Читать книгу Генрих VIII и шесть его жен. Автобиография Генриха VIII с комментариями его шута Уилла Сомерса - Маргарет Джордж - Страница 29

Наша огромная армия заняла позиции на французском берегу. Мы осадили Турне, бриллиант в оправе каменных стен неподалеку от Кале.

Да, я прибыл туда, исполнив свое желание. Конечно, у нас возникали разные проволочки и препятствия, которые расхолодили бы менее решительных людей. Но я преодолел все препоны. Меня не остановили трудности сборов, закупки снаряжения и транспортировки сорока тысяч солдат, самого большого войска англичан, когда-либо высаживавшегося в Европе. Я сломил сопротивление «осторожных» проповедников, которые предостерегали меня: «Вам нельзя рисковать собой, Англия не может потерять короля, особенно сейчас, когда нет…»

Нет наследника. Несмотря на то что шотландцы дышали нам в спину, я победил собственные страхи, все-таки назначив на время моего похода королевой-регентшей вновь беременную (хвала Господу!) Екатерину.

Я справился и с предубеждением по поводу казни предателя Эдмунда де ла Поля. Небезопасно было оставлять его живым в Англии, где заговорщики только и ждали удобного момента, чтобы освободить его и провозгласить королем. Поэтому ему пришлось закончить жизнь на эшафоте до нашего отплытия.

Уилл:

Замечу, что Генрих не стал задерживаться на данном факте и лишь коротко упомянул о нем как о деле мелкой важности. А люди называли это «весенней чисткой Тауэра».

Генрих VIII:

Мне не помешали робость и отсутствие четких планов моих «преданных союзников». Фердинанд еще не встречался со мной, а император Максимилиан прибыл один, без армии, заявив, что готов лично исполнить воинский долг под моим командованием во время осады Турне.

Этот человек с рыжеватой шевелюрой и сильно выдающимся вперед подбородком производил странное впечатление. Он казался столь приветливым и предупредительным, что никто не усомнился бы в искренности его мыслей или побуждений. Однако римский любезник умудрялся управлять Нидерландами, Германией, Австрией и отдельными княжествами, разбросанными по всей Европе от Италии до Франции! Целый день он упорно таскался за мной, пока я проверял пушки и их позиции, помогал заряжать бомбарды и стрелять из них (благодаря стараниям его святейшества нам поставили из Италии отличную серу, и порох великолепно взрывался), а вечером мы с ним отужинали в моем разборном деревянном доме (а он мог похвастать всеми удобствами дворцовых покоев, включая широкую кровать). Я позволил Максимилиану облегчиться на моем личном стульчаке в пристроенном к дому клозете. После ужина на массивном столе – он формально считался обеденным – мы разложили карты и принялись рассматривать их в мерцающем пламени свечей, обсуждая стратегию.

– Турне будет отлично смотреться, если разрушить его до основания, как Теруан, – с довольным видом заявил Максимилиан. – Мы осаждали Теруанскую крепость двадцать три дня. Когда она наконец сдалась, я приказал вывести оттуда всех и сровнять ее с землей.

– А я вовсе не собираюсь ничего разрушать, – возразил я, – мы присоединим эту крепость к английским владениям в Кале и… пожалуй, даже устроим там парламент!

Эта идея пришла мне в голову внезапно.

– Ваша милость! – усмехнулся Уолси. – Тогда вам придется призвать на помощь гарнизон. Добровольно в ваш парламент никто не пойдет… ведь это французы!

– Ну, с другой стороны, ведь «парламент» – французское слово, – в шутку заметил Брэндон. – По сути, оно означает «говорильня», то бишь «болтовня». Только на это парламент и способен – болтать, болтать, болтать!

– Да, да! – с готовностью рассмеялись все остальные.

– А вот Томас Мор говорит о молчаливом парламенте, – сказал Уолси. – Он собирается возглавить таких молчунов.

– Мор сам любит поболтать, и в речах его полно нелепостей, – вступил в разговор Эдвард Невилл.

Вернее, сэр Эдвард Невилл – прошло уже четыре часа с того момента, как я посвятил его в рыцари, оценив отвагу, проявленную им на поле боя.

Героев в этой кампании хватало с избытком. Я поразился тому, насколько отважным бывает простой солдат при встрече с врагом.

В первый вечер похода на нас обрушился проливной дождь, и мы с трудом пробирались вперед, увязая в дорожной жиже. В три часа утра я в своих королевских доспехах объехал лагерь, дабы воодушевить и ободрить моих людей: «Держитесь, соратники, трудное начало с Божьей помощью приведет нас к победному концу».

Внезапно раздался стук в дверь. На пороге стоял шотландский герольд, прибывший объявить войну Англии! В заключение он заявил:

– Мой король призывает вашу милость вернуться домой, дабы защищать вашу страну.

Клановый герб украшал наряд королевского гонца; на голове у него лихо сидел берет. Видимо, шотландца совершенно не волновало, что его король, Яков IV, основательно все взвесил, коварно решив напасть на нас в такое время.

– Не слишком далеко пришлось вам ехать, чтобы доставить столь малодушное послание, – после значительной паузы заметил я. – Не пристало скотту предлагать королю Англии защищаться. Передайте, что не родился еще тот скотт, который мог бы заставить нас вернуться! Деяния вашего правителя говорят сами за себя. Мы и раньше сомневались в его королевской смелости, а теперь просто убедились в ее отсутствии. Посему передайте вашему господину, что оставшийся в Англии граф Суррей отлично справится с трусливыми наскоками шотландского войска. – В тот миг на меня явно снизошло Господне озарение, и я пылко добавил: – И уведомите вашего господина, что Шотландия – мое законное владение. А он, будучи моим вассалом, поднял нынче бунт против своего сюзерена. С Божьей помощью мы достигнем победы, лишив его исконной земли. Так и передайте.

Шотландец нахмурился. Я повернулся к моему орденоносцу, рыцарю ордена Подвязки.

– Отведите его в вашу палатку и попотчуйте на славу, – распорядился я, желая соблюсти рыцарское обхождение.

– Сможет ли Говард дать им отпор? – спросил Уолси после ухода гонца. – Случилось то, чего мы опасались!

– Господь остановит их, – заявил я.

Как ни странно, я надеялся на Всевышнего, а Уолси рассчитывал на военную мощь. Он занимался обеспечением французской кампании – позаботился о доставках бочек с салом для поддержания гибкости тетивы; о весах и гирях для развешивания селитры, серы и древесного угля, необходимых для артиллерии; о запасах уксуса для охлаждения огнестрельного оружия; о кожаных бадьях для переноски пороха и так далее. Конечно, разве Бог может быть солдатом?

Сказать по чести, другие священники тоже сражались. Фокс и Рассел облачились в боевые доспехи, под командованием каждого из них находилось по сотне людей. Папа Юлий встал во главе своих отрядов. Но их, безусловно, вел Христос. А Уолси сам по себе командовал двумя сотнями.

– Бог поддержит нас во всех наших деяниях, – промолвил сэр Джон Сеймур, один из моих верных соратников, уравновешенный, надежный, хладнокровный – настоящий англичанин.

Крепость Турне пала лишь после восьмидневной осады. Каждый из «Двенадцати апостолов» (ведь я все-таки закупил эти пушки, и они оказались великолепными) дал по одному выстрелу по крепостным стенам, после чего над ними взвился белый флаг и начались переговоры. Турне сдалась нам на милость, и наша огромная армия триумфально вошла в городские ворота. Народ разразился приветствиями, величая меня новоявленным Александром. За мной ехали воины, увенчанные орденскими лентами и осыпанные цветами.

В тот день я до темноты не снимал доспехов и даже на пиру по-спартански терпел их жесткие объятия. При каждом наклоне твердость металла напоминала мне, что я стал воином и завоевателем. В такой экипировке я получил письмо от Екатерины. Отлично помню это, поскольку мне пришлось стащить железные латные рукавицы, чтобы сломать печать и развернуть пергамент. Уже сгустилась тьма, и я велел принести еще свечей, чтобы прочесть послание.

Я чувствовал себя совершенно неуязвимым, несокрушимым и знал, что новости могут быть только хорошими. Поэтому без всякого удивления или ликования прочел сообщение о том, что 9 сентября отряды Томаса Говарда, встретившись с войсками Якова IV в битве при Флоддене, артиллерийским огнем и стрелковой атакой уничтожили шотландских горцев и их командиров. Яков IV и его незаконнорожденный сын Александр погибли в ярде от английского знамени. На поле боя остались епископы Островов и Кейтнесса, аббаты Инчаффрейского и Килвиннингского монастырей (помышляли ли они о Христе?) и весь цвет шотландской знати во главе с графами Монтрозом, Кроуфордом, Аргайлом и Ленноксом.

На сырых и суровых землях Флоддена полегли двенадцать тысяч скоттов. Их попросту уничтожили. Шотландия потеряла целое поколение.

«Ваша милость, – писала Екатерина, – оцените, как я исполняю обещания; в обмен на свидетельства ваших побед я посылаю вам королевский мундир».

Я открыл присланную с письмом сумку, внутри оказался камзол из золотой парчи, который затвердел от пропитавшей его крови. Дыры и прорехи на ткани свидетельствовали об ударах алебард и мечей. Держа изодранный наряд перед собой, я испытал не радость, а страх. Мундир выпал из моих рук. Брэндон, Невилл, Карью, Брайен, Сеймур, Болейн и Куртене, мои соратники, присягнувшие мне на верность, смотрели на меня с ожиданием.

– Шотландия и ее король погибли, – сообщил я.

Они разразились восторженными криками.

– Славный денек! – взревел Брэндон.

– Наш могучий король с легкостью уничтожает любых врагов! – воскликнул молодой Куртене.

Я подошел к двери моего походного дома и взглянул на равнины Франции, подставив разгоряченное лицо свежему ветру. Всякий раз, чтобы припомнить ту минуту, мне достаточно закрыть глаза и открыть окно, позволив холодному дыханию крепкого ветра коснуться моих щек и губ. Иногда, в минуты неуверенности, я именно так и делал. И тогда вновь обретал молодость и могущество.

Уилл:

Екатерина полагала, что порадует мужа, послав ему мундир шотландского короля после прибытия в Англию пленного герцога де Лонгвиля. Можно ли назвать эти победы равнозначными!

Екатерина была очень предана Генриху, но при всей осведомленности и верности она нередко проявляла глупость в важных вопросах.

Генрих VIII:

Мы провели во Франции около четырех месяцев, а затем вернулись в Дувр, на родные берега. На меня произвели сильнейшее впечатление как города Франции – ведь до сих пор я мало что видел даже в Англии, не считая Лондона и его окрестностей, – так и сражения с превосходящими силами противника. Франция оказалась прекрасной; а я доказал свою воинственность. И теперь часть прекрасной Франции стала моим трофеем.

На протяжении всего пути от Дувра до Лондона нас встречали ликующие толпы верноподданных. Им хотелось увидеть нас, выплеснуть обуревавший их восторг, приобщиться к победам армии. На следующий год мы еще больше порадуем их, ибо вновь отправимся во Францию, на сей раз надежно сговорившись о союзничестве с Фердинандом и Максимилианом. Военная кампания этого сезона стала всего лишь началом исполнения грандиозных планов.

Уилл:

Тогда я второй раз увидел Генриха VIII. Люди толпами сходились к дороге, что вела от Дувра к Лондону, и мне тоже страстно хотелось хоть мельком глянуть на нашего молодого победоносного монарха. Казалось, мы простояли у обочины целую вечность, с нетерпением вытягивая шею – не покажется ли вдали славное войско? Люди делились надеждами и слухами: «Король уже близко. Нет, говорят, он появится через час». Ожидание тянулось бесконечно, но я не мог уйти. Наконец почти в полдень, а народ томился здесь с первых рассветных лучей, мы узрели короля, гордо восседающего на великолепной белой лошади. В ослепительном золотом наряде он и сам казался золотоносным: его волосы, глаза, лицо сияли, как солнце. Исполненный грации и благодати, он выглядел просветленным и возрожденным, подобно рыцарю, который возвращается из святого Иерусалима. Меня захлестывало волнение, грудь распирало от огромной гордости, более подходящего слова не найти; да, я испытывал при виде Генриха живительный, экстатический восторг и одновременно благоговейный трепет, поскольку понимал, как велик наш король.

Генрих VIII:

Екатерина дожидалась меня в Ричмондском дворце. Когда мы достигли Лондона, мне уже так не терпелось увидеть ее, что я не стал тратить время на смену запыленного дорожного наряда, который не снимал со времени посадки на корабль в Кале. Но лошадям надо было дать отдых. Чтобы домчаться до столицы галопом, я выбрал самого быстрого скакуна из королевских конюшен. В походе я свято хранил жене верность. А ведь между осадами Теруана и Турне, когда мы в Лилле праздновали нашу первую победу, многие бельгийские дамы мечтали ублажить воинственного короля…

Я не изменял Екатерине, полагая, что обязан вести праведную жизнь. Ведь я дал брачный обет и должен был хранить его. Мой отец всегда оставался верным моей матери. Мне было невыносимо думать, что он мог бы так оскорбить ее.

На фоне выцветших небес башни Ричмондского дворца походили на молитвенно воздетые ввысь бледные длани. Там ждала меня супруга, носящая под сердцем моего ребенка, королева, добившаяся победы в битве при Флоддене… О, я чувствовал себя поистине счастливым.

По коридорам (мимо выстроившихся вдоль стен придворных, которые пытались привлечь мое внимание) я стремительно прошел к королевским покоям. И вот я увидел ее, она стояла в дверях – словно была простой девчонкой, а не дочерью короля Испании. В сумрачном свете ее волосы поблескивали и золотились. Наша встреча вылилась в радостные объятия, и я почувствовал, как пылко жена отвечает мне.

– О Генрих, – прошептала Екатерина мне на ухо.

– Ключи от Турне, – пробормотал я.

Я носил их на себе. И теперь, преклонив колено, преподнес их ей.

Королева жадно схватила их.

– Я знала, что вы способны брать города. Много раз в детстве я видела, как мои мать и отец возвращались с подобными ключами, отбитыми у мавров…

Фердинанд и Изабелла, изгоняя мавров из Испании, отвоевывали у них город за городом. Способен ли супруг превзойти родителей? Екатерина сравнивала нас…

Мы покинули мои покои. Темные и пустынные залы еще не успели подготовить к моему прибытию, поэтому было решено пойти на ее половину.

– Мавры, как им и следовало, убрались в Африку, – сказал я.

– Да. – Она подняла ко мне сияющее лицо. – А шотландцы, как им и следовало, убрались в горы.

В ее апартаментах мы долго обменивались поцелуями. Ее губы, как они свежи и ароматны!

– Твои губы сладки, как вересковый мед, – шутливо заметил я.

– Во мне нет ничего мавританского[37], – удивленно промолвила она, отстраняясь.

– А я уверен, что мавры принесли Испании много хорошего…

– Вы ошибаетесь… В роскоши и неге Востока ничего хорошего нет.

Внезапно мягкие и податливые губы Екатерины стали тонкими и жесткими.

– Однако девичью пору вы провели на мавританском Востоке, – поддразнил я жену, – нежились, созерцали, как переливаются и играют струи фонтанов в калифском дворце Гранады. Надеюсь, вы приобщите меня к… – прошептал я, нежно касаясь ее живота, и вдруг слова застряли у меня в горле.

Живот оказался плоским. Совершенно плоским и твердым, как ее губы, отвергнувшие заслуги мавров.

– Он умер, – тихо произнесла Екатерина. – Наш сын. Он родился ночью после того, как я получила сообщение о наступлении шотландского войска. Между полуночью и рассветом. Уорхем провел обряд крещения… – Помолчав, она добавила: – Его душа спасена.

– Но не его тело, – невольно возразил я. – Вы упомянули… о сыне?

– Да, – вздохнула она. – Младенец родился слишком слабым, намного раньше положенного срока… Но его успели окрестить! Душа его пребывает в раю.

– Теперь вы говорите как мусульманка.

Мой сын. Умер.

– Во всем виноваты шотландцы, – горько бросил я. – Они погубили его. Если бы не они, не их подлое нападение, вы смогли бы выносить ребенка. – Я отстранился от Екатерины. – Но они понесли наказание. Их короля настигла смерть.

Нынешний король за будущего короля. По справедливости ли они наказаны?

Я вновь заключил ее в объятия.

– Мы сотворим другого наследника.

И увлек жену в опочивальню. Но призывал меня туда не долг, а желание, ведь Екатерина была в самом расцвете своей женственности и красоты: королева, защитившая свое королевство, мать, оплакивающая сына, дочь Востока, способная подарить экзотические наслаждения, несмотря на то что осуждала их в силу католического воспитания.