Читать книгу Гений безответной любви - Марина Москвина - Страница 4

Однажды мне приснилось, что за мной гонится голова на ногах, а я от нее убегаю. Ноги у меня чугунные, я ими еле ворочаю, а эта голова такая прыткая – сама запыхалась, лоб у нее вспотел, уши пылают, однако вот-вот меня догонит, и я не знаю что сделает.

Неизвестность в этом случае пугает больше всего. Что можно ожидать от головы на ногах: или оскорблений, или подскочит как-нибудь, извернется и цапнет.

На свои ночные кошмары я как писатель возлагаю большие надежды. Иногда во сне мне являются гениальные фразы – ужасно глубокомысленные. Я их, не зажигая света, каракулями записываю в блокнот, который специально для этой цели храню под подушкой.

Однажды мне снилось, старательным детским почерком в разлинованной тетради кто-то медленно выводит: «Так, давая всему уйти, чистыми руками трогаем Землю и все, что на ней».

Или снится, что я живу в коммуналке, и вдруг среди ночи в коридоре громко зазвонил телефон. Я босиком бегу, хватаю трубку – я почему-то догадалась, что это мне. А я никак не могла придумать название к одной радиопередаче, все думала об этом, думала и во сне и наяву! Вдруг слышу в трубке до боли знакомый, хорошо поставленный голос артиста Левитана. Со своей легендарной артикуляцией и приподнятой торжественностью он произносит мне прямо в ухо:

– Название такое: «ПРИЕЗЖАЙТЕ К НАМ НА ВЕСТИБЮЛЬ!».

Мой муж Левик не выносит, когда я рассказываю ему свои сны. Он говорит, что люди и так делятся друг с другом только своим бредом.

– Так какого черта, – кричит он мне с кухни, запекая в тостере хлеб с сыром, – ты вываливаешь на меня с утра помои своего подсознания?!

Левик мне рассказывал, что на Западе мужья специально нанимают женам психотерапевтов, и те за большие деньги все это выслушивают. Однако сам Левик признает, что Юнг и Фрейд передрались бы за такого пациента, как я, и порвали бы друг с другом намного раньше, чем они это сделали.

Странно: я, человек практически не знакомый с трудами ни того, ни другого, почему-то на всю жизнь запомнила, как именно расстались эти двое, Ученик и Учитель.

Они ехали в поезде. У Фрейда были проблемы, Юнг решил ему помочь и занялся с Фрейдом психоанализом. Но Фрейд наотрез отказался отвечать на некоторые вопросы.

Юнг страшно удивился и спросил:

– Почему?

– Это касается моей личной жизни, – ответил Фрейд. – Я могу потерять авторитет.

– В таком случае вы уже его потеряли, – сказал Юнг.

И, на мой взгляд, Карл Густав Юнг абсолютно прав. О каком, елки с палкой, авторитете может идти речь, если ты обратился за помощью к психоаналитику?! Одна только истина должна в этом случае тебя манить, одна лишь глубинная подоплека твоих прибамбасов.

У нас в поликлинике принимал психотерапевт – Анатолий Георгиевич Гусев, кандидат медицинских наук. Я к нему ходила, когда ехала крыша. Едва завидев меня – впервые! – он сразу разложил перед собой девственно голубую историю болезни и спросил:

– На что жалуемся?

– Я умираю от жажды, – ответила я, не таясь.

– Чего же вы жаждете? – поинтересовался этот замечательный молодой человек с кайзеровскими усами, но лысый и очень скрупулезный. Он взял ручку и приготовился занести все, что я скажу, в мою медицинскую карту.

– Пишите, – сказала я, – доктор: я жажду любви. С нечеловеческой силой и тоскою алчу я любви, меня пожирает ее холодное белое пламя.

– Бешенство матки? – участливо произнес Анатолий Георгиевич, доктор широкого профиля Толя Гусев. Наверное, в школе товарищи его дразнили Гусь.

– Возможно, вы на правильном пути, – сказала я, – но меня больше беспокоит сердце. Я маньяк любви, это мой гашиш, мой план, моя марихуана. Я на игле любви. Сию секунду я влюблена смертельно и навеки в шестнадцать человек.

– «…шестнадцать человек», – записал Анатолий Георгиевич и поднял голову. – Так в чем загвоздка?

– Загвоздка в том, – говорю я, – что к этой чертовой уйме людей (большинство из которых понятия не имеют о нашей с ними любовной связи), я имею скромное требование: непоколебимая, неукоснительная, незыблемая, неподвластная выветриванью и тленью патологическая верность мне до гроба. Сколько это у меня отнимает энергии, доктор! И ревность – ревность моя двигает горами!

– «Синдром Отелло», – написал Гусев большими буквами в графе «диагноз». – У вас в роду этим кто-нибудь страдал?

– У нас в роду, – отвечала я, – Анатолий Георгиевич, если кто-нибудь и умер, он умер от любви. Мой дядя из Екатеринбурга – раньше этот город назывался Свердловск, до происшествия, о котором я намереваюсь вам поведать, – был огромный свердловский дьявол, без устали воевавший с соседями и вдребезги разбивавший сердца. Он ел и пил как полагается, ругался как гусар, увлекался охотой, имел под Свердловском псарни и конюшни, такой жеребец бессбруйный, он мне неродной, его зовут Витя, так вот он женат на моей родной тетке Кате, она медицинский работник, и с самого раннего детства у ней было прозвище Анаконда.

Однажды она застала дядю Витю с другой. Объятый сладострастьем, дядя Витя даже не заметил, как тетя Катя в своей неутешной скорби схватила кухонный нож – вниманье, доктор! – разум свой она затмила страстью дикой и… буквально с налету что-то отрезала нашему дяде Вите. Признаться, я до сих пор не пойму, что именно у дяди Вити сочла тетя Катя возможным отрезать без видимого вреда. Сперва ей хотели вкатить срок, а смотрят – Витя жив, здоров, соседи говорят, у него стал помягче характер, невооруженным глазом было заметно, что он явно переменился к лучшему; тогда тети Катино дело притормозили и вместо тюремного заключения дали «Заслуженного медицинского работника».

А тот, кто был виновен в распрях и раздорах, на повороте скорбного пути – мой неродной дядя Витя, покончив с прежней жизнью, страстно увлекся коллекционированием тропических бабочек. Он их покупал, выменивал, даже специально за бабочками отправился в турпоездку на остров Калимантан. Из этого путешествия дядя Витя привез пятьдесят шесть гусениц и положил их в морозилку. То отмораживая, то вновь замораживая, Витя сначала окуклил, а затем впервые в домашних условиях вывел редчайший вид бабочек «Голубая молния».

У нее такие мощные крылья, вы не представляете, в размахе тринадцать сантиметров! Ее окраска, доктор, до того прекрасна, что у человека захватывает дух, когда он смотрит на ее крылья даже в коллекции. А встреча с живой бабочкой – записывайте, Анатолий Георгиевич, записывайте – оставляет незабываемое впечатление – синей молнии. Причем цвет ее крыльев меняется в зависимости от угла падения света: иногда она сине-зеленая, иногда ярко-синяя, сине-фиолетовая, фиолетовая, но всегда ослепляет своей красотой. И она ужасно стремительная. Вжих! Вжих! – молниеносно – по Витиной малогабаритной квартире. Теперь тетка мучительно ревнует его к бабочкам. Он кормит гусеницу, а сам весь светится:

– Катя, Катя, – зовет он, – смотри! Она кушает и растет! Кушает и растет!

Слава его прокатилась по всей планете. Иностранные энтомологические музеи борются, чтобы за свой счет отправить Витю – кто на Соломоновы острова на поиски неуловимой райской орнитоптеры викториа регис или острокрылого орнитоптера, которого можно встретить лишь на сырых дорогах Суматры, Борнео или Малайского полуострова, кто в девственные леса Камеруна за парусником, огромным, как ласточка; кто в леса Бирмы, горы Бутана, в Китай, Армению и Палестину, на остров Целебес или за южноамериканскими длинноусыми особями агриппы, сводящими с ума коллекционеров своим изменчивым отблеском.

– Их если пугнешь, – говорит Витя, – бабочки взлетают, как салют в Москве на Красной площади в День Победы.

А ночью тоже очень красиво.

Сумеречные бабочки днем прячутся в потаенных местах и дремлют, но лишь заходит солнце, они пробуждаются, глаза их, рассказывает Витя, начинают сверкать; Витя смеется, рассказывает и смеется, причем так весело, и пестрых бабочек разноречивый хор клюет золотые зерна из Витиных рук, зерна золотой его печали.

Вы, Анатолий Георгиевич, умный образованный психиатр, вы хорошо знакомы с трудами Фрейда, Райха, Бертрана Рассела, Жан-Поля Сартра, Андрэ Бретона, потом этого… Бёмэ, Иван Петрович Павлов вами проштудирован, но знаете ли вы, как мой дядя Витя ночами ловит бабочек на свет?

В джунглях на полянке он расставляет сети – мощный фонарь направляет на эту сетку, заметьте, а не какой-нибудь там карманный фонарик. И в сумраке тропической ночи под южными созвездиями – доктор, вы знаете хотя б одно созвездье Юга? Какое? Южный Крест? Вот умница! К пылающему фонарю пусть не родного, не единокровного, но бесконечно дорогого дяди Вити, оскопленного бедной Анакондой, тучами, вы слышите, тучами слетаются ночные бабочки. Ненужных Витя веником сметает с сетки, но они кружат упрямо над Витей, и сонмища новых бабочек ночных несутся на его зов из мглы Вселенной.

Он плачет, когда ему приходится – ну… вы понимаете… ведь он коллекционер. А сохранить навеки можно только мертвых бабочек, ибо все, что мы хотим оставить у себя, все, чем намерены обладать, мы должны умертвить, иначе не выйдет, согласны вы со мной или нет?

Хотя был такой случай: Вите в Свердловск позвонил его брат из Новокузнецка и сказал:

– Я пообещал, что у нас на Городской Елке будут летать живые бабочки.

Что делать? Слово надо держать. Витя вынул из холодильника своих любимых гусениц – он, правда, всех бабочек любит одинаково, ему каждая бабочка – будь то моль меховая, огневка мучная среднерусская или гороховая плодожорка – все приятны и радуют Витин глаз, но эти были уже окуклившиеся гусеницы редчайших бражника олеандрового и восхитительной «мертвой головы», украшенной незатейливым орнаментом – черепом с костями.

Да так мой Витя точно все рассчитал, что в миг, когда их посылкой доставили в Новокузнецк, они действительно превратились в бабочек. И на Главной Елке города Новокузнецка, по крыши занесенного снегом – в тот год была очень снежная зима! – летали самые удивительные бабочки Земли.

– А как у вас со стулом? – спросил тут Гусев Анатолий Георгиевич. – При вашем психическом отклонении главное, чтобы стул был чик-чирик.

– Стул у меня чик-чирик, – я ответила. – Я даже вчера созвала близких подивиться его превосходному качеству и количеству. «Ты только взгляни, – орала я сыну, – это может стать удивлением всей твоей жизни! Левик! Многое потеряешь, если не увидишь». Муж отказался, а сын посмотрел. И НЕ ПОЖАЛЕЛ ОБ ЭТОМ!!!

– Мой вам совет, – сказал Анатолий Георгиевич, закрывая медицинскую карту, – возьмите дома тетрадь и записывайте свои мысли. Прямо с утра, как проснетесь. Вам это будет полезно. Вы сможете взглянуть со стороны на ваш – буду с вами откровенен – вышедший из берегов менталитет.

– Спасибо, доктор, – я сказала. – А как вы думаете – ничего, если на обложке этой тетради большими печатными буквами будет написано «Утопленник», а чуть пониже – «роман»?

– Это личное дело каждого больного, – ответил Гусев.