Читать книгу Таинственный город - Максим Викторович Черняев - Страница 5

Время шло. Снег начал таять. Пока ещё было не поздно – навозили полный ледник речного льда – подготовились к лету, мясо хранить. Степан проверил и привёл в порядок весь инвентарь для сельских работ. Пару раз съездил в лес за дровами. Катерина всё молчала. Ни разу не обмолвилась о нём. «Может и прошло». – думал Степан. Но не прошло. Как – то раз, когда он уже и почти не вспоминал про это – увидел, а точнее сказать услыхал, как она плачет. На улице стоял начало апреля. Всё таяло. Птицы щебетали на все голоса. Сестра стояла у сарая, где Степан ещё недавно видел её с меняло сквозь щель в крыши, и тихо всхлипывала. Он подошёл к ней и обнял за плечи. Сестра уткнулась ему в плечо лицом и расплакалась ещё пуще. «Стёпушка, братик, – еле слышным голосом прошептала сквозь слёзы, – я ж и не думала что так можно. Не идёт он у меня с головы. Я уж и ругала себя и злилась и сама себя уговаривала – не берут менялы жён. А он стоит у меня перед глазами и всё тут. Как быть Стёпка!?» – оторвала голову от его плеча и глянула зарёванными зеленющими глазами на брата. Откуда ж было знать ответ ему то, самому страдающему по далёкой невесте. Так и стояли вдвоём, она хлюпала носом по тому странному человеку, что нежданно появился в их жизни, а он тяжело вздыхая о своей Настасье.

А время всё шло и шло. Вот уже и отец вставал на ноги и выходил, опираясь на искусно выструганную из сломанной оглобли клику. Вот уже снег окончательно сошёл повсюду, оставшись лишь небольшими островами в самой глухой чаще. Трава начала зеленеть тут и там, а на обочинах и на самом припёке появились первые робкие цветы мать и мачехи. В тот день Степан ходил на реку посмотреть, не смело ли вешней водой морды. В лесу был праздник. Всё шумело и пело на все голоса. Заливались скворцы, сороки трещали на весь лес, воробьи чирикали так, что казалось, перекричат всё и вся. Где то вдали ревел лось. Первые бабочки пролетели мимо него. Тяжело и густо гудел шмель. На прогалинке, в пихтаче Степан увидел изумрудную щётку первой черемши. Она была ещё не большой, но тугие бутоны листьев начали раскрываться и тянуться к ласковому солнцу. Степан остановился, присел на корточки перед лесной грядкой и ладонью провел по ним, словно поглаживая чью-то стриженую голову. Сорвал пару побегов и, сунув в рот, не спеша разжевал их. Во рту тут же приятно зажгло. Густой чесночный аромат ударил в нос и из глаз потекли слёзы. Хорошо!!! Выбирая побеги покрупнее, он нарвал пару толстых пучков и сунул в мешок. Жадничать не стоило. Каждый день черемши будет всё больше и больше. Он встал и пошёл дальше – к реке. «То – то домашние будут рады, – подумалось ему – через пару дней она подрастёт, а малышня сбегает и надерёт целый ворох. А уж мать настряпает из неё пирогов с яйцами». Подумав о горячих пирогах, он сглотнул густую слюну – свежий воздух вперемешку с чесночным духом ещё больше раззадорили аппетит. Так в приподнятом настроении и не заметил, как дошёл до реки. Пробираясь сквозь заросли тальника, он услышал как около берега что-то сильно плеснулось. «Ого. Кто-то на отмели греется. Налим, поди, или щука мелочь гоняет». Это был ни налим и ни щука. Небольшой лесной ручеёк втекал в Сороку стремительной струёй и, поднимая со дна ил, ворошил донную мелочь. Полакомиться лёгкой добычей зашёл в небольшой заливчик осётр. Большой. Сизая его спина, покрытая колючими шишками то тут, то там мелькала над водой. Степан затаил дыхание. Присел за кусты и, стараясь не шевелиться начал наблюдать за ним. Осётр был очень большим. Наверное, в рост Степана. Такого надо было ловить на невод или колоть острогой. Да где ж их взять то сейчас. Недолго думая, Степан скинул с плеча ружьё и, прицелившись в ничего не подозревающего речного великана начал бесшумно красться ближе к реке. «Только б не спугнуть, – всё время думалось ему, – только б не спугнуть». Подойдя совсем близко, он выстрелил. Выстрел прозвучал необычайно громко. В лесу сразу всё умолкло. С шумом улетела стая птиц с соседних деревьев, а на отмели забился в судороге, поднимая муть и окрашивая её в красное, поверженный осётр. Степан в три прыжка добежал до воды, и прыгнул на него, прижимая агонизирующую тушу телом. Выстрел был удачным. Картечь задела мощную, закованную в толстый панцирь голову и перебила рыбине хребет у самого основания. Взявшись обеими руками за жабры, охотник не без труда выволок добычу на берег. Его трясло от волнения. «Вот это уху я настрелял!» – захохотал он от удовольствия. « Вот я молодец то!» – крикнул в голос. На душе его всё пело, он радовался как ребёнок. Обойдя несколько раз добычу, он ещё раз убедился насколько тот большой. Два размашистых шага. Ого! Из одной головы только ушищу можно сварить. Да уж! Отдышавшись и придя в себя, он прикинул, что тащить то рыбину будет тяжело до дому. Да ладно. С передыхом, в первый раз что ли. Примерившись, Степан взвалил его на плечо как мешок и, охнув, пошёл сквозь лес к дому. Дорога домой заняла в два раза больше времени. Взмокнув до самых пят, отдыхая раз десять, он уже прикидывал разрубить гиганта на куски, да вернуться за ним ещё раз. Но вовремя сообразил, что мелкие и не только мелкие лесные хищники не прочь будут полакомиться свежим жирным мясом. Тем более ближе к дому сороки и вороны перестали стесняться и подлетали совсем близко к нему, склёвывая с травы, что-то оставленное волочащимся хвостом. Солнце уже перевалило далеко за полдень, когда он со своей ношей вышел на свою улицу. Отец, сидящий рядом с домом на скамейке, громко крикнул во двор и из калитки выбежали близнецы. Они подхватили хвост рыбины вдвоём и, пыхтя изо всех, сил как могли, помогали брату. Войдя во двор, он увидел, что отец уже вытащил большой котёл из сарая и, взгромоздив его на треногу, разводил под ним огонь посреди огорода. Мать и сестра вышли из дома с тазами и ножами. Бросив рыбину на заранее подстеленную близнецами солому, Степан с облегчением выдохнул и привалился на чурбак около сарая. Отец, вооружённый топором и охотничьим ножом, разделывал добычу. Рассёк брюхо и аккуратно, что бы не повредить ястык, вывалил в один из тазов чёрную, матово блестящую жиром икру. После чего извлёк и остальные внутренности, бросив их Верному, со словами: « На. Держи». Пёс, не веря своему счастью, оттащил их в сторонку и начал жадно глотать. Тем временем отец аккуратно отделил остроносую морду и, развалив её надвое, прежде чем отправить в закипающую воду пристально осмотрел, нет ли где застрявшей картечи. Не хватало ещё зубы переломать. Следом отрубил пару больших кусков и хвост, кинув их в кипящую воду. «Колька, Витька. Ну, ка сбегайте ка за соседкой кликните её. Пусть с нами свежего похлебает». Степан смотрел на происходящую суету с явным удовольствием. Его радовал этот неожиданный праздник. А ещё более радовало, что этот праздник устроил он сам. Пусть и нечаянно. Было здорово наблюдать, как деловито хлопотала родня и видеть их довольные лица. Об усталости и не вспоминалось, хотя ноги и руки гудели так, что спасу не было. Спину же он вовсе не чуял. И тут он вспомнил про черемшу. Чуть ведь не забыл. Открыл мешок и, вытащив пучки – протянул их матери. Та обрадованно приняла их. «Ну, сынок, будет у нас сегодня пир! Порадовал, так порадовал!». Пока Степан сходил домой, да переоделся в чистое – сидеть в одежде пропитанной рыбьей слизью было не приятно, женщины перетаскали остатки добычи на ледник да уже принесли чашки с ложками, а отец на скорую руку соорудил из чурбаков и тесин лавки. Мальчишки вернулись с бабой Дуней и помогали женщинам, разнося всем чашки с горячей и наваристой похлёбкой. Соседка сидела около импровизированного очага и большим ножом резала чёрный душистый хлеб, а на толстенном чурбаке стоял таз полный разварившихся кусков рыбины и головы. Каждый мог подойти и взять любой из приглянувшихся. Но всем было не до этого. Все хлебали юшку. Отец, не торопясь, покряхтывая от удовольствия. Закусывая по переменки то хлебом, то черемшой. Мальчишки же быстро выпив своё содержимое – вытащили хвост и, склонившись над одной чашкой, уплетали куски мягкого мяса, а доев и его, принялись по очереди обкусывать толстый, скрутившийся от кипятка хрящ. Соседка же, накрошив мякиш в чашку, хлебала получившуюся похлёбку не торопясь, наслаждаясь её ароматом и с ещё большим удовольствием хрустя сочной лесной травой, приговаривая глядя на пацанов: «Ешьте сорванцы черемшу – в ней сила! Медведь её по весне ест, лось ест – всю хворь гонят из себя, и вы ешьте, расти лучше будете». Степан взял свою чашку и отхлебнул через край. Ароматный навар приятно прокатился в пустой с самого утра желудок, и сытость сразу начала пьянить мозг. Сделав ещё пару глотков, он потянулся за черемшой и в этот момент за спиной раздался знакомый голос: «Я, кажется, вовремя. К самому столу успел». Молчун! Все обернулись к нему. Тот стоял, как ни в чём не бывало. Всё та же куртка. Теперь уже аккуратно заштопанная, в том месте, где её разодрал медведь. Ружьё на плече. Он улыбался во весь рот широкой белозубой улыбкой. Катерина ойкнула и видно было, что еле сдержалась, что б не кинуться гостю в объятья. « К нам за стол милости просим!» – с неподдельной радостью сказал отец и жестом пригласил сесть рядом с собой. Катерина же уже вскочила с места и спешно пошла в дом, откуда вернулась с чашкой и ложкой. « Благодарю!» – ответил гость, принимая их. Мать взяла половник и налила ему ухи. А баба Дуня подала хлеб. Мальчишки тут же присели с ним рядом и наперебой начали выспрашивать, откуда он в этот раз. Но отец цыкнул на них, и гость принялся есть, поглядывая на них всех улыбающимися глазами. Солнце уже садилось и начало холодать, потому отец подкинул в огонь ещё охапку хвороста. Пламя вспыхнуло ярче и осветило лица людей, все с любопытством и радостью смотрели на Молчуна, лицо же Катерины и вовсе светилось счастьем. «Надолго ли к нам?» – первым прервал молчание отец. Катерина впилась взглядом в гостя, с тревогой ожидая ответа. « Не знаю даже – ответил тот, оторвавшись от еды – дней пару точно отдохнул бы. Уж больно дорога была тяжёлой. А если и баню истопите, так и вовсе дня четыре погощу». «Сколько душе твоей угодно будет» – ответил глава семьи. Ему был приятно видеть в гостях у своего очага человека спасшего ему жизнь. «Это кто ж у вас так удачно порыбачил сегодня. Вроде ж пока не сезон вовсе?» – поинтересовался гость. « Это Степан у нас так изловчился!» – не без гордости ответила мать. «Ого – восхитился глядя на Степана Молчун – расскажи ка, если не секрет». Какой уж там секрет. Степана распирало от гордости, и он в красках, подробно рассказал о своём сегодняшнем приключении. Все слушали с неподдельным любопытством и про весенний лес и про поляну с черемшой, а в тот момент, когда он крался к реке, и вовсе затаили дыхание, словно боялись вместе с охотником вновь упустить добычу. И лишь один человек у огня не смотрел на рассказчика. Катерина. Она, не отрываясь, смотрела на Молчуна. Её глаза были полны радости и слёз. Она не ела, а лишь теребила ложку в руках да слегка покусывала губы. Уже стемнело, варили чай в походном чайнике. Наложили туда различных трав, захваченных соседкой, да болтали о разных счастливых случаях из охотничьей да рыбацкой жизни, потом перешли просто на яркие жизненные моменты, потом снова вернулись охотничьим рассказам. У костра было хорошо. Сытая еда и горячий чай грели людей изнутри, пламя грело их снаружи, а звёздное небо было безмятежным и безбрежным как этот счастливый момент их жизни.

Утром Катерина хлопотала по дому так, что все только успевали выполнять её поручения. Степан срочно пошёл топить баню. «Что уж, прям с утра?» – недоумевал он. Малышня была снаряжена в лес за черемшой. Молчун тоже было собрался с ними, но был остановлен молодой хозяйкой, дескать, они и так дорогу знают, дело не хитрое, а он пусть лучше воду в баню натаскает, а то Степану ещё со скотиной управляться. Явно не хотела отпускать она его ни на минуту. Сама же завела тесто на пироги. Сбегала, принесла яиц и поставила их варить для начинки. Тут же взялась ещё и блины печь. Дескать, не пропадать же вчерашней икре. Родители взирали на всё это с недоумением. Отец пару раз с ухмылкой кашлянул. Дескать, ну – ну. Мать явно была растеряна и не до конца понимая что происходит, помогала дочери как могла, но попав пару раз под горячую руку, обиделась, однако, не показав той обиды вышла в сени и загремела там посудой и кадками. Вслед за ней вышел отец и тоже стал помогать жене, убираться после зимы. Пока они там убирались – вернувшегося Степана отправили выбивать половики, а потом всучила ему чашку и велела принести с погреба грибов квашеных. Катерина явно была в ударе. Степан похихикивал и пробовал подтрунить над сестрой, но схлопотав подзатыльник опешил и с того момента выполнял команды молча и не перечил. Ему пришлось ещё вытащить всё бельё на просушку во двор – благо день был тёплым и солнечным. Сходить в курятник – глянуть, не нанесли ли куры яиц. А то тех, что сварили – было маловато. Потом срочно взбить в крынке масло. Как же блины то без масла свежего есть. То, что на льду стояло, явно было б не таким вкусным. Да ещё с икрой. Потом в доме срочно обнаружилась нехватка мёду. Потом варенья малинового. Потом понадобилось пару раз сбегать в баню – проверить как там жар. Вернувшиеся близнецы получили нагоняя, что ходили так долго. Им вручили по одному блину и выгнали на улицу мести двор. Во всей этой суете Степан подслушал разговор родителей.

– Слушай, отец. Катерина то наша явно глаз на Молчуна положила. Ишь, как суетиться. Как мужа любимого после разлуки привечает. Совсем сдурела девка. Сосватана уже ж. Да и Молчун, какой жених то из него. Нет у них же дома то своего. Ой, беда – беда прям. Что делать то будем? А?

– Ты мать, раньше времени шум не поднимай. Меняло то вишь, мужик то умный. Верно дело сам уж смикитил, что к чему. Однако ж виду не кажет. Девке голову не дурит. Ну а зашёл, так сами звали его. Тут уж не к лицу нам попятный давать. А то, что сватана она уже, так ответа ж ещё не дали. Так что всё почести. А так, что уж тут говорить, ничего не попишешь – дело то молодое. Да и то сказать, мужик то он справный. Ну, подуркует деваха чуток, а там глядишь и перебеситься.

– Да уж хоть бы уж. Сердце прям не на месте у меня.

– Ладно. Беды не случилось, а там поживем, увидим.

Тем временем Катерина кликнула всех к столу. Стол был накрыт новой скатертью. А на столе был прямо пир. Гора свежих, ещё пышущих жаром пирогов возвышалась посередине. Рядом с ней высоченная стопка блинов, сдобренная сверху маслицем. В миске подле них свежевзбитая икра, масло уже топлёное, вареньице и малиновое и смородиновое и медок тоже. А ещё сметанка, грибочки с лучком да той же сметанкой приправленные, капустка квашенная с лучком и маслицем постным, огурчики солёные горкой рядом с картошечкой толчёной, да черемшичка рядышком с картошкой уже намятая с солью и вареным, мелко рубленым яйцом. Сальца солёного ломоть тонко нарезанного, киселя брусничного целый горшок и краюха свежего хлеба. А за всем этим в крынке медовушка. Не их медовушка. Они не держали. Наверняка к соседке бегала. Когда только успела? Сама Катерина раскрасневшаяся, в новом платье, аккуратно и замысловато уложенной косой стояла явно довольная собой. Глаза так и сияли. Все ухнули от удивления. Отец аж растерялся. Степан не выдержал и брякнул: « Как на свадьбе прям». Но сестрица глянула так, что он прикусил язык и молча схватил пирог, тут же обжёгся им и больше в разговоры не лез совсем. Пирог тот на диво оказался с опятами сушёными. Что окончательно сразило его воображение. Но тут в это всё внес дополнительного сумбура сам гость. Он, только что намытый, вернулся из бани, но стоял побледневший и даже будто слегка хмурый. «Спасибо конечно за такое радушие, – сказал он сдавленным голосом, – мне, конечно, льстит такое особенное ко мне внимание. Но хочу заметить, что вы вводите меня в крайне неловкое положение такой заботой. Я бы хотел попросить не проявлять такого чрезмерного гостеприимства. Поймите меня правильно. Обидеть я вас никоим образом не хочу. Но я очень смущен. Ещё раз прошу меня простить. Разрешите считать это празднество – благодарностью за спасение вашего отца. Ещё раз извините и спасибо». Все обомлели. Степан чуть не поперхнулся пирогом. Ай да Молчун! Вот это сказанул, так сказанул. Все концы разом обрубил. Мать та просто плюхнулась на скамью, разинув рот. Вот те и Молчун. Улыбался, улыбался, а всё раз и на места расставил. На Катерину без жалости нельзя было взглянуть. Она бедняжка, аж поникла вся. Того вот – вот гляди и заплачет. А с другой то стороны, чего она ждала то? Что он возьмёт и скажет, мол, девица – красавица ох и хозяюшка ты. Будь моей женой? Нет, конечно. Но выручил всех отец. Молча сел за стол и наливая по кружкам медовуху сказал: «Молодец, доча. Сделала, всё как я просил, одно только, соседку то отчего забыли позвать то? Она ж меня травками то отпаивала». Все облегчённо вздохнули. И Катерина, которая ни как не ожидала такой реакции гостя. И мать, которая вроде и рада была, что Молчун не дал дочке повода планы строить, ни Степан которому стало за сестру обидно, ни тем более Молчуну, который понял, что речью своей явно палку перегнул. Катерина было, под шумок, дёрнулась за соседкой сбегать, но её остановили. Отправили самых быстроногих. Витьку с Колькой. Пришла соседка. Принаряженная, захватила с собой ещё отвару того чудодейственного которым отца на ноги поставила и пир потихоньку, разбавляемый медовухой пошёл, пошёл. Вот уже все расслабились. Неловкость стала спадать. А потом пошли уже и смешки и хохот и песни, и Катерина перестала смущаться. И гость пироги нахваливал. И родители дочь хвалили. И соседка во всех души не чаяла, и всё стало вновь хорошо и мирно. Просидели до самого вечера. За разговорами начали выспрашивать у Молчуна про жизнь менял, но тот отвечал уклончиво, либо общими фразами. Да так, ходим от села к селу, дома нет, семьи нет. В схронах всякое добро от прошлых людей ищем. (Прошлые люди – это они так предков называют. Любого менялу спроси, так и скажет – прошлые люди). Потом то добро на еду да на одежду меняем. Интересное? Ну, видим, а что и сами порой не знаем и не понимаем. Город. Нет, не видел. Далеко говорят, на юге. Месяца два пешком идти, если не более. Как далеко заходил? Ну, месяц ходу от вашей деревни. Да и то один раз. А так всё в окрестностях. Редко далеко бываю. Люди там тоже живут. И землю пашут и зверя бьют и детишек растят. А потом замолчал и вдруг затянул песню.

Белый снег, серый лёд, на растрескавшейся земле,

Одеялом лоскутным на ней Город в дорожной петле…(*)

Песня звучало отрывисто. Была она и грустной и завораживающей. И была в ней и простота и величие одновременно. От слов её становилось жутко и перед глазами вставали невиданные образы Города. И так это всё дополняло наизусть всеми выученную Легенду, что дух захватывало от этой жуткой тайны из прошлого. Их прошлого. Ведь это они, их предки из тех времён передали им эту мудрость вот этих самых словах.

Красная, красная кровь. Через час уже просто земля.

Через два на ней цветы и трава. Через три она снова жива,

И согрета лучами звезды по имени Солнце.

Гость замолчал. Обвел всех грустным взглядом. «Наставник мой её мне пел. Очень нравилась она ему. А я вот Вам. Предков песня. Говорят пророчество древнее». Вздохнул. Помолчал чуть-чуть. И говорит. «Не люблю про это рассказывать. Но и смолчать не смогу. Запрета вроде, как и нет. Просто рассказывать тяжело. Каждый меняло должен со своим наставником, перед тем как на самостоятельный путь вступить, обязательно увидеть. Обряд посвящения такой у нас. А видал я, впрочем, как и другие менялы – Долину Смерти. Как раз до неё месяц ходу. Издали на неё смотрел. А волосы до сих пор шевелятся на голове от ужаса. Стоит посреди речной долины огромная блестящая игла. За два дня пути до той долины её уже видно. Сначала думаешь, свет солнечный так от воды отражается. А нет, это она сама так сияет. А потом ещё через день пути пригорки да холмы начинаются, и вот поднимаешься, значит, на самое высокое место и склон туда вниз спускаться начинает. А внизу, сколько взгляду хватает, всё костями усеяно. Людскими. Беленькие, блестят на солнышке. Песком видать отполировало. Пока на склон тот идёшь, ещё нет – нет травка или кустик чахлый попадётся. Живности вовсе никакой. Ни птички, даже вороны не каркают, ни мухи, ни змеи. А вниз один песок голый, да камни. Говорят, там раньше очень большая река текла. Да только прошлые люди её осушили. И тишина вокруг. Лишь иногда тоненький такой свист слышен. Словно мышь или птенчик пищит. Пропищит, пропищит да перестанет. А у тебя на душе такая тоска. Аж плакать охота. Дальше говорят идти нельзя. Уйти не сможешь. Всё живое там остаётся. Вот и подумай, для чего это? Зачем прошлым это нужно было. Якобы они так от лишних людей избавлялись. А то слишком много их было». Рассказчик замолчал. Все в ужасе смотрели на него. Он продолжал: «А водят нас туда специально, что бы мы, когда что и несли деревенским, помнили, какой ценой эти вещи появились. И что б ещё помнили, что на всём этом смерть отпечаток свой оставила. Вот так то. Так что все диковинки эти от прошлых – они такое видели. В кошмарном сне не приснится». Он замолчал. Все то же молчали ошеломлённые услышанному. Ребятня, та и вовсе забралась на печь и спряталась под одеяло. «А ещё, продолжил Молчун, видел я Большую реку. Бежит она далеко с юга. От той долины смерти на восток дней пять ходу. Вот по ней, на плоту мы с Мудрым, наставником моим обратно и сплавлялись. Хоть и плыли долго. А всё равно лучше, чем пешком идти. Деревень по той реке уйма. Кстати ваша Сорока в неё впадает. Мост на той реке видел. Стоит огромный мостище. Не как у вас – два бревна и доски, а огромный, весь из серого камня и железа. Смотришь на него и диву даешься, как прошлые такое строить могли. Корабль там же видел. Железный. Лодка такая большая, с хороший дом или даже того больше. Правда гнилой весь уже, того гляди в труху развалится, дыры огромные, сквозь них лес видно. Птицы в нём себе гнёзд навили. Тучи целые стрижей, ласточек и прочих. Гомон такой стоит. Хоть уши затыкай». Молчун ещё долго вспоминал про то своё путешествие, всё рассказывал, рассказывал. Да так хорошо рассказывал, что многое из того о чём он говорил, рисовалось в их воображении так, будто видели они это сами, за околицей, буквально прошлым летом. Долго ещё в доме не стихал голос рассказчика. Всем было интересно, ни кто не перебивал гостя. Не каждый день такое бывает, что б меняло про жизнь свою рассказывал, да что б ещё про далекие места и диковинки. Далеко за полночь Молчун зазевал и попросился отдыхать. Все дружно с ним согласились, и на скорую руку прибрав остатки пиршества, завалились спать. Всем до одного снилось услышанное, каждому, правда, по своему. На следующий день, подробно выспросив у Степана с отцом, когда намечается пахота Молчун горячо попрощавшись, двинулся в путь, сославшись на то, что вспомнилось ему одно важное дело. Выйдя за калитку, он бодро пошагал по улице. Солнце стояло уже довольно высоко и светило совсем по-летнему. Катерина пару мгновений смотрела ему вслед, а потом бросилась вдогонку, догнав же, силой развернула, и крепко обняв, неожиданно для всех поцеловала в губы. Молчун обомлел. Семья и вовсе охнула от увиденного. Катерина не сильно оттолкнулась от путника и резко отвернувшись, побежала к дому, закрыв лицо обеими ладонями. Молчун же возобновил свой путь, только походка его уже была не так уверенна как до этого. Он остановился, словно вспомнил о чём то и, постояв пару мгновений, мотнув головой, так и не обернувшись, зашагал, ускоряя шаг, скрылся в проулке. Катерина уже не видела всего этого, вбежав в дом, она тихонько плакала на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Никто из домашних не осмелился пуститься в разговоры о происшедшем, да и вряд ли был смысл, всё и так было очевидно.

Молчун заходил ещё два раза. На пахоту – помогал изо всех сил. Ходил за плугом до поздней ночи. Видно было, что хоть и уставал зверски, но простая сельская работа доставляла ему удовольствие. Второй раз пришёл на покос. Уже в конце июля. Из-за долгого его отсутствия Катерина начала заметно волноваться. Но гость пришёл вовремя. К самому началу косьбы. В работу включился сразу. Косил умело, ловко орудовал косой, да так что ни Степан, ни сосед Никита не всегда могли за ним успеть. Никитка частенько вызывался помогать семье своего друга. Степан и не возражал. Молчун глядя на то, как за ним пытались угнаться, лишь довольно хмыкал. Дескать – знай нашего брата. Катерина и он всё это время даже не подавали виду, никоим образом не вспоминая поступок девушки, будто ничего и не было. В этот раз задержался в гостях надолго. Пока скосили, пока сено гребли, а потом уж и настала пора ставить скирды. Конец июля выдался сухой, словно давал селянам закончить столь важную для них работу. Дни летели один за другим, наполненные привычными крестьянскими хлопотами. Вечерами, когда работники возвращались с лугов, наступала пора отдыха. То тут, то там слышны были песни и весёлые разговоры, гуляла и веселилась молодёжь. Ребятня на пустыре играла в чижа, да в салки. Бренча колокольцами, деревенское стадо возвращалось с пастбища на дойку, приводя за собой тучи паутов и другого надоедливого гнуса, протяжно мыча и оставляя на пыльной дороге лепёхи. Уходили на берег, застать вечерний клёв рыбаки с длинными удилищами. Шумно гоготали деревенские гуси, дружными стаями идя каждая к своему двору. В общем, жизнь текла своим привычным чередом. Поздно вечером, возвращаясь с посиделок, Степан залазил под навес, где хранилось прошлогоднее сено. Там у него лежал старый полушубок, да старенькое латаное одеяльце. На свежем воздухе спалось куда слаще, чем в избе. Рядом с ним, с самого начала лета, свив уютное гнездо, ночевали и младшие братья. Туда же подселился и их гость. Под этой тесовой крышей глядя на звёздное небо узнал Степан много нового и интересного. Про жизнь в далёких селеньях. Где тайга заканчивается, и начинаются степи. Про горы там же за степями. И про озёра с солёной водой. И как тамошние жители эту соль добывают. И про то, как далеко на севере ходят удивительные животные покрытые шерстью до самых глаз, потому как там и летом бывают снега. И про целые деревни охотников и пастухов, которые никогда ни картоху, ни хлеб не растили. Про удивительные каменные дома, без входа и окон одиноко стоящие по тайге. Про огромных железных птиц заросших деревьями и кустами. Про то, что не все их предки были одурманены богами. Было среди них много добрых и светлых, которые лечили других людей, умели летать к звёздам. Строили дома и те самые огромные мосты. Что их было гораздо больше чем других. Но они не смогли справиться с мороком, что повис над нами, а потому и сгинули вместе со всеми. Рассказал он Степану, шёпотом, про то, что есть такие схроны, куда ещё ни кто не ступал с тех давнишних времён. И что если повезёт пробраться туда, то там столько можно увидать интересного. И что главное самое то, что лежит это там всё новёхонькое. Так эти тайники построены, что даже одежда как новенькая. А ещё там очень много книг. Правда, чаще всего они одинаковые. Инструкции там, да справочники, но бывают и очень интересные. Такая книга самая лучшая находка. Она много чему научит да расскажет про такие тайны, что не всё ещё и у человека в голове уместится. Одно но. Найти такой схрон очень сложно. Почти не возможно. Позарастало всё лесом. А если даже и найдёшь его, просто так не попасть туда вовсе. Двери в них толстенные, железные. «А как же ты тогда в них попадаешь?» – поинтересовался Степан. Молчун, подцепил указательным пальцем шнурок болтающийся на шее, выудил наружу амулет. Степан ни один раз видел его, но не придавал значения. Мужики некоторые тоже на шею вешают свой первый охотничий патрон, дескать, чтоб удача была. За такой же патрон, только сплюснутый и принимал Степан, а это оказывается ключ к схронам. Амулет тускло блестел в темноте. «Я его давно нашёл, ещё, когда с наставником по тайге ходил. Был совсем молодой, многого не понимал, да и не знал – всё думал, что в этих тайниках можно найти что угодно, чего не хватает для счастливой жизни. Глупый был. Это потом я уже, со временем стал их настоящую цену понимать. А уж после того как в Долине Смерти побывал, так и вовсе стал опасаться. Берёшь иную вещь, а сам думаешь, как бы чего дурного не вышло. Селянам только покажи. Мало ли как потом повернётся. Ведь когда первые тайники находить стали, за них такая драка была – шутка ли. И еды там полно и лекарств и одежды. Уж про оружие то я и вовсе молчу. Да уж! Ну, так вот. Шли мы, значит, с наставником по старой его тропке. А дождь был такой, что в двух шагах ничего не видно было. Ну и спрятались мы под раскидистой елью. Хоть немного, а всё ж суше. А дождь всё не унимается и не унимается, такой ливнище пошёл, хоть вплавь по лесу пускайся, а тут ещё и ветер поднялся и всё крепчает и крепчает, а потом вдобавок гроза. Молнии одна за другой и всё где-то поблизости. Страх, да и только. И тут как затрещало совсем рядом и грохот. Пихту старую с корнем выворотило, и вода туда сразу как хлынет, поток всё ширится, яма всё больше. А потом и вовсе глухо так что-то ухнуло, аж земля вздрогнула. Смотрим, а на том месте, где корни были, водопад небольшой образовался и водоворот. Вся вода куда-то под землю уходит. Наставник сразу сообразил, что к чему: «Смотри, – говорит, – видишь, вода под землёй дорогу себе нашла, пусто значит там. Наверняка тайник. Надо же всю жизнь здесь хожу, а ни малейшей приметки. Бывает же». Дождь вскоре прекратился. Подошли мы к яме той, что вода намыла. Смотрим. А там тоннель под землёй. И сухо уже. Только лужицы на полу небольшие остались. Такая вот удача нам улыбнулась. Медлить мы не стали, спустились туда, а тайник этот явно не простой был. В обычном всё из серого камня сделано и сам ход не очень широкий. А этот же большой, хоть на лошади верхом езжай, камнем настоящим изнутри отделано всё. А чуть поодаль пол в том тоннеле провалился и под ним ещё один коридор обнаружился. Туда-то вода и ушла вся. Долго мы тогда по тому схрону бродили. Неделю наверно. Днём ходим, ищем, что в нём есть, вечером на верх возвращаемся. Погреться и просохнуть. Вода то сырость туда принесла. Вот однажды я и набрёл в одном из коридорчиков на комнату. Вся она была уставлена барахлом. А это значит что там, какой то важный тип жил. Любили они всякие бесполезные вещи вокруг себя собирать. То кровати огромные. То столы из камня здоровенные, то тряпья разноцветного, то ещё чего. Это у них прямо правило такое было. Смотрю, а в углу скелет сидит. Все пальцы в кольцах и перстнях. Браслеты золотые на запястьях. Точно, важный какой-то. А на шее у него амулет вот этот висел. Тоже золотой. Наставник это увидав, поразился и говорит: «Ох и везунчик ты Молчун. Не каждому такая удача бывает – ключ от тайника найти. А этот золотой. Такие только у самых важных персон были. Он говорят, вообще любые двери открывал. Я, правда, ещё не встречал таких дверей, что б мой обычный не открыл. Но видать есть такие, которые ему не под силу будут. Что ж в них такое может быть то? Забирай его себе. Твоя находка – тебе ей и владеть». Много чего любопытного в том схроне мы тогда нашли. Такие штуки – что ни разу после того мне не попадались. Да и не слышал я от других, что б они находили. Знают что есть, но видать не видели. Вот такие дела. Но самое интересное это дневник там я нашёл. В одной из каморок. Смотрю – книжка лежит, в ручную исписана. Ну, я её и засунул в сумку. Сам не знаю даже зачем. А потом только читать начал. Читаю, а у самого, то слёзы на глаза наворачиваются, то страх берёт, то жалость. Как же думаю, вы до такого дошли, что б такое….. Потом может когда и расскажу. Страшно больно. А ещё страшнее, что это предки, наши с тобой прадеды, такое творили. Немного погодя после этого мы и к Долине Смерти пошли. Ключ этот знаком был – дескать, пора меня уже и в самостоятельный путь отпускать. Вот таки я менялой и стал. Брожу из одного края в другой. С людьми общаюсь, вещи им полезные приношу. Когда на самое необходимое меняю, когда так отдаю. Много с тех пор тайников то нашёл. Да вот только с такими необычными штуками ни одного больше и не видал. А учителя моего потом не стало. Лет через пяток после этого случая в старом тоннеле землёй завалило. Я его и не видел. Это мне Скороход рассказал. Мы с ним на Дальнем озере виделись. Давай уж спать, а то завтра стога метать. Выспаться б надо. Зевнул и, отвернувшись, засопел. А Степан всё ворочался. Представлялся ему тот дождь, да силился вообразить, что за диковинные штуки там были. Пробовал представить каково это, быть менялой. Потом сплюнул. Чур, меня. Вспомнил о Насте, о том, что жениться бы скорее, да ребятишек завести. Так с лёгкой улыбкой и уснул.