Читать книгу Семь мужей Синеглазки. Сказка-быль - Марина Важова - Страница 7

Туча набежала на солнце. Она встала плотно и неподвижно. Синеглазка подняла голову и увидела, что никакой тучи нет. Пушистая, в золотом ареоле голова заслоняет свет.

Какой высокий – как подсолнух! Волосы, борода, усы и даже брови – всё из пшеничных колосьев. И глаза – большие, серые, как морской галечник.

Голова улыбнулась, обнаружив щербинку в углу рта, и произнесла, чуть картавя: «Для растений землю копаете?». И получив ответный кивок, заметила: «Здесь плохая земля – асфальт рядом».

– А где хорошая? – Синеглазка встала с колен и невольно засмеялась.

На нём синие потёртые джинсы и голубая в клеточку рубашка с закатанными рукавами.

На ней – бирюзовая кофточка, вышитая васильками, и синяя юбка-колокольчик.

Он переводит взгляд на свою рубашку, улыбается: «У вас тоже Голубой период?». И тут же смущённо прикрывает ладонью пустоту недостающих зубов.

Надо же, Пикассо знает! А сам жуть какой запущенный: пыльные сандалии, давно не стираные джинсы, тощий рюкзачок за спиной. Чистый скиталец!

– Хорошая земля – на кладбище, – спохватившись, добавляет он.

– Ну, я боюсь туда ходить, – лукавит Синеглазка, высыпая из пакета набранную землю.

– Могу проводить. Я сегодня совершенно свободен. Кстати, меня зовут Скиталец. А вы… Дайте-ка попробую отгадать. Вы – Синеглазка?

Ну нет, так не бывает! Предположим, он где-то узнал, как её зовут, случайно подслушал. Но как она разгадала его имя?!

Они идут в сторону Смоляного Острова и по дороге обсуждают достоинства кладбищенской земли.

Вот берег Смоляны. На кладбище можно пролезть через дырку в заборе.

Под большими ракитами набирают целый пакет жирной, чёрной земли – перегноя.

На обратном пути проходят мимо троллейбусного парка, и Скиталец рассказывает, что в Южных горах на троллейбусе путешествуют из одного городка в другой. Проезжают горные аулы, покрытые снегом. А внизу море, пляжи, жара.

Неужели так бывает?

– Когда поднимаешься в горы, становится холоднее – будто едешь на север. Можно рассчитать зависимость: сто метров в гору равно приблизительно…

Потом они выходят к заливу с белеющим вдали парусом, и разговор переключается на морскую тему. Скиталец служил на флоте и даже ходил в кругосветку. Он объясняет, чем бизань отличается от брамселя, как вязать морские узлы.

Проходя мимо Пожарки, Синеглазка ускоряет шаг. Хоть Брюс там давно не работает, но вот оно – его окошко. Друг может увидеть, как она идёт с другим.

Поскорее свернули в переулок.

Неожиданно грянул ливень, и они спрятались под арку. И там, в полутьме, он окунул в её ладони свои выгоревшие усы, будто воду пил…

Только к вечеру, когда зажглись фонари, они подошли к её дому. Как это получилось? Ведь нигде не останавливались, не сидели на лавочках. Они шли и шли. Но почему-то целых три часа!

Скиталец взглянул на неё прозрачными глазами, в которых отражались закатные облака, и сказал на прощанье: «Я, наверно, показался вам страшным болтуном. Но это от смущения».

Синеглазке захотелось спросить, когда они снова встретятся, но она вспомнила, что замужем. Напоследок оглянулась через плечо. Скиталец шагал вдоль улицы, не оборачиваясь. По движению головы было ясно: он поёт.

***

Дома тихо: Брюс ещё не пришёл, Лили спит. Но тут же просыпается с вопросом: «А кошки колбаску любят?». Синеглазка знает, откуда ноги растут: вчера у них на работе, в Модном Доме, давали праздничные наборы с копчёной колбасой.

– Конечно, любят. Спи.

Но дочка жалобно пищит: «Мяу». Приходится доставать колбасу и резать её тонкими ломтиками. Это уступка. Заглаживание вины, которой ещё не было. Впрок.

Ночью конь пытается её догнать. Но Синеглазка несётся мимо на паруснике с туго натянутым бом-брамселем. Дует попутный ветер, на гюйс-штоке полощется голубой, в мелкую клеточку, флаг, скрипят шпангоуты.

А конь мчится вдоль берега и тоскливо ржёт, отставая.

Парусник качает волнами, всё выше, выше…

Брызги попадают в лёгкие, она задыхается.

Это морская болезнь… Это морская болезнь…

Это…

Морская…

Болезнь…

***

Прошёл месяц. Скиталец не появлялся, и болезнь прошла.

Этой ночью уже никакого парусника не было. Она лежала в высокой траве и слушала перестук копыт. Конь промчался мимо, не заметив её. И тогда она испугалась и крикнула: «Эй, ты куда!».

Он вернулся. Он так обрадовался! Думал, что навсегда потерял свою ловкую наездницу.

Они летали всю ночь, разгорячённые, мокрые. Падали в воздушные ямы и вновь продирались сквозь блестящую от росы траву. Когда показалось море, конь легонько куснул Синеглазку зубами и сказал голосом Брюса: «Ненавижу море, от него морская болезнь».

А она любит море, любит…

Проснулась среди ночи и уже больше не спала. Ей всё чудилось, что в окно кто-то стучит: «Тук-тук, тук-тук». Но кто может стучать – пятый этаж?

На следующий день, выходя из трамвая, заметила пшеничную голову.

Он стоит у водосточной трубы и держит в руках веточку. Ни одного шага навстречу, просто стоит и смотрит, как она идёт к своему дому. Даёт возможность выбора…

***

Они молча идут к парку, словно катамаран, рассекая толпу. Он держит её за руку и время от времени сжимает, как бы говоря: «Видишь, я пришёл». А потом, на скамейке, коротко и убедительно объясняет – ничего не получится.

Он ей не подходит. Да он никому не подходит. Была жена. Ушла, не выдержала. Квартиру отдал ей, на что ему? Теперь иногда ночует у мамы на раскладушке в кухне. Или у друзей. Но это зимой.

– А летом?

– Летом тепло. Мне одному ничего не надо. Я вольный ветер, я Скиталец.

У него нет денег, он нигде не работает. Бродит по свету.

– А ты можешь не скитаться? Жить, как все живут?

– Не знаю. Давно не пробовал.

Если кого-то любишь, можно всем поступиться, лишь бы рядом быть.

Если любишь…

***

Трамвай везёт их долго-долго. Наконец, вырывается из тоннеля блочных стен на берег озера. Настоящего озера, с мостками, камышовыми кулисами по бокам, песчаным пляжем. А справа – другое озеро, за ним – третье.

Они на Озёрах.

Последние тёплые дни осени, за которыми только дожди, холодные скамейки и мусор опавшей листвы. А потом – белая, равнодушная зима.

Но пока – почти лето.

И они – почти вместе.

Он достаёт из рюкзака десяток картофелин, полбуханки хлеба, соль в спичечном коробке.

– Будем печь картошку. Сначала наберём сосновых шишек.

Они ползают на коленках по скользкому ковру иголок. Собирают растопыренные шишки в старенький рюкзак. Встречаясь руками, вздрагивают: бьёт током.

Шишки горят весело и быстро. В костёр летят ветки, доски от ящика.

Маловато топлива, маловато…

Скиталец куда-то исчезает и вскоре появляется с поленьями в руках. Вот теперь всё получится.

Она не спрашивает, откуда дрова. Это мужское дело – добывать.

А он мужчина. Он – её мужчина.

***

Это случилось в прошлые выходные, когда его мама уехала за грибами. А они остались убирать квартиру.

Но сперва он достал со стены гитару, подкрутил, перебирая, струны и заиграл медленно, переборами. Чуть картавя, тихо запел:

Уходит рыбак в свой опасный путь,

Прощай, – говорит жене.

Быть может, придётся ему отдохнуть,

Уснув на песчаном дне3».

Синеглазка стоит на берегу: всматривается в волны, ждёт…

Лучше лежать на дне

В синей, прохладной мгле,

Чем мучиться на суровой,

Жестокой, проклятой земле!

Бедный, измученный… Скиталец…

Подходит сзади и обнимает его вместе с гитарой.

Волны прилива раскачивают комнату. Один прыжок – и они летят, как дельфины. Синхронно выныривают, чтобы хватить воздуха и опять – на глубину…

Прыжок с вершины-ы-ы.

Бесконечное погруже-е-е-ние.

Наве-е-е-ерх, за воздухом.

И снова прыжок, и снова погружение…

Абсолютная глухота. Остановка времени. Остановка сердца.

Никогда такого не было. Это любовь. Это любовь… Это…

Уже начинало смеркаться, когда он в спешке взялся за швабру. Еле успел, но всё обошлось. Видно, научился на флоте стремительной уборке.

Синеглазка идёт домой тем самым бульваром, где впервые встретила Скитальца. Листва шуршит под ногами, накрапывает дождь.

Она ничего не замечает.

Вновь и вновь переживает взлёт и падение. Взлёт и падение.

Погружается на самое дно.

***

Брюс уже дома. Похоже, родичи его просветили. Они догадались, что у неё кто-то есть. Но зачем говорить ему, хунвейбину?

Потому что семья, ребёнок. Пусть принимает меры.

Ах, как некстати!

Брюсу больно и обидно, но… Это должно было случиться.

– Я узкоглазый.

– Да нет же, у тебя круглые глаза!

– Я маленького роста.

– При чём тут рост?

– Я намного старше тебя.

– Всего на семь лет!

Вздыхает, потом берёт ложку, ест суп. Он научил Синеглазку готовить: плов, шурпа, чим-чи, рис-паби.

– Он… русский?

– Да, но…

– Он высокий?

– Какое это имеет значение?

– Ты любишь его?

…

– Ты любишь его?

…

– Бяка, ну скажи, ты любишь его?

– Да, Бяка, я его люблю.

– Какой кошмар!

Они лежат рядом, смотрят на потолок, как будто там показывают фильм. Каждому – свой. Синеглазка видит костёр, быстрые, нежные поцелуи на задней площадке трамвая. Взлёты и падения.

А Брюс, похоже, смотрит на свою уходящую спину.

– Так что теперь? – спрашивает трагическим голосом.

Синеглазка пожимает плечами, но под одеялом этого не видно.

– Давай забудем обо всём. Не бойся, никаких упрёков не будет. Ты – моя жена. Иди ко мне, Бяка.

– Нет, Бяка, я так не могу. Я его люблю.

– Какой кошмар!

***

Они встретились на следующий день. Скиталец пришёл к Брюсу поговорить. По-мужски.

– Представляешь, Бяка, пришёл с поллитрой! И куда? В Альма Матер!

– А зачем он приходил? – Синеглазка поражена. Он ничего ей не сказал. Пришёл с бутылкой! К Брюсу, который вообще не пьёт!

– Объяснил, что не виноват, что ты сама настаиваешь, липнешь к нему. А он тебя предупреждал, что не готов к серьёзным отношениям.

– Неправда, ты врёшь!

– Я никогда не вру, Бяка. И ты об этом знаешь.

Берёт планшет с начатым эскизом, ставит на стул и, обмакнув тростниковую палочку в тушь, произносит, как приговор: «Он не любит тебя. Ты будешь с ним несчастна».