Читать книгу Дом, которого нет - Мара Винтер - Страница 10

V

I. Подземные короли (начало)

– Я еду по делам, – сказала Вита

с утра, закончив делать марафет, –

в соседний город. Что-нибудь купить вам?

Заказы принимаются. – Ей свет

от мулен-ружа в личном будуаре

черты очерчивал. Крестом – диагонали.

– Купец ты, мама! Аленький цветочек,

чудовищ в принцев поднимающих, найди, –

сказала Лора ей за зеркалом (а, впрочем,

Инесса тоже так стояла – позади).

По двум бокам – две дочки одинаковых

смотрелись, как разбитый лик одной её.

– Шутница, тоже… Нет, ну что, серьёзно?

– Ну ладно. Острый, лучше древний, нож.

– Ещё чего! Нет, было мне не просто

тебя отмазать от колонии. Растёшь

и так, как амазонка, вся в оружии.

Училась лучше б головы закруживать!

– Тогда не надо ничего. – А ты, Инесса?

– Сюрприз пусть будет. Выбери сама.

– Вас поняла. Тебе б немного веса, –

старшей заметила, – набрать. Худа весьма.

Ни форм, ни плавности. Похожа на мальчишку.

Резка, как дьявол, ты, и угловата слишком.

– И так нормально, – младшая вступилась, –

ей ни к чему закруживать мужчин.

– Она у нас в отца вся уродились, –

сказала мать, – ей только бы почин,

вперёд толкать движение прогресса…

Вот ты – в меня характером, Инесса. –

Такие разговоры были нормой.

Нет, Лоре мачехой отнюдь мать не была!

О ней заботилась она, но дочке скромной

давала предпочтенье. Ведь могла

понять её стремления, мечтания.

Со другой же ощущала расстояние.

Уехала, сестёр свезя до школы

по ходу дел, извечно многочисленных.

Махнула, параллельно с телефоном

общаясь. Сли́лось крепко её ухо с ним.

Слили́сь, родившись, девочки друг с другом.

Одна и парта, и общения их круг был

(немногие к ним подходить решались,

но те, кто подходил, ценились очень).

В тот день не находило места малость

(совсем) сердешко Лоры. Бред, короче:

одиннадцатый класс висел угрозой,

она ж смотрела на природы слёзы

в окно. И чувство странное, как будто

сейчас должна в другом быть окружении,

ей концентрацию сбивало. Шло лишь утро,

а ей казалось: опоздать успела, всё уже.

Апрель дождём повис. Набухли тучи.

Взойди вдруг солнце, вряд ли стало б лучше.

Весь в чёрном, Ян стоял над рыхлой ямой.

Гроб опускался медленно в неё.

Вуалью личико прикрыв, с ним рядом – мама

застыла эпитафией. «Вот, всё, –

подумал сын, – и кончилось. Не сразу,

но с твоей смерти счищу слой я грязный».

Царь был на кладбище. За упокой крестился.

Дурить свой мозг умел пристойно Ян,

и вёл себя, как будто Гриб – убийца

(на время верить в ложь несложно, я

таким манером многие спектакли

играла, каюсь, с некой целью; так-то).

Свой план войти в его расположение

неведением мнимым – не отверг.

Поговорить лицом к лицу имел намеренье.

Сегодня, а не в будущий четверг.

Близко друзей держи, врагов же – ближе.

Потом свернёшь оружие их к ним же.

В дневник писала Лора на уроке,

что может и убить, и умереть.

Не страшно, значит, больше ничего ей,

в том числе ад сам. Знает рай теперь.

С прямой спиною, гордым взором слева

и пустотою справа, встретит небыль.

Ян, проводив отца, с Царём остался.

Для разговора плотно дверь прикрыл.

– Я знаю, кто убил его, – сказал сам, –

тот, кто с Дианой ложе разделил.

Но вас позвал я вовсе не за этим, –

как будто спохватившись, он заметил.

– Тебя я слушаю, – сев в кресло, молвил Царь

(мужчина с проседью, в годах, с орлиным носом).

Ян, за столом напротив, из лица

его не выжал выражения вопроса.

– Когда я уезжал, был вздорен… молод.

Теперь намерен продолжать отца путь.

Как новичок, нуждаюсь в покровительстве, –

добавил обращение по отчеству, –

и вас прошу мне краткий экскурс провести.

Хуже всего – незнанье в одиночестве.

Чтоб исполнять обязанности грамотно,

я должен целиком картину знать от вас. –

Купился вряд ли Царь на Янову душевность.

Но выглядел довольным. Диалог

их продуктивен был. Про цену и про ценность;

про болевой и возрастной порог;

про доллара и кораблиный курсы…

И даже, между прочим, про искусство.

Сынов владыка не имел. До разногласия

по поводу морали другом был

его отцу. И, разузнав с пристрастием,

чем стал новоприбывший, похвалил

без слов, в себе. Почувствовав симпатию

так глубоко, где, думал, не достать её.

Владел харизмой Ян. Улыбкой, жестами

и мимикой он выражал того себя,

кем мог бы стать, стремись к иной профессии

(ныне ушедшая под дёрн) его семья.

Предельно честен был с самим собой.

С другим брал образ выгодный: любой.

И то, до той поры, пока открыться

не наступил черёд. Пороть горячку –

талант юнцов и женщин (но не всех, нет).

Вживался в роль, надеясь на удачу

и собственную быструю реакцию…

Царь вышел. Пригодился бы Горацио.

Она, черпая экскаватором из книг,

имела опыт подтверждения конструкций

ментальных. С ней он мог бы говорить

на темы, что всем прочим недоступны.

Вот интересно, как бы оценила та

всю ситуацию, ей лично не застигнута?

И… почерк сетовал отца, что босс заглавный

танцовщиц брал, похожих на детей,

совсем зелёных, с ним кружить. Подсказка, явно…

нет, по статье не сбагришь. Зато с ней

его накроет много больший срок.

Из расслабления – тропа прямая. В морг.

Ян выдохнул немного. Пронесло

пока от устранения. Он выкроил

период, очень нужный для того,

чтобы составить план. Безмолвный, – лучше б выл, –

с глазами, точно скальпели, сухими.

Для логика язык чувств – суахили.

Так, в кабинете, кресло распоров

собой, сидел. Иначе видя Лору.

Его пять лет назад явила вновь.

Хоть толком не жила. «Ей очень скоро, –

догадка зрела, – либо опуститься

в быт, в дом придётся… Либо стать убийцей».

Остались мелочи. Всю информацию стянуть,

как и хотел (пока тот жив), с величества,

и с одноглазкой стать друзьями. Как-нибудь

так, чтоб язык костями уняла. Зачем она

(зачем сложнить), он тоже знал: она – как он.

Нам нас напомнивший в душе уж компаньон.

Авторитет в глазах Царёвой свиты

привычки требует к тому, в кого глядят.

А свергнуть власть, тотчас собой сместив ту…

усилий стоит больших, чем плащ снять.

Он наблюдал за каждым по отдельности,

и собирался дальше наблюдение вести.

Домой вернувшись, сёстры разошлись.

Инесса – танцевать, в родную студию,

а Лора – проживать чужую жизнь

под ветхим переплётом. Лезло в ум её

такое, что читать не получилось:

«Греши, раз индульгенция на всё есть!»

Усильем волевым отогнала

под вечер – дум, горластых, как сороки,

стаю назойливую. Рисовала. Подмела.

Чтобы отвлечься, даже сделала уроки

(освобождает много времени отличная

память, и скорость, временами неприличная)

Прекрасный навык – ничего не ждать.

Само к нам то, что нужно нам, приходит.

Всегда заслужены и радость, и беда.

"Зачем-то", "для чего-то". Будто Один,

повешенный за ногу к Иггдрасилю,

для мудрости, вниз головой висела та,

в ком – чаши и мечи3. На шведской стенке. Думала:

– Чтоб фокус на одном был, это здорово.

Не позвонит, так тихо буду дурой я.

А наберёт – познает непокорную.

Своим порывом я представить всё могу.

Вот только б доступ не терять к ключам в мозгу!

В своих покоях, наполняясь мыслями

а) про Царёв крах, б) как взять корону,

с ней, как с сестрой, поговорить решил Ян.

Так нужен нам порой, кто духом сроден!

Не думал вовсе он про извращения.

Скорее, ждал подсказки: вещей девы снов.

Он головою вверх, она – ногами.

Картинки представляем параллельно.

У Лоры – в джинсах телефон, в кармане.

У Яна он в руках. Постель застелена,

открыта записная книжка с номером.

Висит, согнув колени, та, к кому звонок.

– Привет. Ты помнишь, кто? – Конечно. Добрый вечер.

– Есть планы на сегодня? – Как сказать…

– Ну, если нет, давай назначим встречу.

Мы можем посидеть да поболтать.

– Давай. Но где? – Я за тобой заеду.

Диктуй свой адрес. Буду у подъезда. –

…и было утро. Мачтой вверх, вниз дном,

близняшке второпях письмо черкнула.

Не беспокоиться просила ни о чём:

– Посмотрим, единица или нуль я.

Ни головы, ни сердца ни тревожь.

С собой взяла на всякий случай нож. –

Смотрела в зеркало, себя не видя, Лора.

Инесса ей казалась в очертаниях.

– Сошлись с тобой… как бык с тореадором, –

вслух объявила, стрелки начертив вдоль век.

Из черт её явилась Клеопатра.

Парик дополнил. In nomine Domini Patris

и далее по формуле. На улицу

в потёмках выступила. Ветер веял с моря.

Под ним она, стараясь не сутулиться,

шла до указанного адреса, не доле.

Соседний дом означен был ей – точкой.

Так страховалась, без причин, отцова дочка.

Затормозил "Рэндж Ровер" чёрный. – Как дела? –

за спущенным стеклом лицо – улыбчиво.

– Прекрасно. Для тебя их берегла, –

правдиво, но сарказмом слабость выставить –

святое. – Что б хотела ты сейчас?

– Мы можем выпить. Угощаешь ты как раз. –

В машину села. Нет ни страха… ничего,

кроме уверенности: всё на свете правильно.

На профиль в бликах фар смотря его,

боковым зреньем, сознавала равенство

момента здешнего и райских кущ во сне.

Моменты жизни подарили ей… и мне.

– Зачем тебе весь этот маскарад?

Скрываешься в чужачке от кого-то?

– В нём я – не я. Грим носят все подряд.

Под маской – уязвимый слишком… кто-то.

Самим же нам порою незнакомый.

– Тебе неплохо в чёрном. Хорошо, да.

Под траур мой сегодняшний как раз.

Отец ушёл, как век златой, под землю.

– Я соболезную. – Не стоит. Знаешь, в нас

похоже многое. Поэтому и здесь мы.

Умеешь ты молчать? – Молчать не трудно.

Сложнее выражать всё словом скудным.

– Коварны женщины, когда они молчат.

А прочие сболтнут подруге. – В этом

спокоен можешь быть. Я в этот час –

не женщина. Копилкой быть секретов

привычно мне. Рассказы от сестры,

от матери, знакомых наших слышу, и

храню в замке. Сама же, и сказав,

непонятой я ими бы осталась.

– Но почему? – Разрушен батискаф,

выныриваю; но не дышат жабры

наружным воздухом; а так хочу, что там

осталась бы. Ну, понял ты хоть грамм?

– Мы к новой жизни пробиваем километры.

Мечта, исполнившись, перестаёт быть раем.

И город, мнившийся обетованным краем,

из рыбки золотой становится осетром.

Ты остро сознаёшь "вверх – вглубь". Разрыв

мечты и жизни. Понял смысл слов твоих?

– Да, понял, – усмехнулась, – удивительно.

Не говори, что тоже суицидник

потенциальный. – Мне с собой кончать нельзя.

Хожу пока у смерти на посылках.

– У смерти? – Ты должна бы понимать:

кто к ней готов, имеет право убивать.

– Я понимаю это. Очень, очень странно.

Высказываешь ты меня саму.

Но всё же, что за тайну хотел сдать мне?

– Подъехали. Погодь, ремень сниму

с тебя я сам. – Ого! Вот это дом, я понимаю!

Он твой весь? – Да. Иллюзия земного рая. –

Парковку за готической оградой

магнитный ключ открыл им. Выйдя, Лора

оглядывала лабиринт зелёный сада

и у парадного – цвет фонарей узорных.

Ей почему-то он не жёлтым показался,

а красным, точно кровью жар питался.

Она осознавала риск визита

почти ночного, и почти что к незнакомцу.

Реши он арсенал проверить пыток,

и то б не стала возражать. Кто насмерть бьётся

с собой годами, сам себе – один лишь враг.

«Что есть я, будет вне». Ей риск – пустяк.

Нас любопытство двигает подчас.

Ещё пожить, чтобы узнать, что будет,

порой самоубийца остаётся. Будит в нас

ночная тишь гармонию. На блюде

загадка преподносит к ней ответы.

"Нас" – тех, кто из полу́мрака весь свет зрит.

По лестнице, зави́той, как на плойку,

пришли они наверх. Под самой крышей

пространство было очень… треугольным.

Кровать скрывалась в приоконной нише.

Теснились книги в полках. Свет рассеянный

всё обнимал, как светлячки – вечерний сад.

О зове тел, друзья мои, забудем

(настолько, сколько ум забыть позволит).

Когда его испытывают люди

друг к другу, выдержку испытывает тот их.

Контроль стремления вполне себе земного

небесной сущностью – нас высит над котом и

собакой. Те противиться инстинктам

не могут, ведь они ими являются.

Разумный в состоянии спустить их

до плинтуса, когда не замечает. Все

природные созданья похотливы.

Не «похоть – мы», она всего лишь «есть в нас».

Я прозаическое это отступление

впихнула, чтоб сделать очевидным

их притяжение. Хотя оно, по мнению

смешному моему (и жён фригидных) –

не главное (но важно). Понимание

переключает наше "вверх" внимание.

Отличие же от фригидных женщин

моё (оно, как то ни странно, есть) –

что знаю: брак без пламени калечит

участников, будь два их или шесть.

Как душу кормим пищей мы высокою,

так и для тела выделяется особый сок.

Нельзя их путать. Отвращение питаем

к супругу (будь хоть десять раз велик

нутром), когда в руках его не таем,

а он берёт, не замечая. Листья фиг?

Такой вопрос быть поднятым заслуживает!

Отдельно – фетиш, хоть на тело, хоть на душу он.

Я говорить не буду за мужчин.

Но женщина, когда вся не стремится

к партнёру, ищет откосить причин

от близости. Да, дева вороти́т нос,

когда нерв нулевой не чует в запахе

"другого" – тот состав, что возбуждает пах её.

И, раз пошла такая пьянка, я добавлю.

Бывает крышесносное желание

(и обоюдное), которое для травли

друг друга предназначено. Сказать ещё?

«За ночь одну с тобою, Эсмеральда…»

В раю оказывалась сквозь реальный ад я.

Держу прижжённой к памяти цыганку

такую. Пола, правда, ей обратного.

Мир – блядское аббатство. Куртизанка

он тот ещё. А помню до сих пор его,

как нечто, окаймлённое свечением.

И дело вовсе не в предназначении.

В сравненьи с этой связью остальное

(сравнения постель не лишена)

похоже на растленье гробовое

в сравненьи с пробужденьем ото сна.

Удел любивших раз, понять: «Я рушу

себя и прочих. Так, как кто заслужит».

Но за уничтоженьем, сбросив кожу,

идём на следующий жизненный виток.

Не надо Смерть боятся. Она может

полезной быть. И вдоль, и поперёк

её исследую, сказать же не умею.

Для мистиков оставим ту затею.

Поэтам весело! Поэты говорливы,

как кумушки в собраньи у парадной:

«Горсть винограда предпочту ведру я слив!» И

ловить момент "сейчас", не "где-то" рады.

Я, к счастью, не философ, объясняющий

нам, почему летит планета сна к чертям.

Вернёмся к молодым и не влюблённым

(наполовину). У влюблённых в моде шоры.

Не видят ничего, кроме калёным

железом впаянных меж рёбер их имён и

лиц (объектов, за которыми субъект

Творца решил явиться в tet-a-tet).

– Тонка, как паутина, моя кожа.

Проходит сквозь неё чужая боль.

А, если сверху бронь надеть… Так сложно

не захлебнуться в ней. – Нет-нет, позволь!

За семь лет обновляются все клетки. Можешь

за разом раз снимать и сбрасывать… все кожи.

Тебе когда-нибудь давали в школе кличку?

– Прозвали Фриком. Позже Дамой пиковой.

Брось, как по мне, детсадовы таблички.

– Нет, не так просто. Коброй я б назвал тебя.

Холодной, но к броску готовой резкому…

не просто коброй. Коброй королевскою.

Слона убить способен яд её.

Но вне охоты – яд не выпускает.

Кусает просто, устрашая, вот и всё.

Убийство нужно ей для пропитанья.

Рептилия с соображением, которую

я, появляйся дома чаще, бы завёл себе.

Опять намёк увидишь? – он лукаво

ей улыбнулся, в кресле полулёжа.

– Нет, что ты… Мне приятно это, право.

Про кобру, да и про намёки тоже.

– Так даже? – Да, но не считай это кокетством.

Пустоголовый флирт мне опротивел с детства.

– Опустошение не плохо иногда.

С холста пустого вещь великая творится.

– Сама себя творю, вот в чём беда.

И разрушаю… Будто бы всё снится:

исчезнешь, стоит раз не так моргнуть.

Я откровенна слишком… – Нет, отнюдь. –

Они общались, друг на друга глядя.

На стойке барной восседала Лора.

Стакан держала с джином, как и Ян. Им

в начале самом было не до ссор и

соринок друг у друга в веках. Вечна

потребность в узнавании сердечном.