Читать книгу Демоническая интермедия. Первый экзорцист - Марина Андреевна Панова - Страница 3

Глава

II

Резкая подножка, толчок в грудь, и юноша свалился с ног, поднимая в воздух мелкие песчинки и оттого сухо кашляя. Его противник приставил деревянный меч для тренировок к горлу побеждённого и по-дружески засмеялся. Затем, не глядя и всё ещё смеясь, кинул деревяшку в сторону. Надо сказать, породистым кобылам в конюшне, находящейся совсем рядом, тогда повезло, ведь оружие приземлились буквально в паре метров от них.

Пара зевак, наблюдавших за уже завершившейся тренировкой, обменялись пожеланиями здравия друг другу и совсем скоро разошлись. На задний двор в отличие от внутреннего можно было попасть с улицы и миновать наёмников. Хозяева этого дома были не прочь тех гостей, что желали посмотреть на тренирующихся друзей. В любом случае, никто из грабителей не стал бы проникать в дом, увидев двух молодых парней с оружием. Во всё остальное время территорию охраняли тщательнее.

Парни, будущие легионеры, наконец, остались одни, освобождённые от любопытных взглядов незнакомцев, но не от похотливых взглядов друг друга.

Зачесав назад ярко-рыжие, алеющие в лучах заката волосы, Миас протянул руку побеждённому другу. С губ Минора, валяющегося на песке, слетел короткий смешок. Обхватив его предплечье, он рывком встал на ноги. И даже поднявшись, не стал отпускать его и, наоборот, лишь сильнее сократил расстояние между ними.

Губы сначала коснулись его щеки, а потом подарили терпкий поцелуй. И Миас не мог на него не ответить, ведь сам целый день ждал этого сладкого чувственного момента.

Минор медленно потянулся к тонкому поясу друга и взял его двумя пальцами, будто начиная новую игру с известными только ему правилами. Затем укутал Миаса в крепкие объятия, ладонями гуляя по тканям одежд и покрывшейся испариной спине. От этих прикосновений тот сдавленно рыкнул и скрыл последующий стон за кроткой усмешкой.

Разгоряченные после тренировки и жадного поцелуя они тяжело дышали, а их лица были покрыты лёгким пунцовым румянцем. Сердцебиение обоих было чуть быстрее обычного, и оно не собиралось успокаиваться. Парни сдержанно улыбнулись, благодаря друг друга за очередной чудесный бой и за не менее чудесную компанию.

– Мне уже пара идти, ты же знаешь.

Миас наигранно закатил глаза и усмехнулся, а Минор умело поймал эту усмешку и обратил в новый поцелуй. Молодые и нетерпеливые, они хотели большего.

– Если ты останешься на ужин, никто не будет против. Ты же друг семьи. Я хочу видеть тебя рядом.

– Вам сейчас не следует принимать гостей, – вспомнил Миас и кинул на него настойчивый взгляд.

– Да, я помню, – Минор опустил голову и отстранился.

– Ты же знаешь, что я не специально напомнил об этом, – он положил руку ему на плечо, а затем весело потрепал мягкие каштановые волосы. – Пожелай своему отцу здравия от меня.

Минор снисходительно улыбнулся и проводил внимательным взглядом уходящего к воротам Миаса. Тот ещё пару раз обернулся и блеснул своей завораживающей широкой улыбкой, что уже пару лет разбивала сердца всех девушек столицы. Миас определённо пользовался популярностью у противоположного пола, но до сих пор его скупой отец не видел смысла в свадьбе: выгодную партию для юноши из богатой семьи ещё нужно было поискать.

Миас был старше Минора всего на шесть месяцев, но они сильно сказывались внешне. Миаса уже можно было назвать мужчиной: высокий рост, хорошо подкаченное тело, особенно, спина, огрубевшие черты лица… Минор был рядом с ним мальчишкой с мамиными глазами, стройным худым телом, юношеским, даже женским выражением лица и ломающимся голосом. Но умом и сообразительностью Минор отличался в выгодную для себя сторону.

Положив оружие на место и вытряхнув из кудрей весь песок, Минор привёл одежду в порядок и поспешил в особняк с рельефами3 на глади стен и высоким треугольным фронтоном4 с красочными образами смелых героев и богов из легенд. Ремесленники и строители больше полугода трудились над каждой деталью этого дома, над каждой мозаикой и каждой резьбой. И теперь Нимериус с сыном, приехавшие в Византий одновременно с императором за полмесяца до сдачи работ, следили за последними этапами строительства. Во многом художникам помог особый взгляд на произведения искусства у матери Минора, Кассандры, что чаще остальных приезжала сюда вносить изменения в изначальный проект. Её муж, творческая и неоднозначная натура, такую самодеятельность только поддержал.

Сегодня Октавия Нимериуса не было целый день, и это ничуть не радовало его единственного шестнадцатилетнего сына. Он должен был вернуться уже к ужину, но как обычно задержался во дворце по просьбе императора.

В столь тяжёлые времена, совпавшие с переездом в чужой город, только отец и Миас могли вернуть юноше надежду на лучшее. И вот их снова не было рядом.

Минор сидел в обеденном зале и наблюдал за тем, как румяный закат постепенно уходил с балкона и скрывался за острыми верхушками молодых кипарисов. Слуга, невысокий чашник, уже был готов исполнить любую прихоть своего хозяина, но он, кроме молока с мёдом, не желал ничего.

Вскоре со стороны балкона, открывающего вид на внутренний дворик, появился немолодой человек в серой лацерне, почти полностью лишенной украшений. Его русые волосы до лопаток давно потеряли своё очарование, а серые пряди с каждым новым потрясением становились всё заметнее. Несмотря на недавнюю моду у мужчин носить строгие короткие стрижки, Октавий не изменял своим принципам. К тому же, ему как философу подобный вид придавал ещё большее уважение и почёт.

– Хочу, чтобы ты знал, отец: сейчас я хочу вернуться домой, – Минор махнул рукой чашнику, и тот налил Октавию в кубок разбавленного вина. – Сейчас дни скорби. Этот дом опустел, стал ещё холоднее… Пока что у меня с ним связаны только плохие воспоминания. Мне здесь не нравится.

– Не заставляй меня спорить с тобой, Минор. Я сам до сих пор ношу тёмные одежды и полностью разделяю твои чувства, – строгим, но утомлённым тоном Нимериус заставил сына задуматься над его замечанием, однако этот эффект продлился ненадолго. – Мы должны быть рядом с императором. Он полагается на нас и понимает…

– Да, и уже заставляет тебя думать над новой пьесой для своего праздника! Он ничего не понимает. Золото затуманивает ему глаза.

– Константин оказал величайшую честь нашей семье, когда посетил проводы твоей матушки. Не высказывайся о нем так.

– Но ведь он даже не говорил с ней при жизни, – Минор сделал глубокий вдох и откинулся на мягкую спинку обитого восточными тканями кресла.

Его рука помассировала лоб, убрала назад мешающиеся волнистые пряди до мочек ушей и медленно легла на стол. Поставив кубок на место, Нимериус на противоположном краю стола выпрямился и краем глаза взглянул на раскаявшегося сына.

– Отец, прости, я правда сейчас поступил неправильно, говоря так. Но я хотел бы верить, что ты и вправду понимаешь мои чувства. Я не хочу допустить недоразумений между нами, – голос был сдержан, но очень печален. – Плутон забрал у нас с тобой Кассандру, а теперь император забирает у меня тебя.

– Ты чувствуешь себя здесь одиноко, я вижу это. Но ты должен радоваться, что Зосим со своей семьёй переехал сюда даже раньше нас. У тебя есть компания. Миас хорошо на тебя влияет.

Минор выдержал паузу, вырисовывая на столе какие-то фигуры и каждый раз тревожась и нервничая при упоминании этого имени, столь приятного на слух. Он очень боялся, что их тайна лживыми и преувеличенными слухами разойдётся по всему Византию, и тогда их семьям нельзя будет пересекаться вообще. Репутация их отцов будет запятнана, а карьера – загублена… И он должен был, наоборот, радоваться, что все вокруг считали их лишь друзьями детства. Но тревожные мысли глубоко засели у него в голове.

– Я до сих пор думаю о том дне.

– Я тоже. И как ты, вижу её образ ночью и оттого не могу спать, – Нимериус поковырял еду тоненькой медной вилкой и убрал её в сторону.

– Ужин, однако, не задался, – постарался разрядить обстановку Минор, но тотчас же нарочно покашлял и тяжко вздохнул: – Почему боги разгневались на нашу семью?

Они подавленно переглянулись, и даже молчаливый чашник проникся их горем.

– Я собираюсь посетить сегодня храм Весты и Юноны. Ясный вечер для прогулки, отчищающей мысли и разум от всех тревог. Но я знаю, что ты не пойдёшь со мной, ведь ты был там сегодня утром.

– Ты прав. Как всегда.

– Молитвы и дары должны задобрить богов. Но сильно надеяться на них, конечно, не стоит.

Лицо Октавия, а в особенности – широкие седые брови, отразило тревогу и тяжесть мыслей. Минор, без слов понимающий отца даже в самые тяжёлые времена, понял причину его сомнений и резко вышел из-за стола. Грусть слетела с его лица лёгким полотном.

– Ты ставишь под сомнение наших богов? Если так и будет продолжаться, то они ещё сильнее разозлятся на нас. Отец, не ты ли учил меня всем тем молитвам, которые я сейчас знаю? Не ты ли с матушкой каждый вечер рассказывал мне истории о богах, основателях великого Рима? Неужели ты поддерживаешь эту «единую веру», о которой все сейчас так бурно говорят?

– К чему такие резкие выводы, сын мой?

– Я хочу найти разгадку. И только боги… наши боги помогут нам в этом, – он с мольбой взглянул на отца. – Мама поклонялась им. Они не могли допустить её смерти просто так. Есть же какая-то причина. Я тоже злюсь на них за это, но эта злоба ни к чему хорошему не приведёт. Нам нужно снова получить их благословение.

– Наконец, я слышу от тебя правильные слова, – начал рассуждать Нимериус. – Я никогда не сомневался в наших покровителях, Минор. Я усомнился лишь в их причастности к смерти моей жены. Я не могу поверить, что наши боги на такое способны. Эта загадка не даёт мне покоя.

Минор быстро осознал свою ошибку и буквально возненавидел себя за предрассудки и импульсивность. Он слишком часто выносил приговор, не подумав, а потом жалел об этом ещё несколько дней. Только отец мог оспорить решение Минора, а потому после каждого их разговора второй проводил тяжёлую бессонную ночь. А порой и не одну.

– Кто по-твоему сделал это? Боги защищали её. Они бы не позволили никому другому… – его голос дрогнул. – Тронуть её. Боюсь, так они пытаются сказать нам что-то. Но что?

– Никто, даже я, не может знать все, Минор.

– Да, и нам остаётся только молиться, – с этими словами он покинул обеденный зал.

Ещё несколько минут Нимериус сидел в напряженном молчании. Рядом остывал ужин. Пальцы его левой руки подушечками часто-часто касались красочной благородной скатерти, будто играли на лютне или растушёвывали пигмент на камне. Глаза также встревоженно метались из стороны в сторону, будто старались найти знакомое лицо в толпе.

Потом он вдруг резко поднял голову и уставился на чашника в другом конце зала. По спине слуги пробежал холодок, заставляющий тотчас же выпрямиться и опустить плечи.

– Ты? Я не видел тебя прежде. Да, на твоём месте был Лиам. Подойди-ка.

Октавий общался учтиво со всей своей прислугой и с низшими слоями населения, но, конечно, без лишних почестей и благодарностей. Он не видел смысла кричать или избивать тех, кто выполнял всю грязную работу за него, как не видел смысла и чрезмерно хвалить их за это.

Молодой парень, на вид на пару лет старше Минора, но ниже ростом, быстро приблизился к господину. Это был Энтони, и он превосходно отыгрывал свою роль. Даже за столь короткий промежуток в два дня он успел узнать о Нимериусе и его сыне достаточно, чтобы сойти за «своего». Например, то, что совсем недавно они при сверхъестественных обстоятельствах потеряли Кассандру – верную жену Октавия и мать Минора. С другими рабами он общался только по делу и в случае внезапной потребности потренировать свои знания латыни и древнегреческого – в четвёртом веке в Римской Империи это были главные, официальные языки.

– Ещё вина, dominus5? – когда он наклонился к нему, высоко заделанный пучок забавно подался вперёд, а неубранные пряди легли на лоб.

– Пожалуй, откажусь, puer6, – Нимериус сделал сдержанный жест кистью. – Что случилось с тем, кто занимал твоё место прежде? Говори, если тебе это известно, – замолчав, он взял из глубокой тарелки с виноградом несколько спелых ягод.

Октавий Нимериус не только здесь, но и в Риме поддерживал дисциплину среди рабов не силой, а языком. Иногда речь бывает также остра и коварна, как и сабля разбойника в пустыне. Нимериус искренне верил, что бить розгами за проступок мог любой дурак, а вот объяснить и внушить необразованным рабам, почему же то или иное действие зовётся проступком, – не каждый. Но если слова не переубеждали сорванца, приходилось уподобляться большинству и брат в руки розги.

– Лиам устроил поджог одного христианского храма, dominus. Его казнили на месте, – ответ нисколько не удивил Нимериуса: он остался также не заинтересован и вдумчив, как и прежде.

– Это ты знаешь. Буду надеяться, что место чашника рядом со мной не сделает тебя богохульником.

– Вы что, dominus, – снисходительно заметил Энтони, однако уже и этой безобидной фразой позволил себе слишком много.

– Надо занять тебя делом. Так, слушай. Спустись к поварам и прикажи им немедленно испечь четыре солёные лепёшки и вместе с горячим медовым молоком подай их моему сыну. Если его не будет в своих покоях, поставь их подальше от балкона, окон и сквозняка. Я знаю, в новом месте он долго не может освоиться.

По подавленному взгляду ясных голубых глаз Энтони понял, что всё это время Нимериус думал только о Миноре. Он беспокоился за судьбу сына, мысли которого были тревожны и в какой-то степени даже неправильны, и всей душой хотел помочь. Но как Октавий мог направить сына на верный путь, если сам ещё не оправился после смерти жены?

– Что-то ещё, dominus?

– Да, проследи за тем, чтобы от этого всего шёл пар. Ну же, ступай.

Совсем скоро, как Нимериус и планировал, он посетил жрецов. И ради сына навестил также святилище Ювенты в храме Юпитера и Минервы. В своё совершеннолетие каждый юноша приносил жертву этой богиня, чтобы та впредь оберегала его и помогала, и Октавий захотел напомнить ей о своих обязанностях. Минор же почти никогда не молился богам за себя и своё здравие, беспокоясь только о близких.

Серебряная ночь и её тёплые порывы снимали тяготы прошедшего дня. Нимериус возвращался из храма в привычной задумчивости и спокойствии.

Виды, открывающиеся с вершины города, ещё полгода назад нахваливала Кассандра. Свежий, ещё не потонувший в грехах Византий нравился ей гораздо больше разросшегося грязного Рима, который уже сложно было назвать великими или святым. Переезд сюда она считала добрым знаком.

И вот теперь прах Кассандры, доброй и ласковой женщины, покоился в хладном кувшине вдали от любимых ею земель. Но ведь эти же земли и погубили её…

Нимериус никогда не хватался за прошлое, но каждый раз учился на нём, всегда жил настоящим и не стремился заглянуть в будущее. И с самого детства учил этому Минора. И даже в эти тяжёлые времена он старался оставаться бдительным и не предаваться отчаянию, показывая сыну пример и тем самым его поддерживая. Других способов Октавий не видел: он не мог утешить сына словами, хоть и являлся красноречивым поэтом и философом, не мог публично выразить всю ту отцовскую любовь, что испытывал к своему единственному чаду, ведь это умалило бы честь юноши в глазах общественности…

Но, несмотря на все свои принципы и девиз наслаждаться каждым прожитым днём, Нимериуса успокаивала мысль, что совсем скоро он встретится со своей женой по ту сторону реки душ, сможет снова услышать её мелодичный голос и почувствовать запах лаванды, что источали её мягкие каштановые волосы… Минор, ещё сохранивший юношеские черты, был немыслимо похож на неё, и иногда это приносило им обоим необъятную душевную боль.

Но пока Октавий был жив, он горел желанием раскрыть причину погибели Кассандры и непременно сделать это вместе со своим сыном. Ещё в тот роковой день, склонившись над охладевшим телом жены, Нимериус поклялся найти убийцу любой ценой.

Сделав круг по городу, Октавий приблизился к поместью с восточной стороны и обратил взгляд на тёплый оранжевый свет, льющийся из покоев сына. Еще одна невысокая фигура буквально ходила за ним по пятам, и Нимериуса это обстоятельство заинтересовало. Минуя наёмную стражу, он поднялся на второй этаж и сбавил шаг в коридоре, отделяющим его покои от покоев сына. Там капитель колоннады дорабатывали ремесленники: фигуры уже были вырезаны из камня, и оставалось только раскрасить их синей и золотой красками, каждая капля которых стоила целое состояние.

– Я считаю, что эти цветы стоит поставить у балкона. Им нужен свет, – по голосу Энтони казался ведающим в этом вопросе человеком.

Октавий подошёл к распахнутой двери и остановился у самого порога, но так, чтобы юноши его не заметили и не услышали. Он видел лишь часть одной из комнат и почти сразу заметил некоторые изменения: пятнистая шкура леопарда, которого Миас вместе с Минором задушили собственными руками на охоте две недели назад, уже висела на другой стене.

– Я не разбираюсь в растениях, но звучит правдоподобно…

В комнате раздался шелест листьев.

– Она умирают. Нужно будет обязать садовника ухаживать за ними. Скажешь об этом Амелии, когда встретишь её. И да, поставь цветы у окна, как ты и сказал.

– Сейчас, dominus…

Голос Минора и его спокойное снисходительное настроение, потерявшее все подавленные нотки, обрадовало Нимериуса. Юноша даже рассмеялся пару раз, помогая рабу перетаскивать тяжёлые сундуки. Заняться обустройством новых покоев – превосходный способ отвлечься и сделать этот дом хоть немного роднее и уютнее.

Октавий тепло улыбнулся, спрятал кисти в спадающие широкие рукава тоги, как всегда любил, и отправился в свои покои.

***

Организация городской стражи во времена Империи была очень запутанной, особенно, после упразднения Константином преторианской гвардии. И даже Диаваль, теперь стоящий чуть ли не во главе всех городских когорт, не мог полностью разобраться в своих обязанностях. При их выполнение не могло быть и речи.

После расформирования преторианской гвардии на плечи городских солдат и ликторов легла защита общественного порядка и предотвращение пожаров. Некоторые, подобно наемникам и тщательно отобранные, могли служить императору или его приближённым, являясь не то, чтобы телохранителями, ступающими по пятам и никого к не своему господину не подпускающими, а скорее просто охранниками покоев или целого поместья.

После судьбоносной битвы у Мульвийского моста в триста двенадцатом году зажиточные граждане высшего общества были сильно обеспокоены и напуганы, а потому начали платить солдатам за личную охрану. Это не было популярно, ведь лишь у немногих имелись лишние жалования, но семья Нимериуса этим не пренебрегла. Такие отряды по своей редкости были схожи с тайной полицией.

Теперь Диаваль как капитан небольшого отряда городских солдат расхаживал по Константинополю и резиденции Нимериуса в золотой военной форме в гордом молчании. Никто даже лишний раз смотреть на него не хотел: лишь некоторые слуги обращали на него внимание, но потом очень скоро снова погружались в свои душные хлопоты.

Диаваль патрулировал территорию, обходя поместье по внешнему периметру и по внутреннему. Он насвистывал себе какую-то популярную мелодию, что играла по радио в метро в тот день, когда он последний раз этим метро пользовался. И настроение у него было приподнятое.

Одежда солдата была свободной, и чтобы привыкнуть к ней после спортивных штанов и модной куртки, нужно было время. Он до сих пор удивлялся полуобнажённым рабам и ремесленникам на улицах, у которых не было средств на существование, а потом переводил взгляд на состоятельных особ, чьи очертания тел виднелись сквозь лёгкие ткани, и понимал, что это здесь было в порядке вещей. Да, здесь было некоторое подобие нижнего белья, но всё равно одежда оставалась очень открытой и не мешающей движению

Однажды Диаваль даже позволил себе представить в подобном одеянии Грейс, и её образ ему очень понравился. Когда-нибудь он подарит ей платье в греческом стиле и сам, вырядившись в свой лучший светлый костюм, поведёт её в ресторан. Да, он сделает это сразу, как закончится война.

С Энтони ему не удавалось пообщаться очень часто, ведь они оба всегда были заняты. И тогда Диаваль предпочёл не общаться ни с кем. Вести разговоры о войне с легионерами – не самое приятное времяпровождение для того, кто эту войну всем сердцем ненавидел. А мирные граждане к нему даже не подходили – в форме он выглядел сурово, хотя на деле был совсем несерьёзным и очень переменчивым мужчиной.

И спустя день он уже начал проводить тонкую параллель с двадцать первым веком: зная о демонской сущности Диаваля, экзорцисты и их семьи побаивались его, как и здесь граждане боялись его формы и оружия. Ночью, когда у него не было смены, он не мог спать – не потому, что демонам не нужен был сон, а потому, что тревожные мысли одолевали его. Он будто чувствовал, что снова превращался в того ужасного бесчувственного демона, коим и был раньше. Это пугало его.

Свернув за угол, он вдруг стал свидетелем одной интересной картины: девушка с ножницами тянулась к персиковому дереву, что росло в саду у Нимериуса, и срезала у него веточки. Она делала это с очень заумным видом и, кажется, хорошо в этом разбиралась. Диаваль не видел её раньше, и её поведение показалось ему подозрительным.

– Юная леди, что это вы делаете? – он подошёл к ней со строгим видом, как и подобало стражнику, однако она его совсем не испугалась.

– День добрый. Я срезаю увядающие и засохшие веточки, чтобы всё дерево не погибло. Такой чудесный у нас сад – негоже в нём расти некрасивому дереву, – она продолжила складывать листья и ветки в корзину, лишь изредка кидая на Диаваля дружелюбный взгляд.

Он не знал, что ответить ей, ведь в ботанике был хуже, чем в истории или математике.

– Я вас видела. Вы ведь наёмник в доме господина Октавия Нимериуса, да? Совсем недавно у нас, – она будто чувствовала, что демону было не с кем поговорить, и сама проявила инициативу.

– Тобиас, – не сразу представился он и заметил, что девушке тянуться к верхушке дерева стало сложнее. – Тебе не нужна помощь? – он поправил шлем так, чтобы было лучше видно его лицо.

– А как же ваши обязанности, Тобиас? Обрадуется ли dominus, если увидит, что вы отошли от дел? – девушка была очень вежлива и сдержана с ним и никогда не переставала улыбаться.

– Если я приподниму тебя, то они из окон увидят только твою макушку. А я останусь за деревьями, – он указал на виднеющийся среди верхушек сада фасад дома.

– А вы меня так не украдёте, Тобиас? – она сложила очередную ветвь в корзину и повернулась к нему. – Стоит ли мне предупредить отца, что один наёмник нашего господина, довольно красивый и совсем немного смущающийся, может украсть меня? Знаете, это ведь частое явление. Столько людей пропадает, вы знаете? А сколько девушек моего возраста? Что с ними случается? Только боги ведают.

– Если ты так обеспокоена похищениями, то тебе стоит завести охрану.

– Вы предлагаете себя на эту роль? Я подумаю, – она миловидно ему улыбнулась. – А пока вы правда можете мне помочь. Верх деревьев получает больше солнца. Это не всегда для них хорошо.

Удивлённый тем, как смело девушка общалась с ним, Диаваль поначалу опешил и не сразу подошёл к ней.

– Меня зовут Амелия. Я работаю здесь…

– Тогда, Амелия, смотри. Я сейчас присяду: ты сзади сядешь мне на плечи и будешь держаться за шею. За шлем не держишь – он имеет свойство сниматься.

– Вы уверены? Ну, хорошо, я доверюсь вам,– слегка залившись румянцем, она сделала все так, как ей велел Диаваль, и он, придерживая её за ноги, выпрямился. – Как высоко! Вам не тяжело? – в ответ Диаваль только рассмеялся, ведь сил у демонов было в разы больше, чем у смертных. – Скажу честно, я боюсь, – она всё ещё не отпускала его шею, прижимаясь к нему как можно ближе.

– Я держу тебя, все хорошо, – этих слов было достаточно, чтобы Амелия, удобнее взяв ножницы, стала перебирать верхние веточки и отрезать ненужные.

Диаваль лишь изредка поднимал голову, но старался не отвлекаться и не отпускать ноги девушки. У неё было лучших средств для ухода за собой, но её кожа была приятного золотистого цвета и на ощупь казалась лепестком розы. Ткань её туники, наоборот, сделалась грубее, однако продолжала источать дурманящий женский запах. Диаваля, большое значение уделяющего ароматам, можно было по праву назвать парфюмером. И под стать этому он запоминал людей по запаху. Странное качество, простительное демону, чьи органы чувств были гораздо острее человеческих. Удивительно, но чувства в духовном смысле у них отсутствовали.

– Я вижу там Антонио, – она кинула последнюю веточку вниз и сложила руки на его шлеме. – Я видела вас с ним пару раз. Вы, кажется, друзья.

– А ты очень наблюдательная.

– Единственное моё развлечение здесь, это ухаживать за садом и наблюдать за жителями и слугами дома. Я бы так хотела играть на сцене, но, увы, я могу только наблюдать за актёрами со стороны. Запоминаю реплики я ужасно, не буду врать. И на сцене краснею…

– Я тебя прерву ненадолго. Тебя опускать?

– Да-да, уже всё, – она аккуратно слезла с него и подождала, когда он снова выпрямится. – Вы знаете, я так хочу посмотреть пьесу в этом году… Конкурс будет проходить здесь, в Византие. Уверена, Нимериус и в этот раз возьмёт первое место. А вы как считаете?

– Я считаю, что ты можешь обращаться меня на «ты», – в ответ Амелия посмеялась, прикрывая рот ладонью.

– Спасибо тебе за помощь, Тобиас, – она опустила ножницы в корзину и взглянула на его шлем. – Ой, а у тебя там застрял листочек. Дай я сниму… – Диаваль резво снял шлем и озадаченно взглянул на него, но никакого «листочка» не заметил.

Нарочно обманув мужчину, Амелия положила ладонь ему на плечо и поцеловала в щёку. И лицо её от этого запылало розовым, словно закатное небо в середине лета.

– Ещё раз спасибо.

***

Вечером третьего дня Диаваль ждал Энтони в заранее обговорённом месте встречи: это был скромный уголок в той небольшой части дома, где суетилась прислуга. Небольшой открытый коридор, одной стороной выходящий на внутренний дворик, а другой в сад. Туда пройти было несложно, особенно, в позднее время суток и такому, как он. За колоннами в случае чего они могли спрятаться от посторонних глаз, а любого незваного гостя они бы услышали за пятьдесят метров.

Всё время ожидания Диаваль старался подавить нестерпимое желание прикоснуться к серебряной рукояти меча, без дела болтающегося в ножнах. После первой попытки обнажить оружие, у него ещё горела правая ладонь, а след от ожога будет преследовать его ещё пару дней. Сменить рукоятку он планировал уже завтра, но сделать это нужно было незаметно.

Аккуратные и тихие шаги, подобно кошачьим, послышались с узкой лестницы, предназначенной исключительно для прислуги. Тонкие сандалии, закрывающие ногу по самые лодыжки, ловко спускались с невысоких ступенек, а уже через пару секунд из-за колонны выглянул Энтони, как обычно немного встревоженный и внимательный.

– Что ты там так долго делал? – неважный вид товарища развеселил его.

– Решал интерьерный вопрос, – Энтони вытер со лба испарину.

– Этот богатенький смазливый Минор задумал ремонт? Неужели во всей Империи он не нашёл никого сильнее тебя, – Диаваль в привычной ему манере пихнул друга в плечо. – Да он просто на тебя запал.

– Ты даже не знаешь, как были устроены отношения между рабами и вельможами в этой эпохе. Так что даже не начинай.

– Всё-всё, молчу!

– Да, может, мы перейдём непосредственно к сути? Есть что-то новое? – если дело касалось работы, Энтони всегда проявлял настойчивость и упорство.

– Наш Нимериус переписывается с кем-то из Измира. Я видел это письмо, – он стал говорить заметно тише и наклонился вперёд. – Но то ли я просто тупой и не понимаю древнегреческого, чего вообще физически быть не может, то ли это был совсем не древнегреческий и даже не один из существующих когда-либо языков, – Диаваль осторожно осмотрелся по сторонам и прислушался, но ничего подозрительного не заметил.

– А как ты тогда узнал адресата? – он осуждающе смотрел на своего собеседника, но из-за явной разницы в росте выглядело это комично и по-детски нелепо.

– Я не палю своих пташек… – самодовольная ухмылка перешла в негромкий смех. – Это миленькая служанка, в саду работает. Амелия. Она несла письмо какому-то парню сегодня утром, проще говоря – частному почтальону. Я поговорил с ней, очаровал, поинтересовался насчёт свитка и успел взглянуть него пару раз, но… – он пожал плечами, а Энтони, приложив пальцы к подбородку, задумчиво и тихо сказал что-то. – М-м-м? Повтори-ка.

– Это может быть напрямую связано со скрижалью.

– Если за одно путешествие в прошлое мы найдём и первого экзорциста и ту самую скрижаль, то начальство нас будет посмертно боготворить! – забыв об осторожности, демон повысил голос, но Энтони сразу шикнул на него и приложил указательный палец к губам.

– Пойми, если мы заберём её сейчас, изменится слишком многое. Нам нельзя так рисковать. Ты же сам говорил, что скрижаль должна дожить до двадцать первого века. Включи мозги, Ди!

Окутанные мыслями, его зелёные глаза метались из стороны в сторону, останавливаясь то на бюсте какого-нибудь божества, то на мозаике, то на оплетённых плющом колоннах. Никого из посторонних рядом не было, и это успокаивало его.

– Да я просто решил тебя проверить. Конечно, я знал, что мы не можем забрать скрижаль сейчас. А что насчёт нашего первого экзорциста?

– В биографии Нимериуса сказано, что после пожара в их доме здесь, в Византие, его семью больше не видели.

– Пожар? Замечательно! К чему бы это?

– Видимо, это именно тот момент, когда мы должны забрать его. Видишь? Тут всё сходится. А со скрижалью нет – её осколки добрались до нашего времени без посторонней помощи. Нужно хотя бы иногда обращаться к истории, Ди. И не прикидывайся, что…

– Да ты гений, Антонио, – восхищённо перебил его Диаваль, но тот опустил этот момент.

– Если честно, то я и сам это знаю… А пока что нам остаётся только наблюдать за ним и не попадать в неприятности. Будь осторожен, знаешь. Здесь столько богов. Необыкновенно и ужасающе одновременно. Сейчас всё ещё идёт их эпоха. Хоть пока что и есть свобода вероисповедания, это должно скоро измениться. Мутная история. Не в пользу богов, конечно. Что тогда будет? Страшно представить их гнев. Но пока в каждом доме, если ни в каждой комнате, стоит по статуе какого-то божества или его мозаика. И если они увидят в тебе угрозу, то… Сам понимаешь. А я не планировал оставаться здесь навечно.

***

Улицы Измира были переполнены любопытными греками, непроходимым потоком стекающими на пристань и главную улицу города, чтобы поприветствовать прибывшую из Рима аристократию. Порт в тот день был переполнен зеваками, а вся видная гавань Эгейского моря усеяна судами.

Город постепенно приходил в упадок и в размерах становился всё меньше и меньше, поэтому власть имущие прибыли сюда восстановить его былое могущество. А вместе с ними в полис прибыли и богатства. Если бы сюда когда-нибудь пожаловал император, то после него улицы были бы буквально усыпаны золотом и серебром.

В полдень, в самый разгар жары и человеческого любопытства, против толпы бежал двенадцатилетний мальчик, а ветер уносил летевшие в его сторону ругательства и оскорбления. Худые ноги в высоких сандалиях наступали на пальцы прохожим, поднимали пыль и песок в воздух, спотыкались о подножки, но мальчик всё равно продолжал бежать.

Одежда этого ловкого сорванца и озорника не сильно отличалась от одежды рабов, но в отличие от них он был свободным гражданином и с гордостью носил это звание. Священнику, приютившему его шесть лет назад, он до сих пор был безмерно благодарен.

Мальчик пробежал весь город от запада на восток: от многолюдной гавани с грузовыми ладьями и барками до одиноко стоящих домиков на холмах, окружённых виноградниками и оливковыми рощами. В одном из таких скромных и отдалённых жилищ он и остановился.

Из аркообразных окон тянулся терпкий запах лечебных трав, а на веранде в круглых клумбах росли редкие заморские растения: огромные красные бутоны приманивали пчёл и бабочек, по высоким травинкам с белыми круглыми лепестками текла тонкая муравьиная дорожка…

Ворвавшись в дом, мальчик испугал мирно спящую кошку – она инстинктивно зашипела и изогнулась крутой дугой. Не заметив у очага своего наставника, Измаила, он рванул к лестнице и в несколько широких шагов одолел её.

– Вам письмо. Из Византия, – своим приходом мальчик взбудоражил царящую в комнате гармонию, и мужчине пришлось оторваться от своих записей.

Скромные тёмные одежды выдавали не скорбящего человека или невольного, а священника. Когда-то его называли жрецом, к нему обращались за помощью и советами, а теперь он оборвал с внешним миром почти все связи. Только его ученик, Тит, перед каждым воскресным днём бегал на рынок и покупал им еды ровно на семь дней.

Гонения на христиан после ухода жестокого Диоклетиана утихли, однако до сих пор большинство граждан в Империи придерживались язычества. В любой момент закон о свободе вероисповедании мог измениться, поэтому выдавать свою принадлежность к непопулярной у знати религии было опасно. Даже в наступившее мирное время.

Измаил прошёл долгий путь от языческого жреца к христианину и теперь с осторожностью и трепетом изучал иудейские писания, вечерами дополнял их и чувствовал, как благодать наполняла всё его тело. Он нашёл правильный путь и теперь хотел обратить в истинную веру весь римский народ.

– От кого, мальчик мой? – безучастно спросил Измаил и поставил перо в маленькую аккуратную чернильницу.

– От господина Октавия Нимериуса. Думаю, вам стоит его прочесть только потому, что оно написано нашим с вами новым алфавитом, – Тит указал на свёрток папируса, спустился с лестницы и протянул его учителю.

– Это не новый алфавит, Тит. Мы с Октавием придумали его много лет назад.

Наградив мальчика удивлённым взглядом, Измаил вдруг переменился в лице и добродушно улыбнулся, как всегда улыбался по утрам и во время чтения молитвы. Эта улыбка была исполнена светом и благодатью. Оторвав печать на свитке, он терпеливо развернул его и окинул оценивающим взглядом. Потом начал читать его про себя, мысленно переставляя буквы местами и непонятный для обывателя шифр превращая в плавно льющийся текст.

Произношение этого шифра было несложным, но более продолжительным, чем его написание. Однако, никто ещё не видел нужды в том, чтобы читать его вслух. Для обозначения одного знака по половине бралось две буквы: первая была из древнегреческой азбуки, вторая – из кельтской. Знаки получались неровными и схожими на египетские и месопотамские иероглифы, а быструю речь было просто не разобрать. Такой способ шифрования был идеален для тех, кого ищет власть и кто хочет сохранить свои намерения в тайне.

– Такого не может быть! Нимериус сдался, – резюмировал Измаил сразу, как оторвался от письма. – Наш дорогой друг предал свои каноны. И он хочет, чтобы я помог ему понять священные писания нашего Бога, библейского Бога, Тит, – он хлопнул рукой по столу и усмехнулся. – Кто бы мог подумать, что после нашего конфликта на религиозной почве он сам попросит моей помощи? Удивительно!

– Так, вы поможете ему? – аккуратно поинтересовался Тит и взял на руки ту самую кошку, незаметно последовавшую за ним.

– Это мой долг, – Измаил вдруг посерьёзнел, но эта строгость быстро сошла на «нет». – Каждое утро я буду молиться, чтобы Нимериус не пожалел о принятом решении и внёс свой особенный вклад в наше общее дело, – его взгляд скользнул по священным писаниям, в хаотичном, творческом порядке разложенным на столе.

– А почему он обратился к вам? – Тит с любопытством наклонил голову вбок, продолжая поглаживать медного цвета загривок стройной молодой кошки. – Что могло так потрясти его, язычника, чтобы он написал вам?

– Боюсь, что Нимериус и его сын столкнулись со злыми духами. С демонами, мой мальчик, – Измаил взял письмо и указал на тот абзац, где Октавий описывал состояние своей жены перед смертью. – Как ты помнишь, это называется одержимостью. Нетипичное поведение, избегание серебряных предметов и священных мест. «Странные очи», – задумчиво процитировал он. – Наверное, Нимериус имел в виду, что они были чёрные. Да, именно так.

– Тогда мы поможем ему! Мы ведь почти придумали молитву от одержимости.

– Почти, Тит, ещё многое нужно уточнить и применить на практике. Надеюсь, что он тоже поможет нам. Здесь ещё уйма работы. Мне одному не справиться…

– А как же я, учитель?

– Да, Тит, как я мог забыть тебя, – он снова засиял доброй старческой улыбкой.

И они продолжили обсуждать их непростое ремесло и личность Нимериуса. Та самая огненно-рыжая кошка, вальяжно разлегшаяся на коленях у Тита, внимала каждое их слово. А её яркие изумрудные глаза не отрывались от фигуры Измаила, будто видели в нём добычу и при том – не малую.