Читать книгу Для тех, кому не нужно славы. Серия «Трианон-мозаика» - Марина Посохова - Страница 8

Тиличеев оправлял на себе шубу, ожидая на широком крыльце с полукруглыми ступенями, когда подадут его возок, как кто-то тронул его за локоть. Обернувшись, он увидел давешнего старичка в приношенном кафтане. Сейчас поверх всего платья на старичке громоздилась простая собачья доха.

– Это ваш возок, сударь? – спросил он, кланяясь. – Не сделаете ли вы, милостивый государь, доброе дело, не подвезете ли старика до развилки на Успенское? У меня, знаете ли, санки открытые, и лошадки небыстрые, а мороз крепенек… Премного благодарен!

Он обрадованно засуетился, взбираясь в возок, на ходу махнув своему кучеру ехать следом. Влезши, деловито закопошился, устраиваясь и укрываясь, потом одобрительно произнес:

– Сейчас видать старинную работу! Не иначе, как еще родителям вашим принадлежала сия повозка!

– Да, это еще от батюшки с матушкой досталось… Мне на своих почти не приходится ездить. Все больше на почтовых, да по казенной надобности.

– Как же, сударь, наслышаны… Смею заметить, мы с вами в некотором роде коллеги – щегольнул старичок ученым словом – мне тоже приходится по роду деятельности все время в дороге проводить. Только ваш покорный слуга делами мелкими, несравнимыми с государственной важностью, занят. Я, сударь, судебными исками промышляю, в интересах наших окрестных помещичков бумаги составляю да по судебным инстанциям развожу. Ну, у всякой птицы свой полет!

Старичок пошевелился, поправляя что-то из своих многочисленных одежек. Луна светила в застекленные оконца возка, тронутые морозными узорами, оставляя лица попутчиков в тени.

– Езда по нашим бескрайним дорогам скучна, ежели не иметь приятной беседы. А я по большей части в одиночку разъезжаю, но сие мне не в тягость. Полюбилось мне, сударь, мечтать в дороге о материи, о которой, не будь здесь спасительного мрака, я и заикнуться не посмел с малознакомым человеком. Мечтаю я, дражайший господин Тиличеев, об истинной красоте… А наивысшим проявлении телесной красоты почитаю я, недостойный ценитель, красоту девы в семнадцать лет. Нет-нет, сударь, не подумайте чего дурного! Все мечтания дальше этой седой головы, и то в дорожной скуке, не идут! В обыденной жизни я пребываю в законном и счастливом браке вот уж тридцать лет с лишком, на протяжении коих верен оставался супруге своей. Но, должно быть, оттого, что в молодости своей не имел я счастия ухаживать за девицами, ибо сосватан был родителями моими и обвенчан, невесту свою почти не видя, нахожу необыкновенное удовольствие любоваться юной красотой.

Из дома в дом переезжая, с отрадой вижу, как из младенцев появляются сначала отроковицы, зачастую неуклюжие и угловатые, как расцветают они в раннем девичестве, как совершенствуется их красота. Будь у меня дар описывать сии ангельские чудеса, какой бы трактат о красоте смог я создать! Но не дано мне оставить после себя ничего, кроме сухих прошений да отписок. Только в моей голове остается восторг, какой испытываю я, наблюдая все эти нежные шейки, прозрачный румянчик, и – вершина красоты – ямочки на беленьких локотках!.. Здесь все устроено как в природе – пришла весна, стало быть, распустится сначала верба, потом вишня зацветет, потом ландыши… Коротка пора цветения, но красоты в ней на весь год. Так и с женской прелестью – бушует она по весне, а потом тихо угасает, и остается от нее одно воспоминание.

Должно быть, и в самом деле я склонен к научным наблюдениям, ежели и в такой сфере тщусь найти закономерности. Заметил я, что некоторые виды красоты, необычайно ярко в девичестве проявляясь, становятся со временем несносны. Таковыми проявлениями считаю я излишнюю сухость, особливо костлявые локти или, что еще хуже, глубокие впадины над ключицами. Обещают они своей обладательнице со временем неприятную сухопарость и вздутые жилы на руках, что считаю я крайне некрасивым. Но и другая крайность меня настораживает – иная девица во младенчестве себя истым ангелом являет, а с возрастом грубовата становится. Взять, к примеру, Полиньку – прелести девица необыкновенной, но видя рядом матушку ее (да простит меня дражайшая Марья Спиридоновна), с грустью вижу, что со временем станет дочь на нее похожа, как одна капля водяная на другую. Румяность в багровость перейдет, шейка исчезнет, голова в плечи уйдет, и станет у ней спина, как у купчихи первой гильдии. А пушок прелестный на верхней губке в усики Марьи Спиридоновны обратится…

Не то Софьюшка, истинная любовь моя… Никогда прежде не доводилось мне наблюдать, как из прелестного дитяти столь же прелестная девочка вырастает. Она даже счастливо миновала пору всеобщей неуклюжести и никогда не теряла одной ей присущей милой стеснительной грации. Должно быть, сударь, мне ближе красота блондинок, каковой Софья Андреевна является миру. Брюнетки, слов нет, веселее, зажигательнее, но и характером тверже, и нравом круче. Но волосы у Софьюшки такого прекрасного цвета, словно лучиками солнечными подсвеченные, что никакая брюнетка, будь у ней власы хоть цвета воронова крыла, с нею не сравнится. И еще у такой красоты есть преимущество – она долговечнее, чем сочная, земная красота. Нежные блондинки дольше не старятся, если, конечно, имеют счастие пребывать в холе и неге богатства и любви ближних своих.

Оттого так затрепетало сердце мое, когда увидел я нынче вечером любезную Софьюшку в слезах и крайней печали. Когда расстались мы с вами, господин Тиличеев, пошел я на жилую половину, и застал милую девицу в холодной угольной комнате, с раскрытой книжкой в руках. Сидит она, душа моя, плечики платочком теплым кутает, а слезки так и сыплются в открытую книжку, как вот дождик частый. Да, сударь мой, сиротская доля несладкая, хоть и у тетушки родной… А как пришел господин Берко-Беркович, сорвалась она с места, и в комнатке у себя с шумом заперлась – должно быть, ножкой стула дверную ручку заложила. Вот так вот, сударь… – старичок зашмыгал носом, завозился в своих одежках, засморкался тихонько.

– Могу я узнать, господин… Мордюков?

– Да, да! Верно изволили запомнить мою немудреную фамилию, как верно и вопрос желаете задать. Хотите вы узнать, какое дело вам, человеку в первый раз в жизни в сей дом приехавшему с обыденным соседским визитом, до таковых подробностей и даже семейных тайн. Но я-то Софьюшке не чужой, с малолетства ее, душеньку, знаю и любуюсь ею безмерно, оттого и судьба ее мне не безразлична. В одну неделю, всего лишь в одну неделю, всё в щелыгинском доме переменилось.

Должно быть, наслышаны вы, милостивый государь, что Марья Спиридоновна себя важно держит и перед женихами не заискивает? – несколько поуспокоившись, перестал старичок теребить свой вислый нос. – Что перед Масленой неделей собиралась девиц в Москву вывезти, дабы достойно на праздничных балах показать и женихов обрести самых изрядных? Так и задумывалось, но мечтам этаким не суждено сбыться. У Марьи Спиридоновны сынок имеется, старший, в гвардии в столице служит. Госпожа Щелыгина всем своим гостям историю изволит рассказывать про мундир из неподобающего сукна, но если бы все так невинно было! Не подобает мне выбалтывать чужие тайны такого скандального толка, скажу лишь, что сынку Марьи Спиридоновны не деревня грозит, а каторга и Сибирь.

Семь дней назад прислала за мной госпожа Щелыгина свои сани с лучшей упряжкой. Еще и дворня не вставала, как уж сидел ваш покорный слуга у ней в кабинете, и задала она мне вопрос, коему удивился я безмерно. Спросила она, нет ли возможности сочетать браком двоюродных брата и сестру, дескать, наслышана она, что, наприклад, во Франции такие браки обыденны, особливо между членами знатных семей. Дескать, поскольку теперь государь наш Павел Петрович в близкие сношения с католическим орденом вступил, то не будет ли послабления и в некоторых наших православных обычаях.

Отвечаю ей, что таковых случаев не наблюдается, а сам смекаю – к чему бы это? Тут и сама Марья Спиридоновна расплакаться изволили и признались, что получены ею от сына известия самого дурного толка, и что спасать его она намерена всеми способами, какие только существуют.

Догадался я, что хотела она сына своего сочетать браком с племянницей, Софьюшкой, чтобы состоянием ее дело поправить. Ибо у любимицы моей от родителей осталось весьма значительное богатство – и в здешней губернии, от отца, и от матушки, на Волыни. Те имения, что поблизости, нераздельны в управлении и распоряжается ими Марья Спиридоновна как опекунша и ближайшая родственница, покуда Софью замуж не отдадут. Тогда уж имения делить придется, и, смекаю я, у Марьи Спиридоновны не столь уж значительная часть останется. Очень уж дорого ей гвардеец столичный обходится. Так дорого, что за дочерью, Полинькой, приданого все меньше остается.

Нет слов, дабы передать, как заволновался я, когда понял, какие тучи над головкой моей любимицы сгустились! Но дальше еще худшие намерения Марью Спиридоновну посетили. Решилась она Софьюшку отдать за господина Берко-Берковича. Да-да, того самого, вы его не заметить не могли! Возраста сей господин весьма почтенного, он почти одних лет со мною, хоть не в пример мне полнотел и свеж. Но не в этом суть, не в разнице в летах, в ней-то как раз ничего зазорного нет.

Душа моя кровью обливается по другой причине… Не думаю, что выдам особенную тайну, если расскажу вам, что господин Берко-Беркович имеет самые сластолюбивые склонности, и у себя в доме настоящий сераль содержит из крепостных девок и некоторых вольных из мещанок. Сие заведение называется феатром, и даже кой-когда представления устраиваются, но глядеть на сие, с позволения сказать, позорище, решаются только немногие местные жители, исключительно мужского пола.

Надобно упомянуть, что господин Берко-Беркович в наших краях человек сравнительно новый. Прибыл он сюда с намерением прикупить деревеньку, в чем я же ему и посодействовал, по рекомендации знакомцев. Купил он даже не деревеньку, а недурное сельцо, Нижние Бугры, там и поселился. Деньги сей господин имел немалые, оттого и устроился на новом месте почти с роскошеством. Вскоре женился он на соседской невесте, округлил имение за счет немалого приданого. Потом схоронил жену, и, немного повдовев, женился вторично, еще удачнее. Была у нас тут некая старая девица, и она в одночасье богатейшей невестой стала. Приехали к ним младшие братья в отпуск из полка, да разом и померли от какой-то болезни. Вслед за ними и родители престарелые Богу душу отдали, горя великого не пережив. Так и стала та девица второй госпожой Берко-Беркович, но тоже ненадолго.

После ее кончины уж три года прошло, жил все это время вдовец с размахом и о следующей женитьбе, похоже, не помышлял. Только с прошлой осени зачастил он в Щелыгино, точно почуял, что скоро случай ему подвернется. И верно, стали известия об шалостях гвардейца все чаще приходить, и все горше Марья Спиридоновна задумываться начала. Вот и согласилась она Софьюшку за Берковича этого отдать, чтоб ему неладно было… Он, распутник старый, согласился за нею взять только часть приданого, то имение, что далече, на Волыни находится. Марья Спиридоновна и обрадовалась, что сынка теперь вытащить сможет, а Софьюшку неволит в замужество идти…

Слов нет, как сердце мое кровью обливается! Ведь у него, у сластолюбца, цельный харем, и расставаться с ним он не собирается. А Софьюшка не того поля ягодка, чтобы в том хареме султаншей быть. Есть, сударь, девицы такие бойкие, что любого мужа сумеют под башмаком прижать, хоть бы и самого нравного, но это не про голубку мою кроткую… И заступиться за нее некому, я-то ей человек вовсе посторонний, и прав никаких не имею в судьбе ее участие принимать!

Старичок завозился, вздохнул, в окошко выглядывая.

– Приехали? Да, вот и развилка… Постоим маленько, санки мои приотстали… Отчего же вы, милостивый государь, не спросите, зачем я вам все это поведал?

– Мало ли какие у вас резоны… – внимательно вглядываясь в лицо старичку, в полутьме белевшее, проговорил Тиличеев негромко.

– Верно, сударь, изволили заметить… Но и вас это дело коснуться может, и я могу пояснения дать не отлагая. Имею я точные сведения, что Марья Спиридоновна вас прочит в женихи для дочери, для Полиньки.

– Что?! Меня? Да какой же ей от меня прок? Я в опале, чуть не в ссылке, состояние мое не велико…

– Она об вас подробнейшие справки навела, повинюсь, не без моей помощи – у меня связи во всех кругах чиновных давние, временем проверенные. Опале вашей недолго осталось длиться, уж поверьте моему опыту, самое много, пару месяцев пройдет, и призовут вас обратно. Имение ваше невелико, но в порядке находится совершеннейшем – благодарите свою Игнатьевну. Она ваши интересы блюдет с рвением, самой высшей похвалы достойным. И тетушка у вас в соседней губернии имеется, бездетная, весьма достаточная помещица, в преклонных летах находящаяся. Уж поверьте, сударь, что всё, до вас касаемое, проверено-перепроверено. И жених вы самый что ни на есть желанный.

А способов дело спроворить имеется у ловких маменек с покладистыми дочками немало, уж поверьте…

– Да как же это возможно? – с любопытством пополам с досадой спросил Тиличеев.

– Так уж… Представьте, сидите вы один в комнате какой уединенной, тут является прекрасная барышня, и делается ей в одночасье дурно. Вы, как воспитанный кавалер, склоняетесь над нею, а то и подхватываете на руки… А тут в дверях откуда ни возьмись матушка, да не одна, а с каким-нито уважаемым гостем… Конфуз! Скандал! Вам намекают, а то и прямо говорят, что вы, как человек порядочный, не сможете теперь девицу оставить в таком двусмысленном положении, что ее теперь на всю губернию ославят, что ни один достойный жених к ней не посватается… А девица хороша, ни в чем не виновата, из хорошей семьи, вот вы, как благородный человек… Надо дальше продолжать? Это еще самый бесхитростный варьянт, а можно и целое представление разыграть, была бы надобность. А надобность имеется, уж поверьте вашему покорному слуге!

Можно, конечно, Полиньку и за другого отдать, хоть бы за ротмистра Нежданова – он ее возьмет хоть днем, хоть ночью, даже и без всякого приданого. Но сам-то он гол, как сокол, так какая в том выгода для Марьи Спиридоновны? – тогда ей придется семью дочери самой содержать, ведь не изверг же она в самом деле, так только, слишком сынка любит, вот и весь ее грех…

Старичок посопел, завозился, теплые одежки разбирая, в оконце выглянул.

– Санки мои подоспели, позвольте поблагодарить вас, сударь, за любезность. Слова мои, ежели желаете, к сведению примите, а коли нет – забудьте, мало ли чего в дорожной скуке старик незнакомый вам наболтал…

Кряхтя, выбрался господин Мордюков из возка, уселся на свои санки и покатил по узкой колее под луной, бескрайние снега посеребрившей.

Ключница Игнатьевна в ночной тишине издали колокольцы на упряжи услыхала, и барина на крыльцо встречать вышла.

– Как погостили, батюшка Алексей Афанасьич? Как встренули, чем угощали? Печенья в бумажных кружевах подавали, ай нет? Пирог с трюфлями был? – успевала она расспрашивать, шубу принимая и барина в теплые хоромы провожая. – Семку прислать?

– Семку погоди присылать, я еще спать не хочу… Или нет, пусть он мне трубку подаст – рассеянно отвечал барин.

– Сию минуту пришлю – с готовностью поклонилась Игнатьевна, внимательно на барина глядючи. Отвернулась и поспешно вышла в сени, что господские хоромы от людских камор отделяли. – Ну что, глаза заблестели – и то дело… – прошептала она, за дверью скрываясь.

Алексей Афанасьевич походил по комнате, сцепив руки за спиною, подошел к темному холодному окну, уперся лбом в переплет.

– Я им не карточный болван… – проговорил он негромко.