Читать книгу Дом, которого нет - Мара Винтер - Страница 4

Оставили мы Лору в одиночестве,

весьма ценимом ей, почти всегда.

Где та, кто сомневалась даже в отчестве,

поверила, что, превзойдя года

в линейном виде, сможет увидать

всё, чем ей дальше стать… или не стать.

Надеяться всю обозреть историю

могла, понятно дело, после смерти.

Во сне ж, как в демо-версии – одну свою.

Могу представить: кой-кого рассердит

фантазия бесспутная моя.

В ограниченья мало верю я.

Дверь «Кафе с видом…» за собой захлопнув,

на лестницу взошла она опять.

Второй этаж заброшен был. Темно в нём,

за аркой входа. Надписью «Земля»

её внутрь приглашали. Шрифт готический

подчеркивал развал во всём величии.

Она, вздохнув, шагнула… в общежитие.

Заброшку сильно то напоминало.

Вокруг сновали люди. На репите их

движения, как в день сурка, сковало.

Все были в масках белых. Их раскрашивал

её взгляд в них. Как глянет, тем и кажется.

– Простите, сэр, – парнишку проходящего,

окликнув по манеру Альбиона,

спросила, когда тот (слащавый чуть)

остановился. – Что у вас с короной?

Кто правит? Что за место? Как живёт

в нём благородный и простой народ?

– Чувак, у нас есть всё, – ответил юноша, –

но не снаружи… В окнах! Мы в руках

их носим. Там – смотри, что хошь. Душа,

как раритет, хранится в облаках.

Таких, как яндекс или гугл. Не помним мы,

но помнит техника. Наш, здешний, бич – инсомния.

Всё, чем когда-либо считался человек,

записано в местах, каких не видно.

Есть в виртуале – гейм, в реале – крек.

За развлеченья, чем ни будь, не стыдно.

Так скучно, что раздвинутые ляжки

не манят. Нет устоев: неваляшки.

Нет правд или неправд уже у нас.

Ведём о Ниочёмах разговоры…

– Спасибо. Увлекательный рассказ, –

чтоб время не терять, сказала Лора. –

Всё, что мне дал пространный ваш ответ –

на территорию попала «Ни и нет». –

Ушёл, поправив дреды, юный хипстер.

Она же вдруг заметила мужчину,

который, надрываясь, как министр,

волок мешок гигантский из овчины.

Причину захотелось ей узнать.

За нею же не в лом и подбежать:

– Куда вы это тащите, милейший?

Баул ваш тяжек, сами ж вы так хрупки!

– Эх, девочка, – вздохнул тот, – эти вещи

я заслужил, чтоб занимать досуг свой:

воспоминаньями, комфортом и т. д.

Куда? Понятно: в комнату к себе!

Не видишь? – он обвёл рукой пространство, –

наш домик разрушается, как всё.

В моей же клеточке сложу всё аккуратно.

В порядке я держу одну её.

Здесь раньше были крепости, дворцы…

Теперь же – радуйся, когда желудок сыт!

Служи… а для чего, уже не ясно.

Для будущего? Рухнула мечта

о равенстве. Нет равенства ужасней,

когда равны лишь тем, что всё не так.

Когда считают человека только телом,

вещизм его становится уделом.

– Спасибо, – прошептала Лора тихо,

вслед глядя на изгорбленный хребет.

На вид лет сорок, но такой старик, что

способен видеть там, где радуг нет

(в руках не держит радужные краски,

к новинкам относясь с большой опаской).

Ребёнок смотрит в окна, как в картинки.

И, словно бес в нём, верещит на мать,

когда она, учить чтоб к завтра стих с ним

для школы, начинает отнимать

игрушку, предназначенную взрослым.

Смотря на монстров в мультах, станешь монстром.

А Лора, коридор чертя кроссовками,

на стенах видит окна прошлых лет.

Такие, где не светится лицо её

по выключении. Сквозь них приходит свет.

Исписаны все стены обращеньями

(возможно, к окнам): просьбы о лечении.

На бойницы похожие, узки.

Какие-то заложены камнями.

И… След того кровавый, кто с руки

пытался до высокого достать. Он

упал. Окно, сверх роста человечьего,

могло, маня сиянием, привлечь его.

Как много окон! Ни одно не даст

о свете представления вернее,

чем солнце, что внутри у всех у нас.

За колпаком нечищеным тускнеет.

Витражная отделка всех стекол

религиозным обрамленьем красит пол.

Глаза в глаза с творцом стоят немногие.

Очки на выбор… Иль сгоришь на раз.

Как Фаэтон, разбиться можно, богом стать

пытаясь, не надев особых глаз.

Загвоздка есть: в безо́бразном обличии

на образ моду диктовать прилично ли?

Не верила ни в Кришну, ни в Аллаха,

ни в Господа распятого, Христа

(отдельно друг от друга1) Лора. Знаком

небесного была ей красота.

Та, от которой щемит с горла к носу

слезами, устраняя знак вопроса.

– Про связь всеобщую мечтать привыкли мы, –

сама с собою так она сказала, –

но, мчась Бастилью брать, под свод тюрьмы

вошли. Той, что с афишей кинозала.

Всё, что хотим мы, исполняется. Но вот

проблемка: "здесь" от "там" – наоборот!

В мире Вещей, тяжёлом и пустынном,

задрав лицо к Идеям, о дожде

мы молим. Так с небес охота пить нам,

что игнорируем небесное Нигде!

Не проще ли, как эти, ограничиться

своей, без всякой святости, (пуб)личностью? –

Сказала и споткнулась о кота.

Абсурд – конёк мой, как и мест подобных.

Бежал куда-то в поисках хвоста,

тем горемычный уж, что цветом чёрный.

Тереться ей о ноги стал, как в дом

просясь. Отвергнут был пинком.

А после – опсыпаем извиненьями

и ласками. Черта у ней такая:

сначала опустить, а после прения

принять, обильно нежность расточая.

Ценить, что ластится к ней, Лора не умела.

Только потом вникала в важность дела.

«Не согрешишь, не сможешь и покаяться!» –

похож сей лозунг на хлыстовский чем-то.

Да, слишком часто, знаю, отвлекаюсь я.

Тут о Земле рассказ, а не о сектах.

Хотя они – не меньше часть земли

официальных способов пасть ниц.

Ходила Лора тенью меж людей.

В растянутой футболке, светлых джинсах,

такая тощая, что прикасаться к ней

казалось дерзновением убийцы.

Вопросов задавала свыше меры

(сама же в "меру" не имела веры).

Богатый экономил рубль, как нищий.

А нищий думал: счастье – быть богатым.

В постели ж оба голы. Их отличий

в момент могла лишить судьба когда-то.

Сегодня я могуч, а завтра слаб.

Зависят от Фортуны царь и раб.

Встречала Лора женщин, в подтверждении

нуждающихся – правильности черт.

Полученным извне о лицах мнением

те насыщались (побеждая смерть

запечатлённой красотой на фото).

Играли так в бессмертного… кого-то.

Тех, кто влюблён, и тех, кто отлюбил;

тех, кто считал себя – одним ужасным

среди прекрасных; тех, кто обвинил

весь мир, что сам, султан, живёт не в сказке;

тех, кто всем врал, и тех, кто рвался к правде,

встречала девочка в таком знакомом "завтра".

Наслушалась она эсхатологий

(рассказов, что, мол, зданию конец). А

кой-кто надеялся-таки спасти чертоги

загаженные: зелень вешал к дверцам.

Иные, в предназначенной под снос

домине, всё, считали, не всерьёз.

Громадный гриб мерещился ребятам.

Его застать хотели, на секундочку,

пока самих дотла ни выжжет. Надо

отдать им должное, жить с мыслью о конце всего

не так-то весело. В молельнях реконструкцию

превозносили, как юристы – конституцию.

– Придёт большой и сильный человек, –

благоговейно ей старушка объясняла, –

который взял в себя от всех нас грех.

Дом возродит, отстроив всё с начала.

Он за пределы вышел, умерев.

И, светом возрождён, теперь – наш Лев.

– Но человек… Он кто? – спросила Лора.

– Он, в плоть одет, является душой.

Дух держит, как скелет, его коль скоро

собою крепит Бог… Нехорошо, –

нахмурилась от глаз её накрашенных, –

так выглядеть. Мужчина каждый взглядом ест:

его ввергаешь ты во искушение,

то обещая, что не сможешь выполнить! –

и осенила грудь крестны́м знамением.

– Тени как тени. Тушь как тушь. Защиту глаз

косметика даёт психологически, –

отбрила Лора переход на личности.

От прихожанки возрастной уйдя,

периодически в руинах спотыкаясь,

пришла туда, где, восседая в ряд,

делили люди карту. Очертаний

там дома не было. Был только его план.

И представители отделов, точно стран,

держали спор: кому какие комнаты,

как следует соседям друг про друга

не думать, больше чувствовать. И, скромно встав

в углу, смотрела Лора. Стол был круглым,

лица – овальными. Она, пожав плечами,

размыслила: «Болтать не запрещают».

И возгласила так: – Достопочтенные!

Вы делите не мир. Листок бумажный.

От бомб изведали мы хрупкость стен своих.

Заводы пашут так, вздохнуть что страшно.

Я знаю, что откат цивилизации

назад – ума не вставит популяции.

Империю пыталась возродить

пара-нормальных: итальянец с немцем.

Но, раз бог мёртв, чем управленец жив?

Кто главаря помазаньем приветствует?

С наличьем вверх и вниз ограничения,

не станет столб держать дом. Моё мнение

не нужно, – в курсе, в курсе, – никому!

И драть лицо, и посыпаться пеплом –

бессмысленно. Но вижу: каждый муж,

пытавшийся помочь, вредил лишь всем нам.

Корабль держит курс впрямик на риф.

Слаба, как мышь, надежда на отлив.

Друзья мои, подруги! – закатив глаза,

воскликнула, признав свой звёздный час. –

Однажды мудрый человек, давно, сказал,

что, ждёт объединение всех нас.

И, вместо рая на земле искомого,

без рая в сердце, превратит в Содом весь мир.

Я недоверчива, но не совсем слепа.

Тому, где мы, есть имя: безразличие.

Без связи через небо, тешим пах,

цепляясь за иллюзии приличия.

До тошноты доводит пресыщение…

Наш Апокалипсис – во сне круговращение.

А страшен не сам сон, вы понимаете?

Не (в "окнах") сон во сне (с названьем "жизнь").

Ужасно то, что, видя это, я идти

вперёд уж не хочу – а надо! Вниз,

тогда как кажется, что вверх… Уже не кажется.

Всё путаем, как дед. Один Альцгеймер жив. –

Потупившись, замолкла. А они

всё это время, друг на друга глядя,

не видели её. С ножом в груди,

лишь призрак Лора – в измеренье дядей

и тётей, заседающих в кругу.

Вой без свидетелей, без публики – сугуб.

– Ну ладно, – удручённая, сказала

себе, – меня не слышат даже здесь.

Быть может, я и вправду мёртвой стала

и, не заметив, продолжаю интерес

к земному? Пишут ведь в Бардо Тхёдол:

блуждаешь, пока свет ни снизошёл.

Подождала, остановившись. Свет, однако,

чтоб пригласить с ним слиться, не возник.

Из зала вышла Лора. Ей заплакать

хотелось (нет уж). Че́рпав соль из книг,

для возраста багаж несла приличный.

И знала об уделе еретички.

Была готова впасть она в отчаянье,

среди обломков помня о дворце.

«Здесь раньше был дворец», – так рассказали ей.

Но, что в нём было – тайна. Нам, в конце

живущим, остаются только версии.

Любой удел озвученной – за ересь слыть,

пока достаточная масса не поверит

в «О, новый способ говорить про то же!

Чудесный путь открылся свежей дверью!

Ликуйте, кто со старой не был со́жжен!»

Стояла Лора в тёмном коридоре.

Неумную – ума душило горе.

Тут, будто из стены, из двери, ручка

в перчатке кружевной вдруг поманила.

Пошла за ней. Без предложенья лучшего,

идём туда, где тайна. В тайне – сила!

«В сокрытом – истина!» – хотелось мне добавить,

но Истина словес противна славе.

– Мне птичка пела, ищешь ты ответов? –

шепнула девушка, зазвавшая сюда.

Блондинка в платье свадебном. Без цвета

одежды с комнатой. Глазами цвета льда.

Красивая, как пустота, в которой

что хочешь нарисуй: хоть лес, хоть горы.

– Ищу. Ты… знаешь, чем всё оправдать?

Микстура есть от хаоса грядущего?

Рецепт скажи, коль знаешь: я отдать

за оправдание – в себе готова лучшее!

Смотрю на мир, и вижу разложение.

Посмертно – возрожденье… Ой ли, ой ли так?

– Послушай, – улыбнулась нежно девушка, –

легенда есть о рощице вне дома.

Жила там пара первая. Потом ушла.

И тут мы оказались… Много кто там,

рассказывают, были. Почти все врут.

Глазком одним глядят. Дыра в полу –

обзор их весь. Процесс совокупления –

не роща, хоть рождён стремленьем к ней. –

Глубокий вздох поднял рюшь, декольте смутив. –

В один прекрасный день я стала ей.

Да, рощей! Из волос он плёл венки.

Менял погоду – лёгкий взмах руки.

Нас солнце грело. Жали солнцу руки

по-дружески. Он взглядом создавал,

что хочет, зная то ж, что Солнце. Звуки

блестели: связан в танце карнавал

женщины-Жизни и мужчины-Мастера.

Мы были предназначены к рожденью всех

других себя, и знали всё без книг:

как мир устроен, как функционирует

система… да, какую ни возьми,

с глубин морских до джунглей. Этот мир был всем,

что было в нас. Природные, природу мы,

как себя, знали. Так как – неделимые.

Я что-то увлеклась. Да… Рощу ту

до слов не спустишь. Ну а ты – представь!

В какие краски ни одень мечту,

все слабы. Там мечта была нам – явь. –

Всё задрожало: губы, веки, стены. Так,

как будто началось землетрясение.

– Случилось что? – спросила живо Лора,

украдкой глаз кося вокруг, на трещины.

– Случилось то… случился вот: раскол там.

Во мне. И от него. И нас от вечности.

Клубком в груди моей свернулась ложь.

Зеркальным искаженьем. Узнаёшь? –

воскликнула, разбившись, как стекла гладь,

по запчастям. Нос вровень с подбородком,

уши к макушке, глаз с пупа не убрать.

– Остановись! – велела Лора, – род твой,

я знаю, непрозрачен специально,

чтоб друг для друга выглядеть нормально.

Я это знаю всё; об этом я читала.

Век золотой описывать горазды

идеалисты всех времён! Пойми, мне мало

знать, что "разрыв" и "кривь". Их много, разных,

твоих – да, Ева! – в мифах отражений.

Иль Хавва? Эмбла? Лив? Лилит? Ты женщина,

ты – жизнь. Как моя мать… Чьё имя – Вита.

Которую люблю, что б та ни делала.

Я знаю всё, что у тебя болит, но,

влюбившись, не решишь проблему тела!

Оно, с душою заодно, гниёт,

стареет и червям обед даёт,

и, как ни проповедуй ты о рае,

чем объяснишь, что нравится мне ад?

Твою растрату видя, наслаждаюсь!

Раздвинутые ноги, рот зажат:

как в мусорку, грязь сбрасывает очередь!

Чем объяснишь? – Ей та в ответ: – Нет мочи мне.

Ты отражаешь века отношение

к природе, жизни всей, как таковой.

Где полуфабрикатов подношение

из ниоткуда пользует любой.

Как можешь ощутить не на коленях

себя, видя одно лишь потребленье?

Завоеванием стихии каждый эпос

(да и блокбастер), канонично славится.

И неприступной так приятно крепостью

овладевать силком… как и красавицей.

А феминистки, – перевёртыш! – маской взяли (хоть кричи)

копирку с… не лучших из мужчин.

Кипит под маской то, что адом кличешь.

Успешная фригидна, как доска,

а не феминна. – Девушка первичная,

с ней говорила, вновь прекрасна, как

снежинка. – Рощи есть, леса, но ты – ты море,

что подо льдом бурлит, другим на горе.

Модели ролевой, чтоб подражать ей,

нет у тебя. Плевать хотела мать

на то, как ты, тисками ноги сжавши,

из злобы хочешь соки выжимать.

Заметь: к себе твой гнев. За то, что смертна.

За то, что жизнь – плод для тебя запретный.

Не вечная ж таким и не нужна…

Да, скоро, – рассмеялась, – будет вечность

тебе! Иди вперёд, куда сначала шла.

Примеришь моё платье подвенечное! –

раздался взрыв. Упала Лора. «Свет… не… цел».

Сознание вернулось к ней на лестнице.