Читать книгу Таинственный город - Максим Викторович Черняев - Страница 4

С тех пор прошло десять лет. Один из этих пареньков по имени Стёпка вырос и стал Степаном. Высоким, крепким парнем, сильные руки его уже наловчились бить дичь в бору, метко кидать острогу в рыбину идущей в глубине воды, пахать землю и умело орудовать топором. Что б стать настоящим мужиком ему оставалось лишь жениться да завести детей, мал мала меньше. Избу он уже знал где себе срубит. На дальнем краю села, около самой реки. Община уже отвела ему это место. И невесту он себе приглядел. Настю. Из соседнего села. Родители что его, что её знали и ничего против не говорили, да и Настасья, каждый раз встретившись со Степаном, то на ярмарке, то на гуляньях, то ещё где рдела как мак и прятала взгляд. Но сначала, по старым традициям замуж должна была выйти старшая сестра Степана – Катерина. Катюха была загляденье – высокая, густой русый волос аккуратно уложен в толстенную косу, над серо – зелёными глазищами – чёрной дугой брови. Прямой нос был слегка вздёрнут на самом кончике. Губы сочные и алые всегда слегка улыбались, как будто спрашивали: « Что ж ты так меня пристально смотришь?» А взгляд и вправду нельзя было оторвать. Все мужики, местные и приезжие заглядывались на неё. А мать, бывало, сядет на скамью, посмотрит на старшую свою пристально, да скажет, слегка, как бы с укоризной: « Вся в бабкину родову. Та тоже всех мужиков в окрестности с ума посводила.»

Той весной все ждали, что вот-вот начнут к ним в дом ходить сваты. Мать волновалась, как бы жених путний попался. Ребятня ждала многочисленных гостинцев. Пряников, да мёду. Да безделушек каких, на вроде свистулек. Батя однажды молчал, молчал, да проронил:

– Ты Катюха, жениха – то пристально смотри, не кидайся на первого встречного – поперечного. Они красавцы – красавцами, а на охоте или в поле глядишь, толку от него не много. Детей потом голодом заморит. По мне, так я б из всех нынешних женихов Никитку соседского в зятья взял. Охотник он больно хорош, а зимовье в том году на покосах рубили, топором работал – залюбуешься!

– Тю, – вставила мать – Никитка соседский! Выискал жениха! Да наша Катюха кого посправней найдёт, себе под стать!

– Вот скоро и поглядим – буркнул в ответ отец, – девка она у нас не дура, поди самой тяму хватит выбрать.

Невеста тем временем, гремела посудой у печи. Стряпала обед и в свойственной ей манере делала вид, что не замечала о чём идёт речь. Да и не было у неё на примете женихов никаких. Думала она всё больше о хозяйстве, да о том, что пора выходить за муж уже настала. Ещё год – два и засидится в девках, а молва пойдёт, что Катюха Матвеевская шибко переборчивая в женихах, и пойдут тогда к ней свататься бобыли. А за бобыля тем паче замуж неохота выходить. И уже начала прикидывать, с кем связать свою жизнь. В конце – концов, стерпится – слюбится. Вон соседская Натаха, уж на что была знатная девка, вышла же замуж за Петруху Кузнеца, детей нарожала и ничего, довольная. «Ни чего – говорит – вы девоньки не смыслите в любви. Вон Петруха мой, вроде и хмурый всегда ходит. А домой с кузни вернётся!!! И усталый. И с ног валиться. А как обымит! Ой! Куда душа только летит….» « А потом, – не унимается Натаха. Ещё и подмигнет так нам глазом хитро, и шёпотом, по секрету, – не зря ж он нам кровать железную смастерил!» Говорит: « Это что б Натаха она от любви нашей не сломалась!» Ох уж эта Натаха, Натаха. И в краску вгонит и на жизнь семейную по-другому посмотреть заставит. Степан тем временем прикидывал о своём. « Значит Катюху, всё одно нынче сосватают, хоть и жаль сеструху, а ничего не поделаешь, знать в сентябре свадьбу сыграют, а там можно и мне уже идти свататься, опять же к следующей весне поженимся. Оно конечно лучше б тоже к осени. Да только ждать не с руки. Вдруг кто Настеньку мою сосватает. Она, конечно, ждать меня обещала. А вдруг родители её заартачатся? Или разлюбит меня? Хотя не должна.» Степан вспомнил, как этой зимой встречался со своей невестой проездом через соседнею деревню. Возили они туда орех на муку менять. Нашелушили того ореха прошлой осенью прорву. Куда его девать то? Уж и масла нажали с него. А его всё много. Вот и сговорились с Холмовыми (Холмы это деревня соседская) на муку сменяться, у тех больно много ржи уродилось по осени, а ореха им кедрач не дал, отдыхал видно. Кедр он же не каждый год родит. Бывает и пусто в лесу, хоть шаром покати. А без ореха зиму коротать не так весело. Когда в печи его прокалишь, когда так, сырого как есть погрызёшь. Всё одно приятно. Так вот и свиделись они с Настей около колодца. Прижалась она к нему, да сказала, что любит его больше всего на свете и что ждет, не дождётся, когда они сватов пришлют. И про сестру его, Катерину, то же знает. Парни в их деревнях наперебой бахвалятся, что засватают её себе и будет у них жена самая красивая в округе. « Скорей бы уж…» – выдохнула она. И посмотрела на него так, что у Степана до сих пор в груди щемит.

Женихи той весной к ним в дом и впрямь повалили гурьбой. Одни за одним, одни за одним. И все сваты женихов хвалят. И красавцы они. И работящие. И умельцы то на все руки. И охотники, рыбаки, плотники. А женихи то уж, как петухи. Встанут у двери и стоят довольные, на невесту украдкой поглядывают, краснея. Все то были. И деревенские, те которым жениться давно уж пора. И те, что первый год женихаются. Туда же. К Катерине свататься. И Никитку сватать приходили. Аж три свахи наперебой напевали. А уж батя довольный сидел. Всё на Катерину смотрел. Вдруг отцовый совет услышит. И с соседних деревень приходили. И Холмовские и Зареченские и Ярские и даже с Далёкой деревни приходили, а тем два дня пути. Эк слава то прокатилась. А пуще всего, так это когда староста общинный с Медвежего приехал. Сам с сыном. Сын у него парень видный! Серьёзный. Зашёл. Вежливо поздоровался. Гостинцев всем на стол выложил. Отцу значит целый туесок пороха, матери холста белёного, Степану нож охотничий, кованный, в ножнах чёрных, узорчатых, про малышню не забыл, целое сито пряников, да по свистульке каждому. И невесте – само собой. Бусы разноцветные, зеркало красивое. Явно у менял брал. Да ещё ворох шкурок соболёвых. Сам добыл. После сел скромно в угол. Батя крякнул и вопросительно глянул на старшую дочь. Катерина хоть и держалась, а видно, что сама взволновалась. Уж такие – то женихи не к каждой невесте приходят. А староста меж тем и говорит. Спокойно так, обстоятельно. « Избу мы новую уже срубили. Большая, светлая. Печь новую сложили. Коня я рабочего молодым дам. Да ещё и выездного – Грача». Степан вздрогнул, помнил он того жеребца. Чёрный как смоль, ноги длинные. Матвей – старосты сын на нём осенью на ярмарке первый приз взял. Батя ещё разок крякнул, мать охнула. « Покос мы нынче новый расчистили. Картоху и зерно пока совместно посадим. Решайте. Торопить не будем. Но и силой уговаривать тоже не станем. За тобой слово, невестушка». Катерина даром что взволновалась, но взяла себя в руки, поблагодарила и ответ дала: « Спасибо вам люди за честь оказанную. И жених у вас знатный. И сами вы люди хорошие. Ничего про вас дурного не слыхивали. С дороги дальней отведайте пирогов моих. А мы вам к концу месяца с отцом моим да с братом ответ пришлём». Всё, как положено, сказала. Стало быть, не против, вроде как. Попросила она, таким образом, время пообвыкнуть с мыслью о скором замужестве. Все довольные сели за стол. Ели пироги невестины, хвалили их. Мужчины сдержанно судачили о делах житейских. Что скоро уж снег таять начнёт, а там уж и сеять да сажать пора. Много ли нынче воды будет. Зима вишь какая снежная. Да о том, о сём. Жених всё сидел и молчал. Видно, что волновался. Ни к еде, ни к питью не прикоснулся. Лишь один пирожок отведал, похвалил Екатерину и отвел от неё взгляд. Женщины сидели тихо, о чем – то вполголоса перешёптывались. Ребятня подарки похватали, да на улицу – слух разносить. А Степан молча сидел. Да сам уже подумывал, кого в сваты к своей Настеньке посылать.

Первые дни в доме про то сватовство молчали. Ждали когда дочь сама что скажет. На третий день Екатерина, перед самым завтраком, полушубок одела, шаль накинула, да уже в дверях обернулась и сказала: « Послезавтра в путь собирайтесь, пусть уже к свадьбе готовиться начинают». Да вышла, как будто ни в чём не бывало. Мать заплакала, отец довольный на табурете сидя, повернулся к Степану: «Принеси ка сын мне ружьё, я на озёра схожу, проверю морды. Вдруг рыба, какая путняя попалась. Мать с невестой пирог закатает, а может и зайцев настреляю. Ты дома будешь – матери с Катериной не когда будет, они на стол готовить будут. Народ к завтрашнему кликнем. Всё ж дочь замуж выдаём. Шутка ли». Помолчал, по коленям ладонями себя хлопнул. Вздохнул. «Так тому и быть!» – сказал на выдохе. Встал. Оделся, взял ружьё и вышел. В окно было видно, как отвязал пса, о чём – то перемолвился с Катериной и пошёл.

Ждали его к обеду. Мать уже принесла муки, да замесила тесто. Катерина вместе с ней хлопотала по кухне. Малышня то же не сидела без дела. Дров натаскали, воды в санях с реки полную кадку привезли. Степан не спеша сходил к скотине. Дал всем сена, да зерна, решил перед дорогой истопить баню. Растопил печь. Взял сани. Водрузил на них банный бочонок. Бочонок был старый, но ещё крепкий. Давно, уж и не припомнишь когда, отец привёз его с ярмарки. Новенький, сладко пахнущий кедровой смолой. Четыре ведра в него входило. Ведра то же взял, на коромысле. В самом деле, не ходить же на реку лишний раз. Пошёл не спеша. Погода была хорошей. Стояла середина марта. Солнце уже грело ласково. То тут, то там суетливо и радостно чирикали воробьишки. Местами на дороге вытаивали пучки сена, выпавшие с воза. Где-то в загоне громко и протяжно замычала корова. Залаял пёс. Деревенские, что попадались на пути, поздравляли с невестой в доме. Никитка тоже попался на пути – пожал руку приятелю и поздравил.

– Слыхал Катерина жениха себе отхватила – будь здоров! Увезут её теперь в Медвежье. Не жалко сестру – то отдавать?! – В голосе его сквозила досада.

– Ты, Никитка, не огорчайся. У Катюхи знаешь характер какой! Хуже иного мужика будет. Как упрётся в своё – спасу нет! – Поддержал Степан дружка своего. – Ты смотри, девок же много хороших, а давай я сам к тебе в сваты пойду. Кого хочешь засватаю. А хочешь, вместе по осени свататься поедем. Я к Насте, а ты к сестре её Наде. Здорово будет. И две свадьбы вместе отгуляем и породнимся и дома рядом поставим. А!?

– Да ладно, посмотрим, до осени ещё дожить надо… – Никитка был парнем серьёзным, много болтать не любил. Да и знали все, что сох он по Степановской сестре, давно уж.

С мыслями о том, как будет здорово всё же породниться с другом. Как здорово было б, и свататься и пожениться одновременно, вернулся Степан с реки к дому. И что-то ёкнуло у него нехорошо в груди. Их старый пёс, Верный, скулил у крыльца не привязанный, а в избе был слышен шум. Поставив вёдра и санки посреди двора Степан, как был в валенках вбежал в избу. Дома стоял шум. Суетились и рыдали бабы. Тут же бегала и причитала соседская бабка Дуня. Младшие бледные и явно испуганные жались к стене, рядом с печью на скамье, не раздетый, весь окровавленный, в лохмотьях, без сознания лежал отец. Шапки на его седой голове не было. Лицо было перепачкано кровью, он еле – еле с натужным хрипом дышал. Рядом на табурете, левой ладонью зажав правую руку, из-под которой струйкой текла кровь, сидел Молчун – меняло. Гость в их краях не частый. Но каждый раз появлением своим являвший целое событие для деревни.

– Стёпушка, – сквозь слёзы пробормотала мать, – батю то нашего медведь поломал. Что ж теперь будет-то….

– В баню его срочно, – скомандовала соседка, – обмыть первым делом надо, да одежу драную снять, а то в кровищи всё. Глянуть надо. Да не вой ты под руку, – прикрикнула она на мать, – видела Степан ты баню готовишь, а нет, так понесли ко мне, моя ещё с утра топлена.

– Да не надо, наша уже теплая, не парить его же там, отмыть только.

– А у тебя там что, мил человек,– сказала баба Дуня Молчуну и спокойно, но властно отодвинула его ладонь. – Не страшно – подслеповато щурясь, заключила она. – Ты Катюха, давай батю с братом бери тихонечко, да несите, что б не растревожить, а ты – глянула она на менялу – поди и сам дойдешь, а я пока до дому. Надо мне взять там кое – что. А вы чего уставились, – прикрикнула она на ребятню, ну ка на печь, да не мешайте тут нам, а ещё уберите ка тут пока, что б нам то помочь, да матери воды дайте, а то она ни как не уймется. Да будет твой мужик жить! Не таких отхаживала.

В бане отца водрузили на полок и бабы, стараясь не глядеть на срам, содрали с него одежду. Бабка аккуратно поливала его ковшом, отмывая уже успевшую запечься кровь и одновременно ощупывая и оглядывая раны.

Жить будет, – заключила она, – помял сильно, да местами шкуру подрал до костей – заживёт, а вот с ногой паря плохо. Вишь как вывихнул её. Видать жилы перервал все, когда трепал. Хромый будет теперь до самой смерти, да ещё нога, поди, сохнуть начнёт. Тут уж теперь ничего не поделаешь.

Тем временем руки её ни одной секунды не были без дела, одним отваром она бережно промывала глубокие, рваные раны, другой время от времени он вливала по капли в бесчувственный рот пострадавшего. К некоторым ранам она прикладывала пучки распаренных трав, так и оставляя их.

Ну, ка девка, – обратилась она к Катерине, принеси ка тряпицы какой-нибудь, раны то отцу твоему перевязать, да почишше найди.

Я сама, – ответила мать и убежав в избу принесла холст, ещё недавно даренный её сватами. Пригодился. Бережно перевязав ему раны длинными лоскутами, которые тут же надрал Степан, она сказала, – ну, а теперь держите его, дюже больно ему счас будет! И начала сухими, жилистыми пальцами шарить по вывихнутой ноге. Иной раз казалось, что она так тщательно пытается что-то нащупать в глубине отцовского тела, что вот – вот вырвет кусок плоти прямо так, голыми руками. Отец застонал.

Терпи мужиче, терпи! – Спокойно ответила она ему. – Уже теперь скоро. Уже и стонешь. В себя приходить начал. Ещё не раз посудачим о жизни с тобой по-соседски. Да на поминках моих ещё побывашь. А я, милый мой ой как не скоро туда собираюсь!

Так приговаривая, она что-то резко дёрнула в ноге. Там хрустнуло. Отец громко вскрикнул и окончательно потерял сознание.

– Ну, всё несите его в дом, Да укутайте, чтоб всей деревне зад на показ не выставлять. А теперь с тобой. – Обратилась она к Молчуну.

Тот сидел у двери, бледный, опершись головой в косяк. Кровь из-под его ладони так и не переставала течь. И хотя он с явным любопытством наблюдал за всем происходящим, сознание видать потихоньку покидало его. Он медленно сползал к полу. Глаза уже закрылись и вот он рухнул на пол в собственную лужицу крови.

– Видно жилу кровяную задело, – промолвила старуха,– так, сейчас мы тебя, дайка только усажу поудобней, что ли.

Сняв с него меховую куртку, охотничью, видно что кем то очень умело сшитую, она кое-как стянула всю окровавленную, прилипшую к мускулистому телу нижнюю рубаху.

– Ты, деваха, зря на него не пялься, – буркнула она уже вернувшейся Катерине, – мужик он хоть и ладный, да только ты помни, что менялы жен себе не берут, да детишек не заводят. Обет у них вроде такой. О Матвее старостовском думай. Хотя кака вам чичас свадьба! Отец – то дай бог, чтоб хоть к лету оклемался. Вам сейчас со Степаном дом на себе тянуть придётся, мать то одна не сдюжит.

И вздохнула протяжно: «Дааа. Дела».

Молчуна перебинтовали, туго затянув рану, что б остановить кровь, так же промыв отварами трав и аккуратно предварительно осмотрев. Вещи его, как и отцовские окровавленные, оставили в бане. Позже мать со старшей дочерью еле – еле отстирали то, что осталось целого.

Деревня уже вся знала о случившейся беде. Первым прибежал Никитка, посочувствовал семье, да выспросил, где на них напал рано поднявшийся медведь.

– Видно вода талая в берлогу потекла, да разбудила косолапого, вот он и злой. Потому и кинулся на вашего отца – то. Мужики собрались идти его искать, меня специально отправили узнать. Негоже такому злыдню по лесу шарахаться, а то он бед то наделает!

Степан тоже собрался, да пошёл с мужиками. Медведя нашли скоро, за деревней на краю лугов. Прошли по следу Молчуна, видно было как он волок на себе раненого. Собаки вырвались вперёд и около леса подняли неистовый лай. Медведь лежал мёртвый. Здоровенный самец. В него стреляли несколько раз. Были видны и следы упорной борьбы. Там же валялось отцовское ружьё, а чуть поодаль заплечный мешок полный рыбы. С противоположной стороны, по полю была цепочка следов менялы и оброненная им же сумка. Видать, он заметил борьбу человека со зверем и бросился на выручку. Не стал стрелять издалека, что б ненароком не попасть в селянина. А вблизи, выстрелив, не сразу прикончил хищника, за что и поплатился раненой рукой. Второй выстрел был точнее. А дальше, зная, что до деревни не далеко, да и видно узнав пострадавшего, доволок его на себе до дома, благо деревню было видно не вооруженным взглядом.

Вернулись уже затемно. В доме горел свет. Пёс был посажен на цепь. Завидев хозяина, он нехотя вышел из будки, виляя хвостом. Видимо собаки тоже досталось от зверюги. Степан потрепал его за холку. Ран у пса не было видно. И то хорошо. Вытащив из мешка рыбину, Степан положил её перед собакой. Тот понюхал её, устало вильнув хвостом, оттащил её в сторону, отгрыз голову, и почти не жуя, проглотив, поплёлся в будку. «Ну, спи, спи. Молодец, Верный, молодец!» Молодой хозяин зашел в сени и, швырнув заплечный мешок и сумку менялы в полусумрак, вошел в дом. Дома было тихо. Отец тяжело стонал на печи. За перегородкой посапывали близнецы. На кухне, за столом сидели мать и сестра. Ждали его. «А где Молчун?» -спросил он в полголоса с порога. Он был очень благодарен ему за спасение своего родителя. Получалась так, что вся его семья была в долгу перед этим странным человеком. «За стенкой, – ответила мать, – рядом с ребятнёй на твоей кровати постелили. Видать крови много потерял, никак в себя не придёт. Соседка сказала, что ему несколько дней надо отлежаться. Сил набраться. Вы то как?» Он рассказал им всё обстоятельно, что видел, что нашли, что по следам было видно. Разговоров было много, жизнь в их семье менялась круто. Свадьба сестры теперь уже откладывалась на неопределённый срок, соответственно и Степану тоже придётся погодить. Он тяжело вздохнул. А снег сойдёт – там уже и землёй заниматься пора. Было решено, что пока есть возможность наготовить рыбы в весенний ход, что б в самую пахоту да посадку не сидеть впроголодь. К сватам решено было отправить Степана с дружком его, Никиткой. Где ни – будь дней через пять – шесть. Как отец в себя приходить начнёт. Скажут, что мол, извините люди добрые. Но так и так, беда в доме приключилась. Ответ дать не можем. Не обессудьте. Коль хотите – ждите пока всё поуладится. Степан уже прикинул, что надо будет и в Холмы заглянуть. Настасью предупредить о том, что и его сватовство откладывается. От этой мысли ему стало не по себе. Да уж ничего не попишешь. Судьба так распорядилась. И вновь ему стало не по себе. «Вот чёртов медведь! Все планы нам порушил!» – Досадовал он в душе. За разговорами не заметили они, как стало совсем темно, и на небо высоко поднялся яркий месяц, обрамлённый в дымчатое, еле заметное кольцо. «Подмораживает, – заметила мать, – оно может и к лучшему, дорогу глядишь, не так развезёт. Быстрее обернётесь». В это время за стеной тяжело выдохнул гость, заскрипела кровать, и вышел Молчун в белой отцовой рубахе и панталонах. «Хозяин где?» – Тихо, почти одними губами спросил он сидевших за столом людей. Мать с Катериной дружно кивнули в ответ. А Степан без слов указал на лежащего на печи отца. Бесшумно ступая босыми ногами на половицы, меняла без слов взял свободный табурет и сел около печи откинувшись назад. Обвел их всех усталым, но пристальным взглядом. Потом закрыл глаза и замер неподвижно. Все уставились на него с тревогой и любопытством. «Где моя сумка?» – спросил он, еле разлепив спёкшиеся губы. Голос его был тихим, но было в нём что-то завораживающе спокойное. Степан на всю жизнь запомнил, как он услышал эту фразу и как двигался кадык говорящего, когда тот замолкал, что бы сглотнуть. «Дайте пить. Во рту пересохло.» – сказал Молчун, не дожидаясь ответа. «Конечно, конечно!» – засуетилась мать и протянула ему кружку с шиповниковым чаем и мёдом. «Может, перекусишь? Небось, сил то нет. Крови то, сколько с тебя вытекло.» «Можно.» – тихо ответил гость. Тем временем Степан, выйдя в сени, занёс сумку гостя и поставил с ним рядом. Тот ели заметным кивком поблагодарил его. Между тем сестра поставила на стол чугунок с тушёной зайчатиной и отрезала большой ломоть хлеба. Съев небольшой кусок мяса, вкусно пахнущего луком и чесноком, и лишь слегка надкусив хлеб, тот устало откинулся к стене и вновь закрыл глаза. Посидев так ещё пару минут, он поднял свою сумку и заговорил, обращаясь сразу ко всем. И вновь Степана поразил его тихий, но в то же время завораживающий голос: «Я ненароком подслушал ваш разговор. Понимаю что вам сейчас будет тяжело, но иного выхода у меня нет. – Он взял паузу. Речь его звучала странно. Слова были вроде и знакомые, и в то же время он будто говорил на незнакомом языке. – Пока я не могу никуда идти, поэтому вынужден попроситься у вас пожить некоторое время. Надеюсь непродолжительное.» «Конечно, конечно, – наперебой заговорили хозяева, – ты у нас теперь самый дорогой гость! Располагайся и живи сколько угодно!» «Спасибо конечно. – Ответил он, – но думаю дней через десять уже буду в порядке. А пока….» Молчун начал рыться в своей сумке, о чём-то подумал несколько мгновений и выставил на стол две пачки патронов. Новых, в вощеной бумаге. Такие патроны были редкость. Обычно мужики перезаряжали старые, стреляные гильзы. Обмениваясь на порох. Особо везучие находили в старых схронах уже позеленевшие от времени и влаги патроны, но порох в них не всегда был сухой. Чаще всего уже либо окончательно потерявший свои свойства, либо сильно дымящий и после просушки. А тут новеньких – две упаковки. Будучи хорошим охотником, Степан понимал, что каждый патрон это почти наверняка добыча. Стрелять мимо было большим расточительством. Так что получалось, мясом они обеспечены. Следующим на стол была поставлена белая жестяная банка с большими красными буквами «ПРОТЕИН». Степан слышал о таком от чужих людей. Сам ни разу и не видал. Это была еда предков. Про неё и говорилось в легенде. Никиткин дядька из Медвежьего рассказывал. Нашли мужики такую банку, да показали при первом случае меняле Седому. Тот хмыкнул, взял горшок с водой, и сыпанул в него из банки какого-то бесцветного порошка, потом выждал пару минут и предложил изумлённым мужикам попробовать. Первым решился сам Никиткин дядька. Говорит похоже на густой кисель. Но по вкусу как толи рыба варёная, толи просто мука водой разбавленная. Но только сытости с того киселя на целый день ему хватило. А сил – хоть отбавляй. Ещё сказал, что можно было лося в лесу пешком загнать. Как Седой им потом объяснил, что это еда такая для солдат была. Что бы значит, они могли во время войны, не уставая с противником день и ночь биться. Степан смекнул, что этого подарка ему с семьёй очень надолго хватит. Видно менялы не зря всё ж так по многу и далёко ходят. Киселя этого съедят, вот и не знают усталости. А потом Молчун достал и вовсе диковину – шоколад. Целую плитку. Говорят вкуснее лакомства в мире нет. Ни он, ни его знакомые, ни разу не пробовали. Один мужик на ярмарке пока лошадей распрягали, рассказывал, как в детстве его странник угостил, за то, что тот ему путь короткий показал. «Нуу, паря я вкуснее ничего в жизни не ел». Говорят, что сами менялы не очень-то любили его местным давать. Он и у них-то в большой цене был. Мать с Катериной, да и сам Степан сидели изумлённо глядя на всё это. «Вот. Чем могу. – Тихо добавил гость. – А пока, пойду я лягу. А то в сон ужасно клонит». Хозяева тоже засобирались. Спешно убрав со стола, да попрятав гостиницы, все начали укладываться спать. Было за полночь, да ещё и день выпал очень тяжёлый. Они пока не могли даже догадываться, насколько сегодняшняя трагедия изменит их жизнь. Изменит навсегда.

Степан долго не мог уснуть. На улице брехали собаки. А ему всё в голову лез этот злосчастный медведь. И думалось ему про невесту. И про то, как одному видать огород пахать, да про то, что надо взять патроны, да сходить на зверя. Набить на лето мяса. Да много о чём. Мысли путались, и он не заметил, как уснул. Под утро Степан открыл глаза от еле слышного шороха. Он спал на кухне, на скамье, укрывшись старым отцовым полушубком. Их гость стоял около стола и что-то пил из глиняной кружки, сделав пару глотков, он подкрался к бредящему отцу и влил несколько капель тому в приоткрытый рот. В тишине было слышно, как отец сглотнул и немного погодя задышал ровнее. Степан смекнул, что это таинственные лекарства предков. Про них ходили разные слухи, дескать, те лекарства от любой хвори ставили на ноги, но только у менял была договорённость между собой деревенским их не показывать и не менять ни под каким предлогом. «Знать, правда, это всё. Ну, пусть, глядишь, и отец скорее поправляться начнет». Между тем гость так же тихо прокрался к себе и лёг. Степан тут же уснул. Снилась ему Настя. Стояла она на том берегу Сороки, на сносях. Живот был уже очень большим. Видно, что вот- вот рожать ей, а рядом с ней стоял мальчонка и за руку её держал. Настя будто и не замечала Степана. А он всё плыл к ней на своём облоске, да только всё ни как не мог против течения выгрести. И уж звал он её и руками махал. Всё попусту. Не видит она его или не хочет. Вздрогнул и проснулся. Дома было светло. Мать уже собирала на стол. Мальчишки во что-то играли. Отец тихо посапывал. Лицо у него было спокойное. Вроде как даже слегка улыбался. Степан встал, сунул ноги в чуни и вышел во двор. Из трубы в бане валил дым. Гость суетился во дворе, таскал снег в баню. Увидев хозяина, остановился и, кивнув головой, сказал, – Вы же не будете возражать, если в бане попарюсь. А то после вчерашнего я так и не успел помыться. Голос его уже звучал бодрее.

Конечно, – ответил Степан, – я и сам бы погрелся.

Он слазил на сеновал, достал новый берёзовый веник. Всё это время у него из головы не шло, как их гость преобразился за одну ночь. «Видать и в правду у менял есть лекарства предков, вчера ещё еле на ногах держался, а сейчас – гляди, уже силы появились. Интересно – как отцу, поможет ли?» Он зашёл в баню. После вчерашней топки тепло ещё сохранилось. «К обеду баня уже будет жаркой, можно будет и попариться». Следом зашел Молчун с охапкой дров. Положил их около печи. Открыл дверцу и сунул туда ещё пару поленьев. Посмотрел на Степана, улыбнулся ему добродушной и приветливой улыбкой. Степан глянул на него с удивлением. Менялы в принципе хмурый и неразговорчивый народ. Что-то он не припоминал не одного случая, что б они весело глядели или шутили. Всегда серьёзные, сосредоточенные, смотрят внимательно, лишнего слова ни кому не обронят. Старики поговаривают, что у менял этих так давно заведено. Дескать, что б тайну, какую не сболтнуть. Менялы же они далеко ходят и на север и на юг. Много чего такого видят и находят от предков, чего нам видать и знать не стоит. Сами предки говорили, что пользы от этого не будет, а лишь вред сплошной. Каждый раз, начиная думать об этом, Степану становилось не по себе. Ведь сколько же предки всего понапридумывали. Страсть. Взять хоть те же консервы. Как они в эти железки еду засовывали! Еда то конечно та так себе, но ведь, сколько лет лежит и ничего с ней не делается. Или ружья! Кузнец наш, иной раз возьмет то ружьё в руки и крутит, крутит. А сам то хмыкнет, то замрет и смотрит так пристально. А всё больше вздохнёт, почешет в затылке да отложит. А ещё по ночам в небе, когда облаков нет, проплывает яркая такая звезда. Говорят что это Станция, что на ней люди жили. Чудно! Люди могли жить в небе!!! Высоко же там! И не страшно им было на такой высоте то! Так в раздумьях зашёл он обратно домой. Сестра с матерью уже накрыли на стол и, увидев его, позвали завтракать. Ели кашу. Та напрела в печи и была рассыпчатой и горячей. Отхлёбывая из кружки молоко, Степан ещё раз мельком глянул на гостя. Тот ел с аппетитом, но не торопясь. Аккуратно отламывая небольшие кусочки ароматного ржаного хлеба, клал их в рот и, зачерпнув ложкой сдобренную коровьим маслом кашу, отправлял туда же. Было заметно, что такая, на первый взгляд простая еда приносила ему удовольствие. Гость их при дневном свете оказался вовсе не старым, а довольно ещё молодым мужчиной. Лицо его обветренное в долгих путешествиях, было одновременно и мужественным и каким-то добрым, располагающим к себе, что ли. Но самое главное заметил Степан, это то, что на их гостя, изредка, но с искренним любопытством поглядывала Катерина. «Вот те да! – подумалось ему, – тут ты сестрёнка дала маху. Уж этот-то точно не посватает. Не в их обычае жениться. Все знают – нет у менял ни детей, ни жён». Катерина поняла, что брат заметил её любопытство и смутилась. В это время с печи достался еле слышный голос отца. Он просил пить. Поначалу, его даже никто не расслышал. Так он был тих и слаб. Но потом все разом повернули в его сторону голову. Мать подскочила и побежала к печи, сестра тут же принесла ковш с водой, близнецы с любопытством вытянули шею. Гость перестал есть и слегка прищурившись, глядел на отца. «Пить»! – ещё раз послышалось со стороны печи. «Пей, дорогой, пей»! – мать хлопотала около отца, одной рукой придерживая ему голову, а другой, поднося ковш с водой ко рту. Было слышно, как отец жадно глотал питьё. Степан, подойдя к печи, увидел как больной, напившись, устало откинул голову на подушку и облегчённо вздохнул. Полежал, закрыв глаза и отдышавшись, приподнял голову и обвёл глазами избу. Увидев гостя, кивнул ему головой едва заметным движением и прошептал одними губами: «Это он отбил меня у медведя». И снова уронил голову на подушку. Было видно, что ему ещё очень тяжело. Но всё одно, мать и сестру поразило, как скоро он пришёл в себя. Они вспомнили, как лет пять назад зареченского Кузьму помял медведь. Так тот и вовсе кое-как оклемался через неделю. Да потом ещё его выхаживали с полгода. Так и ходит, по сей день весь кривой и косой, одну ногу подволакивает, а рука левая так та и вовсе усохла, как веточка у дерева стала. Тем временем заглянула и соседка. Узнав, что Матвей уже приходил в себя, очень обрадовалась, отметив богатырское здоровье их отца. И что, тьфу – тьфу – тьфу, не сглазить бы, раз так скоро очнулся, то и видать на поправку пойдёт быстрее. Сбегала за отваром и велела пить его по три раза на дню. Значит утром, в обед, да вечером перед сном. Что в отваре том травы целебные лесные да луговые. Ещё и медвежья жила, дескать, медведь его помял, вот медведем лечить и будем. Что б горько не было, разбавьте мёдом. А ежели у вас закончился, сейчас она своего принесёт. Свой мёд ещё был. Соседка некоторое время посудачила да засобиралась домой. Гость тем временем уж давно поел и, поблагодарив всех вышел во двор. Заглядывал Никитка. Порадовался за дядьку Матвея и пошёл по своим делам. Степан вышел с ним вместе. Остановились у калитки.

– Слышал, меняло у вас остановился? – задал вопрос Никитка.

– Да, сам вчера попросился оклематься.

– Чудно.

– Чудно, ни чудно, куда ему в таком состоянии? Да мы и сами, не люди что ли.

– Эт дааа…– задумчиво протянул Никитка. – Завтра ещё загляну. Надо ж в дорогу собираться. Сватам Катюхиным отбой давать. Глядишь, за то время может и за меня замуж захочет. А? – без надежды спросил он.

– Иди уже. Жених. – напутствовал его Степан. Он и сам понимал, точнее сказать, догадывался, что испытывал его друг, но ни чем помочь ему не мог. Подойдя к бане, он услыхал, как там, охаживая себя веником, парился их гость. Из щелей в оконном косяке, тонкой струйкой шёл пар и тут же превращался в белое кружево на куске мха, торчащем меж брёвен одним венцом выше. «Видать, совсем тяжко им в тайге без человеческого жилья». – подумалось ему. «Оно, поди, нелегко, месяцами в тайге бродить. Ни людей, ни жилья путнего. Одно зверьё кругом. Ладно, ещё, когда в старый схрон попадёшь. Хотя то же не велика радость. Ясно что, какая ни какая крыша над головой, а всё одно пусто там». Степан не понаслышке знал об этом. Вниз по течению, всего полдня пути был такой – старый, весь уже вдоль и поперёк осмотренный. Мужиками да ребятнёй наизусть изученный. Большая дыра в земле, поросшая травой, да кустами. Внутри вся из серого камня, который иногда можно было найти и в лесу большими глыбами, да кусками поменьше. От дыры той шла нора. Потом та нора разветвлялась и дальше шли уже две норы. Больших. Можно было спокойно, во весь рост идти двум, а местами и трём человекам в ряд. Пусто там было. На полу иногда валялись какие-то непонятные штуки. Чаще всего обломки железяк. Такие же не нужные и старые, покрытые пылью. Было там много змей, да разных зверушек. Лисы туда заглядывали. А вот медведи там, почему то и не селились вовсе. Схрон этот был такой же частью повседневного пейзажа, как и старинные, насквозь проржавевшие палки, изредка попадавшиеся на осыпавшихся склонах реки или двумя ржавыми рёбрами торчавшие в лесных прогалинах. Вот тоже вопрос – почему всегда попарно. Ни по одной, ни кучками. Всегда по две? Вообще предки были такой тайной, что если начини про всё вот это думать голова кругом пойдёт. Дверь из бани открылась и от туда вышел весь распаренный, в свежей рубахе, гладко выбритый гость. Он опять приветливо улыбнулся Степану. «Вот тоже странность у них, бриться начисто». И уже вслух – «С лёгким паром». «Спасибо, – ответил тот, не переставая улыбаться – хороша банька! Прямо к жизни вернула». И не мешкая, чтобы не остыть, зашёл в дом. Степан постоял намного в раздумьях и последовал за ним. Дома слышны были голоса. Один из них – отцовский звучал слабо и с дрожью. Катюха, столкнувшись с братом на выходе сказала: « Очнулся, с матерью говорит». «А ты куда?» – спросил Степан. « Доить корову». – ответила сестра. Захлопнула дверь, и было слышно, как она в сенях брякнула подойником. Степан собрал свежее бельё, вкусно пахнущее морозом, кликнул с собой близнецов, да пошёл в баню. Скинув с себя одежду в предбаннике и запустив перед собой братьев, он зашел внутрь. Там было жарко. Хорошо! Поддав на каменку горячей воды из большого чана, веником загнал наверх голозадых братьев. Витьку и Кольку. Парни были как две капли воды похожи друг на друга. Были они большие неслухи и озорники. Отец их больно любил и баловал. Нет – нет, да хвастнет перед мужиками – дескать, видали, какие у меня мужички напоследок получились. Парни поутихли – знали, баня дело серьёзное, не место баловаться. Уложив их обоих рядом, вверх белыми задницами, он принялся охаживать их вениками. Ррраззз. По заднице обоих сразу. Двааа по пояснице другой рукой. Раз – выше. Два – ещё выше. И так пошел и пошел. То вверх, то вниз. Водой тёплой окатил. Поддал. Велел на спину перевернуться. Те разом легли с живота на спину. Степан взмахнул правой и хлопнул их сначала по животу. Колька захихикал и прикрыл ладонью своего скворушку. Витька же наоборот закряхтел и сделал такое серьёзное лицо, что Степан не выдержал да хохотнул. Он сильно любил своих младших братьев, хоть и походили они внешне, но по характеру разнились. Колька был хохотун и шутник, а Витька посерьёзней да поделовитей. Напарив и отмыв в ушате пацанов, Степан отправил их домой, проследив, что б те бежали бегом, а не встали собаку дразнить или петуха перекрикивать. Отдохнул слегка, присев на перевёрнутую вверх дном кадушку и нахлобучив поглубже старую шапку, нырнул в тёплую дымку за дверью. Наподдавав так, что зажгло кончик носа и щёки, он улёгся на полок, прикрыв лицо веником, и упёр ноги в потолочную перекладину. Степан любил баню. Хорошо было после сильного мороза залезть на полок и погреться. Почувствовать, как банный жар выгоняет из твоего тела накопившийся холод. Летом же хороша была баня после тяжёлой работы в поле ли, на лугу ли. Намаявшись на жаре и измученный комарами да паутом, хорошенько отхлещешь себя веником и враз всё что чесалось, пройдёт, а усталость медленно, очень плавно отступит. Да так, что сморит тебя, не успеешь домой прийти. Полежав так пару минут начал париться. Не торопился. Знал – баня спешку не любит. Попариться, попариться. Отдохнёт. Сходит в предбанник – посидит. Потом снова. Поддаст. Нагонит жару. Сидит, дышит. Носом – ртом. Ртом – носом. Попеременно. Как отец учил. Потом почувствовал, что хватит уже. Слез. Облился водой. Отдышался. Терся мыльным мочалом. Долго. Тщательно. Наши с вами потомки, стоит заметить были весьма чистоплотными людьми. Намывшись и ополоснувшись, вытерся насухо. Переоделся во всё свежее да пошёл в дом. Дома пахло свежим пирогом с рыбой. Вчерашняя отцовская добыча пошла в дело. Отец полусидел на печи. Под голову и спину ему наложили свёрнутых одеял и подушек. Он пил молоко. На усах его и бороде были видны белые следы. «С лёгким паром»! – пожелал он сыну. «Спасибо!» ответил тот. От этого зрелища ему стало легко на душе. Он ещё раз мысленно поблагодарил Молчуна за то питьё, которое тот ночью дал отцу. Гость тем временем сидел в соседней комнате на кровати и что – то рассказывал пацанам. Те слушали с открытыми ртами. Степан сел на скамью у стены и прислушался. Такой сказки он ни когда не слышал. В ней шла речь про какого-то маленького мальчика, которого звали Принц. Сказка была чудная, а рассказчик был настолько искусен, что Степану привиделся и сам Принц и его друг лис. Всё в этой сказке было не обычно. Тем временем из бани по очереди вернулись мать и сестра. Отдышавшись после банного жара, женщины накрыли на стол и позвали всех ужинать. Нарезав пирог большими ломтями и разлив по кружкам таёжный чай, все приступили к еде, отец то же съел большой кусок и запив его из кружки – уснул. Наевшись и поблагодарив хозяек за еду, все вышли из-за стола и приступили к своим делам. Мать с Катериной прибирались на кухне, а Степан собрался идти управляться. Гость вызвался с ним. Они дали коровам сена. Степан выкинул на огород свежие навозные плюхи, дал курям зерна, попутно собрав яйца, не забыл и про пса – покормил его. Молчун тем временем как мог, старался ему помочь. То где навильник с сеном перехватит, то ведро с водой из кадушки почерпнёт. А когда пошли в амбар он вдруг встал, запустил руку в мешок, да так и замер, погрузившись в какие то мысли, пропуская зерно между пальцев, то сжимая, то разжимая ладони. Вернулись домой уставшие после хлопот и довольные сделанным, легли спать. День выдался длинным, но хорошим. Особенно радовало то, что отец жив и ему становится лучше.

Посреди ночи, сквозь сон, Степан снова услыхал, как гость прокрался на кухню. Чтоб не спугнуть его, Степан, продолжая дышать глубоко, как во сне, приоткрыл один глаз. Молчун крадучись подошёл к столу и что-то высыпал в крынку отвара принесённой соседкой. «Так целебней будет», -тихо-тихо, еле слышно, пробормотал он себе под нос, бесшумно пробираясь обратно к своей постели. Степан улыбнулся довольный. Он уже понимал, что отцу от этого точно станет лучше и довольный увиденным – мгновенно уснул.

Утром следующего дня, в круговерти хлопот по хозяйству, он и не вспомнил про ночной эпизод, а когда зашел в дом, обнаружил отца полусидящего на печи. Тот с большим аппетитом уплетал что-то из глубокой чашки, стоящей у него на коленях. Нет – нет откусывая от большого ломтя хлеба лежащего рядом, на заботливо подстеленном матерью полотенце. Та стояла около печи и глядела на своего мужа со счастливой улыбкой. Дома было необычайно тихо.

–Где все? – спросил Степан с порога.

– Ушли на реку, ивовых прутьев нарезать. Отец вызвался, пока на печи лежит, корзин да морду новую сплести. – ответила мать.

– И давно?

– Да уж, поди, скоро вернуться.

– А Молчун?

– Молчун то первый и вызвался, сидеть ему скучно, дескать. Спросил только где рубим всегда, ну а парни с ним, что бы место показать.

– А Катерина?

– Катерина сказала, что покажет, где сани, топор и верёвку взять, да видать с ними и ушла. Погода то вон, какая хорошая.

Погода и в правду была хороша. Лёгкий морозец расчистил небо до бездонной сини, а солнце между тем светило уже по-весеннему ласково. Воробьи, собравшись в стаи на деревьях, оглушительно чирикали, обсуждая прошедшую зиму, и явно строили планы на грядущее лето. В лесу в такую погоду было всё по-особенному. Стоя в берёзовой роще или в сосновом бору, глядя в синее небо, слушая звуки лесной опушки – то далёкий, то приближающийся стук дятла, то цоканье беспечной белки, то щебетание синиц и воробьев прилетевших поклевать почек, либо чудом уцелевших ягод, становилось так легко на душе, что казалось ты вот – вот оттолкнувшись от земли, полетишь ввысь. Туда. К полупрозрачным пушинкам облаков, невесть откуда взявшихся в этой синеве. И ты знал – жизнь это счастье. Счастье жить. Видеть и слышать это всё. Это всё разбавленное пьянящим, свежим, хрустально чистым воздухом. И счастье это – оно бесконечно, как и бесконечно это небо.

–Ты б, Стёпа, принёс ещё дровишек .– прервала его мысли мать.

А отец добавил – Сынок, лосятинки вяленой принёс бы мне, так его пожевать охота, прям, вкус во рту стоит. Много не надо, пару кусочков. – услышал Степан уже в дверях.

Выйдя во двор, он увидел, как к дому подходят Катерина с Молчуном. Тащат за собой санки полные ивовых прутков и о чём-то между собой разговаривают. Малышня, подталкивает сани, как может – помогает им. «Пожалуй, отцу надолго хватит», – подумал Степан. « А Катерина – то, смотри-ка какая довольная. Видать точно приглянулся ей Молчун то. Да уж, сестрёнка. Не того ты приглядела, ох не того». Тем временем упряжка въехала в калитку и направилась к навесу с дровами. Наказав парням захватить с собой по охапке поленьев в дом, он по приставленной лестнице полез на крышу бани, где весела сушеная лосятина. Там, среди рядов вяленой рыбы, чёрных продолговатых кусков мяса, вязанок таких же сухих грибов и гроздей сморщенных ягод, выбирая куски поаппетитней, он ненароком глянул в щель. Сквозь неё было отлично видно ту часть ограды, где был навес. Под навесом друг напротив друга стояли его сестра и их гость. Он что-то говорил ей негромко. А сестрёнка!!! Она смотрела на него такими глазами, как когда то в детстве на отца, который принёс её из лесу бурундука и, смастерив тому уютную клетку, поселил его туда. С тех пор прошло много лет, и Степан так и не видел сестру настолько счастливой. И вот те на. Находясь в смешанных чувствах, Степан стал спускаться вниз. Заметив его, Катерина смущённо сказала – За мясом лазил? Степан опешил. Не в Катюхином характере было смущаться без повода. Значит, повод всё ж таки был. Молчун же напротив – улыбнулся и спросил, есть ли у них сушёная черника. Знает он, дескать, один рецепт с севера как мясо сушеное с ягодами приготовить. Но получив отрицательный ответ, сокрушился, что не получится ему угостить гостеприимных хозяев вкусным блюдом. Но опять же ничего страшного. В следующий раз к ним заглянет и специально захватит ягод и угостит их всех. Прошли в дом. Дело было к обеду, и стол был накрыт. Мать наварила ухи из рыбы. Натушила целый чугунок картошки. Принесла с кадушки квашеных огурцов, да ещё и успела заварить киселя из клюквы и напечь оладьей с карасиной икрой. Ели молча. Все изрядно оголодали. Отец на печи то же прихлёбывал кисель да жевал тягучее и сладковатое вяленое мясо. Заглянул Никитка. Его пригласили к столу. Тот хоть и поотнекивался, но сел и начал прихлёбывать уху, косясь то на Молчуна, то Катерину. Степан, заметив это, хмыкнул. Знал бы тот, что знает Степан. Никитка тоже знал. Видел сегодня утром, когда вся четвёрка, волоча за собой сани, шли за деревню к берегу реки. Катерина так весело и увлечённо что-то рассказывала меняле, что не сразу и заметила Никиту. А заметив, поздоровалась с ним вскользь и продолжила своё щебетание. Это было настолько необычно для неё, что не ускользнуло бы от внимания даже самого невнимательного. Но уж точно не от Никитки. И хотя он заранее знал, что Катерину навряд ли когда получится сосватать за себя, всё ж решил убедиться, не подвело ли его чутьё. Не подвело. Но будучи человеком по природе не злобливым, обиды он не затаил и даже подумал, что это первый мужчина, который приглянулся Екатерине. А зашёл он и вовсе за тем, что б сказать дружку своему, что ехать с ними собрался Кирюха, его двоюродный брат. Дома ему не сидится, а тем более, раз уж они в Холмы по дороге заезжать будут, то надо Кирюхе к бабке родной зайти, да гостинцев от родителей передать, да разузнать как она там поживает, да про своё житьё порассказать. Бабке той было лет уж под сто. Была она подслеповатая, жила хоть и одна, но к ним переезжать не хотела, а хотела закончить жизнь в том доме, который ей муж её построил и где она столько детей да внуков воспитала. Сказать это всё он не успел. Во дворе залаял пёс, на крыльце затопали ногами, отряхивая снег, хлопнула дверь в сенях, в дверь постучали и в дом вошли староста и его сын.

– Здравствуйте!– с порога в голос сказали оба.

– Здравствуйте! – в разноголосицу ответили все, кто был в доме.

– Проходите, присаживайтесь за стол, подкрепитесь с дальней дороги! – сказал с печи отец.

– Спасибо, не откажемся, – ответил староста глядя на него. Скинув полушубок и стянув меховые сапоги – подошёл к хозяину, – слышали мы, что медведь тебя сильно помял, вот приехали попроведовать. Как ты здесь?

– Да как видите, оклемался уже малёхо. Если бы не Молчун, может, и ноги бы не унёс.

– Знаем про то. Спасибо тебе добрый человек, – обратился староста к меняле, – хоть вы народ и бродячий, а никогда мимо горя нашего не проходили. Чем отблагодарить Вас можем?

– И Вам спасибо, – Молчун встал с табурета, было видно, что он засмущался. Староста был человеком очень серьезным, и каждое его слово было на вес золота. – Любой из нас поступил так же, а большей благодарности, чем оказала эта семья и быть не может. Я у них отлежался, сил поднабрал. День – два и снова в дорогу. Услышав эти слова, Катерина вздрогнула. Никто этого не заметил, все смотрели на старосту.

– Что ж, – сказал тот, оправив усы и усаживаясь за стол на скамью, – знаем ваши обычаи. Лишнего говорить не стану, но будешь в наших краях, всегда рады будем видеть, коли что нужно – обращайся.

– Спасибо ещё раз большое. Непременно! – ответил Молчун и снова уселся.

Катерина с матерью между тем поставила на стол ещё две тарелки, ложки да кружки. Гости приступили к еде. Видно было, что они изрядно устали.

– Катерина, – продолжил свой разговор староста, перед тем как начал утолять свой голод, – мы, собственно говоря, к тебе. Раз уж случилась такая беда с отцом твоим, ответ от тебя мы не торопим. Подождём пока всё поуладиться. От слов своих, невестушка не отказываемся. Если надо, можем потом и ещё раз посвататься приехать. Матвей сказал, что к другим невестам сватов боле слать не будем, подождём хоть год, хоть два. Ну и семье вашей, коли помощь, какая понадобиться – всегда, пожалуйста. А ты сват – повернулся он уже к отцу, выздоравливай поскорее. Вставай на ноги. Ты ещё мужик не старый, тебе и младших на ноги поставить надо и внуков понянчить,– подмигнул с хитрецой староста.

–Да уж, сильно хотелось бы! – вздохнул отец с печи.

За столом ещё сидели долго. Заходила соседская баба Дуня. Рассуждала про чудодейственный отвар, которым она соседа так быстро в себя привела. Степан с интересом глянул на Молчуна, тот даже и виду не подал. Отец в красках рассказывал тот злополучный день, когда медведь чуть не лишил его жизни. Никитка рассказывал, как и что они увидели в тот день на опушке леса. Сваты рассказали, как проезжие люди поведали им о беде в семье невесты. Так за разговорами и пролетел весь день. Степан нет – нет, да выходил во двор, заниматься домашними делами. Меняло каждый раз ходил с ним, где сено принесёт, где воды подтащит. По нему уж и не видно было, что он недавно обессиленный от раны в обморок падал. Мать с сестрой всё это время то в разговорах, то между делом на столе пустую посуду убирали. Поговорить было о чём, много накопилось новостей и проблем. Всё надо было обсудить, обо всём подумать. Вечерело. Первым ушёл Никитка, вслед за ним и соседка. Староста с сыном остались ночевать, им постелили на полу полушубки и звериные шкуры. Легли все пораньше, так как утром они уже собирались в путь, ещё засветло, пока не встало солнце. Степан долго не мог уснуть. Он был полон впечатлений от всего происходящего. Уже было поздно. За окном небо светило многочисленными звёздами. То тут, то там слышны были всхрапывания, изредка постанывал отец. Сопели ребятишки. Степан лежал и смотрел на отблески пламени, пробивавшиеся в щель у печной заслонки. Они бордовыми узорами пробегали то по полу, то по стенам, перепрыгивая на потолок или на стол. На крыше еле слышно скребла мышь. Бесшумная тень метнулась ему на грудь. Он вздрогнул. Это был их кот. Васька. Черный с белой грудкой и такими же белыми кончиками лап. Он где то гулял последние три дня. Наверное, лазил по соседским стайкам да сараям. « Живет, как меняло. Захотел, ушёл, пропал на время. Потом пришёл когда в голову взбрело. А где был, что делал. Попробуй, догадайся». Кот боднул его головой в подбородок. Потоптался по хозяину и, улёгшись, заурчал. Степан положил на него ладонь и уснул. Ему снился сон. Он с Молчуном лазит по какому-то ему неизвестному схрону. Ищут что-то. А что, Степан всё никак не мог вспомнить. А Молчун ходит так уверенно, то в один коридор повернёт, то в другой. И всё так недовольно головой мотает – дескать, всё не то.

Первым встал Молчун. Он вышел во двор и немного погодя вернулся с охапкой дров. Сложил их аккуратно у печи и, посмотрев на Степана, подмигнул ему, заметив, что тот уже открыл глаза. Из-за стены вышли сваты, а потом выпорхнули и мальчишки. Мать с Катериной меж тем уже встали и накрывали на стол. Зашевелился разбуженный отец. Покряхтывая, он поднялся на локтях. Сел поудобнее, подладив подушку под спину. Степан вышел во двор. Было ещё темно. На востоке только – только появлялись первые лучи зари. Воздух был морозен и свеж. Тишина была такая, что звенело в ушах. «Хорошо, – подумалось ему, – бывает же так, ни единого звука на всём свете». Он ещё постоял так пару минут, вдыхая и выдыхая морозный воздух всей грудью. От этого стало ещё безмятежней и радостней на душе.

Когда уехал староста и его сын, все стоя у ворот собрались уже по своим делам, кто к скотине, кто за водой. Молчун проронил: «Я, пожалуй, то же пойду, что б два раза ни с кем не прощаться». Катерина вдруг охнула. Негромко, но неожиданно. Степан с сожалением глянул на неё. Сестра побледнела и смотрела на Молчуна таким взглядом, словно умоляла его остаться.

– Я буду иногда заходить. Можно? – как то не уверенно сказал тот, обращаясь к девушке.

– Обязательно заходи. Будем ждать. – Ответил вместо сестры Степан. И протянул на прощание руку меняле.

Тот легко закинул свою сумку за спину, которую оказывается всё это время, держал рядом, повесил ружьё на плечо и бодро пошагал в сторону реки. Снег скрипел под его ногами. Дойдя до проулка, он остановился и помахал им рукой. Катерина и мальчишки то же помахали. Мать вздохнула. Они состояли ещё немного, пока его силуэт не скрылся в утренней полумгле и пошли в дом.

После его ухода сестра стала мрачные тучи. Отец с матерью были в растерянности и думали, что дочь переживает по поводу отложенной свадьбы. Лишь только Степан понимал всё. Он как то попытался поговорить с ней на эту тему, но она глянула на него умоляющим взглядом, и он понял – не надо сейчас беспокоить сестру. Не надо. Пройдёт время, и она сама всё скажет.