Читать книгу Пошли мама с папой за грибами… (Анатолий Вехотко). Воспоминания вдовы режиссёра - Марина Бойкова-Гальяни - Страница 6

Анатолий Вехотко о себе

Оглавление

Итак, моя мать из рода священнослужителей, отец – образованный человек, химик, труды по тяжёлой воде. Но, всё по-порядку.

Однажды, то было в разгар лета, 24 июля 1930 года, пошли мама с папой в лес по грибы, а нашли меня. Заметь, не в огороде на капустной грядке, а среди грибов. В общем, родился я в лесу. Как сейчас помню: лодка, папа в белой рубашке на вёслах. Вот ты, Любимка (Толя называл меня так же, как когда-то мама), знаешь, о чём говорю, но в те времена, наверно, казалось диким помнить себя с рождения.

– Можно и прошлые жизни вспомнить, – вставляю я, – а уж момент рождения, подавно.

– Я точно помню!

– А насчёт голодного детства?

– Тридцатые, продразвёрстка. Впрочем, вскоре семья переехала в Ленинград: папе предложили научную работу, дали квартиру, не сразу, конечно. Сначала была комната на улице Некрасова, а квартиру уже после войны. Мама всю жизнь была домохозяйкой. Папочка очень любил и уважал маму, советовался всегда с ней. Всю жизнь душа в душу.

– Зато сынок был бабником, – заметила я.

– И не говори, родная…

Мы смеёмся, хотя мне не очень приятно.

– Ты и режиссёром стал, чтобы самые красивые женщины хотели сняться в твоих картинах. Колись!

– Ну, разве что, это одна из причин. Не главная. Соседями по коммунальной квартире была еврейская пара, муж каким-то снабженцем работал, звали друг друга Муpзиком и Пупсиком. Самую большую комнату занимала семья из трёх человек, как у нас. Муж и жена работали в торговле. В те годы, если воровали, то скромно. Боялись. Ведь могли и расстрелять.

Меня определили в мужскую гимназию возле Прудковского садика. Мы с ребятами часто в садике, как теперь говорят, тусили. Ни телевизора, ни, тем более, интернета не было. Я много читал. С ребятами ходил в кино. Тогда почти все бредили киношным миром. Казалось, это совсем другая жизнь, не всамделишная, сказочная. Так оно и было на самом деле. А, что касается женщин… те, что в жизни на меня бы не посмотрели, сами искали моей благосклонности.

– Ты же джентльмен.

– Да. Сама посуди, как отказать женщине? Потому и женился пять раз, что джентльмен.

Меня несколько коробило данное утверждение. Толя всему искал благородные причины. А женился на разных женщинах, и не все были так или иначе связаны с миром кино. Меня мало заботила личная жизнь мужа до меня. Его сын Миша, от Ольги Савельевой (сестра актрисы Людмилы Савельевой) встречался с отцом, и иногда бывал у нас в гостях.

– Когда началась война, тебе было десять.

– Да, десять. Помню, с папой кошку ловили. Она, будто испарилась. Моё отчаянье, потом апатия. Мама всё больше лежала, я каждое утро ходил за хлебом. Хотя, скорее, кое-как передвигался. Булочная на улице Некрасова, очередь, которая стояла с раннего утра, и нестерпимый холод. Вот кто-нибудь кидает:

– Качаемся!

Мы строимся по-одному, обнимаем друг друга за пояс и молча, качаемся, пытаясь согреться. Продавщица в обрезанных на пальцах перчатках, принимает карточки, тщательно, до крошки, взвешивая брусочки хлеба, добавляет к ним довесочки. Все стоят, затаив дыхание: вот стрелка весов качнулась, она добавляет ещё крошечку. Однажды мне перепало три довесочка. Я не стал их есть, чтобы принести мамочке.

Мама всё время лежала, кутаясь в одеяло, поверх которого старые пальто, какие-то платки. Когда папа смотрел на неё, его глаза становились больными, а сам он жалким.

Иногда появлялся цыган. Чёрный, страшный, под носом грязно-зелёные сосульки. Как я его боялся! Цыган стоял поодаль, наблюдая, выискивал жертву. Обычно старушку, закутанную поверх пальто в шаль крест-накрест на груди, и оттого неповоротливую. Как только она удалялась от очереди метров на десять, покачиваясь, настигал и, выхватив свёрток с пайком, толкал пожилую женщину в сугроб. Сам, отойдя на несколько шагов, падал, сворачиваясь клубком, одной рукой запихивал кусок хлеба в рот, другой прикрывал голову. Люди подходили, слабо, как в замедленной съёмке, пинали цыгана ногами. Съев хлеб, он тяжело вставал, плача и размазывая сопли по щекам, брёл прочь. Я боялся рано или поздно стать такой жертвой.

Однажды цыган пропал: говорили, видели его мёртвым. Спустя пару дней, я, набирая воду на колонке в соседнем дворе, которая вскоре перестала работать, увидел кусок ткани, торчащий из-под огромной наледи. Присмотревшись, узнал в куске льда вмёрзшего цыгана.

– Бр-р, – меня передёрнуло, – испугался?

– Нет. Вздохнул с облегчением.

– Скажи, тебя пугало то, что на улицах валялись трупы?

– Ко всему привыкаешь. Сначала пугало, потом нет. Папа признавался, что однажды проявил слабость. Отчаявшись, что семья в плачевном состоянии, а любимая Машенька уже не встаёт с кровати, он попросту решил уйти, куда глаза глядят. Плача от горя, вышел на улицу, думая в каком сугробе найти последнее пристанище. Рядом затарахтела полуторка.

– Эй, дедок!

А папе и сорока не было.

– Подь сюда, дед!

Папа оглянулся: молодой боец в полушубке вывалился из кабины:

– Оглох, что ли? Часы есть? надо позарез!

– Есть. – Отец вытащил старые часы на потёртом кожаном ремешке.

– Работают?

– Да…

– Давай сюда! Стой, куда пошёл? За мной должок.

Папа, не понимая, остановился.

– Спасибо, старик, выручил. Тикают.

Боец вытащил из машины два небольших мешка:

– Здесь шесть кило гречи, а здесь около четырёх кило сахару. Да, не плачь, ты, старый!

Знаешь, благодаря той встрече мы выжили. Весной 42-го нас эвакуировали. Помню, ехали в кузове по льду Ладоги, полыньи вокруг. Казалось бы, пережили голод, но риск после стольких страданий провалиться под лёд и найти могилу на дне озера холодил душу, сжимая сердце в смертной тоске. Наконец, другой берег, а там гора трупов, сверху этой горы (никогда не забуду!) труп маленькой девочки. Будто сломанная игрушка в одном башмачке. Я плакал, глядя на неё.

Когда сняли блокаду, мы вернулись в город.

Когда окончил восьмой класс, вместе с приятелем забрали документы и поступили в морское училище на судовых коков. Я вообще люблю готовить, а тут ещё и сбывается мечта объездить весь свет на белом пароходе. И вот, к ноябрьским праздникам велели испечь для конкурса торты. Я ночей не спал, думал о своём великолепном творении, а как-то забылся сном и увидел свой торт – не торт, а мечта. А венчает сие творение фигура вождя мирового пролетариата. Проснулся, хвать карандаш: набросал рисунок будущего кулинарного шедевра. Расписал подробно, куда какой крем, чем пропитать бисквит. Даже эскиз самодельной коробки набросал. Ходил, как чумовой: мама даже решила, что заболел. Купил все ингредиенты. Настал день, когда замысел был готов к воплощению. Испёк бисквит, крем сам раскрашивал пищевыми красителями. И вот венец творенья: фигура Ленина, знаменитая лысинка! подумал, прикрыл кепочкой. Полюбовался – сердце бьётся от любви и гордости. Сам коробку склеил.

Преподаватель открыл коробку и обмер:

– Это что ж такое? Как прикажете понимать: вождя мирового пролетариата есть будут? Знаете, на что смахивает? Чем дело пахнет? Вредительством. Да, да, вредительством. Хорошо, никто не видит этого безобразия, и я, чтобы не видел. Забирайте и вон из училища! По муке вам три! И забудьте мечтать о дальних плаваниях!

– Знаете, родные, что такое тройка по муке для кока? – Спросил муж, – Это уже нет кока! Всё. Забрал я торт, нашёл дома маленькую водки, забрался в подвал и, рыдая, выпил, закусывая кремовым вождём.

В итоге вернулся в гимназию.

Этот эпизод, рассказанный Анатолием Вехотко, лег в основу моего рассказа «Мишка».

Пошли мама с папой за грибами… (Анатолий Вехотко). Воспоминания вдовы режиссёра

Подняться наверх