Читать книгу Для тех, кому не нужно славы. Серия «Трианон-мозаика» - Марина Посохова - Страница 10

Снег пронзительно скрипел под ногами, на его голубоватой переливчатой поверхности четко очерчивались под луной длинные тени. Две мужские фигуры споро двигались по пустынному санному следу.

– Не далече ли возок оставить приказали, любезнейший Алексей Афанасьевич? – запыхавшись, проговорил тот из идущих, что гляделся поменьше ростом. – От греха бы подальше, к бренному телу поближе… – добавил он неуверенно.

– Трусить изволите, господин Мордюков? – весело усмехнулся высокий путник. – Вы же сами уверяли, что предприятие наше и необходимо, и вами вполне подготовлено.

– Так-то оно так… Да вдруг сегодня раньше времени собак с цепи спустят… Не та у меня ныне прыть, да и в молодые годы особой резвостью я похвалиться не мог.

– Вы же сказывали, что с щелыгинским сторожем на короткой ноге? – обернулся Тиличеев, блестя глазами над поднятым воротником длиннополой шубы.

– Да все так… Я с ним нынче поутру перемолвился, нарочно заехал как бы мимоходом, сказал ему, чтобы не запирал дальнюю калитку, мол, Марья Спиридоновна ждет меня по секретному делу.

– Так что же вы робеете? Или на попятный идти собрались?

– Куда уж на попятный… Ради Софьюшки и не на такое пойти готов… Э, сударь! Зря вы таким манером обулись!

Старичок остановился, показывая на ноги своего спутника:

– Я же вас просил валенки надеть, нам нынче не до форсы! А в сапожках и зябко, и скользко!

– Будьте покойны, господин Мордюков. Кстати, как вас по батюшке? На рисковое дело вместе идем, а имени-отчества вашего я так и не знаю.

– Степаном Матвеевичем меня кличут… А что рисковое дело – это вы, Алексей Афанасьевич, верно изволили заметить. И не в собачках беда, хоть они у Марьи Спиридоновны на всю округу славятся – сущие волкодавы, за щенками из соседней губернии присылают. Вам-то еще полбеды, коль нас приметят в неположенном месте, уедете, и забудутся толки. А я рискую верный кусок хлеба на старости лет потерять – кому нужен стряпчий, в подозрительных действиях замешанный?

Тиличеев подхватил под руку смешавшегося старичка, и бодро повлек за собой следом:

– Могу ответить обстоятельно и по пунктам, как привык по роду деятельности, уважаемый Степан Матвеевич! Сапоги у меня для мороза годны, внутри мехом выстланы, и подошву имеют ребристую – таковые в Тироле носят, в горах. Собаки нам тоже не страшны, если сторож их с цепи по вашей просьбе не спустил. А ежели и спустил, тоже не беда, отобьемся – предупреждены, стало быть, вооружены. Стряпчих же ценят более всего за пронырливость, так что вы свои действия вполне можете в свою пользу провернуть. А за меня не тревожьтесь, мне и не в таких переделках бывать приходилось. Дипломатическая служба только с казовой стороны тихая и бонтонная, на деле же всякими путями своих целей добиваться приходится.

– Ну, ежели и в дипломатии так… – несколько увереннее проговорил старичок, убыстряя шаг – тогда, сударь, вперед! Мы словно два рыцаря в битве за честь прекрасной дамы! Или, точнее сказать, рыцарь и его верный оруженосец… – дохнул он паром, на крепком морозе вовсе непрозрачным.

– Ну, вот, дело говорите! А то какой бы рыцарь из меня получился, коли в валенках…

Странная пара скоро поспешала к щелыгинскому парку, обнесенному не столь высокой, сколь крепкой оградой из еловых жердей, в решетку сколоченных. Старичок сей же час нашел калитку, почти неприметную в сплошной ограде, отворил ее без скрипа. Далее путь пролегал по господскому парку, безлюдному под яркой луной и трескучему морозцу.

– Что ж дальше-то, любезнейший Степан Матвеевич? – искоса взглянул на своего спутника Тиличеев, распахнув, разгорячась, толстую лисью шубу.

– Сейчас подходим. – Старичок поправил рукавицей шапку, показал на темную громаду дома: – Это мы с задков вышли, парадное крыльцо с той стороны, а здесь темно, безлюдно. Только одно оконце чуть светится, видно вам? Ну, где ж вам не увидеть, коли даже я своими подслепыми глазками зрю. Это и есть Софьюшкина светелка.

Они продолжили свой шаг, остановившись у штукатуреной стены, разом поглядели наверх.

– Сажени полторы будет, коли не больше – озабоченно шепнул Тиличеев. – И стена гладкая, ни тебе выступов, ни лепнины.

– Извольте сюда, Алексей Афанасьевич! – в тон ему ответствовал старичок. – Тут глыбы снежные свалены, что от постройки катальной горки осталися… Марья Спиридоновна два десятка мужиков приказала пригнать, дабы горку к Святкам изготовить. Они поначалу снежных глыб нарезали, где снег плотнее улежался, а уже после их укладывали в самую горку, и водой для склейки поливали. Глыб с запасом наготовили, вот туточки остатние сложили, за домом…

Две закутанные фигуры принялись волоком подтаскивать снежные кубари к стене дома, громоздя их одна на другую.

– Хватит, достаточно… – Алексей Афанасьевич сноровисто взобрался на сооруженную подставу, опираясь на плечо Мордюкова. – А ну, как Софья Андреевна либо к гостям вышла, либо напугается так, что прислугу кликнет?

– Сие уж от вас зависит, господин рыцарь, от вашего умения и старания… К гостям ее, лапушку, не велено выпускать, взаперти приказано содерживать, покуда не согласится в замужество идти, сведения на сей счет верные имею. Да вам главное на нее самую поглядеть, мы же с вами уславливались!

– Верно… – взобравшись на самый верх, под неярко светящееся оконце, прошептал Тиличеев – надо же хоть поглядеть, стоит ли на такие безумства пускаться…

Он переместился ближе к стене, сторожко переступая по скользкой обледенелой верхушке сложенных одна на другую снеговых глыб, взялся руками за оконный выступ, прильнул лицом к стеклу.

За окном без всяких занавесов по ту сторону небольшой, невысокой комнаты, горела свеча в медном шандале на простом деревянном столике, возле кровати под вязаным покрывалом. Вполоборота к окну виднелась женская фигура в чем-то белом. В полутьме хорошо различалась лишь толстая светлая коса, чуть не до полу свисающая, да укрытые платком плечики, над которыми грустно склонилась русая головка. Раскрытая книга лежала на столе, никем не листаемая, а сама хозяйка комнаты сидела неподвижно, обхватив себя за локотки. Алексей Афанасьевич, готовый было постучать в заиндевелое стекло, замер, разглядывая девушку, о которой он столько узнал, самоё ее ни разу до тех пор не видав.

Он осторожно пошарил рукой в теплой перчатке по оконной раме, пытаясь нащупать какую-нито щель, но ничего не обнаруживалось. Рама стояла сплошная, зимняя, из тех, что ставят на окна осенью и снимают только по весне. От дыхания стекло затуманилось, очертания девушки потеряли четкость, словно расплылись. Тиличеев протер неровный кружок в оконце, приник к стеклу поближе. Он уже собрался легонько стукнуть, как девушка сама подняла голову и увидела совсем близко от себя чужого человека.

Плотно пригнанная зимняя рама не позволила Алексею Афанасьевичу расслышать, что она сказала, но ее действия были исполнены отчаянной решимости. Она вскочила, угрожающе занеся над собой руку с зажатым в ней чем-то, похожим на нож. Тиличеев испуганно замахал руками, потом умоляюще прижал их к груди, не переставая безмолвно, но горячо, протестующе мотать головой. Его пантомима возымела действие: девушка замерла, вглядываясь в незнакомца. Так они простояли не меньше минуты, вперив взгляд друг в друга, пока Тиличеев не почувствовал, что даже его горные сапоги скользят по заледенелой опоре, если не держаться руками. Девушка сделала шаг ему навстречу, все еще опасливо на него глядя и не выпуская из своей ручки нож, вблизи оказавшийся костяным ножичком для разрезания бумаг. Но совсем близко подойти она не успела – Тиличеев с шумом рухнул на снег, уронив шапку и растянувшись во весь рост.

Он вскочил так быстро, как только смог, и принялся торопливо кланяться, попутно рукавом обивая с себя снег. Снизу ему только смутно виднелся светлый силуэт в окне, но господин Мордюков, подбежав, делал какие-то знаки руками, и девушке, и самому рухнувшему рыцарю. Лишь спустя минуту-другую, уже будучи оттащен дальше от дома, Алексей Афанасьевич смог расслышать, что ему бормочет его названый оруженосец:

– Полно, господин Тиличеев, не ровен час, услышит кто!.. далеко ли до беды! Охолонитесь, не то прислуга набежит, да барыне доложат, тогда Софьюшке и вовсе туго придется!

Тиличеев стоял, тяжело дыша, и все никак не мог нащупать крючки, чтобы застегнуть распахнувшуюся шубу. Потом засмеялся, и, схватив за плечо своего спутника, сам потащил его в сторону садовой калитки.

– Эх, прямо роман! Даже не думал, что меня так зацепит! Благодарствую, Степан Матвеич, кровь мне разогнали!

– Сам вижу… – отозвался господин Мордюков, почти на бегу. – Теперь верите, что все в точности обстоит, как я вам сказывал?

– Ничего не прибавили! И девица хороша, глаз не отвести, и напугана, и в печали… Теперь пора остановиться и дальнейший ход действий обсудить. Я разумно говорю?

Мордюков согласно кивнул и стал в тени старой ели, на всякий случай опасливо оглянувшись.

– Вы заготовили послание, о котором я вас просил? Давайте – протянул он руку.

– Всеконечно – Тиличеев достал из-за пазухи лист бумаги, свернутый в несколько раз. – Жаль, сухо написал – мол, прослышал о вашем бедственном положении, желаю выразить вам сочувствие, не в силах ли чем помочь… Сейчас бы добавил что-нибудь более романическое, да возможности нет…

– Не придумано еще чернил, которые на морозе писать могут, а карандашиком оно невежливо выходит – забирая послание, согласился Мордюков. – Листок-то великоват, надо бы записочку на малом лоскутке бумажки… Ну, да попробую передать, семь бед – один ответ. Я сей же час потихоньку в дом пройду, авось никто внимания не обратит, что моих санок не видать. А вы, господин Тиличеев, прямиком в свой возок отправляйтесь, теми же пятами вон, и меня там дожидайтесь. Да велите кучеру все же поближе подъехать – уж больно студено мне будет к вам добираться.

– Стойте, оруженосец! Постарайтесь на словах передать Софье, чтобы завтра днем она попросилась хотя бы по двору прогуляться.

– Это вы дело говорите! – отозвался Мордюков. – Днем оно не так подозрительно. Приложу все старания.