Читать книгу Кангюй. Церемония - Марат Байпаков - Страница 2

178 год до нашей эры. На юго-западном краю Великой степи. Государство Кангюй. Окрестности столицы Кангхи. За три дня до весеннего равноденствия

В тесной казарме приграничной стражи не повернуться. В тщательно вычищенном крестообразном помещении второго этажа башни, сложенной из массивных квадратных глиняных-сырцовых кирпичей, при четырёх внутренних основательно-солидных деревянных колоннах, празднично. На низких пристенных лежанках – свежие плетёные камышовые циновки. Пахнет дешёвыми травяными благовониями. Запах резкий, винно-терпкий, горький, но к месту подходящий. С прокопчённых балок перекрытий свисают нарядные пучки полевых цветов. На недавно оштукатуренных мелом стенах красуются тамги2 родов страны Кангюй и её вассалов, умелой кистью тщательно выведенные, в насыщенном цвете красной охры.

Среди родов знати, общим числом под добрую сотню, особо заметна тамга у правого угла строения, почти под самой балкой, гребень матери-богини с пятью тонкими шипами вверх. Тамга размером вдвое крупнее и на голову выше прочих, по расположению близлежащих к ней полукругом. В том тесном полукруге: тамга-солнце, крест из острых наконечников стрел в движении с востока на запад; тамга – корона-бактриан3 из двух объединённых наконечников стрел, обращённых остриями вверх; тамга-цитадель, квадрат с четырьмя кольцами, вписанными в углы; тамга – два посоха жрецов, выходящих противоположно из растянутого овала-щита; тамга – три посоха жрецов, выходящих из овала-щита, два совместных и третий посох противоположно им; тамга – два посоха вождей, совместных, водружённых поверх двух лежащих копий и тёмно-синей тамги-волка, треугольника – острия стрелы, направленного вверх, с двумя хвостиками, выходящими в противоположные стороны из острия.

В свете пламени напольного открытого очага семеро крупного сложения мужчин учиняют придирчивый осмотр некому изделию мастера. Осмотр проходит у прочного в массивности, дубового складного походно-охотничьего-жреческого стола, что выставлен точно по центру казармы. Пятеро из мужей, хозяева казармы, из всаднического сословия, в дорогих шёлковых одеждах, с узором из крестов, оттенков тёмно-синего и пурпурно-красного цветов, при наборных серебряных поясах и островерхих шапках из войлока. Двое пришлых гостей – в чёрной грубой ремесленной коже, с непокрытыми головами, по виду владелец мастерской и его подмастерье. Шестерым мужам на вид около двадцати – двадцати пяти, подмастерью, отроку, лет шестнадцать.

Некое изделие переходит из рук в руки, каждый раз при смене владельца вызывая очередное шумное приветствие. Приветствия те звучат сплошь суровые, в тоне почтительные, словно при встрече с потомком известного рода. Лишь только раз, от самого младшего, безусого, рыжеволосого, в веснушках, раздалось восхищённо-протяжное, нежно-страстное, как на полную яркую луну. После приветствия изделие примеряется, прикладывается к губам, передаётся дальше. Кузнец с широким открытым благодушным лицом, привычкой раздутыми щеками бурундука с трудом сохраняет напускное спокойствие, часто перебирает края фартука, мнёт засаленную кожу, ожидая вынесения общего суждения.

Меж тем непонятный предмет, медлительно описав круг, оказывается в руках самого высокого из облачённых в шелка хозяев казармы. Красивое строгое лицо правильных пропорций покрыто коричневато-красной корочкой, что обретает всяк живущий без укрытия на открытых просторах степи. Зелёные глаза у замыкающего смотрины отталкивающе холодные, как ветер недавней зимы. Взгляды присутствующих согласно сходятся на мрачном молчуне. Молчун никак не выдаёт эмоций. Уже сложившийся ритуал встречи гостя нарушается. Приветствие изделию не оглашается. С недоверчивым видом всадник, провернув несколько раз в руках ему переданное, печалится до глубоких морщин разочарования на лбу. Восторги товарищей быстро смолкают. Владелец мастерской теряет спокойствие. Кузнец заговаривает торопливо-суетливо, оправдываясь, словно бы располагая мнением влиятельного заказчика:

– Обещал взвесить… испытать на прочность. Докажу – он без изъянов. Слой за слоем сплетал. Слои в узор сводил. Щепотку меди заговорённой добавил, от избавления страха перед водой. Молитвы матери-богине при огне над ним произносил. Клянусь, внутри нет коварных трещин. Ему можно доверять любое поручение.

Слова горячих заверений, однако, не производят никакого впечатления на того, к кому они обращены.

– Взвесь. – Тон ответа такой же холодный, как и глаза говорящего. Щёки кузнеца опадают. – Пришлый тохар4, ты терпение моё искушал? – Растягивая слова, всадник стыдит надменным тоном. Сжимает обеими руками серебряных грифонов на поясе. – Возгордился ты в ленивом нерадении? Сегодня день в день как год прошёл с оплаты. Десять тучных быков при рогах у тебя пасутся. Двадцать тонкорунных овец приплод тебе осенью прошлой принесли и этим летом ещё принесут. Отдаёшь же мне не весь заказанный набор. А я ведь мог и не дожить до этого весеннего дня. Кому б тогда передал моё, мне принадлежащее? Врагам, над могилой? – Зелёные глаза со спокойными зрачками холоднее льда, однако и без ярости тоже. – Есть ли у тебя железо в достатке для взвешивания?

Досада друга разделяется его окружением. Первое восхищение легко забывается. Устыжённый густо-бордово краснеет. Опускает виновато лицо. Капли пота текут за шиворот одежд. На пол к ногам заказчика ложатся запоздалые извинения:

– Не сердись, благородный! Зачем тебе моя поспешная глупость? Не желал осрамить тебя в трудах твоих. Вещь достойна тебя. Прошу, посмотри не на срок, но на узор. Узор – моё доказательство. О-от ведь, не на каждом же роскошном ковре такое плетение. Ткачи из Бактрии будут завидовать тебе. Хоть ты не позволил мне наклеивать с камедию5 золото и без резьбы кость моих накладок, но красив он и без золота. Только о твоём заказе и радел. За прошлый год не было и дня, чтобы я к нему не прикасался. Даже во снах корпел над ним. Для тебя, лучший из нас, старался.

Говорящий мелко-часто трясёт потной головой. Присутственная причёска распадается на непослушные косы. В косах видны праздничные кожаные ленты с тиснёным узором. Мастер принимает неподобающе дружески-свойский вид. Виноватость сменяется готовностью принять наказание.

– Делам твоим славным спешка моя не нужна. Никому бы его не отдал, клянусь тебе честью своей пред богами и людьми, заверяю тебя – переломил бы его и в землю его обломки закопал. С благожелательной молитвой прощания, конечно.

На твёрдо проговорённой клятве пятеро всадников заметно смягчаются. Вновь слышатся громкие похвалы сложному узору. Мастер смиренно прикладывает обе руки к груди, переходит на умоляющий, сбивчивый шёпот:

– Прошу, прими его, дай ему имя. Не убивай его, прошу тебя, не ломай его, пусть живёт в чести, как и ты живёшь. Верность предкам имя твоё. Смерти не желаю твоей… ибо в жизни твоей наша жизнь сокрывается.

Хмурый всадник недовольно выставляет к лицу мастера открытую ладонь левой руки. Извинения приняты. Подмастерье откидывает штопаный кожаный фартук со стола. На столе разложены бронзовые старинные весы, рядом с ними ровные бруски железа. Вновь довольные улыбки появляются на лицах товарищей заказчика изделия. Владелец мастерской поднимает весы. Подмастерье обеими руками уважительно принимает некое изделие из рук недоверчивого всадника, проговаривая неслышно губами своё личное приветствие изделию, выкладывает на правую чашу. Плечо весов принимает немалый вес.

– Железо для взвешивания – с тем же клеймом, что и твоё, мне данное. Мера честная.

Кузнец лично уравнивает левую чашу брусками. Волнуется, торопится, излишне спешит. Бруски непослушно выскальзывают из умелых рук. Падают со звоном на плиты каменного пола. Мастеровой, присев, собирает меру. Вновь укладывает на чашу. Заказчик теряет интерес к затянувшемуся взвешиванию, скучающе оборачивается к открытому дверному проёму лицом. Солнце весны куда как интереснее непослушных весов с убегающей мерой. В краткий миг под ослепительными лучами пыль, словно нежась в тепле, неподвижно замирает.

Странный гость посещает суровую казарму. Словно народившись из прямых лучей, бабочка влетает в полутьму казармы. Крыльями раскидывает ожившую пыль, направляет петлями полёт к весам. Раздаётся громкий вздох удивления. Всадники оборачиваются к дверному проёму, прищуривают глаза, теперь и их занимает парящее хрупкое создание. Окрас бабочки на удивление схож с одеждами хозяев казармы. Тёмно-синие крылья в обрамлении небесно-голубого. Не по времени гость. Слишком рано для танцев бабочек. Откуда ты?

Гость бесстрашен. Пролетев между мастером и заказчиком, тёмно-синий танцор выбирает для пристанища весы. Стараниями подмастерья весы приведены в баланс, обе чаши точно напротив друг друга. Семеро мужей, словно бы дети малые, замирают, открыв рты, не дыша, пристально ожидая завершение полёта бабочки. Роскошный же гость не только что бесстрашен, но и изворотливо хитёр, играет с вниманием людей, намеренно тянет с выбором чаши. То направится к грузам, то к изделию. И наконец, вдоволь помучив наблюдателей, стремительно делает выбор. Бабочка точно садится на самое остриё меча.

Семеро мужчин шумно выдыхают от увиденного. Старинные весы дрожат, колеблются под весом бабочки, и меч берёт верх над противовесом. Победа придаёт крылатому гостю дерзость. Взмах крыльев, тёмно-синяя пушинка-танцор поднимается к самому суровому лицу из ликующе-веселящихся. Веселье смолкает. Зелёные холодные глаза расширяются от удивления. Бабочка порхает крыльями прямо перед лицом всадника. Осторожно, медленно к невесомому гостю протягивается рука. Ладонь предложенная – грубая, шершавая, покрытая закостенелыми мозолями. Бесстрашному танцору нравятся бранные мозоли. Под протяжный хоровой «о-о-ох!» тёмно-синяя бабочка садится, шевелит усиками и перебирает ножками на ладони всадника.

– Вестник богов. – Гостю-бабочке дают имя. Торжественно оглашают подобающее смелости описание. – Ты танцуешь со смертью. Спасибо за откровение, храброе создание.

К вестнику богов ласковым шёпотом отправляется окончательный вердикт для изделия:

– Узор на металле красивый. Ткачи Бактрии и вправду будут узором любоваться. Возьму твой меч кованый без испытаний. Какому-то отъявленному мерзавцу-преступнику сегодня очень-очень повезло. Тохар, ты должен мне кинжал… в пару мечу. Помнишь про долг? – Кузнец молча кивает, подтверждая долг, указывает руками на огонь в печи. Всадник любуется прихорашивающейся бабочкой на ладони. – Всё ж люблю больше сагарис6 предков, цельно из бронзы отлитый. Будет моим… Мотыльком.

Столь необычное имя для бранного железа без возражений одобряется всеми присутствующими. Вестника богов впятером препровождают на свет солнца. Раздаются озорные мелодичные насвистывания. Танцор улетает прочь. Там же, за порогом, сарматский меч, длинный, с узким клинком, по виду простой, без дорогих украшений, с прямым перекрестием, рукоятью под две руки, кольцевым сплошным навершием, облачается в ярко-красные, деревянные, с внутренней тканевой отделкой, ножны хозяином.

178 год до нашей эры. На краю Великой степи. Государство Кангюй. Столица Кангха. День весеннего равноденствия. Празднество нового года

Несколько тысяч людей, стоящих группами на круглой дворцовой площади Кангхи, с удивлением внимают одинокому воину. Воин в сплошь чёрных тяжёлых доспехах катафракта7: от плеч до самых кончиков сапог в пластинчатом доспехе, в коническом шлеме с железной маской на лице. Поверх доспехов надет кафтан из пластин, с широкой юбкой для защиты боков коня. На спине катафракта золотом выведена тамга Кангюя. В ясный полдень торжественного дня начала нового года чёрный силуэт у выносного бронзового алтаря отлично виден присутствующим.

Катафракт многим со стороны напоминает огромного ворона, что пирует со зловещими песнями. От ворона веет смертью, как той, что уже пришла, так и той, что скоро придёт. Говорящий держит в правой руке окровавленный длинный, тяжёлый, железный, о двух лезвиях меч, с которого на алтарь стекает кровь, в левой же – шевелящую губами голову. Голос катафракта в тоне спокойно-торжественный, но слова смыслом – тщательно продуманное оскорбление:

– …Хвала всесильным богам, возлюбленная Кангха стоит на земле пять сотен лет. Пять сотен лет встречает солнце Кангха. Ещё столько же простоит! За стенами Кангхи курганы предков. Герои упокоены в курганах. Вечность смотрит в наши глаза. Кангхе не нужны для величия жалкие друзья. Нам нужны для величия только достойные враги.

В полной тишине чёрный всадник поднимает к безоблачному пронзительно-синему небу голову поверженного врага. Показывает останки всем ветрам. Громко продолжает, поначалу гордо-спокойно, нараспев ликующе растягивая слова, но ближе к концу речи уже угрожающе быстро-зло:

– Парны8, те, что называют себя парфянами, слышите меня, нового правителя Кангюя? Парны, вы хоть и кровная родня дахам9, но вы уже похожи на царских персов. Вновь и вновь без сражения убегаете из своих земель. Где же ваша решимость возвратить утраченное? Наследие великого вождя скифов вам более не нужно? Даже Гиркания10 лишь только в пограничье ваша. А Парфиена11, Несайя12 утрачены вами навсегда? Так вы отныне уложили? Чья теперь священная Дара13? Скифская? Кто обитает в ней? Кто-то, но не вы, дети Аршака Великого. За что сражались предки?

Бросили вы, парфяне, верных союзников тапуров и мардов14 в одиночку в горах отстаивать ваши владения? Только горцам дорога храбрость? Неужели быть данником под властью сирийских царей15 так приятно? Спите вы, парны, на мягких подушках сирийцев? Утопаете в пуховых перинах? Позабыли вы про седло царских скифов? Едите сладкую сирийскую еду? Поёте сирийские песни? Танцуете как сирийцы?

Парфяне, а помните ли вы скрип колёс телег царских скифов? Холод, утешающий до костей в открытой степи? Жалящие песни раскалённого ветра? А упрямство к свободе священного перекати-поле? Помянуть вам, парны, кто скинул луком наместника сирийцев киприота Андрагора16 и возвёл под луком правителем Аршака Великого17 над Парфиеной? Помянуть вам, кто защищал Парфию от царей Антиохов? Помянуть вам, кто дважды укрывал, не страшась их гнева, и Аршака Великого, и Аршака Второго?

Позабыли вы песни Великой степи. Позабыли вы про наследие Великой степи. Слышите вы только голос сирийских царей. Позор на ваши головы. Парны! Вы станете изнеженными персами.

Не нужны вы нам. Обойдёмся без вашей дружбы. Вождь ваш, Фриапат18, потомок славного Аршака Великого, снова просит проверенные отряды для войны. Но в этот раз Кангюй не даст вам всадников. Парфяне – вы для Кангхи и есть враги, царские персы!

Присутствующие поворачивают головы к парфянам. Шесть сотен гостей в одежде парнов-дахов, в остроконечных скифских шапках сжимают в ярости кулаки. Тишина не нарушается. Порицаемые парфяне молча сносят оскорбления. Их бледные лица схожи с мрамором. Несколько десятков парфян покидают площадь. Катафракт поворачивается к следующей жертве. Это бактрийцы. Их посол сразу же напускает на себя надменный вид. На голове гостей-эллинов нарядные кавсии19, обшитые дорогим шёлком с золотыми узорами.

– Явану20! – Катафракт переходит с языка асиев на койне21. – Хайре, эллины! Потомки завоевателей, я, Кангюй, приветствую вас! Над нами светит одно и то же солнце? Или светит одно солнце, но ликом разное для нас и для вас? Над нами солнце Великой степи, а над вами – солнце Эллады? Видел я могилу первого сатрапа Бактрии, Маргианы и Согдианы – македонца Филиппа. Вы постоянно твердите нам, что принесли всё самое лучшее, что познал мир, в наши дикие земли. Но кому и что вы принесли? Может быть, вы взяли у нас самое лучшее, что знал мир? Верно, это вы искали лучшую долю для себя в наших диких краях? Ведь не мы, а вы переселились к нам? Вы собираете урожаи с нашей земли? Или мы собираем урожаи с вашей земли, что некогда была нашей? Солнце Великой степи светит над вами!

Чему вы наставляете нас? Тому же, чему пытались нас учить вами поверженные персы, – как отмеривать монетой дружбу. Кангюй не принимает ценность ни сирийских, ни бактрийских монет. Если на плоской кругляшке из серебра, золота, бронзы или меди… – катафракт замолкает. Окровавленный меч намеренно замедленно выписывает круг в воздухе. Остриё меча оскорбительно направлено в лица послов эллинов, – …а по крайней бедственной нужде и из никчёмного свинца22, выбито на вашем языке чьё-то имя около лика богов, это ещё не значит, что Кангюй будет признавать смертного равным богам. Не делит Кангха людей по количеству монет на бедных или богатых. Кангха оценивает людей по посмертным почестям, им оказываемым соплеменниками. Монеты мелкие легко крадут у живых, почести же посмертные забрать у ушедших невозможно. Богат у нас только тот, кого помнят после смерти. И чем дольше помнят, тем предпочтительнее богат ушедший. Лишь доблесть не блёкнет со временем. Такова мудрость предков, на которой стоит Кангха.

Царь Александр не покорял Великую степь. Дань с нас не брал. Города наши не разрушал. В сатрапию Великую степь, как Бактрию и Согд, не обращал.

Но правителя Хваризама и сына его признавал царями и заключал союз23 как с равными. Есть среди нас потомки тех дахов, кто сражался вместе с вами в Индии, но также есть и потомки тех саков, кто сражался против вас на Оксе. Одни из нас добыли вам владения, другие из нас ранили стрелой вашего царя. Как те, что были с вами, так и другие, что шли против вас, – сражались по чести и храбро.

Не вы, эллины, научили нас свободе. Боги свободы были у нас до вашего пришествия. Наш славный Хваризам давно свободен и при персах24. Добыли свободу от персов волей своей и оружием. Среди нас не бывало прежде, как нет и сейчас, имущих звания рабов. Поищите рабов в Кангюе – не найдёте. Рабов вы найдёте в Бактрии, Согде, Маргиане, Гиркании, Парфиене, Несайе, Сирии – везде, где проживаете вы. Это вы продаёте на рынках городов ваших рабов. Вы вносите рабов в списки. Списки рабов храните в хранилищах, что у храмов богов ваших. В тех же хранилищах вы храните описи земельных наделов. Храните постыдные списки порабощённых как лучшие сокровища?

К нам приходите за рабами. Просите за золото продать вам пленных по брани. Вам, эллинам, нравится порабощать людей? Так знайте, здесь, в Великой степи, живут только свободные. Боги даровали нам свободу, бронзу, лошадей и колесницы. «Друг всем – друг никому»25? Ваши слова, не так ли? Эллины, я верноподданный только своим богам. Так, может быть, вам, эллинам, стоит вернуться туда, откуда вы пришли в наши Бактрию, Маргиану26 и Согд? На вашу родину Элладу? Нам более не нужна дружба с искателями счастья!

Закончив с давними бактрийскими обидами, чёрный катафракт берётся за молодёжь вассалов – розовощёкую, улыбающуюся, смеющуюся, нагловатого вида, обоих полов. Саки и сарматы в похожих островерхих шапках кочевников, но разных в нашивках-аппликациях. Среди серых войлоков резко заметны шапки, обшитые тёмно-синими и красными тохарскими шелками с драгоценными камнями.

– Вассалы, вы, кто вечно в мире выклянчивает подачки на поддержание жалкого тщеславия. Вы, кто в войне не желает умирать за Кангюй. Разве вы не знаете, что ваша жизнь зависит от процветания Кангюя? Что будете вы без нас? Кому будете являть вашу гордыню? У кого будете запрашивать лошадей, золото, оружие, ничего не давая взамен?

Катафракт оборачивается спиной к оскорблённым вассалам. Пришёл черёд могущественных усуней познать яд обид? Рыжеволосые и голубоглазые гости обеспокоены. Но перед грядущими оскорблениями к ногам встревоженных послов отправляется срубленная голова. Рыжеволосая голова падает за несколько шагов перед послом, утрачивает стройность тугого узла бранной причёски, катится и запылёнными мёртвыми бордовыми губами касается сапог посла. Катафракт удивительно точен в броске. Посол усуней с жалостью смотрит на отрубленную голову у своих ног.

– Усуни! Наглецы, живущие-в-шатрах, занявшие землю живущих-в-телегах. Саки, что пустили вас постоем на свои земли, уже пожалели о доброте своей. Хунну, наш общий враг, изгнал вас с родины вашей. Саки приютили вас. Но теперь и сами хозяева-саки ищут приют в Кангюе от вас. А те из них, что остались у себя дома, называются вами «новыми усунями». Вы, пришлые гости, и есть поругатели традиций гостеприимства. Усуни, вы слишком загостились в моей стране. Того и гляди, станете править в Кангюе вместо нас?

Ловите голову вашего слуги. Этот позор пытался сегодня стать единоличным правителем Кангюя. Когда-то позор называл себя моим мудрым дядей от усуней. Забирайте его голову себе. Она всегда была вашей собственностью, так пусть и после смерти остаётся ею. Я щедрый с вами. Закончилось его правление. Закончилось и ваше правление в моей стране. Кангюй не вассал усуней. Это послание вашим чванливым вождям. Отказываюсь от родства с вами. Свадьбе Кангюя с усунями не бывать. Забирайте и вашу невесту. Она овдовела ещё до того, как вышла замуж. По дерзости же своей будете изгнаны из Божественных гор27 в Луковые горы28.

Катафракт наступает с силой правой ногой на обезглавленное тело, воздевает обе руки к Храму предков. Из горла трупа течёт кровь. Правитель Кангхи смотрит в сторону солнца. Светилу отправляет заключительные слова речи:

– Предки! Сдержал обещание, данное вам десять лет назад. Предки, примите моё жертвоприношение. Убил для вас предателя Кангюя. Позади позор. Впереди слава.

Послы Бактрии, Парфии, вассалы шумно покидают дворцовую площадь. Пройдя по короткой церемониальной улице Кангхи вниз по крутому глинобитному склону, у башен второй крепостной стены сотни людей расходятся прочь в разные стороны. На опустевшей площади у стен цитадели-дворца остаются не более шести сотен мужей. Послы усуней хохочут. Самый влиятельный из них, рыжеволосый до красноты, муж широкоплечий, крепкого сложения при росте среднем, во весь голос отвечает на высказанные обиды:

– Парны и Бактрия проглотили оскорбления? Нет-нет, и не надейся! Усуни молча не покинут Кангхи. Преступник, не видим мы твоего лица, но прекрасно знаем имя твоё. То, что ты убил соправителя в священный праздничный день пришествия нового года, усуней не тревожит. Можем понять захват власти. Всяк из нас стремится откусить ему понравившееся. Но вот только не всякому из нас дано проглотить откушенное. А рассчитал ли ты, отсекатель-голов, свои силы? Кусок уж очень большой откусил. Подумал ли ты о последствиях убийства, прежде чем посягать на правление? Ждёт тебя кровная месть от сынов убиенного. Надеюсь, с ними ты не справишься.

Оценили твою дерзость, когда ты равнял возгордившуюся Парфию с дахами. Забывают парны долг перед апасиаками29. Справедливые слова сложил. Здесь, честно признаю, ты разум имеешь. Правильное время ты подобрал для поруганий! Парны сейчас заняты борьбой с сирийскими и гирканскими явану, и потому тебе от парнов не воздастся. А ведь со стороны твоим людям с умом недалёким будет казаться, что ты одними только словами запугал парфян. Дерзостью личной добыл гордость для родов. За такое в храброго мудреца тебя глупцы и произведут.

Посол усуней показывает уважительно обеими руками в сторону удаляющихся парнов. Качает им вслед восхищённо седой головой. Проводив парфян, смотрит туда, где ещё недавно стояли послы-эллины. В пустоту отправляет речь:

– Про Бактрию красиво пропел памятные слова. С тем, что ты помянул Бактрию, как и про давние уложения предков, усуни согласны. Бактрия процветает, обживает владения, строит на реках каналы, шахты прорубает за лазуритом и рубином в горах, явану не до твоих грозных оскорблений. Не пойдут войной на Кангюй. Оскорбления, им нанесённые, ты не оплатишь. И вновь ты храбрец в глазах легковерных глупцов. Твои вассалы нас не интересуют, то личные дела твои. Верное, они действительно мерзкие люди, раз так ты о них прилюдно отозвался.

Посол получает одобрительную поддержку от прочих посланников союзных племён усуней. Выставляет открытые ладони к катафракту. Высоко поднимает подбородок с накладной, в завитках, просмолённой бородой. Продолжает крайне презрительно-насмешливым тоном:

– Сквернословящий сопляк, зачем ты говорил про нас? Разве ты не мог остановиться в поношениях на врагах? Для чего ты покрасил золотой шлем правителя в чёрный цвет? Это же шлем твоего отца? О! Я догадался! – Посол усуней достоверно подражает манере говорить катафракта. – В честь своих скорых похорон? Солнце нагрело твой похоронный шлем? Язык твой стал непослушным? За зубами не сидится языку? Надо бы тебе поучиться справляться с глупой болтовнёй. А не то, того и гляди, сорокой станешь. – Едкий смех товарищей посла пополняет речь. Тон ответа из насмешливого резко окрашивается в угрожающий. – Какие мы тебе враги? «Я – это ты. А ты – это я». Так говорили наши с тобой общие предки.

Безумец ты, как и твои слова о нас. Боги над нами одни. Усуни – твои кровные братья. Слышишь ты? Кровь в нас общая. Столетьями длится наше родство. Сколько походов вместе наши предки прошли! Вместе усуни и Кангюй пировали из одного бронзового котла варево свадеб и сражений. Не тебе, сороке, посягать на святое товарищество. Ты слишком юн, чтобы говорить за весь народ, за все рода Кангюя. Глупый-глупый мальчишка, усуни прощают тебе случайную дерзость. В память о твоём великом отце и великом деде мы забудем твои поспешные речи про нас. Без последствий для тебя. Видишь, какие щедрые люди говорят с тобой. Но, может быть, тебе всё-таки стоит извиниться перед старинными друзьями твоего рода?

Удивило меня лишь про… как ты сказал? Усуни-де задолжали тебе за постой? Какую же плату ты, сорока-пустомеля, хочешь стребовать с нас? Хочешь с близких родственников брать налогом платёж за гостеприимство? Разве не знаешь, что священное гостеприимство сильно во взаимности? Сегодня ты спасаешь нас, а завтра мы спасаем тебя. Сегодня гостим у тебя, а завтра ты гостишь у нас. Обмен товарами с нами показался тебе обременительной данью? Не выгоден с усунями обмен? Но даже если обмен и дань, то что с того? Слабый забирает еду у сильного? Как такое возможно? Воистину чёрное безумие перед нами. Мы, усуни, сильнее Кангюя. То признавал убитый тобой твой дядя. То признавал и твой отец тоже. Может быть, ты говорил и не про усуней вовсе? А про кого-то другого? Обмолвился на солнцепёке? Долгие обиды пел-пел, да и сбился? Если так, то прощаем тебя по великодушию.

Посол доволен собой. Товарищи посла шумно одобряют ответную речь. Рыжеволосый вождь-посол напускает на себя грозный в требовательности вид по званию старшего или даже родителя над дитём малым.

– Но перед тем как ты, чернобокая сорока, вновь заговоришь с нами, прими подобающую позу. Склонись перед нами. Мы тебе не Парфия, мы не Бактрия, мы усуни. Совсем-совсем рядом мы от тебя, а всего-то в нескольких дневных переходах. И если ты обдуманно, с дурным намерением помянул имя наше, за обиду спросим. Не осталось союзников у тебя. Даже вассалы покинули Кангху. Остался ты один. Оглянись! У тебя нет не то чтобы армии, но и даже и тысячного отряда нет. Так какую плату хочешь?

– Кангюй отныне не вассал усуней. Границы уделов Кангюя священны. Равны мы. Равенство меж нами, как было при отце моём, о котором ты говорил. Ты спрашивал о моём имени? Имя моё – Кушан. Я правитель из династии Кан, что основали Кангюй. – Тоном гордым, темпом медленным катафракт спорит с послами. – Десять лет сна Кангюя закончились. Договора о дружбе больше нет.

– Жалкий юный безумец! О границах заговорил? Равенства между нами захотел? Кто ты такой, чтобы на что-то притязать? Кто ты такой, чтобы определять нам границы? Никто не знает твоих свершений. Имя твоё – пустота. Нет на тебе ни чести, ни славы. Нет у тебя и памяти. Присутствовал ты при клятвах дружбы, значит, и ты клялся нам. Но тогда ты был мне по пояс. У тебя были молочные зубы. Хоть род ты ведёшь из царских скифов, но ты не царь над Кангюем и Хваризамом. Запомни мои слова – династия твоя Кан отвернётся от тебя!

Посол усуней поворачивается вполоборота к товарищам. Разводит разочарованно в стороны руки.

– Стало быть, сегодня на наших глазах клятвопреступник самовольно стал единоличным правителем? Такие вот «люди из Кангхи» без стыда входят в великий храм предков? Правитель Кангюя, ты познаешь гнев усуней. Оплата наша за гостеприимство тебе очень понравится. Позади тебя слава. Впереди тебя позор. Племена Кангюя! Братья-усуни дают вам время для извинений. Мудрые усуни понимают, что поругатель священной дружбы говорил только от себя, но не от вас. Пришлите нам голову и сердце этого наглеца.

Не дождавшись требуемых смиренных покаяний от чёрного катафракта, посол усуней бережно поднимает останки у сапог. Берёт за волосы то, что осталось от убиенного соправителя. Оттирает с мертвенного лица налипшую пыль. Закрывает отрубленной голове глаза. Показывает спину новому правителю Кангюя. Не прощаясь, оскорблённые послы усуней гордо удаляются.

На дворцовой площади Кангхи остаются только ошеломлённые произошедшим гости юэчжи-тохары. Три сотни мужей провожают взглядами одинокого катафракта, шествующего по направлению ко дворцу. Мрачным эхом отдаёт звон металла пластин доспеха после каждого тяжёлого шага. Новый правитель Кангюя при раздаче обид, видимо, позабыл об юэчжах-тохарах? Или к ним у него нет обид?