Читать книгу Гений безответной любви - Марина Москвина - Страница 5

– Что ты всё? Ляжешь и лежишь, сядешь и сидишь, – говорил мне Левик. – Надо как? Полежал – встал, постоял, потом сел, лег, побежал, остановился, лег, заболел, выздоровел, опять заболел, умер, воскрес. Надо вести динамичный образ жизни!..

Как, интересно, Левик прореагирует на то, что я неожиданно умру?

Вообще мы иногда говорили на эту тему. Я приблизительно раз в полгода по странному стечению обстоятельств покупала одну и ту же книгу. Сколько раз увижу название «Тяготение, черные дыры и Вселенная», столько раз куплю. А спроси меня – зачем, я не буду знать, что ответить. Ее даже прочитать невозможно: одни математические формулы. У нас накопилось шесть экземпляров. Левик предложил:

– Давай их свяжем веревочкой и вынесем на помойку. Там эти книги найдут своего читателя.

Я говорю:

– Не надо. Когда я умру, вы их положите мне в гроб.

А Левик:

– Туда, Люся, столько всего придется положить, что тебе буквально негде будет развернуться.

Я своего Левика обожаю. Я тянусь к нему всем своим существом, но моя любовь чем-то смахивает на отчаянье. Я все время боюсь – даже теперь! когда жить осталось одно мгновение, – что Левика соблазнит какая-нибудь другая женщина, и он будет ей ходить в магазин.

– Запомни, – успокаивал меня Левик, – что бы ни случилось в нашей жизни, я всегда буду ходить в магазин только тебе.

Иногда мне кажется, что мой Левик меня даже по-своему любит. Однажды я так прямо и спросила у него:

– Левик, ты меня любишь?

– Я люблю тебя, как все живое, – ответил он.

В сущности, Левику все равно, с кем жить.

– Тут надо как? – говорит он. – С кем живешь, того и любишь.

И я его понимаю. Левик слишком уж увлечен искусством, чтобы персонализировать свои чувства.

– Я так считаю, – говорит Левик, – если ты грамоту разумеешь – пиши стихи, если ноты – пиши песни. Жить как человек – это постоянно творчески преобразовывать мир.

Меня поражает священный трепет, с которым Левик относится к любым своим проявлениям. Тут надо было оформить справку в ЖЭКе, Левик сел ее написать и… не написал ни слова.

– Взял листок, – он мне потом рассказывал, – и такой он чистый, белый, страшно стало его испачкать, и от этого руки вспотели. Надо быть достойным чистого листа бумаги! – воскликнул он. – Кто-то рисовал на нем до тебя или писал, и ты, берясь, должен быть достоин. Там за столом, – говорил он, – сидел чиновник. Ты приходишь с птицей, ты приходишь с корзинкой яиц, ты меняешь облик, приходишь в облике девушки, а он сидит – как слепое дерево, и завтра для него то же, что вчера. Но это не просто чиновник, Люся, – волнуется Левик, – это судьба. И птица – не птица, а сон, душевная утрата.

Однажды Левику приснился сон: могильный камень, а в нем какое-то странное углубление. Он спрашивает у человека, который стоит около могилы:

«Это чтобы птицы пили?»

А тот отвечает:

«Нет, это для стакана. Мы сделали специальный гранитный стакан, если кто придет и захочет выпить. А его украли».

– Сон, Люся, чтоб ты знала, – говорит Левик, – не обладает ни логикой, ни антилогикой. Это новая материя и новая реальность. Мы к ней не можем приспособить никакого закона. Ведь сон и существует для того, чтоб мы могли отдохнуть от логики и антилогики, и от закона. Природа яви устроена иначе. Отсюда идет толкование снов. Но это неверно, Люся! «Кал – к деньгам!» – всплескивает руками Левик. – Оставьте нам щелочку, где мы сможем увидеть другую жизнь, не обсиженную трафаретами ума, ибо мы значительно сложнее, чем эти слова и взаимоотношения, которые нас сформировали. За нами тысячелетия, религия, буддизм… Мы тут представлены в космическом масштабе, мы на многое способны: на всепрощение и телекинез… Мы можем быть просветленными, ясновидящими, летать и ходить по воде… Помнишь, за мной погналась собака, и я перепрыгнул через забор? Мы больше, чем себе кажемся, Люся! В стакане воды океан, но мы этого не видим. Живая клетка огромнее, чем мы сами. А люди, вместо того чтобы ощущать себя, как чудесное, они ведут себя, как камни… Нет, не могу обижать камень, – спохватывается Левик. – Он мудр своим существованием, его тысячелетиями обтачивали ветер и вода. Где ты, – бормочет он, – копальщик червей, свободный, как ниточка, веселый, как узелок, вечный, как дым?..

Иногда мне кажется, Левик мой сын, а иногда – что он мой отец, Левик – это мой темный город, моя безнадежная улыбка, мой животный и растительный мир, мои пустыни, озера, воды Ганга, запах фейерверка, вечная мерзлота, столбик, разделяющий Азию и Европу, мое абсолютное одиночество в этой Вселенной. Он тонкий и непостижимый, я вижу его насквозь и знаю, как свои пять пальцев.

Однажды мы с Левиком участвовали в телеигре «Гименей-шоу». Еще было несколько пар – жены и мужья, которые дожили до серебряной свадьбы. Задача такая: мужья прячутся за ширму, снимают ботинки с носками, закатывают брюки и замирают. Ширма приподнимается. Жены глядят на картину, открывшуюся их взору. Звучит, как ни странно, Вагнер, тема «Полет валькирий» из оперы «Валькирия» в исполнении Венского филармонического оркестра.

– Угадайте, – спрашивает ведущий, – где ноги вашего мужа, долгие годы делившего с вами хлеб и кров и съевшего вместе с вами пуд соли?

Никто, кроме меня, не угадал. А это как раз было важно. Поскольку все пары, кроме нас с Левиком, были участниками психотренинга по коррекции семейных отношений. Их семинар непритязательно назывался «Куда уходят сильные чувства?»

Причем мужчины пальцами ног всячески подавали знаки своим женщинам, но вы, наверно, замечали, Анатолий Георгиевич, что наш народ ужасно невнимательный. Им их собственную ногу покажи – они ее не узнают, не то, что ногу другого человека.

Левик мне знаков не подавал. Но я сразу же молча припала к его стопам под арию Брунгильды. Я отгадала все, что высовывал Левик из-за ширмы, даже когда он просунул в дырочку кончик носа. Что бы он ни высунул, я бы моментально узнала его, потому что мой Левик – и по отдельно взятым частям и в целом – имеет ряд отличительных особенностей.

Мне кажется, я бы его узнала, если б он был в маске и карнавальном костюме, не двигался бы, не издавал ни звука; я его узнала бы, даже не трогая, с закрытыми глазами. Я так люблю его тело. Я готова скорей умереть, чем выпустить его из своих лап.

Если вдруг Левик умрет раньше меня, я сделаю ему мавзолей, как жена хирурга Пирогова. Это немного дикая, но пронзительная история.