаже, в центре – этот пост всегда казался мне главным в школе. Во-первых, именно второй этаж можно без всякой лжи назвать самой главной и оживлённой территорией в нашем учебном заведении – чаще всего огромный людской поток каждодневно пересекает центральную плоскость и расходится по своим делам именно здесь. Ну, а во-вторых, от центральной рекреации второго этажа отходит наш, пожалуй, основной коридор, который уже давно неофициально именуется Коридором власти. Как Читатель догадывается, именно там скрываются кабинеты главных людей школы. Разумеется, сразу выделяется огромный кабинет Людмилы Барнштейн, коридорная дверь которого окрашена в тёмно-синий цвет; рядом с ним располагается ещё один кабинет, с коричневой дверью и прибитой к ней дощечкой, на которой красуется цифра «2», – это номер кабинета, где заседает госпожа Чивер. Собственно, этих двух кабинетов мы всегда остерегались, стараясь проходить мимо них исключительно быстро.

Дальше идёт некоторое количество комнат всяких различных завучей, а потом помещение для секретаря. Итак, вкупе с двумя неприятными кабинетами, – это всё одна сторона.

На другой находятся медицинский кабинет и библиотека, а также класс биологии. Но это дальше от центральной рекреации, чем ещё один неприятный класс. Располагается он аккурат напротив тёмно-синей барнштейновской двери, и, наверно, не случайно, ибо сам он, также как и кабинет директрисы, едва ли может порадовать чем-нибудь своих посетителей. Я говорю сейчас о кабинете химии, содержащем в себе жёсткую диктатуру харизматичного Бандзарта.

20 минут до первого урока прошли незаметно. Началась география, которую, кстати, у нас вела уже упоминавшаяся выше особа из второго, цвета говна, кабинета – Тамара Чивер. Уроки с ней по привычке проходили очень тягостно, утомительно, гипертривиально… На них хорошо было спать. Вот и в этот раз я слегка вздремнул. Потом, правда, меня разбудили и вызвали к доске. Я сначала пробурчал что-то грубое в ответ, но затем всё же встал, подошёл к учительскому столу и начал что-то рассказывать про Зарубежную Европу. Не знаю, что в этот момент было на уме у Чивер, но она решила без всяких дополнительных вопросов поставить мне «3», – то есть по той причине, что ей просто этого захотелось. После звонка я снова пошёл дежурить.

Вообще, я должен рассказать Читателю про одно интересное заключение, про одну мысль, связанную как раз таки с дежурством. В течение 8 и 9 классов мне никак не удавалось понять, зачем оно вообще нужно. Нет, конечно, основной смысл ясен всем – мол, надо следить за соблюдением дисциплины, правил поведения и т. д. и т. п. Однако всё это было слишком очевидно, слишком банально; я же несколько лет пытался найти в дежурстве какой-то свой, сугубо личный смысл – тот смысл, что заставляет дежурить именно меня, и, в данном случае, только меня. Если так, то я даже могу употребить слово «мотивация» – да, думаю, что именно мотивации мне не хватало. Я, конечно, дежурил всё предыдущее время, пока не нашёл её, но … почему? Зачем? Чёрт, как это грустно осознавать, что ты что-то делаешь или делал просто так, по чьей-то воле, не видя в этом для себя никакого смысла! Как ужасно сталкиваться с этим чувством! Но я знаю всю гадость этого чувства, знаю, что за омерзение испытывать его! И я пытался найти для себя мотивацию – даже в таком, казалось бы, муторном деле, как дежурство. Лишь бы только не находиться потом под давлением этого чувства!

Действительно, что заставляет меня иногда приходить в школу не в 8:55, а в 8:30? Почему я стою на строго определённом посту, а не мотаюсь по школе и не общаюсь с каждым встречающимся по пути знакомым? Отчего иногда я запрещаю мелким играть в футбол бутылкой от кока-колы? Потому ли, что свято чту и соблюдаю какие-то общие правила дежурства?! Потому ли, что выполняю чьи-то прихоти и обязанности?! – о нет, на меня такие вещи не действуют. Пусть мне хоть сам правитель прикажет дежурить – я не стану этого делать, если пойму, что это необходимо только для увеселения нашего правителя. Но что же тогда действует? Какая такая сила побуждает меня дежурить?

Долго думал я над этим, рассуждал, размышлял… Пока однажды не пришла в мою голову одна мысль.

Мы все знаем, что школа – важнейший социальный институт. Во многом благодаря ней человек проходит процесс социализации. Однако что такое социализация? Проще всего сказать «адаптация в обществе». Но ведь так и есть! А адаптация… Адаптация – это собирательное понятие. Здесь важны опыт, коммуникативные навыки, возраст, общие знания, широта кругозора, постоянное общение и т. д. Исходя из этого я нахожу, что нет лучшего времени в школе для адаптации-социализации, чем перемена. Не верите? – вспомните свои перемены, и то, что вы наблюдали на них, и то, как вы себя вели и ощущали… Ах, как много людей, разговоров, действий, спешки!.. И вы – в пучине всего этого, вы – субъект этого хаоса! Вы – деловой человек со всеми своими проблемами и нерешёнными задачами или весельчак с шутками и развлечениями – душа компании! Здорово, правда? И чем не социализация?! Вот оно, ощущение «нужности» (пусть будет такое слово!), чувство принадлежности к обществу, и к не самому малому, – школьному! Вот когда начинается познание общества – когда ты уже незаметно в нём, когда ты постепенно начинаешь обретать своё место, а позже и союзников, и, к несчастью, врагов… Но так надо! Так и должно происходить! Ибо не быть иначе полной социализации, с анализом своих «плюсов» и «минусов», своих «хорошо» и «плохо», своих «да» и «нет»; не быть критике, взгляду на себя со стороны, самоанализу, искоренению недостатков, обретению хороших качеств; наконец, не быть уверенности, мировоззрению и кредо, и не быть всему тому, что позволяет-таки человеку хоть на 0,001 % познать себя! И это всё школа! Замечу, что не семья – первичная социальная группа, многими почему-то считающаяся наиглавнейшей (хотя я ничего не имею против семьи, пусть она и не может реализовать в человеке социологическое познание), – а школа, кладезь вариантов раскрытия человека!

Но обратимся к дежурству. Если перемена, как ясно из сказанного выше, – такой социологически важный промежуток времени, то что тогда говорить о дежурстве?! Разве нам мало, с точки зрения социологии, даёт наблюдение за людьми во время дежурства? О, знали бы вы, как много оно дало мне…

Я действительно скрупулёзно наблюдал за людьми, стоя на своём любимом посту на втором этаже. Тут уж мне повезло – было, что понаблюдать. А если ещё попытаться залезть в глубину чувств и мыслей людей, понять, о чём они думают… О, тут ещё та кладезь! Но вначале, в первые дни моего дежурства, особенно в 8 и 9 классах, я не задумывался над этим. Я просто видел каждый раз проходящих мимо меня в большом количестве людей – людей самых разных: и грустных, и смешных, и мудрых, и тупых… Но это преувеличение, которое могло родиться только тогда, раньше, ввиду моей неопытности, ибо, конечно, чисто тупых людей не бывает, а все производные ругательства исходят, на деле, только от эмоций. Впрочем, повторюсь, тогда я мыслил общими категориями, подразделяя, в общем, всех прохожих на две большие группы – учащихся и преподавателей. Даже и наблюдал мало. Скорее просто иногда оглядывался по сторонам, отрываясь изредка от экрана телефона и ожидая очередного звонка. Так, строго говоря, и прошли первые два года моего дежурства. Это были скучнейшие два года, запомнившиеся мне больше по простым переменам, встречам с Компанией и различным праздникам в течение двадцати четырёх месяцев, но никак не по дежурству.

Однако дежурство в 10 классе я вспоминаю с совсем другими чувствами. Наверно, что-то изменилось. Нет, не в людях – они, учащиеся и преподаватели, всё так же проходили огромным потоком по центральной рекреации второго этажа и, наверно, даже не обращали внимания на то, что я где-то поблизости стою на посту. Но что-то изменилось во мне. О, конечно, мне сейчас очень трудно вспомнить, а тем более, описать процесс этого изменения, ибо всё происходило, видимо, постепенно и незаметно – так, что даже невозможно это подробно изложить. Тем не менее, один момент я не могу не отметить: несомненно, я стал более внимателен к людям. Теперь огромный поток двух групп – учащихся и преподавателей – уже не был для меня таковым, как не было и самих этих групп. В 10 классе я стал рассматривать их отдельно – по каждому человечку, забыв вообще про такие понятия, как «группа» и «поток». Лишь одно коллективное понятие оставалось для меня священным и незыблемым и остаётся таковым и по сей день – Компания. Впрочем, в теме дежурства она вряд ли имеет какое-то важное значение.

Итак, я стал присматриваться к людям, мысленно рисовать для себя картину их же мыслей. Не скрою, многие меня удивляли. Если раньше я не обращал на это внимания, то теперь замечал, насколько у некоторых персон странным является их внешний вид, их одежда, их походка, их лицо, их жесты, их мимика… Я привык называть таких людей «странными», и, может, это неправильно, но ведь они действительно производят соответствующее впечатление, и я ничего не могу с этим поделать, даже когда пытаюсь понять, что этих людей, на данный момент, беспокоит.

Каковы же наиболее распространённые странности? Ну, к примеру, некоторые люди практически всегда имеют серьёзный вид и никогда не улыбаются. Ясно, что, в большей степени, это касается учителей (тут уж я позволю себе снова выделить эту группу), например, Чивер, Гареевой и других, но порой приходится видеть и таких вот странноватых учеников, причём, что самое удивительное, чаще всего этому синдрому «неулыбчивости», судя по наблюдениям, подвергаются пятиклассники – совсем ещё дети, невесть зачем раньше времени превращающиеся в беззубых стариков. У меня есть подозрение, что такие странности исходят из слишком высокой самооценки и самомнения, а также из гиперпреувеличенных взглядов относительно собственных умственных способностей. Ну, ещё, может, проблемы с зубами влияют – не хотят позориться.

Но есть полные противоположности – у некоторых лиц заметен такой тупой вид, что кажется, будто все мозги из их голов дружно повысасывали все пришельцы мира разом. На самом деле, опять же, трудно сказать, что с ними такое. Может, какая-нибудь лишняя хромосома там, в клетках, содержится…

Очень часто я встречал людей, отстранённых от коллектива и общества. Стоит, например, класс перед уроком; все общаются, делятся какими-то мыслями, идеями, рассказывают интересные истории, травят байки… – всем есть что сказать. Но вот какой-то парень сидит себе в сторонке и читает учебник, или пялится глазами в свой i-phone, или просто озирается по сторонам, не зная, видимо, что ему ещё остаётся делать. Он, тот, кто читает учебник, может быть, и хотел бы влиться в коллектив да завести бы с кем-нибудь настоящую дружбу, да только вот настойчивые цифры, буквы и формулы вконец загипнотизировали беднягу, не давая ему даже подойти к своим одноклассникам. Он активно зубрит материал, продолжая наивно полагать, что зубрёжка – это good[11], – и, наверно, сегодня на уроке он получит очередную пятёрку, уже тысяча девятьсот восемьдесят пятую в своей коллекции, и будет вполне удовлетворён этим событием, так как он ещё на одну десятитысячную приблизится к своей великой цели – к золотой медали, – но … друзей от этого, к сожалению, нисколько не прибавится. А, впрочем, нужны ли ему друзья? Нужны ли они ему, типичному ботанику, если на свете есть учебники и зубрёжка, и всё свободное время уходит только на это? Однако так только он считает – человек, ещё далёкий от познания времени, – но, отвечая на предыдущий вопрос, я, конечно же, говорю, что данный товарищ вряд ли сейчас нуждается в друзьях, потому как, возможно, ещё не вполне понимает, зачем вообще в этом мире нам нужны – необходимы! – друзья.

В противовес приведённому выше социальному типу я хочу упомянуть Костю. Вот уж поистине не ботаник, хотя учится на ура. И ведь всё умудряется успевать, везде в деле: на уроках он – сама активность, во время перемен – правая рука Долганова, за пределами школы – лидер Компании, а для Компании – король развлечений! Учебников не читает, ничего не зубрит, со всеми общается – в общем, прекрасный, свободный, весёлый человек! И если у нас в народе когда-либо заходит тема социализации, то все наперебой говорят, что Костя этот процесс уже давно прошёл.

Что ж, мне пора завершать столь важные, но затянувшиеся рассуждения – время продолжать школьную хронику.

В понедельник я получил две точки в журнале по английскому языку – за плохо сделанное д/з и заваленный тест по временам Past Simple, Past Continuous и Present Perfect. Удивительно ещё, что Гареева сразу не превратила их в двойки, как обычно и поступала в подобных случаях, но на этот раз решила подождать до четверга. Так у меня образовался первый серьёзный долг (я не говорю сейчас про геометрию, потому как там оценки были моментально поставлены в журнал). Впрочем, я не падал духом – словно чувствовал, что смогу быстро от этого долга избавиться. Действительно, так и получилось: в четверг я блестяще, без всяких запинок, пересказал англичанке заданный на дом текст, так что она была просто в оргазме от моей готовности, а потом переписал на «4» тест по ненавистным временам. И всё: долга – как ни бывало! Настроение резко повысилось, да иначе и быть не могло, ибо я только что доказал Гареевой, что я – не тупой и даже в английском иногда что-то смыслю.

Вообще, третья школьная неделя не предвещала ничего интересного. Постепенно световой день всё более сокращался – темнело теперь уже около восьми, – погода портилась, а солнце решило на несколько дней вообще дать нам забыть о своём существовании. Учитывая всё больший объём д/з, это означало лишь одно: пошли настоящие монотонные трудовые будни. И, наверно, это справедливо. Вспоминая предыдущие годы, я прихожу к мысли о том, что именно с третьей недели начинается настоящая учёба, а всё, что было до этого, логично называть двухнедельной разминкой. Итак, к данному дню разминка закончилась.

Впрочем, менее всего об этом думал Костя. Он никогда не унывал сам и всегда боролся с уныниями других. Наверно, такое слово, как «монотонность», он вообще не воспринимал всерьёз, если речь, конечно, не шла о математике – в частности, о графиках функций. Но если и приходилось ему когда-либо слышать о тяжёлых монотонных школьных буднях, то, естественно, он тотчас же принимался бороться с таким определением. В ход шло всё: футбол, когда тепло, теннис, волейбол, кино, дискотека… Этими и многими другими развлечениями он запросто поднимал себе и остальным людям настроение, и, в конечном итоге, все непременно оставались довольны и жизнью вообще, и нынешним временем в частности, и тем, что живёт у нас такой оптимист, как Костя.

Однако только развлекаться было бы тоже неправильно. Тем более, что над нами как дамоклов меч висело задание Бандзарта, и мы – Костя, Миша, Арман, Саня, Лёша и я – просто не могли позволить себе забить на него, хотя бы согласно той логике, что надо было что-то доказать Феликсу. А вот что и как мы ему докажем – это уже целиком и полностью зависит от нашей подготовки. Недаром Костя так радовался добытому бензолу:

– Вот он! Вот главный объект нашего исследования! Вот ключ к изучению аренов! – говорил он нам, когда мы в очередной раз пришли к нему в гости (это было 17 сентября).

Мы же не могли не порадоваться за Костю. Очевидно, ему удалось связаться со своим знакомым с химпредприятия, и тот оказал нам всем такую милость.

– Главное – верить в конечный успех! – не уставал теперь повторять Костя. – Уверяю вас, что чем больше настойчивости, веры и желания мы приложим – тем более увеличатся наши шансы добиться хоть какого-то результата. Не сомневаюсь, что теперь, когда у нас появился бензол, появится и уверенность! Авось исследование получится!

– Но как же быть с остальными реактивами? Ведь одного бензола мало, – сказал я.

– Безусловно! Надо будет постараться, чтобы добыть что-то ещё. Но главное – узнать про арены всё то, что мы не знали раньше.

В ту среду мы ещё долго говорили о задании и не только… Под конец, когда настала пора расходиться, Костя пообещал попробовать достать в ближайшее время ещё какие-нибудь реактивы. Заявление это явно означало его готовность бороться до конца.

Тем временем я решал свои личные проблемы – выбирал вуз, куда буду впоследствии ходить на подготовительные курсы. В принципе, я уже твёрдо решил, что, помимо основных экзаменов, сдавать буду обществознание и историю. И вообще, в голове моей далеко не первый день вертелась мысль о том, чтобы стать либо юристом, либо социологом, либо политологом. Почему-то именно эти профессии казались мне наиболее интересными и соответствующими моему гуманитарному складу ума. Оттого я и искал гуманитарный вуз, благодаря которому смог бы достойно подготовиться к ЕГЭ и ликвидировать излишнее волнение. Хотя вряд ли я волнуюсь или очкую, но всё же…

Итак, после долгих раздумий и странствий по городу от одного вуза к другому, продолжавшихся едва ли не весь сентябрь, я всё-таки определился с выбором и записался на курсы. Согласно расписанию, вышло так, что занятыми с утра до вечера у меня оказались два дня – среда и пятница. Что ж, ради ЕГЭ, наверно, можно пойти на такую перегрузку.

Далее же я хочу вернуться немного назад и привести мой разговор с Саней, состоявшийся у него дома в понедельник вечером. Тогда меня особенно волновала тема исчезновения, которое случилось день назад, после кино, – с неё и начали.

– Ты пойми, – говорил Саня, – я не мог оставить Болта одного. Просто не мог! Только подумай, что бы он ещё натворил без меня!

– Так ты пытался его утихомирить?

– Что-то вроде того. Просто он был очень взбешён из-за случившегося и хотел устроить хрен знает что на улице.

– С чего бы это?

– Я и сам не знаю. Его вообще в последнее время не узнать. Он немного изменился… Часто злится, кричит; скрытным стал, подозрительным… Будто со всем миром в ссоре! Да и шутки его стали более … вызывающими. Даже почти и потеряли статус шуток.

– Что же с ним случилось?

– Трудно сказать. Я даже и понимать его перестал… Вот хотел как раз догнать, остановить, поговорить по душам…

– Так ты его не догнал? – удивился я, хотя и сам уже видел на лице Сани ответ.

– Не совсем. Болт бежал очень быстро. Я долго выдерживал его темп, но потом устал и понял, что больше не могу. Он неплохо бегает.

– Это да, – подтвердил я. – Но неужели он не видел, что ты за ним гонишься?

– Я подозреваю, что видел.

– Отчего же не остановился?

– Не знаю… Видимо, не хотел. Он знает, что у меня уже давно назрел к нему разговор. Наверно, он к нему ещё не готов.

– Как-то странно. Для Болта это нехарактерно.

– И я об этом думаю. Я говорю, я перестал его понимать. А он ещё поиздевался: устроил мне эту гонку!

– Вот подлец! – шутя сказал я.

– Подлец ещё тот! – со смешком заметил Саня. – Но что делать? – он это любит. Даже хорошо, что хоть такие шутки у него остались. Помнится ещё, он немало смеялся, когда я рассказал ему о наших подозрениях на Бандзарта!

– Да ладно?! И что же он сказал? – заинтересовался я.

– Он сказал, … что это вообще полная чушь. Назвал это «нашими сказками». Может, он и прав.

– Ну, это пока неясно! Да и с чего бы ему оценивать Бандзарта? Разве он знает его так, как мы?

– Да я ему не раз про Бандзарта рассказывал. Мне кажется, Бандзарт у меня каким-то монстром получился, – рассмеялся Саня.

– Почему бы нет? – подумал я.

– Всё же это перебор. И Олег так считает. Хотя потом он долго смеялся.

– Да?

– Ещё бы! Ему тяжело поверить в наши истории. Он говорит, у него в школе работают «чёткие преподы», – красиво произнёс Саня.

– Уже завидую, – сказал я и представил себе таких учителей. Впрочем, потом отошёл от этих фантазий и решил ещё поспрашивать Саню как человека, хорошо знающего Болта, ибо история его побега уж очень сильно меня заинтересовала:

– А ты разговаривал с ним сегодня?

– Нет.

– А что-нибудь слышал?

– Тоже нет.

– Как же так? Вы же лучшие друзья! Неужели не до общения было?

– Напротив, я хотел с ним поговорить, – ответил Саня, и я заметил, что взгляд его стал каким-то более грустным; он как-то разом весь погрустнел. – Звонил – никто не отвечал. В квартире его тоже не было, я сегодня тоже туда ходил.

– А родичи?

– Да что родичи? Я подозреваю, он опять с ними поругался, – заметил Саня.

– Как же так? Из-за чего?

– Тяжело сказать. Болт часто ругается с родаками. Из-за чего – не знаю. Видно, у них полно непониманий. Вообще, всё это мне и понятно, и странно.

– Может, он вообще сбежал из Купчино? – предположил я.

– Всё возможно. Болт вполне способен на такое. Не забывай – на него же ещё все дворы озлоблены. За его проделки.

– Но тебе не хочется его найти?

– Я бы с радостью… Но всё очень сложно. Если уж Болт пропал – найти его почти нереально. Вот где он сейчас может быть? Да где угодно! Хоть в Кот-д’Ивуаре!

– Это ты загнул!

– А что? Это же Болт! От него будь готов всякого ожидать.

– Но где-то же он есть! Купчино не такое и большое, – сказал я, в определённой степени соврав.

– В том-то и дело, что он может сейчас находиться вовсе и не в Купчино. И даже не в пределах города!

– Да вряд ли. Что он будет делать вне Купчино? У него там и дома нет!

– Ошибаешься. У него там, – Саня сделал характерный жест, – миллион домов!

– Да что ты врёшь, чёрт возьми?! – возмутился я, видя широкую улыбку Сани. – Нет у него там никакого дома!

– Смотря, что ты называешь домом. Квартира у него, как я знаю, одна, и он в ней прописан. Но ведь есть ещё парки, вокзалы, рестораны, клубы, заводы, кладбища, метро…

– Стоп! Вот тут хватит! Ты ещё сделай из него бомжа! – отрезал я и подумал, что Саня сейчас вновь начнёт улыбаться. Но он, однако, и не думал этого делать. Напротив:

– А ты что, мне не веришь? Мне, лучшему другу Болта? Эээ, да ты, похоже, совсем его не знаешь. Совсем не знаешь… – знаково повторил Саня.

– Как не знаю? – возразил я. – Да ещё как знаю. Как и все. Сколько раз встречались!..

– Ууу… Ты думаешь, что в Компании его полностью узнал? Да? – я кивнул головой. – О нет! Вот именно в Компании ты его не мог узнать. Запомни: ты не знаешь о Болте и одной сотой той информации, которой владею я, – Саня с очень горделивым видом это произнёс.

– Неужто?

– Да-да. Вот скажи: как давно вы познакомились?

– В прошлом году вроде, – ответил я. – Ты же сам нас тогда и знакомил!

– Вот-вот, – улыбнулся Саня, – ты познакомился с ним в прошлом году. А я его знаю четыре года, когда ему было десять. И поверь: он уже тогда мастерски находил миллион приключений на свою жопу. И сейчас находит.

– Ха! Ты так говоришь, словно он – бесконтрольный мальчик, у которого родители – пьяницы и тунеядцы, – заметил я.

– Кстати, ты наполовину прав, – ответил Саня. – Родители его – очень занятые люди. По уши в делах. А вот то, что он бесконтролен, – это факт, железный факт.

– И что, его никто никогда не воспитывал? – не без удивления спросил я.

– Скорее всего, это так. Я не вдавался в эту историю, но из рассказов его понял, что ни мать, ни отец никогда не уделяли ему должного внимания. Он был предоставлен самому себе с шести лет, а с восьми стал активно проводить время во дворе. Общения с кем попало, игры в футбол, прятки, жмурки и тому подобное… Вечно где-то шлялся – иногда по улицам, но, в основном, по дворам… Приходил домой только к десяти, уже к моменту прихода уставших родаков. И так – всю начальную школу. Учась дальше, он, разумеется, не мог так часто бывать во дворе, как раньше. Однако он продолжал частенько туда наведываться, и вскоре уже вполне стал там своим. Его никто не контролировал – в принципе, он запросто мог шататься по двору и весь день, невзирая на школу. Здесь всё было на его усмотрение, и нередко Болт выбирал двор вместо школы. Так и вышло, что двор его воспитал. Да, так и знай, Коля, что Болт – истинное дитя двора!

– Погоди, Сань, – сказал я. – По-моему, здесь ничего удивительного нет. Болт – типичный дворовый парень, привыкший к приключениям.

И тут, стоило мне только это сказать, Саня окончательно поймал кураж. Он начал говорить так, словно выступал на какой-то конференции, а не общался с другом. Очевидно, тема Болта его самого зацепила, и он просто не мог говорить о ней спокойно. Таким я его ещё никогда не видел.

– О нет! – начал он. – Ты ничего не понял. В том-то и дело, что Болт – не типичный дворовый мальчик, как ты сказал. Он далеко не типичный!.. Начнём с того, что Олег, хотя и был воспитан дворовой компанией, никогда не проявлял конформизма в своих действиях. Он всегда поступал только так, как сам считал нужным. И это притом, что он был ещё мелким. Болта можно было назвать эгоистом, ибо он редко когда думал о других, но здесь, скорее, это был его плюс, нежели минус. Что бы ему ни советовали, на что бы его ни уговаривали – он почти никогда никого не слушал и поступал по-своему. Конечно, у него иногда возникали проблемы. Бывало, его унижали, оскорбляли, били… Но он всё равно настаивал на своём, и порой его мнение потом признавалось очень грамотным. Собственно, этим он и заслужил определённое к себе уважение, быстро стал своим, и мне, как и многим другим во дворе, сильно захотелось с ним сдружиться. Я просто почувствовал, что мне стал очень интересен этот малый. Кстати, где-то в десять лет, как я слышал, Болт и научился так быстро бегать. Видимо, ещё ранее опасность побоев заставляла его быть всегда готовым к тому, чтобы стремительно удрать, – вот он и приобрёл такой прекрасный навык. В это же время начались его хулиганства. Мне тогда удалось с ним познакомиться – собственно, тут не было ничего трудного, – и я сразу понял, что нашёл в тот момент великолепного друга.

Постепенно Болт менялся: смелость в нём осталась, но он стал больше прислушиваться к мнениям других. И это хорошо – эгоист из него не вышел. Впрочем, двор советовал ему много как хорошего, так и плохого, однако и тут Болт сохранял рассудительность. Я прекрасно помню те компании, в которых мы с ним оказывались. Помнится, были группы из ребят 11-14 лет – мои тогдашние ровесники. Болту же было всего десять, и он уже не первый год наблюдал, как мы все курили, шлялись где попало… Разумеется, я тоже забавлялся. Помню, как хотел ещё приучить Болта, но… Как только мы все ни уговаривали его – думали, что он дрогнет, сломается, решится, – да ничего не вышло. Болт был непоколебим. Видно, с самых первых лет уяснил вред курева – да так и решил никогда не начинать. Помню, ещё меня пытался отучить: всё пугал, приводил цитаты, рисовал на картонных коробках демотиваторы… И ведь у него получилось! Прокурив около года, я всё же бросил и даже пообещал, что больше никогда не начну. Правда, сейчас опять тянет…

Ну а вообще, дружба наша становилась всё крепче и крепче. Мы днями напролёт общались, шутили, освоили все дворовые игры – короче, весело проводили время. В компании он часто прислушивался к моему мнению и считал меня авторитетом, а я старался всячески защищать его при угрозах и поддерживать его идеи. А идей у него было … океан! Фантазией Болт всегда отличался. Так вот постепенно мы стали лучшими друзьями.

Постепенно я понял, что наша с ним разница в три года – полная ерунда. Мы понимали друг друга с полуслова и ощущали истинную общность интересов. А чем больше их у нас становилось – тем более крепла наша дружба. Благодаря мне Болт уже перестал быть просто своим – он начал быстро набирать популярность сперва в нашем дворе, а потом и во всём Купчино. Уже не только подростки, но теперь даже и взрослые его знали. Правда, насколько они его уважали, – другой вопрос, но в среде тинейджеров он стал суперзвездой. Именно тогда, в эти золотые для него дни, всем стала известна его активнейшая деятельность. Болт одаривал всех шутками, приколами и розыгрышами – порой не слишком приятными для жертв, но зато невероятно весёлыми для остальных. Впрочем, те, первые его проказы, сравнивая с нынешними, можно запросто назвать «детскими». Впереди всё обещало быть куда более серьёзнее, и Болт сам это отлично понимал, ну а пока мы все вместе просто развлекались – по-детски развлекались.

Но время шло, и шло неумолимо быстро. Болт рос, менялся его характер, менялись его взгляды. Олег стал более жестоким, грубым, начал ругаться с родаками, соседями, друзьями, просто со взрослыми – вообще со всем обществом. В это время многие отворачивались от него – и не потому, думаю, что их отталкивал его тяжёлый, взрывной, неуступчивый характер, а также вновь проявившийся эгоизм. Мне кажется, что его просто стали побаиваться. Уже один тот момент, когда он однажды появился во дворе с настоящим цианидом калия в руке и этой ампулой едва не отравил своего бывшего друга, заставил всех отстраниться от него. И ведь потом кто-то проверил – в ампуле действительно находился цианид калия. Но есть и ещё причины.

Новых друзей Болт стал находить с трудом – видимо, дворовые толки быстро успели распространиться. Да и те, с кем Олег породнился, были очень странными людьми. Водился, например, он одно время с одним полоумным чуваком и считал его чуть ли не своим братом. Тот, однако, вёл себя как-то странно – так, что даже Болту иногда приходилось удивляться. А уж про репутацию того в народе я вообще не говорю – все от него просто старались держаться подальше. Ну и что в итоге? Выяснилось, что этот чел с ранних лет отличался несуразностью в половом сознании – гейские манеры и пристрастие к парням составляли всю его странную сущность. Что ж, оттого и странность, оттого и полоумие… В общем, когда народ об этом узнал, репутация Болта была заметно подпорчена, но и боязнь в отношении него резко возросла.

Был у него и ещё один необычный товарищ – Лёня Шакалов по прозвищу «Пламя». Разумеется, оно появилось не случайно – дело в том, что Лёня с самого детства страдал расстройством психики. Он имел необыкновенную и непреодолимую тягу к огню и всему, что горит. Сначала он просто предпочитал любоваться горящими спичками, кострами, фейерверками и пожарами, а потом, чуть повзрослев, начал устраивать их сам. Ему доставляло удовольствие поджигать любые предметы: коробки, гитары, ткани, одежду, восковые предметы, … – в начале! – а потом он перешёл на деревья, мусорки и заброшенные дома. Когда же Лёня посетил врачей, те незамедлительно поставили ему диагноз: «Он – пироман!»

Вот такие друзья были у Болта! Я, конечно, и сам не понимаю, где он только таких откапывал…

– А скажи: у тебя никогда не было мыслей прекратить с ним дружбу? Уж больно странным он стал, судя по твоему рассказу…

– Ха! – отреагировал Саня. – Конечно, они возникали. И не раз. Я и тогда понимал, что дружить с Болтом становится опасно; ведь если у него есть друзья-пироманы, то это не к добру… Только представь, сколького он мог понабраться у Шакалова!.. Однако я также понимал, что и прекратить общение с Болтом мне будет нелегко. Да что там говорить – почти невозможно! Уж слишком сильно мы с ним сдружились. К тому же, мне становилось жалко его, когда я представлял себе, как начинаю говорить ему о конце нашей дружбы. Ведь это слёзы, истинные слёзы! – крикнул Саня. – Фактически, у Болта никогда и не было таких друзей, как я. И представь: если я, после нескольких лет дружбы с ним, скажу, что ей пришёл конец, что больше ничего нет, … – как он отреагирует? Вот как? Это же будет плевок в душу, удар ниже пояса, калечение судьбы! С кем он тогда будет общаться? А? С кем он тогда будет шутить? А с кем он будет развлекаться? – я молчал и смотрел нервными глазами на Саню. – Да ни с кем! Просто ни с кем. Он на 99 % радикально изменит своё отношение к жизни, станет ненавидеть мир, перестанет верить в дружбу, в мир, будет считать всех людей предателями, окончательно переругается со всем обществом, и, в том числе, с родителями! Да-да, со своими родителями, которые когда-то дали ему жизнь на Земле, ещё не зная, что у них не будет ни минуты времени на то, чтобы эту жизнь направить в верное русло. И вот, дальше, когда отношения со всеми будут испорчены, может произойти самое страшное: Болт начнёт осознавать, что он лишний в этом обществе, что он здесь никому не нужен, что его судьба никого не интересует, что он маргинал!.. Тогда, находясь в состоянии безысходности, Олег может окончательно сорваться. Он станет курить, попрошайничать, воровать, бухать, … в конце концов, колоться! – и на всё это его будет толкать чувство глубокой мести. Мести не ко мне, а ко всему обществу. Его будущее станет ужасным. Он полностью превратится в бродягу, навсегда потеряет связь с родителями и друзьями, забросит школу, вступит в криминальную социальную группу, станет преступником!.. Станет убивать, насиловать, совершать поджоги, террористические акты!.. – здесь Саня на несколько минут примолк. – И всё это продолжится до тех пор, пока на горизонте не замаячат два пути: либо тюрьма, либо суицид, что, в сущности, есть два слова – трагическая смерть! И вот таковой может быть вся жизнь Болта.

Нет уж, я … не могу его бросить. Как подумаю об этом … – просто не могу.

Саня закончил. Я ещё долго молчал, будучи не в силах произнести ни единого слова. И самое ужасное, что Саня был вполне прав. Со своим, конечно, видением ситуации. Но теперь, после этих слов, мне стало искренне жалко Болта. Жалко на все 200 %. Я почувствовал в душе своей что-то явно колющее, будто самый кончик перочинного ножа воткнулся в неё и засел там, как самый зловредный на свете клещ.

Сане я сказал следующее:

– Мы обязаны его найти. После всего, что ты сказал, нужно хотя бы попытаться.

Потом добавил:

– У меня теперь есть чувство, словно он и душой, и мыслью где-то около меня.

Саня в ответ вздохнул и кивнул головой. Мы договорились с ним рассказать о наших планах всей Компании.

И все представители Компании вскоре уже знали историю Болта.