Читать книгу Моя Прекрасная Ника - Марат Аваз-Нурзеф - Страница 2

– Вы Фаренгейт Аскольдович? – спросила пассажирка с заднего сидения, перебравшись в его опустевшем Дамасе на кресло среднего ряда и подавая деньги за проезд.

Это было в конечном пункте маршрута, на Светлане. Так народ название магазина, работавшего здесь еще в советскую эпоху, присвоил всей округе на въезде в город, где всегда располагалась автостанция, а в последующие времена появился и базар, и множество торговых точек, и заведения общественного питания, и пятак загородных таксистов.

– Да, – улыбнулся водитель, а в голове тут же мелькнула догадка, почему в дороге эта молодая красивая женщина нет-нет да встречалась с ним глазами в зеркале заднего вида, и всякий раз в ее взгляде была какая-то заинтересованность: «А! Значит, знала меня раньше!». Но в следующий миг пришло недоумение: «Откуда ей известна моя давнишняя партийная кличка, которая уже сто лет нигде не звучала?!».

– А я – Ника, – улыбка придала ее лицу выражение хитроватое, но не настораживающее собеседника, а напротив, еще более притягивающее.

Он слегка шевельнул одной бровью и улыбнулся шире и приветливее. Это могло означать: «Ах, да! Сколько лет, сколько зим!». Или: «Очень приятно! То-то всю дорогу меня тянуло к вам!». Или: «Да, да! Ваше лицо очень знакомо! Сейчас, сейчас вспомню, каким образом мы знаем друг друга!».

– Ну, конечно, вы меня не помните! – проговорила она с коротким, негромким смехом. – Вы можете довезти нас до Радуги? А то мы с вещами… Я доплачу. А по дороге еще и напомню наше давнее знакомство.

Радуга – это опять-таки название магазина и округи.

– Хорошо, – он слегка кивнул головой. – А мальчик? Ваш брат? Племянник?

– Это мой сын. Его зовут Роман, Рома.

Подростку было лет 11-12, и потому в сознании мужчины промелькнула реакция: «Ранний брак».

– Можно я к вам пересяду? – продолжила она, видя, что водитель собрался завести машину. – Так будет удобнее разговаривать.

– Конечно.

Во взрослой жизни, начавшейся, пожалуй, после того, как он, студент-биофизик 3-курса Московского университета имени Ломоносова, женился неожиданно для всех (для себя – тоже), – во взрослой жизни он никогда и никакой женщине не отказывал в ее просьбе. А симпатичной – тем более. Это – рыцарское, бескорыстное отношение к даме, то ли врожденное, то ли взращенное прочитанными и осмысленными произведениями классической литературы. А скорее всего, его восприятие женщины как существа, которую нужно оберегать и служить которой составляет честь для настоящего мужчины, суть плоды, возросшие из семян, брошенных высоким искусством на природную почву, богатую и благодатную. И, конечно, имело значение общая атмосфера, в которой росли дети, родившиеся во второй половине 1940-х годов: честность, благородство, взаимовыручка, высокая значимость образования, знаний и труда, особенно производительного, искренняя вера в правильности пути, по которому идут Держава, строй и народ. Руль, Дамас, частный извоз – это его работа, способ добывания средств к существованию. Поэтому доплата – штука хорошая, но он и без нее довез бы женщину до дому, коли она просит. Впрочем, если в своей зрелости наш таксист был учтивым и сговорчивым по отношению к женщинам, то в детстве, отрочестве, юношестве и молодости он боготворил девочек и девушек своего окружения. Точнее, красивых. Тех, которые ему нравились. Еще точнее, ту, которую любил на тот момент. Тайно, скрытно от всех, не называя свое чувство по имени даже для себя. Но – любил. А остальных – как будто и не существовало для него. Максимализм! Уж точно, врожденный. Который есть и будет в любом возрасте. Но во взрослой жизни сдерживаемый так называемыми приличиями, тактичностью, деликатностью, культурностью, опытом, необходимостью.

– Что же вы молчите, Фаренгейт Аскольдович? – спросила Ника, когда уже половина пути по центральной улице города осталась позади.

– Я просто думаю о том, что кто-то обещал мне что-то рассказать, – улыбнулся он, взглянув на нее мельком и сразу же вернув свое внимание на дорогу.

– Вы помните пионерский лагерь в Пскенте? – она повернулась к нему вполоборота.

– В моей жизни был пионерлагерь в Пскенте, – отвечал тот, не отрывая взгляда от дороги.

Так, считает он, должен вести себя за рулем любой мало-мальски опытный шофёр. А то, что в фильмах водитель по полминуты смотрит не на дорогу, а на ту, что рядом, так на то оно и кино, чтобы гнать нелепицу, вздор, чушь, благоглупости и прочую ахинею. И крупные дорожно-транспортные происшествия – аварии пользуются особой любовью киноавторов. Чтобы зритель не заскучал в затянувшемся счастье героев, а напротив, переживал и страдал в зигзагах их судьбы. И вообще: беготня, погоня, крики, ссоры, недоразумения, несусветные несуразности, мордобой (причем сила и количество ударов обездвижили бы стадо буйволов, а парочке дерущихся двуногих – хоть бы хны!), преступники (нередко – благородные), полицейские (в том числе – мафиозные), пистолеты, выстрелы, убийства, катастрофы, несчастья, вампиры, говорящие человеческим языком животные, чудовища, драконы, динозавры и прочие экранные страсти-мордасти, – теперь в фильмах обязательны хотя бы пара-тройка из названных средств воздействия на зрителей, дабы не выпасть за борт кассовых сборов. В странах Запада уродовать во имя барышей психологию, мораль и мировосприятие масс давно стало нормой. Да и в пространствах бывшего СССР переняли немало таких приемов и приемчиков. И каналы телевидения, коих стало великое множество, заполонены ходкой продукцией – своей и залетной, завозной, которой гораздо больше доморощенной. И уже выросли поколения, которые принимают уродующие штучки-дрючки с экранов за саму жизнь. И кое-что копируют в своих действиях и поведении. Что, спокойные разговоры, мирная жизнь, трудности созидания в любом деле и подобные реалии не интересуют зрителей? И такое кино убыточно? Так, может, тогда и вовсе не делать фильмов, если реалистические неликвидны, а высоко котируемые – уродуют человечество? Да, но как изъять из обращения мегатонны отрав, которые к настоящему времени, а именно – к концу 2014 года, разобраны благодаря цифровым технологиям и продолжают разбираться потребителями, хранятся и используются чуть ли не в каждом доме? Словом, нет этой вакханалии, этому шабашу ведьм ни конца, ни краю…

Накопившееся возмущение автора текущим положением культуры, или правильнее – недокультуры, скачущей под ручку с антикультурой, столь велико, что он, явив читателю своих героев, тут же оставил их и прыгнул вперед на 15 лет. И слил свой гнев на искусство, которое, по определению Ленина, для нас является важнейшим. А для нас – тем более. То есть формула вождя коммунистических идей и действий, которым без малого 100 лет, формула кумира, низвергнутого четверть века назад, тем более верна в текущие времена, когда все стали в-экран-смотрящими, а читающих – почти не осталось (блоги, социальные сети, газеты, глянцевые журналы, новостные порталы – это не чтение, но потребление информации, времяпровождение, мода, а то и вовсе зависимость, сродни наркотической). Потому автор и не удержался. Зато теперь он с чувством снайпера, выполнившего одну из задач, стоящих перед ним, вернется в август 1999-го, в автомобиль Дамас, катящий по главной улице города.

Только по пути возвращения автор добавит: нет вымысла – нет художественного произведения. Ни литературного, ни сценического, ни кинематографического. Но вымысел в отображении людей (не инопланетян, не зверей, не придуманных существ) – не только реалистическом, но под другими углами зрения, в том числе в ракурсе фантастическом, – вымысел при любом отображении людей должен, как минимум, не раздражать читателя и зрителя, но лучше, чтобы воображение автора (или авторов), его приемы, стиль и язык радовали и воодушевляли, помогали проникать глубже в содержание произведения, познавать его грани и особенности.

И еще одна справка. Кое-кому она может оказаться полезной уже прямо сейчас, а со временем – станет для читателей просто необходимой. Теперь сотовые телефоны есть даже у школьников младших классов, не говоря уж о подростках. И они щелкают себя, друг друга и всё, что понравится, на цифровую камеру своих соток. И тут же видят запечатленные изображения. Могут смотреть и на экране домашнего компьютера. А могут и запросто, за считанные минуты, получить распечатки в фотостудии или компьютерных услугах. И не знают подростки года 2014-го, что всего 15 лет назад фотодело было не цифровым, а пленочным, сложным, многоступенчатым, многодневным. Изображения на отснятой пленке, а при печати – на фотобумаге, появлялись только при проявлении в специальных растворах: сначала бледные, а при дальнейшей выдержке становились четкими; пленку или отпечаток нужно было вовремя вынуть из проявителя, иначе они темнели чересчур, вплоть до полной непригодности. Потом – выдерживание в закрепителе и так далее.

Вот и в нашем Дамасе, как на проявляемой в химикатах фотопленке, сейчас начнут возникать контуры, некогда запечатленные в сознании сидящих рядом мужчины и женщины.

– Но это было очень давно, – закончил водитель свою мысль.

– Ровно 30 лет назад, – Ника сидела всё так же, повернувшись к нему настолько, насколько позволяли условия.

Лишь мгновение он промедлил с ответом, чтобы проверить в уме прошедший с тех пор отрезок времени:

– Точно! – и снова мельком взглянул на нее.

Ей было на вид не больше 30-ти. Брюнетка. Карие глаза. И не просто красивая, но и… Это «и» невольно сдвинуло его брови: «Очень похожа на Ширѝн! Поразительно!» – блеснула мысль и заняла место в сознании.

– Силитесь вспомнить? – она опять прервала молчание, затянувшееся чуть больше допустимого в потоке разговора. – Не получается? Значит, вы меня не помните. Хотя и деликатно скрываете того. Впрочем, то, что вы не помните, – это нормально, естественно. Ведь вы были уже взрослым человеком. У вас были свои проблемы. И жена. Она была, как говорится, в интересном положении. И пионервожатой в нашем отряде. А вы – воспитателем. Мне же тогда было всего 10 лет. Вы врезались в мою детскую память. И, как теперь совершенно ясно, на всю жизнь. Ведь я вас узнала через три десятилетия! Не узнать – и нельзя! Вы – такой же! Интересный и обаятельный…

– Я краснею от смущения и тихой радости. Давненько не было такого… Вы прекрасно выглядите!

– Для своих лет?! Уже вычислили?! Впрочем, тут и вычислять нечего: два плюс два! Спасибо за комплимент!

– Не комплимент! В самом деле, вы очаровательны…

– Спасибо! На светофоре, пожалуйста, поверните направо. И первый поворот – налево.

Большой, тяжелый чемодан он занес ей в квартиру на 3-этаже. От доплаты отказался:

– С Ташкента до Айдына вы были обычной пассажиркой. А потом – выяснилось, что вы своя. Со своих – не берем…

Рома остался в квартире с женщиной, открывшей им дверь. А Ника спустилась вниз проводить своего воспитателя по тому лагерному лету, давнему, советскому, пионерскому.

– Кто эта строгая женщина?

– Моя мама.

– Да?! Сколько же ей лет? Она хорошо выглядит.

– Ей 58. А строгость у ней в характере. Да и работа всегда обязывала к тому: она была начальником отдела кадров на комбинате. Продолжает работать – не отпускают на пенсию: ценный специалист старой гвардии. Правда, она теперь не начальник. Но всё равно воз тащит в основном она…

– А отец?

– Он умер в 90-м. Инфаркт. Многие годы был начальником цеха. Производство, план, ответственность, планёрки, нагоняи сверху. К тому же не берёг себя, для поликлиник и врачей у него не было времени, никогда не бюллетенил, недомогания и болезни переживал на работе. Всё это и привело к тому, что однажды сердце не выдержало. Он был старше мамы на 12 лет.

– Как и я – вас… Я бы хотел встретиться с вами, посидеть, поговорить…

– Я-то женщина свободная, безмужняя. А вы?

– Я тоже холостой! – засмеялся он.

– Как и все моряки, когда они в плавании и заходят по курсу в порты?! – засмеялась и она, обнажив на миг два стройных ряда своих белых зубов. А потом проговорила речитативом:

Отчего так плакала японка?

Почему так весел был моряк?

– Как?! Вы тоже знаете эту давнишнюю песню, как сказали бы сейчас, кафешантанный шлягер!? – удивился он и умело напел начало при каких-то малых долях полного голоса:

Чайхана красивая над морем,

С палисадником душистых роз,

Как-то раз с английской канонерки

Погулять зашел туда матрос…

– Ох, теперь у вас баритон! Такой же завораживающий, каким некогда был тенор!.. А дальше? Спойте хотя бы следующий куплет!

– Следующий куплет – при следующей нашей встрече!

– Да, но матрос, кажется, ушел от вопроса!..

– Я уже немало лет вдов, – он стал серьезным.

– Простите, Фаренгейт Аскольдович…

– Абсолютно не за что извиняться, Ника. Всё нормально. Кстати, меня зовут совершенно по-другому…

– Как!? – в ее восклицании было больше тревоги, чем удивления: «А вдруг это не тот человек, за которого я его принимаю!».

– Нет, нет, вы не ошиблись, – уловил он ее сомнения. – Тем летом я в порядке шуточного эксперимента дал себе такую партийную кличку. Ведь в советское время в пионерских лагерях почти не было детей из узбекских школ. В русских же школах даже небольших городов не менее 90 процентов учеников были не узбеками, а других национальностей: русские, татары, евреи, украинцы, корейцы, даже немцы. А промышленный Алмалык и вовсе был русским городом. У русских есть одна особенность: в узбекских именах, даже очень простых по написанию и звучанию, они хоть одну букву, или хотя бы ударение, да изменят на свой лад. Я смолоду был противником такого пренебрежительного коверкания. Потому в шутку и назвал себя сложным псевдонимом. И ничего! Все прошло без сучка, без задоринки! Фаренгейт Аскольдович! Иностранное, европейское – русские не искажают! И даже дети тут же запоминают!..

– А вы… простите, узбек, что ли?

– Конечно. За кого вы меня принимали?

– Не знаю даже. Как-то само собой подразумевалось, что вы – не узбек. Жена ваша – да, сразу было видно, что узбечка. А вы… Иностранец! – последнее слово заставило ее рассмеяться .– И как же вас звать-величать на самом деле?

– Фарход Асхадович Пулатов.

– Вероника Захаровна Краснова, – ответила она, приняв протянутую к ней руку.

– Мои прежние претензии давно пересмотрены: вовсе необязательно произносить мое имя, как оно записано в паспорте. Фархад – так в русской речи звучит и привычно, и убедительнее, и красивее.