Читать книгу Тени забытых пиратов. Повести и рассказы - Мари Веглинская - Страница 3

Деревню Женька любила. Когда она еще не ходила в школу, ее привозили туда уже в апреле, а забирали только в ноябре, и они с бабушкой и дедом жили в большом старом доме из серых рубленых брёвен с голубыми наличниками на окнах. Наличники бабушка красила каждую весну, чтобы они были свежими. Дом этот достался бабушке по наследству от какой-то далекой тетки, у которой никого, кроме бабушки, не осталось. Как же бабушка радовалась! Ведь она помнила этот дом, когда была еще маленькой девочкой, как Женька. Она так и говорила: «Когда я была такой же как ты, то приезжала в этот дом погостить. Он был совсем новым, светлым и чистым. Тетка пекла в печи драчёну, и вкусней этого пирога я не ела ничего в жизни. Этот дом мне всю жизнь снился. Как знал, что я его хозяйкой стану!» Драчёной бабушка отчего-то называла манник. Хотя Женька-то знала точно, что лучше, чем бабушка, этот румяный и нежный пирог не печет никто, даже та бабушкина тетка.

Когда она впервые переступила порог этого дома, Женька была совсем крохотной. Но воспоминания остались. Особенно запомнился запах. Он состоял из смеси старой усохшей древесины, каких-то трав, развешенных по стенам в огромных мешках, сеном, животными, видимо, жившими в сарае, и то ли молоком, то ли просто вещами, хранившимися в двух огромных сундуках. В этих сундуках лежали аккуратно связанные тесьмой недогоревшие церковные свечи, несколько лампадок, только одна из них была целой и невредимой, толстый том Библии, сильно потрепанное Евангелие – все это были вещи из затопленной во время строительства Угличского водохранилища и разрушенной церкви, – а еще подолы для кроватей, вязаные крючком скатерти, старинные сарафаны и тонкое, очень красивое льняное белье. А, может быть, дом пах той самой драчёной, которая так нравилась бабушке. Потом запах изменился, выветрился, подстроившись под новых хозяев, наполнился городским колоритом вместе с въехавшими в дом вещами, вместе с обоями, зачем-то закрывшими рубленые стены, вместе с кипой журналов, книг, постельного белья, занавесок, тарелок, чашек и прочей утвари, следующей повсюду за хозяевами. Но почему-то много лет спустя, возвращаясь в памяти к тем далеким годам, Женька вспоминала именно тот, первый, ни с чем не сравнимый запах. Он вдруг на мгновение оседал на обонятельных рецепторах, воспроизводимый памятью, и пропадал. Но этого было достаточно, чтобы воспоминания водопадом обрушивались на уже взрослую и солидную женщину, доктора медицинских наук Евгению Петровну Суворову.

А тогда… тогда она была просто Женькой. Маме дом не нравился. Мама была городской до кончиков ногтей. А до нужного места добираться приходилось очень долго. Сначала доезжали до станции Савелово, затем пересаживались на местный поезд и ехали до станции Скнятино, а потом шли пешком вдоль реки, и дядя Вася, который жил в соседнем доме, перевозил всех на лодке на другой берег, где и стояла деревня. Мама приезжала только на машине, и то нечасто. А вот отец дом полюбил. Здесь такая рыбалка, говорил он, лучше, чем под Астраханью. Но в отпуск все равно ехал с мамой на море.

Вот так и получилось, что Женька в основном торчала здесь с бабушкой и дедом. Дед у Женьки был не родной. Он женился на бабушке после войны, где она потеряла мужа и 3 сыновей, вот только мама и осталась. Бабушка тогда жила в Калязине, а дед приезжал в этот небольшой волжский городок по делам Партии. Приглянулась ему добрая и заботливая вдова, работавшая на фабрике, где валяли валенки, и он забрал ее в Москву. Так Женькина мама стала москвичкой, а уж сама Женька в столице и родилась. Но если бы кто-то сказал девочке, что ее дед, это вовсе не ее дед, ох, держись! Уж Женька бы ему показала! Ну к кому она бежала, когда соседский мальчишка отобрал у нее велосипед? Кто стойко, независимо от погоды, водил ее в музыкальную школу? Кто вечерами после трудного дня в саду шел ловить с ней рыбу, несмотря на боль в ногах? Кто любил Женьку больше всех на свете? Конечно же дед! Он всегда был рядом, и никогда, никогда не ругался на Женьку. Бабуля тоже Женьку любила. Но как-то очень строго. Она говорила, что приучать к жизни надо с детства, вот она уже в 5 лет печь топила и обед мамке готовила, и полы кирпичами натирала, а в 7 уже корову доила. Вот какая она была работящая. А жизнь ее все равно потрепала. Такая вот она, жизнь, коварная. Не жди от нее хлеба с солью, а только кнут да соль без хлеба. «Вот узнаешь жизнь…», – говорила она внучке, и многозначительно качала головой. Ей было очень жаль Женьку, когда она узнает жизнь. Все это было странным и непонятным, но чего ее знать, эту жизнь. Вот она, прекрасная и радостная, в самой лучшей стране в мире. Но бабушка только смеялась, потому что она-то эту жизнь уже познала, и цену ей понимала. Правда дед над бабушкиными причитаниями только посмеивался, и, крепко прижав к себе девочку, говорил: «Никакой жизни я тебя в обиду не дам!» А раз дед сказал, значит, так оно и будет. Но все равно было странно.

В деревне Женьке не было ни весело, ни скучно. Просто хорошо. Как бы сейчас сказали – комфортно. Она любила валяться на цветущем лугу в лужицах колокольчиков, собирать букеты ночных фиалок, от которых вечерами дурманило голову, ходить с дедом по грибы и по ягоды, а вечерами, сидя на лодке, рыбачить, глядя, как солнце, уставшее за день от собственного жара, охлаждаясь, уходило за мост. Вот этот мост и не давал Женьке покоя. Он находился километрах в трех от деревни, именно по нему ходили железнодорожные составы, и поезд, на котором можно было добраться до деревни. Но Женьку привозили и увозили на машине, и она не знала, что там, за мостом. Но так хотела узнать!

Женька была фантазеркой. Выдумщицей, как говорила бабуля. Впрочем, добавляла она, с возрастом это пройдет. Женька точно знала, что в цветах живут цветочные феи, она сама не раз слышала, как они чихали, надышавшись цветочной пыльцой, что в лесу можно отыскать целые гномьи города, только они под землей находятся, что на водяных лилиях по вечерам водяные принцессы, совсем крохотные, отчего их часто путают со стрекозами, любят устраивать посиделки. А еще Женька знала, что есть на свете такая страна, Волшебная-приволшебная, куда если попадешь, то тут же станешь взрослой, и тебе враз исполнится 18 лет. И не надо будет ходить в школу, зубрить таблицу умножения, или по сто раз наигрывать гаммы в музыкалке. Оно само в голове уже будет. В этой стране есть, естественно, столица – Городок, да-да, так и называется – Городок, где все мостовые выложены белым мрамором, а дома разноцветные, как радуга. Живут там крохотные человечки, которым, разумеется, всегда по 18 лет. Они любят вечерами пить чай на балконах, ходить в лес за ягодами, а каждая ягода черники для них, как для нас арбуз, и путешествовать. Поэтому, если очень захотеть, то можно разглядеть в траве маленький паровозик, или увидеть в небе крохотный самолет, или кораблик с жителями Волшебной-приволшебной страны. А если повезет, и он остановится, то нужно туда обязательно сесть, и тебя отвезут в страну, где не нужно на обед есть ненавистный картофельный суп, выслушивать, что ты еще маленькая, стоять в углу и ложится спать в 9. Конечно, Женьке никто не верил. А ведь это была чистая правда: и паровозик, и пароходик, и крохотные человечки, которые черничную ягоду режут как арбуз, и дети, которые однажды станут взрослыми.

И вот как раз за этим мостом, как предполагала Женька, возможно, и была эта самая страна. А если и нет, то все равно, наверняка располагалось что-то очень важное и интересное. Но как туда попасть? Одну ее, разумеется, не отпускали, а взрослым тратить время на столь длинные походы времени не было. Мост был построен после войны. Он соединял два берега реки Волнушки полукруглыми бетонными арками, скрепленными наверху крест-накрест положенными перекладинами серого цвета. Ничего примечательного, мост как мост, таких в России пруд пруди, но для Женьки он был таинственным порталом в мир чудес и тайн, он казался ей скелетом доисторического животного, и она могла часами смотреть, как, освещенный солнцем, он перегоняет с берега на берег длинные товарные составы, и как вечерами сливается с такими же серыми сумерками.

– Да ничего там нет, – успокаивала ее бабушка, – такие же деревни, как наша.

Но Женька ей не верила. Откуда ей знать, если она там не была. И вечерами, сидя на мостках с удочкой в руках и глядя на медный диск солнца, зацепившийся за край бетонной балки моста, она размышляла о тайнах, спрятанных от нее до поры до времени, о Волшебной-приволшебной стране, в которую никто, кроме нее не верил, о будущем, в котором, как в кармане пальто, лежали события ее будущей Жизни.

И однажды она за мостом побывала.

В тот год сильно заболел папин брат, дядя Толя. Дядя Толя, или Анатолий Николаевич, как уважительно звали его остальные, был ученым «с мировым именем», как гордо говорил папа. Он жил в большой квартире, оставшейся от родителей, недалеко от Женьки. Семьи у дяди Толи не было, и когда он заболел, то и ухаживать за ним стало некому, кроме Женькиных мамы и папы. А заболел он, по словам бабушки, страшной болезнью, Женька хорошо представляла себе этого монстра, пленившего добрейшего дядю Толю, который теперь часто лежал в больнице, стал худым, слабым и беспомощным. И тогда на семейном совете решили забрать его к себе, потому что мама устала бегать туда-сюда. Поэтому Женьку, несмотря на то, что она уже училась во 2 классе, отправили в деревню с бабушкой и дедом уже в начале мая, отпросив в школе. Без подружек делать было нечего, и девочка проводила дни, заполняя их приятным бездельем. Тогда она еще умела ничего не делать, и могла часами лежать в гамаке, разглядывая проплывающие мимо облака, или наблюдать за шмелем, ныряющим из одной чашечки цветка в другую, или просто слушать поющих птиц, стараясь разгадать их удивительный язык. Конечно, было немного скучновато, и время ползло медленно, как тяжелый товарный состав в гору, зато мама с папой каждые выходные приезжали к Женьке в деревню. Правда мама все время жаловалась, что невыносимо устала и сама скоро туда отправится, папа укоризненно на нее смотрел, обижался и гордо обещал все делать сам, потом они ссорились, мирились, и так каждый раз. А бабушка только качала головой и приговаривала: «Так долго продолжаться не может». Но Женьку все эти проблемы не касались, и она продолжала вдыхать каждый день каникул, радуясь, что они неожиданно стали такими длинными.

И вдруг совершенно неожиданно отец приехал во вторник, посреди рабочей недели. Он шел с реки в сопровождении троих незнакомых мужчин. Бабуля и дед напряженно следили за этой процессией, опасаясь, что произошло худшее. «Анатолий Николаевич», – только и сказала бабушка и сокрушенно покачала головой. Но оказалось, что с дядей Толей все в порядке, более того, он пошел на поправку, не зря папа всегда верил, что наша медицина самая сильная в мире, а приехал папа, потому что по случаю купил подержанную «казанку» и неновый мотор «ветерок», и вот «с ребятами» привез сюда, и теперь лодочка стоит на берегу, мирно покачиваясь на волнах.

Отец был возбужден и очень доволен. Съев сытный бабулин обед, «ребята» отправились домой, а папа остался. Он сказал, что лодку необходимо зарегистрировать, и сделать это надо немедленно, причем плавающее средство обязано быть представлено пред светлые очи инспектора для технического осмотра, и завтра папа отправится в райцентр по реке.

– Ты же хотела посмотреть, что там, за мостом? – спросил он Женьку.

Женька замерла, но видимо замерла так впечатляюще, что папа только засмеялся, взял девочку за руки и сказал:

– Тогда готовься. Там, за мостом, есть острова, я видел их на карте. Я вас с дедом заброшу на один из них, а на обратном пути заберу.

Это была самая беспокойная ночь в Женькиной жизни. Девочка то и дело просыпалась, вскакивала с кровати и смотрела на часы, которые, монотонно тикая, производили само время. Они явно хулиганили, потому что вот только что в мерцании лунного света маленькая стрелка стояла у цифры 12, и вот уже показывает 3, и не успела Женька прилечь на минутку, как стрелка ускакала на 5. Так и проспать недолго! Но вот, наконец, сквозь ситчик занавесок забило солнце, и радиоприемник на стене что-то тихонько пробурчал. Женька тут же вскочила и бросилась умываться.

– Ты чего такую рань? – удивилась бабушка, уминая тесто для пирогов. – Спала бы еще, время-то есть.

Потом был плотный завтрак и нервные бабушкины причитания:

– И зачем только ребенка тащите, на реке ветрено, погода-то пока не жаркая, чай не лето.

При этом бабушка складывала в большую корзину еще горячие пирожки, 2 бутыли молока, картошку в мундире, зеленый лучок, отварные яйца и порезанную кусочками колбасу.

– Вот, с голоду не помрете. На земле не сидите, я два одеяла положила, курточку Женечкину не забудьте, а ты что, старый, совсем из ума выжил? Оделся, как на парад. Телогрейку возьми.

Все бабушкино существо говорило, что она крайне против данного предприятия, но ничего не поделаешь, ведь ее, как всегда, никто не слушает, хотя впоследствии выяснится, что она была, как всегда, права.

На реке и правда было холодно. Ветер дул с севера, река волнилась, пенилась, раскачивая привязанную к мосткам лодку, то становилась черной и грозной, когда солнце уходило за тучи, то вдруг окрашивалась в ярко-синий цвет, отражая глубокое майское небо. В лодку грузились долго. Бабушка все причитала, отец заливал в мотор бензин, но бензин расплескивался, потому что лодка качалась, и радужными кругами плавал вокруг мостков.

Наконец, оттолкнувшись от лодки, берег медленно поплыл прочь, и бабушкина фигура, скорбно-обиженная, стала потихонечку удаляться, зато таинственный, так безудержно манивший мир, – приближаться. Дед сидел на веслах, усиленно ими работая, а отец колдовал у мотора. Мотор долго не хотел заводиться, и папина рука с визгом пролетала у Женьки над головой, когда отец дергал за какой-то шнурок. Но вот в механизме проснулась жизнь, сначала слегка затрепетала, неуверенно буркнув, и вдруг мотор взревел, дернул лодку, так что Женька едва не упала, и их новое плавающее средство уверенно двинулось вперед.

Сначала все было как обычно: низко склоненные над водой ивы, словно русалки, полоскали в воде зеленые ветви волос, да изумрудные поля, засеянные то ли овсом, то ли пшеницей, попеременно сменялись небольшими перелесками. Вдруг слева появился холм, поросший густыми шапками зацветающей сирени, и на самом его возвышении скромный деревянный крест.

– Здесь раньше монастырь был, – пытаясь перекричать шум мотора, проорал дед отцу, – а в 1540 году его поляки сожгли. Потом здесь деревня была, ее в 30-е годы к нам в Селищи перенесли, когда открывали плотину. Лет 10 назад, когда мост укрепляли, вырыли яму и напали на курган. Приехали археологи, да, говорят, нашли какую-то болезнь, работы свернули и все побросали. Так потом у каждого дома на заборе черепа висели – пацаны девчат пугали. А все ценное какие-то приезжие растащили.

Отец молча кивал головой, хотя было видно, что все его сознание занимало предстоящее мероприятие.

Мост становился все ближе. Он летел навстречу, и все четче вырисовывались его контуры. Мост представлял собой нечто вроде плотины, сооруженной из громадных каменных глыб, перекрывавших полностью реку, и только в центре этой гигантской насыпи имелась небольшая арка, где едва расходились две лодки. В аккурат над этой аркой располагалось сооружение, которое Женька и видела со своего берега: две бетонные дуги, перехваченные по бокам и сверху балками, а между ними рельсы – вот и все. Но выглядело это отчего-то необычайно величественно, словно таило в себе нечто особое, скрытое от простых смертных. У самой кромки воды, на камнях, с одной стороны сидели чайки, а с другой двое мальчишек, засучив штаны, ловили на спиннинг рыбу. На мгновение Женьке стало страшно завидно, что она не может вот так же, стоя босиком на камнях, закидывать удочку. Но все же ее внимание было приковано к тому, что уже виднелось сквозь арку, что ждало ее за мостом. Ее воображение раздувалось как паруса, рисуя одну картину за другой. Неподвижная, как изваяние, Женька пристально глядела вперед, и только сердце билось все сильнее и сильнее. И вот лодка влетела в арку, миновало ее, и – о чудо: Женька оказалась по ту сторону моста.

Здесь волнение стало больше. Река разливалась, и ветер, разогнавшись на просторе, гнал волны. Они были с белыми гребешками, и теперь лодка билась о них, как об асфальт. Жадно вглядываясь в берега, Женька ощутила легкое разочарование, поскольку не было ни замков, ни принцесс, ни Волшебной-приволшебной страны, а тянулись такие же поля и деревни, ничем не примечательные. Все, как и говорила бабушка. Но вскоре перед ней предстали развалины старого моста – торчащие из воды каменные руины, – который после первой мировой войны построили пленные австрийцы, а впереди, где река вливалась в Волгу, появился огромный белый теплоход. Он протяжно загудел, словно приветствуя Женьку, и неторопливо и величественно скрылся за поворотом. Женька никогда не видела таких больших кораблей, она смотрела во все глаза, затаив дыхание. Отец махнул рукой в сторону теплохода и проорал:

– Там как раз острова и лежат. Вон они. Сейчас на одном вас высажу.

И действительно, вскоре Женька увидела несколько островов, пять или шесть. Они располагались совсем недалеко друг от друга и хорошо просматривались. На одном из островов росли огромные деревья, а другой был почти лысый, только одна ива нависала над водой. На третьем острове Женька увидела кусты отцветающей черемухи. Их было так много, что со стороны казалось, будто остров покрыт белой пеной. Отец сбавил скорость и спросил:

– Ну, на каком вас высадить?

– Сюда. Сюда, сюда, – закричала Женька.

– Так это же не остров, – разочарованно проговорил отец.

Это и вправду был уже берег Волги. Но какой живописный! За довольно широкой песчаной полосой шло возвышение, а дальше росли сосны, огромные корабельные сосны, которым, наверное, было уже лет по триста. У берега плавали плоские листья кувшинок и торчали из воды молодые побеги рогоза. До ближайшего острова можно было легко дойти вброд.

– Да здесь даже лучше, – согласился с Женькой дед, – будет где дров для костра нарубить.

– Ну здесь так здесь.

Отец причалил к берегу, помог им выбраться и тут же запрыгнул обратно в лодку:

– Надо торопиться. А то не успею. Часа через 4 вернусь.

И уехал, а Женька с дедом остались.

Чуть поодаль от берега, где было не так ветрено, дед положил два бревна, укрыл их одеялами, а между ними расстелил клеенку и водрузил корзину.

– Вот сейчас разведем костерок и будем пировать. А ты пока погляди, что тут интересного есть.

Женька спрыгнула вниз и выбежала на песчаную отмель. Песок был холодным и сырым, но солнце пекло, и ветер, уже не такой страшный, раздувал фонарики рукавов на Женькином платьице и теребил непослушные локоны русых волос. Они то падали на глаза, а то вдруг разлетались в разные стороны, открывая бледный после зимы лоб, и страшно мешали. Как заправский следопыт, Женька принялась исследовать берег. Ей попалось несколько ракушек, высохшие водоросли, выброшенные на берег коряги и палки и даже размокший и почти потерявший форму бумажный кораблик. Его Женька разглядывала особенно внимательно, полагая, что он прибыл из Волшебной-приволшебной страны. Но пришла к выводу, что его построил какой-то глупый мальчишка, поскольку кораблик был как-то криво собран, и разочарованно отбросила в сторону носком резинового сапога. Следов Волшебной-приволшебной страны обнаружено не было.

Тем временем дед нарубил дров и развел небольшой костерок, который потрескивал, покачивался на ветру, время от времени выстреливая в небо искрами. На клеенке на салфеточках уже лежали пирожки, редисочка, зеленый лучок и ароматно пахнувшие, только что с огня, колбаса и хлеб. Дед достал из корзины стаканы и бутылку молока.

– Ешь, а то, поди, голодная, – дед ласково погладил Женьку по растрепанным волосам.

Есть и правда сильно хотелось.

В небе ярко светило солнце, поливая землю первым истинно летним теплом, в лесу пели птицы, шуршали насекомые, летали бабочки, рядом плескалась вода, и Женька вдруг ощутила себя по-настоящему счастливой. А может это и есть Волшебная-приволшебная страна? Просто они с дедом и не заметили, как сюда попали? Девочка жадно ела бабушкины пироги, заедая жареной колбаской и запивая молоком, и смеялась. Молоко текло по подбородку, дед, улыбаясь, вытирал его салфеткой. Ветер раскачивал язычки костра из стороны в сторону и разбрасывал повсюду искры, и Женьке казалось, что они оседают на молодой листве, осыпают траву, тонкой пленкой ложатся на волны, смешиваясь с солнечными бликами, отчего все кругом сверкает и блестит, как новогодняя елка. И девочка стала маленькой частичкой этого волшебного мирка, крохотной искоркой, кружащей в воздухе подобно бабочке. Точно такой же, как окружающие ее деревья, цветы, птицы, волны, стрекозы, разбросанные на берегу камушки, песок – неделимая частичка живого и подвижного организма.

И вдруг все это волшебство грубо разорвал гул приближающегося мотора. Звук шел откуда-то из-за острова, к которому легко можно было подойти вброд. Поначалу Женька подумала, что это вернулся отец, но вскоре незнакомая лодка вынырнула из-за острова, покрутилась вокруг других островов, сначала было прибилась к одному, но потом вдруг направилась прямехонько к ним. Что-то не понравилось людям, сидящим в лодке, на других островах. Людей было четверо. Это была молодежь, лет восемнадцати-двадцати, две девушки и два юноши. Лодка причалила метрах в 100 от Женьки с дедом.

– Ну, места-то кругом больше нет, – пробурчал дед, помешивая в костре горящие дрова.

– Места много, дедушка! – воскликнула Женька. – Всем хватит.

– Конечно, хватит, – дед ласково погладил внучку по голове, но Женька почувствовала, что дед как-то напрягся, и его непонятное беспокойство передалось и ей. И мир сразу померк, искры погасли, и даже солнце трусливо заползло за темную тучку, пугливо выглядывая из-за нее.

Тем временем один из юношей спрыгнул в воду, затащил лодку подальше на берег, и вся компания стала выгружаться. Одна из девушек, невысокая и полная, сплошь покрытая веснушками, разбирала вещи, расстилая пледы и клеенку и раскладывая тарелки, вилки, привезенную еду, – по-хозяйски привычно и уверенно. Вторая сидела рядом на обломке бревна. «Королевишна, да и только», – подумала Женька. Высокая, стройная, с длинными прямыми волосами глубокого черного цвета, она и вправду выглядела как царица. И юноши то и дело подходили к ней, что-то спрашивали, то услужливо предложили плед – она отказалась, – то, не успела она вытащить сигарету, наперебой защелкали зажигалками. Еще не понимая взрослых отношений, Женька ощутила что-то обидное и неприятное в поведении этих юношей, так подобострастно ухаживающих за темноволосой красавицей и совершенно не замечающих милую толстушку. И ей стало жаль толстушку, хотя та не обращала, казалось, на все это никакого внимания, весело хохотала, ловко нанизывая на шампура шашлыки, в то время как надменная брюнетка с достоинством оглядывала окрестности. Было видно, что обе девушки городские, а вот юноши… Один из них, невысокий, коренастый, с густой копной вьющихся пшеничных волос, производил впечатление деревенского парня, этакого развеселого тракториста из старого советского фильма, второй же, напротив, – худощавый, в модной обтягивающей рубашке, стройный и плечистый, на полголовы выше пшеничноголового – городской пижон да и только. Дед таких не любил. Однако обращались они друг к другу не иначе как «брат», хотя совершенно были не похожи. И Женька подумала, что тот, городской пижон, приехал к двоюродному брату в гости с девушками. Наверное, так и было. И чего эта деревенщина увивалась вокруг городской красотки, было Женьке непонятно, ведь очевидно, что такие, как она, в трактористов не влюбляются, им героя подавай. Да и веснушчатая толстушка подходила ему значительно больше. Но парень с пшеничной шевелюрой этого, видимо, не знал.

Впрочем, очень скоро Женьке надоело наблюдать за незваными соседями, да и компания совершенно не обращала внимая на деда с Женькой, и дед, кажется, успокоился, и Женька вновь вернулась к своим детским делам. Солнышко уже выползло из-за тучки, снова щедро поливая землю теплом, птицы в лесу опять запели, костер догорел, но угли светились, и приятный запах жареной колбаски возбуждал аппетит. Мир вернулся в прежние рамки, и Женька принялась строить на песке замок.

Тем временем соседи пожарили шашлык – его запах приятно щекотал Женьке ноздри, – открыли бутылочку водочки. Затем другую. Водка лилась легко, шашлык уходил быстро, уже новая партия нанизывалась на шампуры, шла оживленная беседа, звучал смех, стаканы то и дело опустошались, и тут же наполнялись снова. Потом пижон достал из лодки видавшую виды гитару, настроил ее и запел. Долгие годы Женька пыталась вспомнить, что он тогда пел. Пел он здорово, Женьку поразил его голос – удивительно чистый, бархатный и глубокий, она таких даже не слышала с эстрады, не имеющий ничего общего с этим надменным подвыпившим пижоном. Да и сам парень вдруг изменился, его лицо стало другим, словно бы тот пижон, что еще недавно разливал по стаканам водку, и этот одухотворенный молодой человек с гитарой в руках не имели ничего общего. И если бы Женька была побольше, она бы обязательно в него влюбилась, как красив он был, как склонял голову, как перебирал струны, как пел, не глядя ни на кого. «Август, август холодный. Мокрые листья падают вслед….» все, что осталось в памяти от его песен. Девушки тихо подпевали, второй юноша курил одну сигарету за другой, не забывая при этом наполнять стремительно опустошающиеся стаканы.

– Хорошо поет, шельма, – вздохнул дед.

А потом случилось то, чего, вероятно, и опасался дед: парень с пшеничными волосами, уставший от внимания подруг к брату, вдруг встал и неуверенной походной направился к Женькиному костру. Дед напрягся. Женька сразу уловила его настороженность и тоже внутренне напряглась. Ей стало немножко страшно.

– Не бойся, малыш, – ласково сказал дед и взял Женьку за руку.

– Здорово, дед, – проговорил коренастый и, пьяно улыбаясь, потянулся к Женьке, – ты меня боишься, что ли, беби? – он рассмеялся и попытался потрепать Женьку по загривку, но дед поймал его руку и ловко перевел в рукопожатие. Женька ощутила на себе неприятный запах спиртного и горячее дыхание, словно на нее дохнул дракон. Она сморщилась и отвернулась.

– Борис, – констатировал факт парень, сделав ударение на первом слоге, не дожидаясь приглашения, уселся рядом с дедом и достал сигарету.

– Здесь ребенок, курить не надо, – вежливо попросил дед.

– Да ладно, – отмахнулся юноша, прикурил, как ни в чем не бывало, и пустил в Женьку колечко дыма.

Колечко было сначала ровным, но потом искривилось, будто в насмешке, на мгновение зависло над Женькой и улетучилось. Девочке стало неприятно и захотелось, чтобы дед встал и набил этому противному парню морду. Но дед только напряженно помешивал в костре угли, словно ему было все равно. Женька внутренне сжалась, опустила голову, почему-то уставившись на руки, лежащие на коленях. Мысли и чувства исчезли, но появился страх, который, казалось, прилип к кончикам пальцев и теперь потихоньку стекал и капал, так что скоро эту лужицу страха, наверное, увидят все. Женьке захотелось вскочить и бежать, бежать без оглядки, далеко-далеко, к бабушке, которая, наверное, сейчас стоит на берегу и вглядывается в даль, дожидаясь их лодки. Девочка украдкой взглянула на деда. Тот как ни в чем не бывало сидел напротив и мешал угли. Это было очень странно. Неужели он не видит, как ей тревожно? Почему ничего не делает?

Тем временем новоявленный гость взял кусок жареной колбасы, положил на хлеб и смачно куснул. Затем в Женькин стакан плеснул молока и залпом выпил. Бесцеремонное и наглое поведение гостя пугало девочку. К тому же она ощущала его недовольство и раздражение, и никак не могла понять, в чем они с дедом провинились, что сделали не так? Но еще более непонятным было бездействие деда: почему дед не прогонит наглеца, более того – делает вид, что ничего не происходит. И тут вдруг ее осенило – да он же трусит! Ее дед, которому она доверяла сокровенные тайны, которого считала самым сильным и ловким, который обещал защитить даже от самой жизни, струсил! От этого открытия у Женьки перехватило дыхание, она внутренне, как ежик, свернулась, выпустила колючки, исподлобья посмотрела на деда и вдруг возненавидела его, в одно мгновение ставшего чужим и далеким, возненавидела отчаянно, всей душой, как умеют любить и ненавидеть только дети. Позднее она поняла, что конечно же дед не струсил и очень за нее боялся, и даже не пожалел бы жизни, но в тот момент лучшей стратегией было сдерживание конфликта – не связываться с пьяными, что он и делал. Но тогда Женька ощущала страшное одиночество и глубокую незащищенность. Впервые в жизни они стали с дедом чужими. Пожалуй, это было первое и самое страшное разочарование в жизни, той самой жизни, о которой не успевала твердить бабуля.

– А водка есть? – спросил парень у деда.

– Водки нет, – ответил дед.

– Ща будет. Мигом метнусь.

Метнуться мигом не удалось, поскольку от резкого подъема его зашатало и он едва не упал. Увидев это, заботливая толстушка подбежала и помогла товарищу встать, при этом извинившись перед дедом. Дед только кивнул головой, мол, ничего. Однако не прошло и десяти минут, как Боря снова нарисовался, держа в руках початую бутылку водки. Прежде чем сесть, он сделал несколько глотков прямо из горлышка, сморщился, крякнул и плюхнулся рядом с дедом.

– Давай стаканы, дед, – произнес он деловито.

– Я не пью, – все так же спокойно ответил дед, – а ты давай закусывай, не стесняйся, вон колбаска, огурчик.

«И зачем он этого гада кормит?» – с отвращением думала Женька, наблюдая как на глазах исчезает колбаска, отправляясь кусок за куском в наглый Борин рот. Но тут Боря хитро прищурился, будто сделал великое открытие, погрозил пальцем и, пьяно улыбаясь, проговорил:

– Э, нееее, дед, я один не пью. Что я, алкаш што ли какой-то. Бери стакан и пей.

– Нет, – дед покачал головой, затем постучал по сердцу, – моторчик барахлит.

Паренек многозначительно поднял брови, мол, понимаю, понимаю.

– Тогда пусть она выпьет!

И он резко поднес стакан Женьке, так что водка расплескалась и пролилась Женьке на платьице. Девочка отшатнулась. Рвотные позывы подступили к горлу, так что она едва сдержалась.

– Ребенка не тронь, – резко и жестко сказал дед.

– Я что, педифил, что ли, – важно проговорил Боря, гордясь знанием такого слова.

Что такое педифил Женька не знала, но похожее слово слышала, только звучало оно как-то по-другому.

– Уууууу, – вдруг зарычал парень и попытался сделать девочке козу.

Женька вздрогнула. В любое другое время непременно заревела бы, но сейчас, когда она ощущала себя одинокой и брошенной, сдержалась и не заплакала, только краешки губ предательски задергались. Слава богу, им на помощь пришел второй юноша:

– Брат, пошли отсюда. Вы извините, – обратился он к деду, – он, когда выпьет, дикий делается, а так он добрый у нас.

– УУУУУ, – опять проорал коренастый и постучал себя по груди, как обезьяна в зоопарке.

Когда он ушел, Женьки спокойнее не стало.

– Испугалась, малыш? – заботливо спросил дед, но Женька промолчала, взяла палку и стала быстро мешать в костре угли. Они почти догорели, уже едва дымились, от этих помешиваний в воздухе повисла серая неприятная пыль.

– Ты что, малыш? – снова спросил дед.

– Ничего, – ответила Женька.

Ей было больно, обидно и страшно.

Тем временем пир у соседей продолжился. Какое-то время Боря не появлялся и даже не смотрел в их сторону. Девушки смеялись, юноши наперебой что-то рассказывали, Женьке в уши то и дело врезались слова, про которые бабушка говорила, что так только пьяные мужики говорят. Теперь Женька убедилась в этом лично. Дед время от времени смотрел на часы, стараясь это делать так, чтобы Женька не видела, а время тревожно висело в воздухе, не желая двигаться, как влага после дождя. И тут пижон снова взял гитару и запел. Пел он уже не так хорошо, как раньше, но в этот раз что-то веселое, и толстушка тут же подхватила, а надменная брюнетка затянулась сигареткой, пуская дым в лицо пижону. Боре это явно не понравилось, он заскучал, сначала отошел куда-то в лес, а потом, вместо того, чтобы вернуться к своему костру, направился к Женьке. Видимо, эта гитара не давала ему покоя, потому что все внимание девушек, а особенно темноволосой красавицы было обращено к брату. На этот раз пьяное Борино лицо не выражало агрессии, напротив, он был грустен и миролюбив.

– Привет, беби, – кивнул он Женьке и тут же обратился к деду: – Вот так, – и развел руками. – Я для нее на Гвадемалу залезу, если потребуется, а она на этого певуна смотрит. И чего я ей не нравлюсь? Не знаешь, дед?

– Куда залезешь? – переспросил дед.

– А, – парень махнул рукой, – на Гвадемалу, гора такая есть, самая высокая в мире.

Дед рассмеялся:

– Может, Килиманджаро, или Эверест, – поправил он нерадивого географа.

– Один черт, что Кала… мажа.., а Гвадемала, она и есть Гвадемала. Так вот, я для нее все, а она все на этого смотрит, – он махнул рукой в сторону брата, – все глазки ему строит, – и паренек состроил смешную гримасу, показывая, как девушка строит брату глазки.

Женька невольно засмеялась.

– Тебе смешно, беби. А мне грустно, – он многозначительно покачал головой.

– А мне больше нравится в веснушках, – вдруг неожиданно для деда заявила Женька.

– Ленка что ли? – удивился парень. – Ха! Ну ты даешь, беби. Да она ж толстая. И дура. А Наташка, она вооо какая.

– Какая вооо? – не поняла Женька.

– Классная она, – парень вздохнул. – И все на этого смотрит, – он кивнул в сторону костра.

Лицо его было подвижным. Мимика то и дело менялась, даже когда он молчал, видимо, внутри его шел какой-то диалог то ли с собой, то ли с братом.

– Вот он, певун этот, – парень зачем-то развел руки. Что это означало ни дед, ни Женька не поняли, – он все поет и поет, поет и поет, поет и поет… А я Волгу могу переплыть. А он нет.

– Кто тебе сказал, что нет? – Брат стоял за его спиной. Он тоже был порядком пьян, и возможность рассуждать трезво, вероятно, уже покинула обоих.

– А спорим, не переплывешь, – на удивление бодро вскочил Боря.

– А, спорим.

Они скрестили руки.

– Дед, разбей.

– Да вы сдурели! – воскликнул дед. – Вода в Волге лед.

– Разбей, дед, – упрямо проговорил пижон. Оба рыцаря покачивались, держась за руки. Но было видно, что слова Бори задели пижона за живое.

Обе девушки тоже подошли и теперь стояли рядом.

– А что, посмотрим, кто из вас горазд, – лукаво произнесла красавица и разбила руки.

– Да ты что, они ж потонут, – всполошилась толстушка.

– Да ладно! Ничего не потонут, это ж не море. А то и струсят, не поплывут.

Она прекрасно понимала, что вся эта борьба идет исключительно за ее внимание, и была явно этим довольна. Прекрасная дама на турнире, где смелые рыцари сражаются за ее сердце. И только толстушка была действительно напугана. В отличие от своих товарищей она не была пьяна и способность мыслить не потеряла.

– Да останови же ты их! – крикнула она. И голос ее стал твердым и холодным, а в лице появилось нечто жесткое.

Но, видимо, колесо судьбы уже сдвинулось с места, и плавно поползло, все более ускоряя бег. Оба горе-рыцаря уже стянули одежду и подошли к воде. И тут пижон остановился. Вода и вправду была ледяной. Парень как-то съежился, нерешительно потрогал ногой воду и оглянулся. В его взгляде было сомнение. Фигура пижона уже не выражала той решимости, с которой еще несколько минут назад он готов был прыгать в воду, вероятно, он был бы рад отменить заплыв и оглянулся, ища поддержки в лице Красавицы. Но она только надменно улыбалась. «Ну что, струсил?» – читалось в ее глазах.

– Костя, не делай этого! – крикнула толстушка и бросилась к парню.

Но это, видимо, только подтолкнуло его, и он нерешительно, но шагнул в воду.

– Ребята, там фарватер, не валяйте дурака, – закричал дед, но с места не двинулся.

Позднее, возвращаясь в памяти к этому дню, Женька не раз пыталась понять, почему ребят так никто и не остановил, а ведь надо было. Почему не бросились к ним, не схватили за руки. И почему дед неподвижно стоял, вместо того, чтобы что-то делать? Одна толстушка суетилась, да и ту черноволосая красавица схватила за руку. И каждый раз одна и та же мысль неизменно появлялась в сознании: дед не остановил их сознательно, он хотел, чтобы опасность ушла под воду. Чтобы защитить ее, Женьку. Навсегда остался у Женьки в памяти последний взгляд пижона перед тем, как тот шагнул в реку, – тревожный и отчаянный. В нем читалась мольба о помощи, осознание, что он делает нечто неправильное и опасное, но остановиться уже не представлялось возможным. Тем временем Боря уже находился по пояс в воде. Холодная вода была ему нипочем, а Волга – по колено, и он уверенно шагал, раздвигая воду руками, все глубже и глубже погружаясь в реку. И Костя последовал за ним.

И вот они поплыли. Две головы, одна кудрявая русоволосая, другая темноволосая, торчали над водой, удаляясь все дальше от берега. И чем меньше становились головы, тем тревожнее делалось настроение оставшихся на берегу. И даже темноволосая красавица больше не улыбалась, а как-то растерянно стояла и смотрела вдаль. Река разливалась в этом месте не менее чем на километр, и переплыть ее было непросто даже хорошему пловцу, а двум пьяным парням в ледяной воде оставаться было просто опасно. Глубина достигала 8 метров, так что оставалось рассчитывать только на молодость и силу. Теперь это понимали все. Дед тревожно всматривался вдаль, а толстушка закрыла лицо ладонями, лишь время от времени поглядывая на воду. При этом она что-то шептала. «Молится, как бабушка», – вдруг поняла Женька. Ребята были уже так далеко, что больше невозможно было понять кто где. И тут все с облегчением увидели, что навстречу им вылетела откуда-то рыбацкая лодка. Она явно направлялась к парням, чтобы предотвратить их бессмысленное и опасное проникновение в фарватер.

– Слава Богу, – облегченно вздохнул дед, и впервые за все это время лицо его просветлело, – сейчас их вернут назад. И хорошо, если оштрафуют.

И тут стало происходить что-то непонятное. Одна голова вдруг исчезла под водой. За ней вторая, но вскоре появилась на поверхности. Затем исчезла опять. Лодка, в которой сидело двое мужчин, уже подъехала, и один из них протянул руку, помогая выбраться из воды тому, чья голова торчала над водой. Но голова не хотела и снова ушла под воду. А второй рыбак вдруг скинул куртку и тоже нырнул. Через какое-то время все трое появились над водой, но что-то было не так. Сначала выбрался один, затем другой, а потом уже втроем с другим рыбаком они вытащили из воды последнего пловца. Тело его было каким-то странным и вялым и никак не хотело погружаться в лодку.

Женька, дед, Лена и Красавица, затаив дыхание, следили за происходящим. А лодка уже двигалась к берегу, гонимая мощным мотором. Трое в лодке сидели, а четвертого не было видно. Никто не проронил ни слова, но всем уже было понятно, что стряслось что-то нехорошее.

И вот лодка причалила. Костя в чужой куртке трясся от холода и шока, а рыбаки выгружали из лодки Борю. Руки у Бори болтались, а голова свесилась назад и тоже покачивалась. Он был явно тяжел, и мужики никак не могли справиться. Тело несчастного то и дело билось о борт лодки, и тогда Лена и дед подбежали, и Борю наконец-то выгрузили на берег. Его положили на холодный песок. Женька с удивлением смотрела на Борю, который еще недавно был ей так ненавистен, а теперь тихий и жалкий лежал на берегу, совсем мальчишка, глядя в небо широко открытыми глазами. Девочка подошла к нему, присела на корточки и коснулась руки.

– Боря, вставай, – тихо попросила она. И только сейчас заметила, что взгляд его был как у старой фарфоровой куклы у них в шкафу в Москве – пустой и стеклянный.

И тут Красавица заломила руки и упала на колени.

– Заберите, заберите меня отсюда, – визжала она, и слезы градом катились из глаз.

– Замолчи, дура, – крикнула Лена и со всей силы ударила ее по щеке, – сиди и молчи.

Голос ее был на удивление спокойный, но при этом какой-то мрачный.

– Что там произошло? – спросила она рыбаков.

– Да кто его знает, – ответил один из них, – вероятно, у парня сердце не выдержало. Пьяный дурак в воду полез. Вода-то ледяная, не так давно лед сошел. Второй-то его выловил, – он кивнул головой в сторону Кости, – да что тут сделаешь. Все пытался дыхание делать, а… – он махнул рукой. – Дурак, одним словом. Кто в такое время в Волгу лезет. Да здесь и летом никто не плавает. Жаль, поздно их заметили.

Он тяжело вздохнул, достал сигарету и закурил.

– И что теперь делать? – не унималась Лена.

– А чего делать? Ничего. Сейчас покурю да поедем, милицию привезем. Ему-то уже ничем не поможешь.

Лена говорила очень спокойно, но Женька заметила, что пальцы ее рук стали совсем белыми, и она то и дело сжимала их и разжимала.

И вдруг Костя словно очнулся. Он схватился за голову и упал на колени:

– Что я матери скажу?! Все из-за тебя, дура! – он с отчаянием и ненавистью посмотрел на Красавицу, которая уже вовсе не была красавицей. Личико ее сморщилось, скривилось и было похоже на измятую тряпку. Губы дергались, а из глаз лились слезы.

Лена подошла к Косте, обняла его и стала по-матерински гладить по голове:

– Успокойся, Костик. Сейчас самое главное взять себя в руки.

Костик припал к ее плечу и беззвучно зарыдал. Женька поняла это по его вздрагивающим плечам. Дед взял девочку за руку.

– Не смотри туда, не надо.

– Почему? – Женька подняла на деда глаза. Но звуки окружающего мира вдруг стерлись, словно уши залепили воском. Девочка больше не слышала рыданий красавицы, рева отъезжающей лодки, успокаивающего шепота Лены и вскриков Кости. Это была ее первая в жизни встреча со Смертью. Ей не было страшно, как думал дед, ей было любопытно. Последнее время в доме много говорили о Смерти, ее боялись и не хотели, и Женьке тоже было немного страшно, хотя она и не знала, чего бояться. И вот теперь Смерть была здесь, рядом с ней. Наконец-то Женька ее увидела. Девочка почему-то никак не могла отвести взгляд от окаменевшего Бори, от его устремленных в небо синих глаз, в которых плавали облака, вспыхивало солнце, отражались сосны, бабочки, птицы, но больше не существовало чего-то, что впитывало в себя весь это живой мир, он просто плавал на поверхности, как отражение на лобовом стекле автомобиля. Она не была страшной, эта Смерть, но что-то стояло за ней, чего очень не хотелось знать Женьке, какая-то неприятная тайна, постичь которую девочке предстояло еще не раз. И Боря стал теперь совсем другим – спокойным и даже торжественным. Совсем не такой противный, как раньше. «Это Смерть скрасила его», – думала девочка. Боря был неподвижен, и только русые кудри, высушенные ветром, шевелились на голове, словно не могли смириться с этой нелепой смертью и хотели убежать от нерадивого хозяина.

Потом была милиция и папа. Папа обнимал и жалел Женьку, а она все смотрела и смотрела на Борю. Потом милиция что-то спрашивала у деда и что-то записывала, а Боря все лежал, и теперь уже Женька ощущала какую-то странную связь с ним, будто она одна понимала его и даже могла что-то сказать. А потом тело накрыли пледом, предварительно закрыв зачем-то глаза, и тут Женька ясно поняла, что Боря погрузился во тьму, из которой ему не выбраться никогда. Теперь она видела только силуэт, спрятанный под пледом, и торчащие ноги, потому что плед был коротким и доходил лишь до колен.

Папа, дед и Женька погрузились в лодку и отчалили. Мотор завелся сразу, будто хотел побыстрее оттуда убраться. Волны стали потише, но все так же бились о борта, разваливаясь на мелкие прозрачные шарики. А навстречу снова летел мост, открывая ворота в прежний мир. Женька сидела молча, уткнувшись деду в плечо. Она больше на него не злилась. Она устала, и ей очень хотелось спать. В душе было пусто и немножко тревожно. Но не страшно. Перед глазами все стоял Боря и его синие глаза, смотрящие в небо, словно ждущие оттуда чего-то. Или кого-то?

Зато теперь Женька точно знала, что там, за мостом.

А там за мостом была ЖИЗНЬ.