Читать книгу Заблуждение. Роман про школу. Том 2 - Максим Павченко - Страница 8

Во всем мире люди, в своей общности, далеко не однозначно относятся ко Дню святого Валентина. Одни принимают его, ибо считают, что этот день есть праздник любви, а это прекрасно, – и призывают всех влюбленных дарить друг другу романтически-сердечные подарки. Другие настаивают на том, что 14 февраля – это обычный и ничем не примечательный день – такой же, как, например, 31 марта или 19 октября, – следовательно, и о каком-либо празднике говорить в данном случае бессмысленно. Как правило, к группе вторых относятся все истинные коммунисты. Они утверждают, что День святого Валентина – это праздник всех… буржуев, – поэтому не перестают повторять строчки из мема: «Товарищ, не ведись на буржуйскую хрень. 14 февраля – обычный день!»

Таковы принципиально разные отношения к данному празднику.

Компания же в этот день не могла не вспомнить Теорию нелюбви, автором которой является, напоминаю, Костя Таганов. Читатель, наверно, помнит, что в свое время она вызвала серьезные разногласия в 11б, а также и в других классах, но – главное – в самой Компании, где тема любви поднималась в принципе очень редко. Подавляющее большинство наших соратников верило в теорию, считая ее важным подспорьем в общественных отношениях. К таковому относились, например, мы с Сашей, Лена, Дима, Павел, Степан, Люба, Миша, Альхан, Леша, Боря, Даша, почти все представители шестых и седьмых классов и многие другие. Некоторые – немногие! – считали теорию «абсолютным бредом», – но именно так говорили, помнится, только Юля и Сергей. Отдельные товарищи сомневались – Карина, Вика, Арман, Женя … – да и все. Последние, нетрудно догадаться, просто видели в теории как верные и справедливые мысли, так и спорные утверждения. Впрочем, факт остается фактом: Теория нелюбви мало кого оставила равнодушным, – ну, разве что только Володю и Федора, хотя… и они, пожалуй, примыкали к самой большой – первой – группе.

Естественно, – и это следует из приведенных выше выкладок, – Компания, в целом, очень положительно отнеслась к теории Таганова, пусть даже отдельные ее положения и вызвали у нас некоторые сомнения. Но, наверно, для нее это даже и хорошо: она содержит в себе такие тезисы, которые хочется обдумать. А это вызывает еще больший к ней интерес.

Логично будет предположить, что сторонники Теории нелюбви достаточно негативно относились ко Дню святого Валентина, – и это было особенно справедливо для нашей Компании. Еще в средней школе, то есть далеко-далеко до теории, мы много раз говорили о нашей дружбе, ставя ее, в принципе, за основу, – фундамент! – нашего компанейства. Так оно всегда и было и есть, на том Компания зиждется, … – но вот о любви разговор никогда не заходил. Эту тему мы сознательно предпочитали избегать, она нам не нравилась, – да и куда приятнее было говорить о нашей дружбе!.. Вот истинная ценность! Соответственно, тогда же Компания невзлюбила и этот буржуйский праздник. Костя Таганов 14 февраля, как правило, вообще не приходил в школу (если, конечно, этот день не приходился на воскресенье), девушки – Даша, Люба, Женя и Карина – одевались в превосходном готическом стиле (причем подбором одежды всегда заведовала, конечно, Люба), Вика предпочитала появляться в дворовой одежде. Парни вообще надевали бейсболки с какими-то матерными слоганами на козырьке, напечатанными латинскими буквами, а Санек однажды даже умудрился прийти в своей фирменной футболке: на ней была изображена разорванная валентинка, а внизу красовался перечень самых грубых и похабных выражений. Фон состоял из чисто черного цвета, так что все эти надписи были очень хорошо видны даже издалека.

А вот наш главный в классе коммунист, Миша Шпалов, в этом году, чувствуется, подготовился к празднику заранее. Он пришел в школу за двадцать пять минут до начала алгебры и сразу привлек к себе всеобщее внимание.

Одет Миша был в красное, и только в красное! На нем были красная шапка, красная куртка, красные штаны и даже красные кожаные сапоги. (Где он все это нашел – неизвестно.) Сняв же куртку и шапку, Миша явил всем нам свою красную до пламени футболку, на которой красовался портрет Владимира Ленина. Рядом помещалась фраза «14 февраля – антибуржуйский день!», уместились на футболке также изображения серпа и молота.

Дело этим, однако, не ограничилось. Шпалов умудрился притащить с собой несколько агитационных плакатов – типа «Окон РОСТА»3 – и принялся ходить с ними по этажам и приклеивать в самых разных местах: в рекреации, на лестницах, около кабинетов, на стендах, вдоль перил… А один повесил, как потом выяснилось, аж в учительской уборной! Все плакаты, как нетрудно догадаться, были посвящены одной общей тематике, и ее можно сформулировать как ненависть ко Дню святого Валентина.

Активная деятельность Шпалова, надо заметить, началась еще задолго до того, как основная часть 11б пришла в школу. Поэтому на этажах нас ожидало немало интересного:

– Охрененные плакаты! – смеясь, оценил Саня, когда мы с ним шли по гардеробу и видели, как они располагаются на вешалках.

– Да уж… – поддерживал я его смех. – Интересно, откуда они?

Мы повернули на лестницу.

– Смотри, и тут, – сказал я.

– Нет, реально… плакаты! И смотрятся супер! – продолжал восхищаться Топор.

– Не спорю, – согласился я.

Вышли на второй этаж, в центральную рекреацию. Там, как и во всей школе, было еще темно; горели лишь тусклые бра по краям – школа экономила на электричестве. Но даже в этих условиях не различить красного Мишу Шпалова было невозможно. Тем более, что он двигался в своем замечательном костюме прямо к нам, – разведя по сторонам руки, в которых были пачки оставшихся антибуржуйских плакатов.

– Круто! – только и донеслось от Сани, который от смеха уже едва ли не лежал на полу. Естественно, и я свои эмоции не сдерживал.

Только через секунд тридцать я, наконец, попробовал спросить:

– Миша… а что это?

Миша и сам смеялся и сказал, пересилив ржаку, ровно следующее:

– Я создаю тут прекрасную антилюбовную атмосферу!

Прозвучало это так, что Саня снова начал падать от смеха. Но потом он так здорово оценил ситуацию, что выпалил:

– А давай помогу! Быстрее управишься!

Это была блестящая идея, – и Миша тут же буквально всучил ему несколько плакатов в руки. Я поддержал его, и вскоре все антибуржуйские плакаты уже располагались на своих местах. Замечательно еще, что нам удалось это сделать до прихода большинства учителей и главных лиц школы. По субботам они тоже не спешили навстречу своим делам.

– Впечатляет! – восторженно произнес я. – Жаль, Дарья Алексеевна этого не видит.

– Жаль, что и Болта тут нет, – по-прежнему смеялся Саня, который сегодня, как и Миша, кажется, подготовился. – Он бы оценил.

Кстати, заниматься плакатами оказалось таким увлекательным делом, что, даже рассчитав все свои минуты и имея хороший запас, мы все равно умудрились опоздать на алгебру. Да, впрочем, и плевать! – нас просто дико интересовала реакция остальных.

Уже перед самым звонком на урок, когда все важные лица только начали стекаться, я не без радости и удовольствия обратил внимание на удивленные лица окружающих. Они взирали на картинки Миши – кто со смелым, кто с осторожным взглядом, – и, конечно, испытывали все разные – даже, наверно, довольно различные – чувства. По рекреациям бродили радость и смех, и возмущение, и грусть, и злоба, и обида, и веселость, и ненависть… – все грани одного большого разнообразия реакций раскрыли шедевры нашего коммуниста. И как же приятно мне было видеть радость в глазах Даши, Любы и Леши, – а после замечать злость и негодование со стороны Сергея и Юли.

После алгебры, как только мы вышли из кабинета, у нас даже разгорелся спор:

– Это кощунство! – заявила Юля. – Так нельзя!

– Это вам не двор! – сердился Бранько. – Это школа.

– Очень забавные картинки, – заметила проходившая мимо Катя Вербова.

– Забавные? … Да они омерзительны! Это же гадость, пошлость, позор! – запищала Юля.

– Не нравится – не смотрите! – сказал я.

Это повторили стоявшие рядом со мной Миша и Саня.

– Но вы же не просто так их развесили! Вы хотите доказать нам что-то из своей ужасной теории. И заодно испортить всем праздник, – решила она и начала что-то выкрикивать в наш адрес.

– Да какой праздник? Нет никакого праздника, – спокойно заметил я.

– Это у вас нету! – сказала она, и продолжились крики.

– Да идите вы к …, – оборвал ее выступление Саня.

В этот момент Юля хотела, кажется, что-то произнести в ответ, – однако Сергей придержал ее и принялся успокаивать. Мы же пошли от них прочь.

А что же учителя? – о, ну, они, конечно, были шокированы выходкой Миши, и именно Миши, – ибо прикид его уже и так обо всем говорил. Но, должно быть, они просто не встречали ранее таких борцов с Днем святого Валентина. Поэтому, встретив, не могли поверить своим глазам.

Но не все, впрочем, обнаружили в себе такую реакцию. К противодействиям пока никто не переходил, а Ставицкий, например, даже обрадовался:

– Посмотрев на эти плакаты, я почувствовал себя советским человеком.

Что же до Бандзарта, то он, казалось, даже и не замечал того, что в школе появились какие-то странные агитки. Феликс проходил мимо них с совершенно безразличным видом – очевидно, его больше увлекала разработка сложных заданий для нашей очередной контрольной по химии. Да-да, нас опять ожидал этот кошмар!..

А вот Костя… Он предсказуемо не пришел в школу поутру, и, учитывая дату, это, в общем, никого не удивило. Я уже говорил, что в прежние годы он демонстративно отказывался от посещения школы в День святого Валентина, – однако сейчас его внутренний мир стал настолько неясен, что я не решусь произнести здесь что-либо утвердительно. Да, он не любит этот день и, возможно, поэтому и не явился; но пропуск контрольной по химии… – для Кости это слишком! И я готов был сильно удивиться, если бы выяснилось, что во всем виноват этот буржуйский праздник

И действительно, все это были бредовые мысли: Костя пришел. Пускай я и начал сомневаться в том, что он появится, но, видимо, наш друг вовремя вспомнил о химии. Почему «вовремя»? – да потому что наверняка проспал свой первый урок. Нет, я, конечно, не спрашивал его об этом – Компания вообще пока ни о чем его не спрашивает! – однако другой причины я выдумать не могу, тем более что сегодня суббота – самый популярный день для опозданий.

Теперь, кстати, коль уж Костя пришел, можно было понаблюдать и за его реакцией. Ведь именно он, как ни крути, создал Теорию нелюбви! – чья же еще реакция может быть интересней?!.. Поэтому я специально, издалека, следил за ним.

Однако Костя, как мне показалось, не слишком заинтересовался плакатами. И чем-то даже его реакция напомнила реакцию Бандзарта (что, кстати, вполне логично, ибо Костя тот еще химик!). Он почти не выражал никаких эмоций, продолжая лишь изредка и как бы вскользь оглядываться по сторонам и ненароком замечать работу Миши. Потом взгляд его шел наверх, а затем прямо. И ни радости, ни восхищения, ни едва ли возможной злости… – ничего не вызывали у него развешанные картинки.

Признаться, я даже обиделся. Точнее, разочаровался, – ибо уж точно ожидал, что Костя хотя бы рассмеется от души. Но и этого не случилось. Однако не потому, наверно, что Костя в последнее время вообще очень мало смеется – я имею в виду открытый, беззаботный смех, – но из-за того, думается, что, во-первых, его сейчас куда более интересовала химия и контрольная, а во-вторых, он, как автор великой Теории нелюбви, наверно, ожидал от нас в этот день чего-то большего, чем агитация против одного только праздника. Ведь сам Костя агитировал, в свое время, против всей любви – всей, а не только той, что мы видим на валентинках 14 февраля, – а теперь «продолжить» должны были мы! Но мы не оправдали его ожиданий. Мы подвергли критике только 14 февраля, – и поэтому Костя явно не мог остаться довольным, потому что он уже сказал все о любви раньше нас.

«Да, это мы его разочаровали…» – подумал я, поделившись потом этой мыслью со своими друзьями, – и они со мной согласились.

Впрочем, стоит ли останавливаться на Косте? Он же не злился, не ругался и даже и близко не входил в ту группу возмущавшихся, что рано или поздно все же должна была как-то добиться своего. А она действовала, она атаковала! И я не могу не вспомнить, как, например, орала на всех Федорова, требуя немедленно снять ненавистные ей плакаты. Видя же, что ее слова ни на кого не действуют, она сама начала переходить к контрмерам, – и вскоре уже ее остервенение ускорило процесс разрывания художеств Миши на мелкие части. Федорова даже и не смотрела порой, что на них написано, – она просто уничтожала их, и от каждого нового уничтоженного плаката получала небывалое удовольствие. Активно ей, кстати, помогали Юля и Сергей, и, во многом благодаря им, все плакаты второго этажа были ликвидированы. Эта троица радовалась, ликовала: Сергей обнимал Юлю, Юля восхищалась тому, что они сделали, а Федорова сердечно благодарила их, обещая поставить «пять» по литературе, и приговаривала гневные слова в адрес «любого, кто посмеет нанести ущерб школе, празднику и любви!»

А потом приехала Барнштейн. Случилось это на третьей перемене, и к тому моменту, конечно, еще далеко не со всеми плакатами было покончено. Сергей с Юлей закружились от своей победы на втором этаже, но на остальных таких «героев» не нашлось, и, в принципе, ничто не должно было помешать директрисе тоже стать свидетелем оригинально украшенных стен и перил нашей школы.

Миша, Леша, Саня и я находились в этот момент как раз на первом этаже, в гардеробе, и Топор сразу сказал:

– Вот она идет…

Мы спрятались за вешалкой, прикрывшись чьими-то куртками.

– Представляю, что сейчас будет, – заметил Миша.

– Сердечный приступ? – успел пошутить я.

Слова эти были не так далеки от истины. Первый же плакат, который обнаружила Барнштейн – он висел на одном из стендов, – вызвал у нее шок:

– Что это? – вскричала она.

Ответить было некому.

– Я спрашиваю: что это?! Что это за хрень?

То же молчание, только рядом с Барнштейн стало оживленно, и собралось смешение школьников и учителей.

– Где дежурный? А? Дежурного сюда! Немедленно! – скомандовала она.

Подбежал какой-то парень – кажется, девятиклассник. По пути мы успели пожелать ему удачи.

– Вы меня звали, Людмила Арнольдовна? – обратился он к ней.

– Погляди! – крикнула она. – Нет, ты не по сторонам, а сюда гляди! Видишь?

– Да, вижу.

– Что «да»? – строго произнесла она. – Это вообще что?

– Плакат…

– Откуда он?

– Я… я не знаю, – замялся парень.

– Ты дежурный или нет? Я спрашиваю: откуда он? – очень грубо спросила она.

В этот момент, на счастье паренька, из спортзала вылетел Долганов – дежурный по всему этажу.

– Что случилось, Людмила Арнольдовна? – спросил он, уже подбежав к директрисе.

– Что случилось, спрашиваете? А вы сюда посмотрите! – Барнштейн взяла Долганова за локоть и подвела прямо к плакату.

Константин Викторович взглянул на плакат, улыбнулся, но тут же, под убийственным взором Барнштейн, осекся и сказал:

– Это плакат.

– Да я и без вас вижу, что плакат, – опять закричала Барнштейн. – А теперь скажите, откуда он и как здесь появился!

Долганов поморщился. Он явно не знал, что ответить, – поэтому, как дурак, обратился к окружению:

– Надо у народа спросить, – наверняка кто-то видел.

– Замечательно! Вот вы и спросите! – давила на него директриса.

Так продолжалось несколько секунд. Долганов мялся, пытался как-то обуздать ситуацию, расспрашивал собравшихся. Трудно поверить, что он не догадался или что ему не сообщили, кто повесил плакаты, потому что всяких разных прохожих на этаже было много, и среди них, конечно, неоднократно мелькало имя нашего коммуниста. Кто-то даже прямо так и крикнул:

– Это идея Миши Шпалова из 11б! Он сегодня утром все сделал.

После такого Долганову уже ничего не оставалось, кроме как сослаться на это заявление, хотя его репутации классного руководителя пользу оно точно принести не могло.

А лицо Миши покраснело, – как и весь его костюм. Но даже тот уже сразу перестал казаться столь ослепительно красным.

– Значит, Шпалова? – уточнила Барнштейн.

Долганов от страха лишь мотнул головой.

– Ну, Шпалов!.. – произнесла директриса со зловещей ухмылкой.

Долганов молчал. Молчали и мы. Только Миша сказал:

– Ну вот…

– Погоди – может, еще пронесет… – зачем-то начал я его утешать.

Шпалов сразу на это отреагировал:

– Пронесет?! Да ты смеешься! Посмотри на ее лицо.

А лицо Барнштейн нам было очень хорошо видно. И оно менялось, становясь все более злым, – по мере того, как директриса узнавала все новые и новые факты.

– Значит, вы хотите сказать, что плакатов несколько?

– Ну да, – ответил физрук, и кто-то из окружения начал смеяться.

– Чего вы ржете? – рассердилась Барнштейн. – В школе черт знает что, а вы радуетесь! Да как только вы могли это допустить, Константин Викторович? – обратилась она вновь к Долганову.

Обращение по имени явно пришлось ему по душе. Он даже позволил себе гордо улыбнуться, – но, конечно, только на мгновение.

– Да я даже не обратил внимания… – признался он.

– Не обратили внимания? – злобно повторила Барнштейн. – Может, вы решили защитить Шпалова?! Но не выйдет. Я с ним сама разберусь! Где он? … Хотя не важно – я найду его! Устроили тут!..

Ругань эта говорила сама за себя. Но Барнштейн была настроена крайне решительно. Она собралась уже идти в свой кабинет, как вдруг Долганов вдогонку сказал ей:

– Постойте, Людмила Арнольдовна. Вы можете его не искать. У 11б сейчас как раз урок со мной.

– Вот как! – тут же коварно улыбнулась Барнштейн. – Что ж, тем и лучше. Скоро свидимся, – пообещала она и ушла.

Мы по-прежнему оставались в гардеробе.

– Ну блин! На хрена он сказал про урок?! – метался Миша.

– Сочувствую тебе, – сказал Леша.

– Да пофиг, ребята. Классно же было! – заявил Саня. – И сами порадовались, и школу повеселили.

– Даже Долганов, мне кажется, оценил, – заметил я.

– Идея была отличная, – согласился Леша.

– Да ладно. Чего мы паримся? Снимем эти плакаты – и к …, – рассудил Саня. – Так ведь, Мишань?

– Ну да, – согласился он.

– Их снять – пару минут… – заметил я.

– Да понятно. Жаль, что не все оценили…

Это говорил наш коммунист.

Далее наступил урок физкультуры, на который мы все благополучно опоздали и на который действительно явилась Барнштейн. Случилось это, к слову, на двадцатой минуте занятия, когда мы наматывали круги по залу. Долганов, едва завидев директрису, приказал всем остановиться.

Естественно, все началось с крика.

– Значит, так! – обратилась она к еще не отдышавшемуся классу. – Зарубите себе на носу, что все ваши шуточки и вся импровизация, подобная той, что сегодня устроил Шпалов, в школе категорически запрещена! Я сейчас говорю и об агитации. Агитации в школе быть не должно! Вы это поняли?

Класс продолжал переводить дух.

– Что ж, сегодня обойдемся без коллективных санкций, – решила Барнштейн. – Но Шпалова я прошу немедленно выйти, одеться и проследовать в мой кабинет.

– А могу я узнать зачем? – выкрикнул Миша, решивший побороться.

– А я уже все сказала. – заявила в ответ Барнштейн. – Агитация в нашей школе запрещена. А вы позволили себе развесить на каждом углу свои гнусные фотографии.

После этих слов многое стало понятно:

– Но вам же просто не понравилась моя агитация?!..

Очевидно, Миша уже вскипел. И Барнштейн, завидев это, решила моментально его охладить:

– Шпалов, вы смеете на меня кричать? Решили поспорить со мной? – она чуть приблизилась к нему. – Да кто вы такой? – максимально громко вскрикнула директриса, отойдя после этого назад, на прежнее место. – Все, немедленно в мой кабинет!

– Позвольте! – решил вмешаться я, и это сразу вызвало вздохи присутствующих. – Мне кажется, вы поступаете несправедливо. По сути, вы ругаетесь на Михаила за агитацию.

– Что, и вы туда же, Лавров? Думаете, самый умный? – закричала на меня Барнштейн.

– Я не считаю себя самым умным. Но где же справедливость? Миша просто высказал свое мнение, – ответил я.

– Знаешь, что, дружок: забудь про это мнение и почитай устав школы! Всякая агитация в школе запрещена! – настаивала Барнштейн.

– Да это даже не совсем агитация была, это же шутка все… – заступился и Леша.

– Не спорить со мной! Вы находитесь в школе и сами все знаете!

– Но вы не правы! – сказал я.

– Так, запомни: здесь всегда права только я, а такие, как ты, должны помалкивать! – заключила Барнштейн, явно взбешенная моим выходом. – Это понятно?

– Если честно, не вполне, – ответил я на фоне какого-то разросшегося гула из вздохов и комментариев.

– Я могу тебе напомнить наш устав…

– Ладно, хорошо, – почувствовав накал ситуации, вмешался Шпалов. – Давайте я сниму свои плакаты.

– Это само собой, – отметила директриса.

– Тогда я помогу ему, – крикнул Саня.

– Я не поняла, Топоров, – вы здесь каким местом?..

– А я имел честь помогать Мише в вывеске плакатов, – так что считаю своим долгом помочь ему их снять.

– Вот как?! Значит, вы являетесь сообщником?

– Наверно, – ответил Саня.

– Что ж, тогда я тоже буду помогать! – решил я и вышел вперед.

– Как, и ты? Да вы что, совсем?.. – рявкнула Барнштейн.

«Вот и компанейская шутка!..» – смекнул я, и тут же Компанию решили поддержать Даша и Арман, также предложившие свою помощь.

– Это же сговор! – добавила директриса.

После этого никто из нас ничего добавлять не стал. Да и зачем? Лицо Барнштейн от злости раздулось донельзя, но, в конце концов, она решила:

– Значит, так! Шпалов сейчас же переодевается и идет со мной снимать оставшиеся плакаты! – заключила директриса. – А остальные остаются тут и занимаются физкультурой, – добавила она, произнеся наконец: – Все!

«Вот это правильно, – подумал я. – Хотя бы без кабинета!»

Барнштейн уже была в дверях, Шпалов отправился в раздевалку, а распределение по залу совсем расстроилось, – но директриса все-таки не удержалась и крикнула нам:

– И запомните! Других таких акций я не потерплю! А последствия будут крайне неприятными.

Теперь она точно ушла, и Саня сразу заметил:

– Уже не сегодня.

«Да», – мысленно согласился я с ним.

В любом случае хорошо, что какая-никакая акция состоялась! И Миша – молодчик!.. Благодаря ему название «День святого Валентина» на какое-то время утратило свое значение.