Читать книгу Пока смерть не соединит нас - Маргарита Приемская - Страница 2

Ехать никуда не хотелось: на улице жара и духота, шпарит полуденное июньское солнце, а в кабинете старательно дует в лицо старенький вентилятор и можно спокойно оформить все накопившиеся бумаги, а в четыре уже идти домой, потому как сегодня предпраздничный короткий день и в кои-то веки у него нет никаких дежурств! Но не тут-то было, пожалуйте на вызов: новый труп. В кабинет снова заглянул дежурный:

– Найдёнов! Ты на Осеннюю собираешься?! Кроме тебя некому, все разъехались!

– Собираюсь, – обреченно буркнул Вадим.

Ехать не хотелось, но приходилось. Предпраздничные пробки из стремящихся к природе людей в серопанельном спальном районе только зарождались, и на Осеннюю улицу Вадим приехал относительно быстро. Немного поблуждав среди одинаковых домов, он нашёл нужный корпус и, войдя в подъезд, тут же увидел искомую квартиру: её дверь была распахнута настежь. Переступив порог, он сразу ощутил неприветливость полуказённого «социального» жилья: линолеум «под паркет», бумажные бежево-жёлтенькие обойки с тонкой полосочкой незатейливого орнамента в узком коридоре, направо дверка в совмещённый санузел, налево – в единственную комнату, прямо по курсу микроскопическая кухонка, где виднелись обойки повеселее – «под кирпич». В кухонке толпились люди, вероятно, эксперты осматривали труп. Вадим решил не вклиниваться в их работу, а сначала оценить общую картину жилища и вошёл в комнату.

Диван-стенка-стол-стул – вот и вся нехитрая обстановка, представшая перед Вадимом в этой комнате. Многочисленные вышитые крестиком картины прикрывали стены в ужасных розовеньких цветочках, что создавало некое подобие уюта, а окно кое-как было задёрнуто тонкими тряпицами (которые, видимо, должно называть шторами), отчего в комнате густел полумрак, и Вадим не сразу обратил внимание на то, что на разобранном диване под тоненьким одеялом лежала девушка. Её голова мирно покоилась на плоской подушке в ситцевой линялой наволочке, вокруг золотистым ореольчиком разметались её кудряшки, глаза были плотно закрыты, а две ладошки подсунуты под щёку. Вадим взял стул и сел рядом с диваном. Он протянул руку, чтобы тихонько её разбудить, но не решился нарушить покой её сна. Несколько минут сидел молча, надеясь, что она сама проснётся, но девушка, казалось, спала очень крепко. Безотчётно для себя он любовался ею: бледной кожей, длинными ресницами, вольготно расположившимися на пухленьких щеках, розовыми чуть приоткрытыми губками. Удивительно нежное создание, похожее на фарфоровую куклу, купленную им для племянницы, она была словно спрятана за своим сном от бед внешнего мира, и Вадим не мог осмелиться разрушить эту тонкую защиту и только смотрел на полное покоя личико.

– Как же ты сладко спишь, – едва слышно прошептал он, – видно Поля дал тебе сильного успокоительного. А я должен тебя разбудить. Сейчас ты спокойно спишь, и вовсе не помнишь того ужаса, что совсем недавно с тобой случился. А как проснёшься снова навалиться реальность, снова перед глазами будет та огромная беда, что тебя подстерегла. Мне дежурный сказал, что нашли труп женщины. Кем она тебе была? Сестрой? Подругой? Матерью? Хоть бы не матерью. Это ужасно. Я знаю, как это ужасно. Как же не хочется тебя будить! Ты сейчас такая красивая… как же не хочется, чтобы ты это всё снова видела, вспоминала. Но это моя работа. Снова заставить тебя страдать – это моя работа.

– О, Найдёнов, ты здесь?! Так ты уже и труп осматриваешь?! Ну, и какие выводы? – как всегда без церемоний, провозгласил появившейся в дверях худой, белобрысый судмедэксперт Поля. У него было потрясающее имя – Ипполит Апполинариевич Ипподромов, и по совокупности букв «п» Ипполита Ипподромова все, поголовно, ещё со школы звали Полей.

– Да я как раз жду твоих заключений! Слушай, а что ты ей дал, от чего она так отрубилась?! Что, найдя труп, сильно истерила?

– Ну, уж нет! Господь миловал, я ей ничего не давал! Видимо, она всё сама приняла, дурочка.

– Ладно, сама проснётся. Так, где ваш труп и в чём причина смерти? – глаза Поли медленно округлились.

– Ты чего, Вадим?! Вот же труп! Девчонка, наверное, снотворного наглоталась, идиотка! Поди, несчастная любовь какая-нибудь!

– Она? Она и есть труп? – Вадим склонился к лицу девушки и потрогал щёку. Она действительно оказалась неприятно прохладной. Вадим медленно сел обратно на стул. Почему-то это известие отозвалось в нём странной болью, и, отхлынув с первым изумлением, оставило внутри какую-то пустоту.

– Найдёнов, что с тобой? Ты знал её? А, Найдёнов? – Поля подошёл и потряс Вадима за плечи. Судмедэксперт Ипполит Ипподромов, как большинство врачей, не страдал особенной чувствительностью, но не мог не заметить неожиданной перемены в Вадиме: тот буквально сполз с лица, сделался какого-то странного серо-зелёного цвета.

– Она что настолько близкий тебе человек?

– Она? Д-да, – зачем-то соврал Вадим.

– Ох, ё! Девушка твоя что ли? Ты ж и не понял ничего, а я так с ходу про неё – труп! Во, дубина стоеросовая! Ты, парень, держись! – Поля сочувственно хлопнул по плечу «парня», который на самом деле был старше Ипполита на восемь лет.

– Слушай, может, ты тогда знаешь, с чего она так? – Вадим пожал плечами.

– Ладно, пойдём на кухню, там есть для тебя улики, – Вадим послушно встал и поплёлся за Полей.

Он не понимал, что с ним происходит. Ему просто было плохо. Точнее, он не понимал, почему ему плохо. Он чувствовал нечто сродни тому, что он испытал, когда умерла мать. Но не может же он страдать из-за смерти совсем чужого человека?! Он – следователь, человек который чуть ли не каждый день видит мёртвых, причём самых разных, в том числе забитых, изувеченных, задушенных, зарезанных, застреленных! Он видел полугодовалого младенца, задушенного подушкой собственной матерью-алкоголичкой, потому что тот своим хныканьем мешал ей пить, видел старичка-ветерана, которого ударили по голове молотком чтобы украсть пенсию и шкатулку с орденами, видел белокурую шестнадцатилетнюю девушку с двадцатью семью ножевыми ранениями, в изодранном в клочья пышном розовом платье: её изнасиловали и убили когда она возвращалась с выпускного бала… он видел многое и всегда была только одна мысль: искренне сожаление о существовании моратория на смертную казнь. Среди всей уголовной грязи, ничем не испорченный труп девушки, умершей во сне, был просто прекрасен, к тому же это было самоубийство, а значит, ничего расследовать не нужно и урона раскрываемости не будет. Но почему, почему так плохо?!

Кухня была тесной и многолюдной: криминалист обмахивал кисточкой стоявший на столе стакан, пузатенький участковый стоял с безразличным ко всему в мире лицом, а на табуретах сидели две тётки-понятые, чьи глаза, напротив, пылали любопытством. Поля выдвинул ещё один табурет из-под стола и, усадив на него Вадима, дал ему что-то выпить. Капли возымели действие, к Вадиму почти сразу вернулась работоспособность, и даже стало как-то неловко: он же следователь, а Поля обращается с ним точно так же, как обычно ведёт себя с теми, кого в протоколе называют «потерпевшими».

– Поля, где твои улики? – спросил он нарочито по-деловому бодро.

– Вот. На столе стояли: стакан с пальчиками и тарелка из-под пельменей, – вместо Поли ответил криминалист.

– Хотите сказать, она отварила пельмешек, поужинала и отравилась снотворным?!

– Насчёт снотворного я просто предположил, – продолжил Поля, – По крайней мере, в стакане, насколько на первый взгляд могу судить, была обычная вода. Наверное, запивала таблетки. Но никаких упаковок я не нашёл. Точнее, я вообще не нашёл лекарств, кроме пачки аспирина и пластыря.

– Кто её нашёл?

– Я! Я, Житомирина Валентина Семёновна, соседка Машенькина! Такая хорошая девочка, как же такое удумала! – охотно отозвалась одна из понятых, та, что была постарше, лет семидесяти.

«Значит, Маша… Мария…» – с неясной нежностью промелькнуло в мыслях Вадима, но он приказал себе работать дальше.

– Валентина Семёновна, расскажите, как вы обнаружили… Марию, – привычно сказать про неё «тело» он почему-то не смог.

– Так случайно, случайней не бывает! Машенька тихо живёт, ой, жила… Царствие ей небесное! Ох, прости Господи мою душу грешную, негоже так про самоубивцев! – Валентина Семёновна судорожно закрестилась.

– Валентина Семёновна, пожалуйста, говорите по существу.

– Так я и говорю, поломался, значит у меня телевизор. Да так неудачно поломался, прям в понедельник!

– Валентина Семёновна! – Вадим даже прикрикнул от раздражения.

– Так ты, сынок, слушай. Поломался, знать у меня телевизор, и мастер говорит: «Неча, бабушка, тут починять, проще новый купить». Да как мне его купить! Нет, купить-то я его, конечно, могу, пенсия-то у меня конечно небольшая, но на житьё-бытьё тратиться не приходиться, да и скопила кой-чего, так что вполне могу себе позволить, но пенсия-то только в среду! А как я мастера спроваживала, так Машенька-то вошла в подъезд, поздоровалась со мной, вежливая такая девочка была, прости Господи её душу грешную! Поинтересовалась, что у меня случилось. А я и говорю, поломался, мол, телевизор, а в семь же сериал! Про этих, как их… итальянцев! Про Тони и Марию, вот! «Земля любви, земля надежды»! Очень интересный сериал, я ещё и серии не пропустила, а если пропущу, то на следующий день повтор смотрю, в семь утра.

– Валентина Семёновна, при чём здесь ваш сериал! – уже с безнадёжностью в голосе заметил Вадим.

– А при том, что Машенька, оказалось, тоже его очень любит, и каждый день смотрит. Вот она и позвала меня смотреть. И так славно мы сериал посмотрели, а после она и чаем меня напоила, и обсудили с ней серию! Такая милая девочка! Была, прости Господи её душу грешную! Так я у неё сериал и смотрела, а в среду как пенсию получила, попросила Машеньку со мной сходить телевизор выбрать. Она же всё-таки молодая, а я-то совсем ничего в этой технике современной не смыслю! Я Соню попросить хотела, да та сразу заявила, что, мол, по договору не обязана. Эта Соня ни на секунду вот маленькую не перетрудиться, всё ей должно быть по договору, но уж касательно того что по договору, обязательна, ничего не скажешь.

– Стоп, Валентина Семёновна! При чём здесь теперь какая-то Соня! – в голове Вадима была полная каша из Маши, замечательного сериала про итальянцев, телевизора и Сони. Венчало всю эту прелесть слово «договор», произносимое непременно с ударением на первый слог.

– Соня-то? Соня это моя регентша.

– Кто?!

– Ну, рентша. Или как там называется? Мы с нею договор заключили, что она за мной ухаживает, то есть убирает, продукты приносит, иногда, если попрошу, еду готовит. Это всё есть в договоре, но я не люблю, чтоб чужие еду готовили, прошу её, только если разболеюсь совсем, у меня же и сердце, и радикулит прихватывает…

– Хорошо, Валентина Семёновна, я понял, – полного анамнеза Валентины Семёновны его голова бы точно не выдержала, – расскажите лучше о сегодняшнем дне.

– Так вот, про сопровождения меня в магазины с телевизорами в договоре ничего нет, так что пришлось мне Машеньку просить. А она, добрая душа, говорит, что вот в четверг в их библиотеке короткий день, до двух, и после мы обязательно сходим. Она сказала, что в магазинах короткого дня сейчас не бывает. Соня обычно приходит в десять, я вчера попросила её купить мне пельменей по дороге, очень я их люблю. Но Соня опоздала, пришла в двенадцатом часу, сказала, что с подругой случайно встретилась. Ну да мне какая разница. Ну, значит пока туда-сюда, она сумки разобрала, в ванне убрала, потом и полы мыть наладилась, а я давай ей рассказывать, что пойду сегодня телевизор покупать, как Машенька из библиотеки своей придёт, так и пойдём. А Соня и говорит, что Маша давно дома, что это она с ней на лестнице столкнулась, они когда-то вместе учились, вот и зашла поболтать. Уже была где-то половина первого, и я решила спросить Машу, раз она дома, может, мы пораньше пойдём, позвонила, но она не открыла. Я удивилась, она не могла мне не открыть, но подумала, что, может, ушла она уже. Но тут я услышала, как чайник свистит, у нас в доме слышимость, как в оперном театре! Значит дома, и не открывает. Я забеспокоилась и вызвала милицию. Сначала меня и слушать не хотели, но я настаивала! Мало ли что случиться с человеком может! Да и потом, чайник на плите, не дай Бог пожар случиться! Пришёл вот, Николай Иваныч, и тоже мне, мол, что я в чужую квартиру лезу, мало ли почему отворять она мне не хочет!

– А Николай Иванович, это ещё кто?

– Да вот же, участковый наш! Не знаете что ль?

– Сержант Никодимов, – буркнул пузатый участковый.

– Все говорили мне, что не можно дверь вскрыть! Но я-то знаю Машеньку! Да и Николай Иваныч меня хорошо знает, знает, что не отступлюсь, вот ни за что не отступлюсь! И ведь я оказалась права! – победно заключила Валентина Семёновна, воззрившись на Никодимова.

– Дверь кто вскрыл?

– Так Степаныч, слесарь из ЖЭКа.

– Где он сейчас?

– Да кто ж знает, ушёл куда-то, поди опохмеляться!

– Что вы обнаружили в квартире?

– Как что, Машеньку! Заходим, а она, сердешная, спит! Николай Иваныч давай мне про то, что я панику зазря подымаю и от дел важных отрываю, а я возьми да попытайся её разбудить, а потом смотрю, так она и не дышит, и пульса нет, тут я и поняла, что померла наша Машенька! – Валентина Семёновна даже всхлипнула пару раз.

– Понятно. Значит так, мне нужны пальчики со всей посуды и всех поверхностей, даже с чашек, что в раковине лежат. Ещё проверьте замок и снимите пальчики по всей квартире, – Криминалист тяжело вздохнул.

– Вадим Николаевич, ну это ж суицид! Зачем?

– Затем, что мы пока не можем знать суицид это или нет. Работайте, Илья Иванович! Валентина Семёновна, нам придётся взять ещё отпечатки пальцев у вас и у вашей Сони.

– Это ещё зачем?

– Вы обе бывали в квартире, нам надо узнать, есть ли тут ещё какие отпечатки. Поля, не забудь взять пробы жидкости из стакана и из тарелки, и после вскрытия я жду от тебя причину смерти Марии… Марии… Вы не знаете её фамилии? И есть ли какие-нибудь родственники?

– Ничьих она.

– Ничьих? В смысле, нет родственников?

– Родственников тоже нет, вот уж, правда, ничьих так ничьих! – Валентина Семёновна, наконец, поняла недоумение следователя, – Да фамилия у неё Ничьих! Мария Ивановна Ничьих. Ей в детстве рассказали, что в доме малютки, где она была совсем маленькой, заведующая такая была, что деткам, подкинутым без всяких документов, говорящие фамилии давала.

– Знаю. Дом малютки номер три.

– Да. А откуда вы знаете?

– Оттуда же. Откуда я, по-вашему, Найдёнов! – в кухне повисла неловкая тишина, и Вадим понял, что нужно исправлять обстановку, – Вы тут работайте, а я пойду, осмотрю, нет ли чего подозрительного в комнате. И, кстати, уже должны приехать, забирать… Марию, – всё-таки «забирать тело» у него опять не выговорилось, хотя он очень старался.

– Вадим, слушай, пойдём, покурим минут пять? – Вадим уставился на Полю, как будто тот предложил выкурить, по меньшей мере, косяк. Дело было в том, что Поля не курил, даже больше: он был астматиком и всегда ругался, когда курили в его присутствии.

– Ну, пойдём. Сержант, протокол составили? – участковый кивнул, – Тогда поспрашивайте подробнее про эту Соню и слесаря.

Они вышли из подъезда и сели на скамейку. Вадим достал пачку «Парламента» и шутливо предложил Поле. Тот помотал головой:

– Ты же знаешь, с моей астмой нельзя. А ты кури, тебе сейчас, наверное, нужно, – Вадим не стал этого отрицать. Медленно затянулся и попытался сесть так, чтобы дым не шёл на Полю.

– И что ты такого секретного мне хотел сообщить? – спросил он после недолгого молчания.

– Найдёнов, зачем это всё? Поверь, это суицид. Говорю это как эксперт. Закрывай дело с чистой совестью.

– Я не могу.

«Только не спрашивай почему» – пронеслось в голове Вадима.

– Понимаю, но что даст твоё расследование?! – пытался убедить его Поля.

– Я хочу знать.

– Что?!

«Самому бы понять, но как это Поле-то объяснить?!» – подумал Вадим.

– Какой суицид, Поля! Она что спокойно села, поела, и тут ей в голову стрельнуло: «пойду, прилягу и отравлюсь»? А где тогда лекарства, чем она отравилась и записка? Нет, положим она могла и не оставить записки, но лекарства-то где? Или она отравилась, а потом всё собрала и выкинула?

– А почему нет?! В квартире очень чисто, она явно была аккуратисткой, а действие некоторых препаратов бывает медленное. И мусорное ведро я не осматривал.

– А зря. Надо осмотреть.

– Вадим! Хватит. Но если хочешь знать, Суворов уже осмотрел замок и сказал, что в нём никто не ковырялся. А до того как дверь вскрыли, она явно была заперта.

– Я не утверждаю что это убийство. Я хочу понять, что случилось. И даже если она сама, я хочу понять, почему! – Вадиму эта фраза показалась несколько пафосной, но, тем не менее, он ничего не приукрасил, он чувствовал, что сказал абсолютную правду.

– Конечно. Прости. Разумеется, ты хочешь знать. Слушай, а зачем ты спрашивал про неё у той бабки?

– Я на самом деле очень мало о ней знаю.

– Вы недавно познакомились? – врать не хотелось, но если Полю разуверить в том, что Маша была его девушкой, он утеряет всякую мотивацию к расследованию, поэтому Вадим ответил примерную правду:

– Совсем недавно. Но это не имеет значения.

– Ты, наверное, очень её любил? То есть, конечно, любишь, – слушая сочувственный Полин тон, врать было совестно, но и расследование с каждой минутой становилось всё более ему необходимым.

– Я не знаю. Я сейчас хочу только одного: знать правду. Помоги мне. Пожалуйста. Мне нужно это расследование.

– Да что за вопрос! Мы с Суворовым там каждый миллиметр облазаем! Я тебе клянусь, мы найдем, если что-то есть!

– Спасибо. Идём, – они поднялись со скамейки, и пошли обратно, но Поля внезапно остановился и спросил:

– А про детдом это что, правда?

– Такими вещами не шутят.

– Но у тебя же родители, и даже сестра!

– Меня усыновили, когда мне было пять. Отец с матерью очень хотели сына, но у них только Маришка была, а мама больше не могла родить. А с фамилией забавно вышло. Мне-то её заведующая, Тамара Петровна, придумала, у меня и друг был – Артём Безфамильный, а ещё в детдоме были на год помладше девочка Лена Подкидышева и постарше мальчик Вася Ничейный. Имя Тамара Петровна брала по святцам, отчество – Иванович или Ивановна, дата рождения – день, когда нашли ребёнка. Но самое интересное, что приёмные родители оказались моими однофамильцами. Я даже сначала обиделся, думал, они меня взяли из-за такой же фамилии, а отец мне тогда сказал, что мы оба Найдёновы, вот и нашли друг друга. Я детдом плохо помню, но всегда знал, что я приёмный, и знаешь, от этого и мама с папой, и Маришка были только роднее.