Читать книгу Власть Прозерпины - Марита Мовина-Майорова - Страница 9

ИТАЛИЯ.

ПАЛЕРМО.

1.

– Нет, нет, нет! Только не сейчас и не здесь!

– Нет. Только сейчас и только здесь! – сказала она, поставив точку в эмоциональной перепалке. – Именно здесь и именно сейчас я скажу тебе о главном – я хочу уехать. И как можно скорее. Хватит. Я устала. Я перестала понимать тебя. Все перестало быть таким, каким было.

Она посмотрела на него сердито и вдруг умоляюще попросила:

– Любовь моя, отпусти меня.

И как будто выдохлась сразу.

Он бросился перед ней на колени и зарылся лицом в её одежды. И затих. Она дотронулась рукой до его щемяще родного затылка, и плечи его приподнялись. Тело его задрожало. Он плакал.

Боль полоснула её по сердцу. Жестоко. Дыхание перехватило, и из горла вырвалось тягучее страдание. Слёз не было. Только щипало глаза.

Она начала раскачиваться взад и вперёд всем телом на краешке кровати. А он обхватил её за талию и, уткнувшись лицом в её колени, плакал навзрыд.

…Сколько времени прошло? Говорят, счастливые часов не наблюдают. Для горюющих, время останавливается вовсе…

…Наконец, время снова возобновило свой бег. Чемодан валялся на полу открытый и пустой, а вещи были разбросаны по всей комнате. Тела их тоже были разбросаны по кровати, и на лицах лежала печать умиротворённости. Глаза их были закрыты. И только руки переплелись в поцелуе.

2.

…Внизу, очень-очень далеко внизу, плескалось, действительно – лазурное море. Отсюда, с Монти Пеллегрино, оно было видно полностью, сколько хватало взгляда. Его можно было разглядывать, как на карте, потому что все оттенки его цветов от тёмно-синего до прозрачно-бирюзового, просматривались отчётливо, показывая отмели, глубокие места, места не очень глубокие со множеством морской флоры и фауны, и не очень богатые таковою. Левее расстилался сказочный город Палермо. Словами невозможно описать божественную красоту этого уголка Италии. Это надо видеть. Для неё это был Рай на Земле. Все о чем она мечтала: тёплый климат и сказочной красоты природа, и даже море – все она нашла здесь, на Сицилии. Там, где она сейчас находилась, было так хорошо и так красиво, что она подумала: «Здесь слишком красиво, чтобы жить. Это место создано только для любви и только для наслаждения. Это не для меня». И испугалась того, что подумалось. Это прозвучало как приговор. Себе.

Она и Витторио обходили смотровую площадку по окружности. И с каждым новым шагом возрастало её ощущение, что эта красота не для неё.

Для неё эта красота оставалась только экзотикой, которую можно приблизить к себе для острых ощущений и вернуть на место, постаравшись не пресытиться. Да, это было основным – не пресыщаться, чтобы постоянно иметь возможность получать новые острые ощущения.

Они обошли всю смотровую площадку…

Может, и супружество с Витторио грозило ей перейти в обыденность отношений и потерять остроту? Так же как и остаться жить здесь означало бы перестать испытывать экстаз от окружающей неповторимости и постоянного чувства: так не бывает, чтобы могло быть на самом деле.

Подъем на Монти Пеллегрино многое сказал ей. Он сказал, что делать ей здесь нечего.

Она увидела, насколько этот мир отличается от её привычного мира! Зато это был мир Витторио. Боже! Какие же они разные! Их миры! А они сами…?

Этот вопрос она могла исподтишка задавать сама себе только до того момента, как… Да. Пока он ни прикасался к ней. Или она ни видела его глаз. Или ни слышала его голос.

И если она смотрела на него и видела даже разделённость их миров, то все это не имело значения перед их непреходящей потребностью любить друг друга.

***

Пейзажи Италии…

Никогда она не думала и даже не мечтала о том, чтобы попасть сюда. Никогда. И это – истинная правда. Она не читала «Ромео и Джульетта». И это правда. Романтический мир Италии, воспринятый ею в детстве через песни сладкоголосого итальянского мальчика, звучавшие когда-то с пластинок из каждого открытого окна, через картины итальянских художников, наполнявших музеи её родного города, через легенду о любви двух юных существ из просмотренного фильма… Софи Лорен. Кто ещё? Ах, да! Итальянцы! Так называли в России всех итальянских певцов. Тоже – когда-то. Слушая их, она ничего не представляла. Не было никаких картинок. Только гармония красоты вливалась через уши в сердце. И сердце купалось, качалось на волнах мелодики их песен.

Ещё, правда, была какая-то средневековая Италия. После Римской цивилизации. Эта средневековая Италия была у неё в картинках, полученных из запретных фильмов – развратных, – как назывались они официально в той, до перестроечной России, в СССР, которые она посмотрела за границей, где прожила несколько лет с мужем, военным инженером, направленным туда помогать нашим зарубежным друзьям. Де Камерон… Вот тогда она в первый раз, глядя на экран, почувствовала беспокойство во всем теле. Ни один откровенно порнографический фильм, виденный ею здесь же, за границей, не пробудил в ней таких ощущений. В Де Камероне, теперь она ясно видела это, сочеталась непорочность телесного с похотью и грязью телесного же. Эти две противоположности были одним целым. Одно перетекало в другое без усилий и надрыва. То был процесс жизни. Сама жизнь.

Как ей казалось, скорее всего в те средневековые времена, телесная жизнь, потребности тела, не были опущены разумом так низко…. или не были ещё возведены в культ наслаждения. А может, наоборот: запрет религии на проявление естественных потребностей тела стал так велик и жесток, что люди его даже не стремились соблюдать, а скорее наоборот – желали нарушать его. Возможно же, это был намеренный развал всех устоев перед ханжеством Церкви.

Так думала она, перебирая иногда в памяти всё увиденное и услышанное о том времени.

Какая-то недосказанность была для неё там. Средневековье рисовалось ей, как одна сплошная окаменелость и постоянные сумерки. Словно не существовало тогда ни дня, ни ночи. Одни сплошные сумерки. И в этих жутких сумерках на каменных площадях, на каменных полах соборов и усыпальниц, на каменных парапетах, в каменных же гробах при свете факелов, а чаще – в полной серой мгле, шла таинственная, жестокая и фанатичная борьба за выживание. На уровне инстинктов. Инстинктов, которые религия, в лице инквизиции, пыталась сделать своей собственностью, чтобы, владея ею, диктовать людям свои законы использования их, тем самым, провоцируя людей нарушать эти законы. Чтобы жестоко наказывая одних, заставлять трястись от страха других. И властвовать безраздельно над человеческими душами.

«Но ведь инстинкты не подвластны законам людей, – не соглашалась она с жестокостью тех времён, – инстинкты – это инстинкты. Природа отдала их человеку, как части всего сущего на земле. Это то, что движет жизнью. Для животного мира сказать инстинкту „нет“ значило бы отказать себе в том, чтобы продолжать жить. И потому там, во внешнем мире, день сменяется ночью, лето – осенью, засуха – ливнями, шторм – штилем. Вот и цикличность жизни во всей своей неизменности. Раз и навсегда установленный Творцом порядок не нарушается, и именно это даёт и давало человеку разумному возможность продолжать быть на Земле в том физическом обличье, в котором он был и есть, и строить планы на будущее, продолжая род человеческий».

Пейзажи Италии…

Никогда она не думала, и даже не мечтала, о том, чтобы попасть сюда. Никогда.

***

…В комнате стоял полумрак. Была сиеста.

Все окна зашторены, и даже лёгкая прохлада витает в воздухе.

Музыка играет в сложной современной конструкции. Музыка изливается в пространство комнаты, словно увеличивая его объем, хотя сама по себе чуть слышна – так воспроизводят её супер колонки. Музыка льётся из этой конструкции вместе с мерцающими на этой конструкции лампочками. Огоньки лампочек мерцают то, усиливаясь, то, затухая, то мелко-мелко дрожат, повторяя вибрации мелодии.

Она сидела напротив музыкального центра на кожаном старинном диване, откинувшись на его спинку, полулёжа и вытянув ноги на каменном полу. Обнажённое тело блаженствовало на прохладной коже дивана.

Она, полузакрыв глаза, наблюдала за миганием лампочек, впитывая кожей музыку.

Чуть больше часа назад они с Витторио переступили порог его квартиры в Палермо. И всё произошло, как и предвиделось. До душа они не дошли. Бешено, в каком-то диком экстазе, прямо у порога закрывшейся за ними входной двери, мгновенно насладились телами друг друга. И сразу очень захотелось есть. Давясь смехом, помчались на кухню, извлекли из холодильника жареную тушку цыплёнка и тут же так же мгновенно насытились ею, запивая тёплым вином.

Уф! Теперь можно было идти в душ.

Они побежали по коридорам квартиры наперегонки. Кто первым захватит душ? Она, конечно, решила отстать. Пусть он – первый. Всё равно один он мыться не станет – затащит её.

Она зашла в ванную, когда за прозрачными стёклами квадратной душевой кабинки шумела вода, и мелькало его тело. Зашла и остановилась: там, в кабинке, было мало места для двоих. Но в это же мгновение раздался его призыв:

– Мирушка, любовь моя! Я жду!

Дверь кабинки приоткрылась, и показалось его мокрое лукавое лицо. Блеск его глаз, сверкающе-смеющихся, мгновенно заполнил всё пространство вокруг.

…Он прижал её спиной к себе, и она почувствовала ягодицами, как его плоть тут же увеличилась и стала твёрдой. Прохладная вода струилась по их телам и пыталась разъединить их сомкнутые тела.

– Нет, – сказала она с придыханием.

– Почему – нет, – капризно и со смехом произнёс он, сдавливая ей живот руками и прижимаясь щекой к щеке.

– Ну, не-ет, – так же капризно, в тон ему ответила она и отстранилась. – Нет – значит «нет».

Быстро повернувшись, присела и поцеловала лёгким поцелуем его упругую смуглую плоть. Потом чуть сжала её рукой, глядя на него снизу вверх, выпрямилась, брызнула рукой капельки воды ему в лицо, засмеялась и вышла из кабинки, шумно отодвинув и задвинув стеклянную дверцу душа.

Ей нравилось так играть с ним. А у него была своя игра с ней. Оба позволяли друг другу играть свою игру. В результате, желание продолжать игру не проходило у них никогда.

…И вот она полулежала на прохладе кожаного дивана. Ноги холодил каменный пол. Музыка мерцала и лилась вместе с мерцанием лампочек.

Бутылка вина, тёплого и терпкого, стояла на полу возле её ног. Пустой бокал отдавал последние рубиновые капли полу, свесившись из её расслабленной руки. От падения его спасала только круглая ножка, которой он зацепился за её пальцы.

Тихо отворилась дверь, и на пороге возникла смутная фигура. Фигура не двигалась. Фигура смотрела на неё. Кроме Витторио в квартире никого больше не было. Она это знала. И она знала, что эта фигура на пороге – Витторио. И всё же всё внутри у неё сжалось от ужаса и застыло в ожидании. То ли боли. То ли наслаждения. И того и другого – на грани невозможного. Бокал выпал из её руки и звонко разлетелся на осколки. Она судорожно дёрнулась и вскрикнула.

– Что с тобой, Мирочка? – быстро подойдя и наклоняясь к ней, ласково спросил он. – Ты испугалась? Меня?…

– Включи, пожалуйста, свет, – попросила, отходя от оцепенения. – Здесь темно и холодно.