Читать книгу Похождения бизнесвумен. Книга 3. Коварный Миллениум - Марина Важова - Страница 10

После переезда на 13-ю линию жизнь «Русской коллекции» принципиально изменилась. Это когда мыкаешься по общагам и съёмным квартирам и вдруг обретаешь, наконец, своё уютное гнёздышко, о котором мечтал всю жизнь. Кроме зала бывшего клуба, где разместились приёмная, кабинет и дизайн-студия, здесь имелись два коридорных рукава с отдельными комнатами, в которых встала компьютерная техника. Нашлось место для столовой, кухни и даже курилки.

Без кухни никак! Сухомятка портит желудок, а у нас – домашняя еда. Народ удовлетворял потребности в пище, практически не отрываясь от рабочего процесса. После чего мог покурить в стороне от некурящих, а потом, сытый и довольный, вернуться на рабочее место и с новыми силами взяться за дело.

То, что сотрудников надо кормить, я усвоила давно. Не надеяться, что принесут с собой или сбегают в кафе поблизости. Могут ничего не принести и остаться голодными, могут уйти на обед и застрять надолго. И то и другое вредит делу.

Повара нашли не сразу. Два профессионала не выдержали испытаний. И вот пришла третья – Таня Семёнова, черноглазая, черноусая, весёлая, с дородной фигурой классической поварихи! И ко всему прочему – бывший полиграфист. Повар-полиграфист – это фишка!

Татьяна изучила гастрономические пристрастия и диеты каждого. В первую очередь она старалась угодить мужскому составу, памятуя, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок. В хорошо оснащённой кухне и небольшой столовой она царствовала и устраивала приёмы: с двенадцати до четырёх. Потом уезжала с водителем покупать продукты.

Домашняя еда – это был наш конёк! Сотрудникам обед стоил полцены. И какой обед! Салат, наваристый суп, второе – мясное или рыбное, компот. В перерывах пили чай или кофе с печеньем-пряниками. Молодые ребята только на работе и отъедались. Особенно любили вечернюю смену, когда можно доесть всё, что оставалось в кастрюлях.

Но вскоре работы стало так много, что перешли на трёхсменку. По ночам не прекращался вывод плёнок, этим по очереди занимались мой Лёнчик и его дружок Володя. Теперь мы с сыном мало виделись: когда я уходила на работу, он спал после смены, а когда приходила домой – собирался «в ночное». Сын очень гордился тем, что «не сидит у матушки на шее» и ни за какие коврижки не хотел ничего менять. Лёнька был консерватором.

В дверях посетителей и сотрудников встречал охранник, он же дежурный администратор. В основном это были военные-отставники – дисциплинированные, вежливые, смекалистые – их нам поставлял Сергей Николаевич. На таких можно было положиться: в полночь выдадут готовый заказ, и документы оформят, и деньги получат. Не раз они выручали компанию, когда происходило ЧП, действовали чётко, по инструкции. Пресекли несколько попыток взлома, справились с коммунальными авариями.

Володю Непоклонова на месте хозяйственника сменил Виталий Николаевич Жарков, отставной капитан 1 ранга, что по сухопутному званию соответствует полковнику. Мы его просто обожали! Сдержанный, по-офицерски подтянутый, всегда доброжелательный, Виталий Николаевич закрыл своим телом амбразуру хозяйственных забот. Он мог починить и даже сам сделать мебель, обслуживал всю не компьютерную технику и автомобили: фирменный микроавтобус и мою Мазду; вечно что-то подкрашивал, чистил, ремонтировал. На нём был склад с книгами, в котором он устроил свой маленький кабинет.

Место контролёра и пробиста после Александра Вишневского, променявшего техническую работу на сомнительную стезю литератора, занял бывший Юркин одноклассник Коля Арсеньев. Ещё в «Науке» он поразил нас тем, что умудрился очень дёшево накупить гору продуктов для кофе- и чаепитий. Николай до последнего не хотел покидать свой НИИ, зарплаты в котором вообще перестали выдавать, и привык к экономной жизни. Его институтский статус и квалификация намного превосходили новые обязанности, зато он обеспечил благосостояние семьи.

Годы спустя, когда его родной НИИ наконец-то ожил, Арсеньев туда сразу вернулся. На одном Новогоднем корпоративе, куда мы пригласили всех бывших сотрудников, Николай удивил всех откровенным высказыванием. Оказывается, именно в «Русской коллекции» он научился по-настоящему работать. То, чем он сейчас занимается в НИИ – видимо, так было и раньше, просто он этого не замечал – это 70% времени болтовня и перекуры и только 30% – какая-то работа. Привык к этому с трудом.

Мы с Кудерычем составляли служебные инструкции. Да, фирма небольшая, всего двадцать человек, но мы же растём. К чему эти формальности? – недоумевали некоторые. И только убедившись на своей шкуре, что именно соблюдение инструкции спасло от кражи, неплатежа, всяческого кидалова, которыми был пропитан бизнес тех лет, – начинали понимать.

Ведь что происходило вокруг? Затяжное, разрушительное землетрясение в государственном масштабе. Мелких частных предпринимателей давят, нисколько не интересуясь их судьбой. Частники не нужны, даже профсоюзы нас не берут. А, может, нам и не надо в профсоюз? Только взносы плати, а оттуда – шиш с маслом. Вот возьмём и свой профсоюз организуем!

Создали специальный Фонд. Понемногу откладывать с прибыли, чтобы оплачивать отпуска и больничные, чего в коммерческих фирмах не практиковалось вообще. Из этого же Фонда покупали подарки сотрудникам и их детям на дни рождения и Новый год, оказывали материальную помощь, праздники справляли, устраивали вылазки на природу. Кому-то были нужны средства на лечение, образование. Деньги для этого и зарабатываются компанией.

Ведь кадры решают всё! И пусть говорят, что хороший человек – не профессия, но, на мой взгляд, плохой человек – тем более, не профессия. В коллективе утвердилось понятие «наш человек» – тот, с которым хотелось бы вместе работать. Такой всегда приживётся, и мы его всегда всему научим, и он выложится на все сто, сделает всё, что надо, и не скажет: «я не могу» или «это не моё дело».

«Наш человек» – при прочих равных – тот, кому нравится его работа. Попробуй, поищи таких! Люди, в основном, просто зарабатывают на жизнь. Они могут уйти туда, где больше платят. И у нас такое бывало. Потом просились обратно или, не имея сил отказаться от прямой выгоды, просто заходили в гости. Изменников, даже самой высокой квалификации, назад не брали, чтобы не подавать пример остальным.

Люди все разные. Одни сидят в столовой парами и тройками, другие – всегда в одиночестве. Это ничего не значит. Толпой легче развалить компанию. Но существуют правила, которые должны соблюдать все. Они сложились в хартию «Наши принципы». В частности, такие:

Мы не издаём и не поддерживаем издания, направленные на межнациональную рознь, религиозные распри.

Мы не занимаемся порнографическими или откровенно-эротическими изданиями.

Мы не принимаем участия в изготовлении поддельной упаковки и этикетки для контрафактной продукции.

Мы не выпускаем наглядную агитацию для предвыборных компаний.

Пожалуй, в основе «хартии» была не этика. Просто жизнь показала, что всё вышеперечисленное непременно приводит к скандалам с заказчиками или убыткам. Других, может, и нет, а нас – обязательно.

А ещё был вот такой пункт:

Левак – это кража у коллег и фирмы.

Об этом мне даже думать не хотелось. Но мы живём в России… вернее, не так – нас воспитал Советский Союз, где «всё вокруг колхозное, всё вокруг моё». При этом левак, он же халтура – способ немного поднять личное благосостояние, поскольку государство день и ночь твердит лишь об общественном.

Но у русского человека есть ещё одна черта: стремление к риску в сочетании с надеждой на авось. И тут, даже если зарплата приличная, и можно потерять хорошую работу на фоне общей безработицы – эта черта, коль уж она в человеке живёт, непременно проявится.

Тогда к чему такой пункт? Для всех остальных – чтобы не поддерживали и не покрывали. Если левак войдёт в систему – крах всему делу, но без молчаливого одобрения коллектива это сделать трудновато.

Ещё в «Науке» был у нас прекрасный специалист Юра Соколенко – верстал, плёнки выводил быстрее и лучше всех. На вид – как бомж: неразговорчивый, запущенный, с нечёсаной, отросшей шевелюрой, немытыми руками. Ну, аутисты в среде технарей не редкость, думала я и давала ему самую большую премию. Юра любил работать вечерами, чтобы никто ему не мешал… как оказалось, гнать левые заказы. Типа – если надо срочно, оплата наличными. Такой вот предприимчивый аутист оказался.

Вооружившись «хартией», мы стали жить по своим правилам. В то время как в стране рушилась экономика, разорялись крупные производства, безработные сидели на бульварах и продавали домашний скарб; в то время как устройство на работу ещё не гарантировало зарплату, а во власти рулили бандитские группировки, наше издательство являло собой «Островок Справедливости», государство в государстве.

Здесь дорожат вечными ценностями – ответственностью, участием, профессионализмом, уважением к другим, так не похожим на тебя… И сохраняя связи с материком, куда, хочешь-не хочешь, приходится каждый вечер возвращаться, помнят о законах своего «Островка» и стараются жить по этим законам среди хаоса и бандитского беспредела. Стараются быть добрыми, надёжными, правдивыми…

Хотя правду говорить бывает опасно. Это не значит, что надо обманывать, но иногда всё же лучше помалкивать. Все это понимают, но только не Инна Принц. Вот человек, паталогически не умеющий врать. Казалось бы – черта добродетельная, но подчас выходит боком. Инну много раз пытались уговорить, чтобы не сразу выпаливала всё как есть. Ну, кому из клиентов надо знать, что она вышла замуж и теперь не Принц, а Балагаева? Одно дело – приходишь в бело-голубой зал особняка и тебя встречает Принц… А тут вдруг – Балагаева! Но это, в конце концов, её личное дело, можно лишь посетовать… А вот скажите, Бога ради, кто тянет за язык ляпнуть на весь зал, что у нас проблемы с фотовыводом или верстальщик заболел?!

Разговоры не помогали. Инна с виноватой улыбкой хлопала ресницами, обещала в будущем учесть, но потом всё шло по-прежнему. К тому же она была снисходительна и прощала подчинённым невнимательность, ошибки, метры бракованной плёнки. Ровно в шесть вечера Балагаева брала в руки сумочку и отправлялась домой, в то время как другие менеджеры частенько задерживались и на неё смотрели косо.

Человек она хороший, ответственный и чёткий, прибыль не падает. Но по всем меркам должна расти! Тогда от этой самой прибыли и надо плясать. До сих пор премии руководству распределяла я. Часто одинаковые, чтобы никого не обидеть. Премия стала чем-то привычным, не зависящим от результата. А если будет зависеть? Не от моей левой ноги, а от финансовых показателей? И не жалкие 5—10 процентов, а треть от прибыли? Может ведь получиться внушительная сумма!

Инна восприняла перемены как новую увлекательную игру и наладила тотальный учёт и контроль: выполненных заказов, расхода плёнки, отработанного времени. Сразу стало понятно, кто филонит, а кто пашет, кто быстро соображает, а кто спит на ходу. И кто, в конце концов, из-за невнимательности тратит метры лишней плёнки! Это отражалось на заработках, и результаты заметно улучшились. Лозунг социализма «от каждого по способности, каждому по труду» прекрасно работал.

Производство это одно, а дизайн-студия – совсем другое. Мало кто из клиентов понимал, что дизайн, то есть творческая составляющая – основа успеха, особенно в рекламе. Заказчики не готовы были за это платить. От дизайнеров я не ждала прибыли, лишь бы убытков не было. Ведь дизайн-студия была моей любимой вотчиной. И хотя за десять лет я научилась руководить производством, находя в этом элементы игры, режиссуры, о которой некогда мечтала, профессия художника давала о себе знать. Вызывая лёгкую ностальгию по безмятежной, пусть и не такой денежной карьере книжного графика.

Теперь я много времени проводила на Псковщине, в своём любимом «Алтуне», бывшем поместье графа Львова, к которому Александр Сергеевич ездил в гости, находясь в Михайловской ссылке. С тех пор сохранился склад винокуренного завода с врытыми в землю громадными каменными чашами, амбар под трёхсотлетними дубами, липовая и дубовая аллеи, пруд, вырытый в форме Северной и Южной Америки, а прямо перед моим домом – каретный двор с арочными окнами. А ещё озеро, лес и заросшие парки…

А ещё Гена, хотя он жил в Алтуне, а я в Питере. Вернее, в Питере я полгода руководила издательством, а остальное время мы проводили вместе. Генка всем моим нравился: и маме, и сёстрам, и детям, и сотрудникам. Был у него такой замечательный талант. Высокий, мужественный, брутально-красивый, молодой, работящий. Уже не пьющий… Ну, об этом мы больше не вспоминали. Нас многое сближало – оба разведённые, с холодком под сердцем, который может вытеснить только новое, горячее чувство.