Читать книгу Похождения бизнесвумен. Книга 2. Лихие 90-е - Марина Важова - Страница 5

Своё дело
ТОБОЛЬСКИЕ ВОЯЖИ

Оглавление

С Тобольском возобновились все старые связи. «Рекорд» Саши Костылева набирал полиграфические заказы по всему Тюменскому региону. Почти каждый месяц, за исключением распутицы межсезонья, либо одна, но чаще с кем-нибудь из именитых гостей я попадала в Сибирь. То по делам, то познакомить, а то просто проветрить хлынувших в Россию, поверивших в «glasnost» немцев и голландцев.

Кто-то из «красных» директоров спонсировал серьёзное издание про тюменских художников, но в тех дремучих краях невозможно было найти цветную фотосъёмку. Я пригласила Володю Теребенина, эрмитажного фотографа, и нас возили по разным городкам, водили по мастерским, где традиционное чаепитие перемежалось иными возлияниями – с пельменями, струганинкой и изумительным розовым салом.

К концу третьего дня Володя совершенно обалдел от постоянного недосыпания и многочасовых съёмок. Он снимал профессиональные слайды «девять на двенадцать», снимал безошибочно, влёт. Это магическое «девять на двенадцать» открывало нам все двери – такой техники в округе не было, и слайды полиграфического качества – а какого же ещё, только полиграфического! – ценились высоко, вызывая благоговейный восторг.

Но наши труды так и остались лежать мёртвым грузом, никакого альбома сделать не удалось: резко и безвозвратно иссякла «красная» денежная река. То ли инвестор уже добился, чего хотел, и не было нужды продолжать игру в покровительство искусствам, то ли разворовали всё – узнать не получилось. Хорошо, хоть Володя в обиде не остался и не раз потом вспоминал эту поездку и сибирских художников, даже имена их запомнил и очень переживал, что не увидят они его работу, не смогут оценить качество репродукций.

Было страшно обидно, что не выйдет в свет обречённый на успех толстый фолиант, никогда не будет он отпечатан за границей на лощёной бумаге с оттенком слоновой кости, не переплетут его в твёрдые малиновые корочки, украшенные гербом с короной и двумя чёрными соболями, высунувшими от усердия золочёные языки, с надписью «СИБИРЬЮ ПРИРАСТАТЬ БУДЕТ» – начертанною золотыми литерами на лазоревой с чёрным подбоем ленте… Увы! Увы!

Приезжая в Тобольск, я встречала то на пароме, то в самолёте кого-нибудь из питерского «Рекорда» и либо рассеянно и молча глядела в окно, либо с чуть виноватой улыбкой подходила, расспрашивая о тех, с кем раньше доводилось работать. Участь встречающих была незавидной: они не очень-то разбирались в наших отношениях, но деловые связи ни с той, ни с другой стороной терять не хотели. Поэтому для прибывших гостей на всякий случай посылали две машины и поселяли нас на разных этажах «японской» гостиницы.

Самая трудная работа выпадала на долю Саши Костылева – ведь ему приходилось проводить с нами вечера. Если попадался неконфликтный вариант, то вечерние трапезы объединялись за общим столом, где Саша, облегчённо посмеиваясь, вел непринуждённую беседу, стараясь по возможности уходить от тем, попадавших, по его разумению, в разряд коммерческой тайны. Но если приезжали конфликтующие команды – ему изрядно доставалось. Как-то в ресторане он вызвал нешуточную тревогу своими мгновенными исчезновениями и такими же внезапными появлениями с перекошенным лицом и тёмными кругами под глазами. Честно сказать, я тогда решила, что у него прихватило живот, и лишь год спустя узнала, что прибывшая накануне команда Резникова устроила банкет в конференц-зале этажом выше, и Костылеву пришлось «пожить на два дома» и дважды поужинать, дабы никого не обидеть.

Лучше всего было ездить с Инденком, который своим ровным дипломатичным поведением и на правах родства умудрялся всех примирить, расслабить и обязательно при этом что-нибудь полезное выведать.

Костылев, продвигая свои комсомольские связи, познакомил нас с необычайно колоритной и деятельной Леной Братухиной. Я не сразу поняла, что она нашего возраста, а может, и младше, так как из-за монолитной фигуры, выступающей вперед нижней челюсти и значительного отсутствия зубов Лене можно было дать сороковник. Она была бывшим комсомольским лидером, привыкла отдавать приказы и не терпела возражений. К тому же её представление о своей привлекательности было явно завышенным, она постоянно рассказывала истории про отчаявшихся поклонников и тот фурор, который ей удаётся производить среди мужского населения Тобольска. Но душа комсомолки жаждала новых вершин, и в этом свете деловые контакты с питерским бизнесом казались ей самым подходящим способом их достичь.

Уже через полчаса разговора с Леной мы поняли, что она сидит на комсомольской, а может, даже и партийной кассе, что деньги жгут её седалищный нерв, и она готова сбросить изрядный финансовый кусок, лишь бы выбраться за границу. Во время разговора Лена несколько раз как бы случайно коснулась Юркиного плеча и «ненамеренно» упомянула о своих тесных связях с руководством комбината. Пообещала в ближайшее время привезти выгодный заказ и, переваливаясь как утка, выдвинулась во двор, где её ждал новенький уазик.

В тот же приезд мы возобновили знакомство с Валерой Дашкевичем, который работал журналистом в бедненькой тобольской газете. Он и его жена Лёля носились с идеей основать новую газету – свободную, без цензуры, с литературным приложением, в котором бы он как главный редактор печатал отвергнутых поэтов. Я рассказала Валере о встрече с Братухиной и её шальных деньгах.

– Может, попросить на газету?

– Дохлый номер, – скривился Валерка. – Знаю я эту Лену, для тобольских дел она не даст ни гроша – боится засветиться. Её интересует только заграница, мечтает вырваться на Запад. Хотя есть один проект, которым можно её увлечь. Я как раз думал, где на него денег взять, но мне она не даст, а вам, да ещё если с Гуссенсом познакомите, – даст безусловно.

Проект этот оказался книгой анекдотов, причём без купюр, то есть местами откровенно матерных. И задуман он был не дешёвенькой книжонкой, а подарочным иллюстрированным изданием в переплёте из бумвинила с золотым тиснением. Правда, пока эта книга существовала только в Валеркином воображении. На деле имелся безрукий художник, наплодивший множество карикатур про обывательскую жизнь в глубинке, причём очень талантливых и смешных. Как уж он рисовал без рук, не знаю. Какая-то система резинок, которыми он закреплял карандаши и кисточки на своих культяпках, – и рисовал. Именно его рисунки натолкнули Дашкевича на мысль собирать анекдоты, а свалившиеся с неба свобода и гласность надоумили издать их как есть. Валерка был уверен, что такое крутое издание станет настоящим бестселлером и всех нас озолотит. В общем, этот проект мы стали воплощать в жизнь. Решили приехать в Тобольск с Тоном Гуссенсом, познакомить его с руководством комбината, а заодно и с Братухиной. Тем временем Валерка подготовит макет книги, и Лена, как миленькая, согласится её субсидировать.

О приезде Тона стало известно многим Валеркиным друзьям, среди которых была довольно симпатичная Лина, известная тем, что получила звание «Мисс Тобольск-87». Голландского гостя принимали в маленькой квартирке стандартного панельного комбинатовского дома, где Валерка жил с Лёлей и сыном Данькой. Гуссенс не обратил никакого внимания на убогость жилища и незатейливость угощения. Мне вообще с некоторых пор стало казаться, что у себя в Голландии Тон вел довольно скромную жизнь. Именно такие иностранцы, которым нечего было терять на родине, в то время приезжали делать совместный с Россией бизнес.

Не успели мы как следует расположиться, как явилась Лина, разодетая по последней моде. Валерка признался, что позвал её специально, чтобы голландцу было повеселее. К концу вечера «Мисс Тобольск» уже сидела у Тона на коленях и наманикюренными ноготками причёсывала его слегка плешивую шевелюру. Они о чём-то ворковали, каждый на своём языке, но это их не смущало. И тут в самый разгар идиллии как тайфун влетела Братухина, выкрикивая якобы английские приветствия. Гуссенс не на шутку струхнул, Лина соскользнула с его колен и спряталась за Валеру, что Братухина восприняла как сигнал к решительному штурму. Благо до коленей дело не дошло, а ограничилось передачей голландскому гостю страшненького буклета о её магазине «Тобольская заря» и личной фотографии, где комсомольская лидерша была заснята стоящей на трибуне с полуприкрытыми глазами и открытым ртом. Кое-как удалось её спровадить, и она с видом игривой лани удалилась, помахав только Тону и произнеся: «Увидимся позже». Наверное, в её представлении это было сказано почти по-английски.

С тех пор Братухина стала часто приезжать в Питер, каждый раз Тон прятался от неё и, судя по всему, не на шутку боялся. Тем не менее, одно упоминание его имени действовало на Лену возбуждающе. Туманные намёки на возможность получить приглашение в Голландию, мои рассказы о «низких землях» возымели действие, и она дала денег на книгу с анекдотами.

Мы сбились с ног в поисках типографии, которая не только смогла бы такую книгу напечатать, но и сделать это хорошо. В конце концов нам удалось пристроить наш будущий «бестселлер» в контору с явно не профильным для нашего дела названием – «Детская книга». Там заказ взяли не глядя, и договор подписали, и аванс получили. Но когда начали печатать, с корректоршей, которую вызвали к печатной машине для проверки текстов, случилась истерика. Были подняты на ноги главный механик и главный инженер, которые, ознакомившись с причиной истерики, в свою очередь повалились прямо у печатного станка, но уже от хохота. Дело дошло до директора типографии. Тот пришёл в ужас, позвонил мне, умоляя забрать от него заказ немедленно, пока дело не дошло до министерства. На сём эпопея с книгой анекдотов закончилась. По стечению обстоятельств Братухина в Питере больше не появлялась, позабыв и про деньги, и про заграницу. Такое случалось с деловыми людьми. Они пропадали так же неожиданно, как и появлялись. Видимо, завод кончался…

Иногда мы с Инденком посещали монастырь Тобольской епархии, встречалась с настоятелем, обсуждали возможности общих дел. Нас познакомил Дашкевич, которого после неудачи с анекдотами резко качнуло в противоположную сторону, и он увлёкся идеей переиздать в оригинале «Слово о полку Игореве». С этими высокими мыслями он и предстал пред очи настоятеля и нашёл в том много сочувствия. Но выяснилось, что нужды церкви в части печатных дел гораздо более очевидны. Надо было и книжку про восстановление Тобольского кремля издать, и маленькие иконки для округа печатать, чтобы монастырская братия их на деревянную основу клеила и лаком сверху покрывала. Так что затея Дашкевича была отложена до будущих времен, и он с присущим ему азартом окунулся в дела божеские, проявляя и такт, и вкус, и так не свойственное ему послушание.

В тот день, когда мы встретились с отцом-настоятелем, впервые запахло осенью. Ночью прошёл дождь, и мелкий водяной бисер не просыхая блестел на тронутой тленом листве, паутинах, облезлых чугунных монастырских оградах. Мы стояли возле кремля на холме, и ветер развевал моё платье и одежды батюшки. Уже прощаясь, он протянул мне руку, и я с чувством пожала её, про себя удивляясь вялости и мягкости его слегка вывернутой ладони. Лишь потом я догадалась, что рука была протянута для поцелуя, а я сдуру трясла её что есть силы. Ну да простят меня в моём неведении… Годами позже, когда мне приходилось по всяким мирским и церковным делам общаться с разного чина священнослужителями, я отметила, что в большинстве своём они подстроились и на прощанье подавали руку более энергично, чтобы её и пожать было можно, и устами приложиться…

Валера оказался хорошим гидом, сразу было понятно, что историю Тобольска и монастыря он изучал давно. Мы прошли по монастырским дворам и через разлом в стене попали в странное место. Узкая улочка с древними постройками, колючая проволока на крышах. Развалившиеся стены, сбитые ступени, дверные проёмы, зияющие пустотой, окна без стёкол с решетками.

– Здесь много лет была тюрьма, – пояснил Валера. – Видите, у той стены расстреливали – вся изрешечена пулями. А тут, в бывших кельях монахов, находились камеры.

Мы зашли в такую келью-камеру и с интересом огляделись. В маленьком тесном закутке было грязно, повсюду обломки, подушки с торчащей из дыр соломой, бесформенный пыльный тюфяк.

– Тут вроде туберкулезников держали, – припомнил наш гид, и мы поспешно выбрались во двор. На обратном пути Валера рассказал, что епархия недавно приняла от государства эту часть своих построек, и теперь решает, что с ними делать, больно уж на них много всякой скверны.

Дашкевич пригласил нас к себе и принялся угощать чаем, как водится, прямо на кухне. Попутно он рассказывал множество забавных и нелепых историй, приключившихся с ним за последние несколько лет тобольской жизни. Как и мой знакомец, главный связист химкомбината Коля-Ваня, Валерка с Лёлей тоже мечтали уехать за границу. Но их земля обетованная располагалась на фешенебельных перекрёстках Нью-Йорка, в отличие от сомнительной притягательности находящихся на военном положении югославских городков, о которых мечтала химкомбинатовская пара.

Уехать за кордон без скандала можно было, имея на то вескую причину. У Валерки их было две. Во-первых, Лёля, по её собственным словам, была «полукровка: отец еврей, а мать жидовка», что в то время было огромным достоинством. Для того чтобы усугубить причину отъезда, Валерка придумал целый сценарий. Он организовал небольшой поток писем в Лёлин адрес с угрозами и оскорблениями, а в довершение всего поджёг свой почтовый ящик и для констатации факта вызвал милицию. Таким образом, у него на руках были те самые похабные письма, подкреплённые протоколом о поджоге (практически покушении), и можно было начинать штурм американского консульства с просьбой о политическом убежище.

Сколько мы ни уговаривали Валерку остаться или переселиться в Питер, начать собственное дело, он твёрдо держался своего плана, распаляя себя и Лёлю картинами несправедливости жизни в совке. Что мы могли ему возразить? Что времена меняются, что совок вот-вот распадется, что такие, как он и Лёля, очень нужны будут новой России. Что, в конце концов, мы нашли в них настоящих друзей и не хотели бы потерять. Что невидимая и не диагностируемая болезнь – ностальгия – ломала и убивала даже очень крепких духом…

Дашкевич намекал на неких покровителей, обещавших заняться его делом, так сказать, в комплексе: и квартиру в Тобольске продать, и визу сделать, и жильём обеспечить, и на работу в Штатах устроить. В дальнейшем их переезд затянулся надолго, и они с десятилетним Данькой полгода торчали в Питере, столь любимом ими когда-то, но надоевшим до ненависти, жили то в одной, то в другой дешёвой гостинице, появляясь у нас по выходным, отупевшие от безделья и разговоров «по кругу», уставшие друг от друга, всем и всему чужие. А потом, когда почти все деньги от продажи квартиры были прожиты, их всё же перевезли за океан.

Похождения бизнесвумен. Книга 2. Лихие 90-е

Подняться наверх