Читать книгу Крылатые качели - Максим Саблин, М. Т. Саблин - Страница 11

С самого утра день не задался, потому что Федор встретился с тем самым другом-совершенством, который считал своим долгом говорить ему неприятности личного свойства. Самое ужасное в таких встречах было не то, что друг – совершенство, а что он иногда бывал прав.

Федор без пробок выехал с Гарибальди на Ленинский проспект, похожий пасмурным туманным утром на бульвар Монмартр на картине Камиля Писсарро. Утренние лихачи серыми точками пропадали в тумане, неизменно скапливаясь на светофорах. Деревья шелестели от ветра, сбрасывая ночной дождь. Дорога высыхала островками.

Федор открыл окошко и вдохнул осенний воздух, освеживший его. Он планировал пораньше приехать в их адвокатское бюро на Елоховской площади, но позвонил Петька Богомолов и пригласил позавтракать в «Поль Бейкери».

Зная агрессивную обидчивость старого друга, Федор согласился.

Припарковав «гелендваген» рядом с черным «Лэнд-Крузером», уже вымытым и сияющим, Федор вышел из машины. Петр Богомолов с женой ждали его у стеклянных дверей кафе-пекарни. Богомолов смотрел на офицерские часы и одновременно звонил Федору – он был из тех типов, что считают нормальным опоздать на час, но, приезжая первыми, страшно раздражаются. Откровенно говоря, его совершенство было недоработано.

Петр был высоким крупным мужчиной, похожим на индейца. Хищный нос с приподнятыми ноздрями и блестяще-черные трапециевидные усы выдавали в нем человека буйного, даже жестокого нрава. В январе Петр был назначен начальником управления в прокуратуре Москвы, цитировался в «Коммерсанте», пил с префектами и запрещал друзьям его фотографировать. Когда Петр пристально смотрел на Федора своими узкими черными глазами, тот чувствовал, что готов признаться в любом преступлении, даже в убийстве корвейского епископа Вульфария, совершенном в 886 году. А ведь Федор был сам неплохим адвокатом и мало в чем признавался.

Петр обманывал себя, что он стройный, и натягивал маленькие вещицы, трещавшие от каждого его движения. В этот раз он был в обтягивающей грудь черной футболке, брюках защитного цвета и ботинках-гриндерсах. Он страшно мерз и дрожал на сентябрьском холоде, но не подавал виду. Таков был Федин друг Петька.

Немного кичась своей успешностью, они крепко обнялись. Анна тихо поздоровалась. Петр в шутку прихватил локтем голову Федора. Ребров, смешно размахивая жирными руками, попытался высвободиться, не смог, а Петр, почти задушив его, перебросил через бедро и, не удержав, с криком «Ай-ай», уронил на сырой асфальт. Обижаться на Петьку было бессмысленно.

– Мягков спрашивает: «А что теперь мужчина?», – сказал Федор, закидывая испачканный пиджак на заднее сиденье машины, и обернулся к Петьке. Петька листал телефон. – Защищать женщин осталось только от них же самих, тут мы бессильны. Брать детей на охоту запрещает закон. Все открыто, и каждый новый день похож на вчерашний. Так что теперь мужчина? Как воспитывать детей? Что делать?

– У тебя кризис среднего возраста, Федя, – сказала Анна, глядя куда-то вниз и вбок.

– Так пора. Вот я и волнуюсь.

– Просто займитесь делом, болтуны. – сказал Петя и подтолкнул Федора ко входу в кафе.

Они сели за круглый столик мраморно-белого цвета, и Федор, заказав яичницу с беконом и кофе, вначале рассказал о себе, потом полчаса выслушивал от Петра, что он слабак, раз не убедил Пелагею самой возить сына на трек, что «гелендваген» в разы хуже «Лэнд-Крузера-Прадо», причем «Прадо» не в новом кузове («мощности там слабоваты», пояснял Петр), а в старом, который был у Богомолова, и что Мягков никогда не напишет книгу, потому что человек он недисциплинированный.

Федор во всем был не согласен, но пока молчал: переубеждать приятеля было все равно что разговаривать с телевизором. И все же Петр был его другом, его лучшим другом, как и Мягков с Грибоедовым. Все они ценили дружбу и старались встречаться чаще, пусть даже место и время выбирал Богомолов. Просто таким был Петька и другим быть не мог.