Читать книгу Повелитель и пешка - Мария Валентиновна Герус, Мария Герус - Страница 9

Обр встрепенулся, отгоняя дремоту. Нет, спать нельзя. Бежать, и как можно скорее! Тело ныло, будто от долгой неподвижности. В пещерке было темновато. Он осторожно выглянул наружу и от души выругался. Вот тебе и погрелся. Солнце ушло.

На прибрежном песке лежала неровная тень леса. Освещенным оставался только самый край у кромки прибоя. Ветер успел раскачать спокойное с утра море. Волны опять взялись за свою бесконечную работу.

Дурак ленивый! Проспал целый день. Обр высунулся из-под свисающих корней, чтобы оглядеться, и выругался снова, хотя грязные слова вряд ли могли помочь делу. Заколдованы они, что ли, эти Малые Соли? Всего в полуверсте чернели домишки рыбацкого конца, тянулись в море полоски причалов, торчали мачты пузатых кочей. От крайнего причала до этого откоса вообще рукой подать. Хуже всего было то, что на берегу между причалом и ближайшими домиками копошились человеческие фигурки, быстро двигались в сторону Обра. Бежать или переждать, спрятаться?

Хорт помедлил минуту и понял, что ждать не сможет. Хватит с него ловушек. Глубоко вздохнув, он выскользнул из пещерки, прижавшись к сосновому стволу, бросил последний взгляд на берег, но красных мундиров среди бегущих не заметил. «Интересно, чего это они всполошились?» – мелькнула праздная мысль. Впереди, путаясь в длинной юбке, все пытаясь подобрать ее на ходу, бежала женщина, за ней в некотором отдалении – кучка парней разного возраста, от совсем пацанов до вполне взрослых. Один из них нагнулся на бегу и, ловко размахнувшись, бросил камень. Попал. Женщина споткнулась, но продолжала бежать. Обр уже слышал свист и крики парней. Еще один камень просвистел мимо, но брошенный следом кусок мокрого плавника сделал свое дело. От удара в спину женщина упала. Пока она пыталась подняться, первый преследователь оказался рядом, грубо схватил за плечи, содрал и отшвырнул прочь рваный зеленый платок. Зеленый платок!

Увязая по щиколотку, Хорт слетел по крутому песчаному откосу и только потом подумал, что бежит не в ту сторону.

Анна закричала, как зайчонок, попавший в силок. От этого крика у Обра потемнело в глазах. Подвернувшимся кстати куском плавника он шарахнул обнаглевшего парня по крепкому загривку. Бревно разломилось на две мало пригодные к бою половинки. Парень, охнув, обернулся. Девчонку ему пришлось выпустить. Хорт левой рукой отпихнул подальше несчастную дурочку, а правой с наслаждением врезал прямо по пухлым губам, по угреватому носу уточкой. Бить пришлось снизу вверх, парень был на полголовы выше, но все равно получилось удачно. Помогло толстое железное кольцо на безымянном пальце. Удобная вещь, оказывается. Кровь струей хлынула из разбитой губы и сломанного носа, заливая лицо и перед рубахи. Парень взревел и размахнулся, намереваясь дать сдачи. Обр, рассчитывавший как раз на это, летящий на него кулак пропустил мимо, карающую руку аккуратно перехватил и резко выкрутил, заодно развернув взвывшего от боли парня лицом к остальным, чтоб видели. Крови натекло уже много, и Обр надеялся, что выглядит все это достаточно страшно. В конце концов, он же не кто-нибудь, а Хорт. Должны бояться. И верно, парни подбежали и остановились шагах в трех-четырех. Семеро. Еще один взрослый, остальные подростки, может, и помладше самого Обра. Но Хорт точно знал: такие гораздо опасней взрослых. Так и вышло. Старший встал как вкопанный, видно припомнив кое-какие рассказы о нраве Хортов. Остальные медленно приближались. Парень в руках Обра дергался, пытался достать его ногой и всякий раз начинал хрипеть от боли.

Ну что ж, семеро так семеро.

– Эй, Герман, – глядя поверх голов надвигавшихся противников, весело сказал Оберон Александр, – ты чего так долго-то?

Мертвый брат не подвел. Помог. Все как один испуганно обернулись. Воспользовавшись этим, Обр основательным пинком швырнул своего пленника, так что тот врезался прямешенько в живот второму двадцатилетнему амбалу, и они вместе повалились на песок. Пока они бранились, цеплялись друг за друга, пытаясь встать, Хорт быстренько разобрался с третьим противником. Без затей с разбегу врезал ему ногой в пах. Парень повалился и завыл так, что даже жаль его стало. Себе Обр такого не пожелал бы. Краем глаза он заметил, как сбоку подбирается четвертый, норовя запустить камнем, а пятый, согнувшись, тянется к голенищу сапога. Хорт вовремя ударил ногой по кисти, уже сжимавшей нож. Нож взлетел, сверкнув в воздухе серебряной рыбкой, и приземлился прямо в подставленную ладонь. Маркушкины уроки всегда приносили пользу. Только не те, которые про столбцы. Эти еще ни разу не пригодились.

Второй здоровяк, спихнув с себя страдальца, рука которого была если не сломана, то уж точно вывихнута, поднялся, наконец, на ноги, весь в песке и чужой крови, двинулся было к Обру, но, увидев нож, призадумался. Хорт широко улыбнулся, скользнул взглядом по растерянным хмурым лицам и крутнул нож в пальцах. Фокус, которому он тоже научился у Маркушки. Видать, они уловили что-то в прищуренных Обровых глазах.

– Хорт проклятый! – подозрительно знакомым гнусавым голосом заорал кто-то из младших. – Висельник! Хватай его!

– Такой убьет – недорого возьмет, – нерешительно донеслось из задних рядов.

– Тебя даром уделаю, – пообещал Обр, оскалясь по-волчьи.

Первым дрогнул бывший хозяин ножа, который еще не успел разогнуться. Так и рванул в сторону Малых Солей почти на карачках.

– На помощь звать надо, – солидно пробасил здоровяк с разбитым носом и, живо развернувшись, кинулся прочь. Через минуту на берегу вокруг Хорта было чисто. Парни быстро удалялись к городу.

Не обращая внимания на пару камней, брошенных в него с безопасного расстояния, Обр повернулся, отыскивая девчонку. Она сидела на песке, там, куда он ее толкнул, молча глядела на него большущими от испуга глазами. Хорт ухватил ее за руку, заставил подняться.

– Это и есть твои добрые люди?

Девчонка посмотрела вслед убегавшим и вдруг вцепилась в Обра обеими руками, уткнулась в грудь, прижалась всем телом. Она не плакала, только мелко дрожала и дышала часто-часто, как смертельно раненный зверь. Цепкие пальчики тискали суровое полотно его рубахи.

Согреть ее надо, что ли. Хорт замер в растерянности, а потом все-таки решился, неуверенно обхватил трясущиеся плечи свободной левой рукой. Но этого показалось как-то мало. Правая рука выпустила нож и присоединилась к левой. Как ни странно, это помогло. Глупая девчонка обняла его за шею, уткнулась носом в самую грудную ямку, но дрожать перестала. Лишь ходили под рукой острые воробьиные ребрышки.

– Ты вернулся за мной, – прошептала она, – ты правда за мной вернулся…

– Угу, – сказал Обр в склоненную, обтянутую белым платком макушку. А что еще он мог сказать? Что-то щекотало его шею, точно муха. Он попробовал смахнуть ее, и пальцы наткнулись на тонкую светлую прядку, выбившуюся из-под платка.

– О, оказывается, у тебя волосы есть.

Прядка обвилась вокруг пальцев, мягкая, как беличья шерстка. Хорт слегка потянул за нее и, видно, сильно дернул. Нюська встрепенулась, оторвалась от него, заполошно завертела головой.

– Ты… Тебе нельзя здесь.

– Знаю, – согласился он.

– Ничего ты не знаешь, ты сбежал, а там такое началось.

– Чего там могло начаться-то…

– Сначала, конечно, ничего. Мы пришли, а тебя нету. Ну, Антоша сказал, что это к лучшему.

– Антоша?

– Ну, отец Антон. Моя мать с его теткой дружила, он меня с детства знает. Он хотел потихоньку домой меня отвести, но тут приехал господин капрал со своим отрядом. Воняло от них от всех, будто на площадь сто пудов тухлой рыбы вывалили. Злющие, страсть. Господин капрал как спешился, так сразу и начал орать.

Сначала разорялся, что тебя слишком рано повесили. Ну, Антоша сказал, что тебя не повесили, мол, древний городской обычай и все такое. Но это ему тоже не понравилось. Разорался пуще прежнего. В острог хотел меня забрать. Антоша вступился. Это, говорит, дурочка, все равно ничего не понимает и никуда из своего дома не денется. Ну, я и пошла домой. А тебя теперь по всей округе ищут. Только они, верно, думают, что ты далеко ушел. Как спал туман, поскакали куда-то сломя голову.

– Угу, – снова сказал Обр, – а эти чего хотели?

Анна опустила голову, стиснула жалкие кулачки.

Хорт плюнул и, подхватив по дороге нож, потянул ее за собой.

– Ты куда? – пискнула Анна.

– В лес.

В прекрасный вольный лес, который ждал и манил, обещал надежное укрытие, покой и свободу.

– В лес нельзя, – вдруг уперлась Анна, – у них собаки.

– Ха. Собак обмануть ничего не стоит, – просветил ее Обр, – главное – найти текучую воду.

Анна кивнула и покорно побрела за ним, спотыкаясь на каждом шагу. Да, с ней прятаться будет труднее. Намного труднее. Опять же, если от собак бегать.

Тут Оберон остановился как вкопанный. Чего ее искать, воду-то. Вода лежала прямо перед ним. Много воды, способной навсегда отделить его от господина капрала и всех собак на свете. Последний из Хортов круто развернулся и побежал к причалу, волоча за собой девицу. При этом он все время поглядывал в сторону города, но там пока никто не появлялся.

У ближайшего причала качалось на привязи с полдесятка пустых карбасов[14], пара больших шестивесельных, для выходов в открытое море, прочие поменьше, но такие же широкие, прочные, обитые по бортам еловой доской. В одном – какая удача! – лежали весла, валялся небрежно сложенный плащ, на корме – свернутые сети. Как видно, кто-то собирался на ловлю, да отлучился, оставив карбас готовым к отплытию. Обр не стал долго раздумывать, подхватил Анну, сунул в лодку, спрыгнул сам, рубанул ножом по веревке, закрученной вокруг мокрой сваи.

– Ты что! – пискнула Анна. – Это не моя. Моя там!

Обр оглянулся, увидел такой же прибрежный карбас с двумя веслами, но старый, побитый, глубоко осевший в воду.

– А это чья?

– Это Гладыша. Он на ночной лов собрался.

– Ага. Была Гладыша – теперь моя будет, – сообщил Хорт, воткнув нож поглубже в лавку и сноровисто отпихиваясь веслом от причала. Грести он умел. Грести и плавать в Усолье умели все.

Волна была небольшая, ветер дул в корму. Обр налег на весла, поглядывая в сторону берега. Там все еще было пусто и тихо. Лишь в отдалении спокойно шли двое, несли что-то длинное, свернутое. Небось снасть какую-нибудь для ночного лова тащат. Хорт принялся грести быстрее, надеясь уйти подальше, чтоб никто не мог разобрать, чья там лодка бултыхается в море.

– Так нельзя, – жалобно твердила дурочка Нюська.

– Можно, – не согласился Обр, – я точно знаю, сколько раз пробовал.

– Все равно нельзя.

– А так, как эти с тобой поступили, можно?

Нюська стиснула руки, затравленно оглянулась, но причитать перестала.

– Прави́ло бери, – приказал Оберон. Кормовое весло болталось без толку, править приходилось самому, и это уменьшало скорость.

Анна встряхнулась, кивнула, но бросилась почему-то к мачте и принялась умело и быстро отвязывать обернутый вокруг нее парус. Парус хлопнул, развернулся. Девчонка ловко воткнула в отверстие в лавке отогнутую подпору, веревку на свободном треугольном конце зацепила за крюк в полу на корме. Одним движением встряхнула и разгладила в воздухе тяжелую мешковину. Обр только одобрительно присвистнул. Парус поймал ветер, лодка ходко рванулась вперед. Анна уселась на корме, вцепилась в кормовое весло, ногой уперлась в деревянный брусок, приколоченный к днищу, всей грудью навалилась на тяжелую рукоять. Тоже уверенно, будто сто раз это делала. Карбас, качнувшись, повернул, стал уходить от берега. Обр поглядел-поглядел, как Анна сражается с правилом, вытащил весла, девчонку, пошатнувшись с непривычки, снял с кормовой скамьи, усадил у мачты, а правилом занялся сам.

– Все, мы в расчете, – сказал он.

– Как это? – не поняла Нюська.

– Ты мне жизнь спасла. Я – тебе.

Она задумалась.

– Нет. Ты мне еще должен.

– Это почему же.

– Я тебя два раза спасла, а ты меня – только один.

Обр тряхнул головой и рассмеялся довольный. Дурочка, а соображает.

Вышли из тени берега, ветер задул шибче, проклятущие Малые Соли уверенно удалялись, вытягивались в нитку вдоль Усольской бухты. Показались лесистые холмы за ними, позолоченные долгим летним закатом. Но на воде уже лежала тень. По берегу метались какие-то черные точки, но это Обра почти не беспокоило. В бухте, пользуясь хорошей погодой, мотались и другие карбасы под скошенными парусами. Отличить один парус от другого на таком расстоянии не смог бы никто. Когда он оглянулся в следующий раз, людей уже различить не смог, однако заметил, как над рыбачьим концом поднимается растрепанное облачко черного дыма. А вот и пламя. На расстоянии это казалось мирным далеким костром. Этакий добрый оранжевый огонек, который манит усталых путников к дому. Вдруг Нюська вскрикнула, вскочила, едва не оказавшись за бортом, но вовремя ухватилась за мачту, да так и застыла возле нее.

– Эй! – позвал Обр. – Чего там? Погоня, что ли?

Нюська сползла вдоль мачты, жалким комочком съежилась на лавке, закачалась, обхватив руками тощие плечи. Вот теперь она плакала, тоненько подвывая, тихонько всхлипывая.

– Ну, чего еще? – угрюмо поинтересовался Хорт. И правда, чего ей надо? Все так хорошо обошлось. Ловко всех одурачили, а она рыдает. Вон слезищи какие, больше глаз.

– Дом… – донеслось до него жалобное, – мой дом.

Обр пригляделся. Верно. Яркий костер на берегу вполне мог быть на месте старой хижины.

– Отплатили, стало быть, – хмыкнул он, – ну и ладно. Пусть горит. Чего там хорошего. Сама ж говорила – стены дырявые, крыша течет. Барахло твое старое сгорит – так туда ему и дорога.

Но Нюська плакала, не слушала его уговоров, уткнулась лбом в широкую лавку, всхлипывала и дрожала как давеча, на берегу. Ничего из ее причитаний разобрать было уже нельзя, кроме жалобного слова «мама» и невнятного бормотания «отец вернется – а дома нету». Обр понял, что простыми уговорами не отделаешься. Внезапно он кое-что вспомнил и, закрепив рулевое весло, перебрался к Нюське, устроился рядом на дне лодки.

– Вот, гляди, чего у меня есть.

Потянул девчонку за руку, разжал стиснутые пальцы, осторожно вложил в них стеклянную кошечку. Нюська словно и не видела ничего сквозь слезы, но схватила игрушку, стиснутый кулачок прижала к груди.

– А вот еще. – Обр покачал перед лицом зареванной девчонки серебряным сердечком на цепочке.

Нюська ахнула тихонько, попыталась цепочку поймать, но пальцы не слушались. Тогда Хорт собственноручно расстегнул нехитрый замочек, сам надел медальончик на тощенькую, обмотанную платком шейку.

– Не реви. Вот твои сокровища. Все при тебе, в целости и сохранности. А больше там ничего и не было.

Нюська снова всхлипнула, но хоть скулить перестала. Тогда Обр закутал ее в подвернувшийся под руку плащ, накрыл с головой, так что лишь один покрасневший носик остался снаружи, и вернулся к рулю. Решительно взялся за правило, потихоньку, пока позволял ветер, поворотил на север.

* * *

Солнце окончательно покинуло бухту, скрылось за поросшими сосной холмами, за дальними скалистыми кручами. Малые Соли отдалялись, сливались в одну серую полосу, тонули в тени берега. Только столб дыма поднимался к небу, да все еще сверкал медный крест на колокольне.

Зато Соли Большие вставали из воды во всем величии своих высоких крыш, башен и шпилей. Уже можно было различить тусклые огни на причалах и в прибрежных домах, фонари на высоких мачтах, остроконечную тень башенки охраны порта. Но Обру Большие Соли были без надобности, он держал на север, к маяку на Рогатом камне, к крутым откосам Козьей кручи. Хотя ночь была светлой, над маяком все равно плясало бледное пламя.

Ветер еще дул с запада, ровный, сильный, так что Хорт справлялся, хотя в море хаживал нечасто. Вскоре огни Больших Солей качались уже за кормой, зато черные утесы, оберегавшие выход из бухты, придвинулись почти вплотную. И тут парус провис, хлопнув, натянулся и снова повис бесполезной тряпкой. Лодку, потерявшую ход, тут же развернуло бортом к волне. «Скалы гасят ветер, – сообразил Обр, изо всех сил навалившись на правило, – надо браться за весла, пока не опрокинуло». Из-под плаща, все это время пролежавшего на дне лодки жалкой всхлипывающей кучкой, вынырнула Нюська. Глаза вспухшие, наплаканные, бледное личико в красных пятнах. Оглянулась, как только что вылупившийся птенец, испуганно уставилась на Хорта. Вскочила, ухватилась за весла, несколькими гребками ловко отвела лодку от опасного места. Обр тут же решительно направил ее к входу в пролив.

– Ты куда правишь-то?! Куда тебя несет?!

– Туда.

Он качнул головой в сторону выхода из бухты, который был так близко, что уже казался широким. Вдали, между черных скал светилась серебром полоска лунной шири – то ли море, то ли небо, отсюда не разберешь.

– Туда нельзя! К берегу давай!

– Угу. А там господин капрал уже дожидается. С собаками.

– Да нельзя туда, – задыхаясь, жалобно вскрикнула Анна.

– Это почему? Там же большие лодьи запросто проходят. Значит, и мы проскочим.

– Нельзя, – заупрямилась дурочка, – там Злое море.

– Ну да! А я думал, там молочная река – кисельные берега.

– Там Морская старуха. Стережет выход, ставит подводные сети.

– Ты еще про Морского змея вспомни, – ухмыльнулся Обр.

Дурочка, она и есть дурочка. Что с нее взять.

– Ты не понимаешь. Там мой отец погиб, – выдыхала-выговаривала Нюська в перерывах между гребками. – Год был плохой. В бухте рыбы не было вовсе. Ну, решили артельно в море идти. На больших карбасах. В первый раз хорошо сошло, во второй сошло, а в третий…

– А в третий никто не вернулся, – пробормотал Обр. За мотавшимся парусом он не видел Нюськиного лица, но был уверен – она снова плачет. – Стало быть, так, – сурово сказал он, – там еще неизвестно: либо потонем, либо нет. А здесь в Усолье меня наверняка убьют. Да и тебя не помилуют. Забыла, что ли?

Она не забыла. Мерные гребки прекратились. Весла беспомощно зашлепали по воде. Ветер отдернул в сторону серое полотнище. Дурочка, приоткрыв рот, смотрела на берег. Обр тоже оглянулся на сырую гальку под обрывом, обглоданные морем мокрые валуны, кривой сосняк, свисающие к волнам колючие ветви. Он представил, как белая фигурка останется на черных валунах. Лодка будет уходить все дальше и дальше, а фигурка становиться все меньше и меньше. Да наплевать! Баба с возу – кобыле легче. То бишь лодке тоже легче… Наверное.

– Ну че, остаешься?

– Парус убери, – тонким хрипловатым голоском велела Нюська, – через горло только на веслах.

– Так давай весла.

– Не, я сама. На руле тяжелее будет. Там течение крутит. Нынче шелоник[15] сверху воду в бухту гонит, а отлив понизу назад в море тянет.

– Откуда знаешь?

– Отец рассказывал.

Нюська гребла легко, точно, ловко ловила веслами крутую волну. При этом, жмурясь, как напуганный котенок, все время бормотала что-то. Молилась, что ли? Впрочем, иногда из невнятного шепота выбивались отдельные слова: «Все время держи на полночь… против маяка поворота на запад… поперек течения греби… возле приметной скалы, жила белая полосой выходит, бери влево, а то закрутит и расшибет… а как выход откроется – снова на полночь».

Обр все выполнял в точности, хотя взмок и запыхался, как мышь под метлой. Совладать с правилом в этой путанице течений, суматохе волн, отраженных от прибрежных скал и подводных камней, и вправду оказалось трудно. Нюська тоже притомилась, ворочала тяжелые весла все тише и тише, с легким стоном на выдохе, но держалась. И вдруг, прикусив тубу от натуги, втянула их в лодку, уложила вдоль бортов, развернула парус, который с треском натянулся, вобрал в себя западный ветер. После этого уселась, вцепившись обеими руками в лавку, втянула голову в плечи и снова плотно зажмурилась. Лицо белое, на закушенной губе капелька крови.

– Все.

– Че все? – не понял Обр.

– Вон они, седые космы Морской старухи.

Хорт отвел с лица собственные космы, огляделся. Кругом не было ничего, кроме мерно вздымавшейся сине-стальной воды под прозрачными небесами и бледной зари на северо-востоке. В высоте качались редкие точки звезд, самых ярких, не боявшихся летней ночи. Карбас все еще ходко шел на полночь, удаляясь от черного бугристого берега. Над берегом высоко стояла луна, серебрились в ее лучах тянувшиеся от прибрежных скал длинные светлые полосы.

– Брось, – сказал Обр, которому все же стало немного не по себе, – это же просто пена. Старуху какую-то выдумала.

– Не я выдумала. Люди говорят, – не открывая глаз, скороговоркой зашептала Нюська, – Морская старуха ходит по дну, ставит сети меж подводных скал, ловит проходящие лодьи, губит моряков.

– Хм. Еще чего скажешь?

– А еще у той старухи муж есть – Морской старик.

– Тоже по дну ходит?

– Не, по небу летает. Есть у него летучий корабль – то маленький, как облачко, то громадный, как грозовая туча. И на том корабле возит он по свету черное горе, неминучую погибель, все беды и все напасти.

– Ага. А хорошее тут что-нибудь есть?

– Откуда… Это же Злое море. Да ты не смейся! Вот в Белых Камнях был один, тоже все шутил, ни в сон, ни в чох, ни в вороний грай не верил, пока не всплыла перед его лодкой Морская Пучина – Кругом Глаза[16].

– Чего? Это зверь такой или рыба?

– Никто не знает. Кто видел – уж не расскажет. Хуже этого только Лодья мертвых.

Обр крякнул. Пустота, простор, слишком много неба вокруг и непривычно высокие волны кого хошь напугают и без страшных рассказов. Но дурочка не унималась.

– Говорят, если плыть и плыть прямо на полночь, вода станет густой, как смола, и откроется в ней бездонная яма.

– Прямо в море яма?

– Так рассказывают. И вот раз в год, в самую глухую зимнюю полночь подплывает к этой яме Лодья мертвецов. Неужто не слыхал? Она правда есть. У нас на рыбацком конце многие видели. И дядька Макар, и дядька Степан с сыновьями. Большая лодья. Паруса черные и все рваные. Но идет быстро, потому что весел много. За гребцов на этой лодье все, кто помер в минувшем году. А кто умер последним – тот у руля.

Рассказывая, Нюська так увлеклась, что даже глаза приоткрыла. Видать, надеялась поглядеть, как Хорт дрожит и пугается. Но он пугаться не стал.

– Те, кто умер в этом году… Хм… Это, значит, полная лодка Хортов. Неплохо. Глядишь, своих повидаю.

Нюська передернулась и зажмурилась поплотнее.

– Ты давай, кончай жмуриться, – хмуро велел Обр, – открой глаза-то.

– 3-зачем?

– Решать надо, куда пойдем. На полночь земли никакой нету. Или есть?

– Нету.

– Стало быть, только черная яма. В яму я пока не собираюсь. Значит, остаются восток и запад.

– Ты не понимаешь. Этот карбас для моря не годится. Маленький. На нем только вдоль берега ходят.

– Так мы вдоль берега и пойдем.

– Вдоль берега здесь тоже нельзя. Камни.

– А меж камней Морская старуха. Я понял. Пойдем осторожно, в отдалении. Скажи только: восток или запад?

– А куда нам надо?

– Куда-куда… Туда, где нас нет. Главное, подальше отсюда.

Нюська тяжело вздохнула, открыла глаза.

– На закат до самой Новой Крепи сплошные скалы, на три дня ходу при попутном ветре.

– А на восток?

– На восток до Сафонова креста тоже пристать негде. Камни, скалы, обрывы. Если и пристанешь, то наверх не вылезти.

– А потом?

– Крест на мысу ставили, у входа в хорошую бухту. До нее тоже не то два дня, не то три.

– Так, – прикинул Обр, – ветер у нас западный, значит, плывем на восток. А ты не сиди как засватанная. Я жрать хочу. Там где-то торба с едой была.

Нюська всполошилась, забыла, что надо бояться, покопалась под лавкой, вытащила большую торбу. Внутри оказался здоровенный рыбник и четыре толстые ватрушки. Ватрушки Хорт засунул обратно. В море предстояло болтаться дня три, не меньше. Рыбник же пристроил на лавке и с аптекарской точностью рассек ножом на две равные части.

– На, лопай.

– Мне столько не нужно.

– Нужно, – свирепо рявкнул Обр и впился зубами в поджаристую маслянистую верхнюю корку.

– Ешь, кому говорят, – промычал он с набитым ртом, – твой дружок в ряске сказал, что тебя как дитя малое кормить надо. Щас так и сделаю. Насильно все в рот запихаю.

Нюська уставилась на него перепуганными круглыми глазищами, вздохнула и робко отломила кусочек. Конечно, она была голодна. Кусочки исчезали довольно быстро.

Хорт порадовался, что его ничуть не мутит, хотя лодку то вздымало вверх, то неумолимо тянуло вниз. Рыбник был обильно сдобрен маслом и немного солоноват. Запить надо бы.

– Слышь, – вдруг испугался он, – а вода-то у нас есть?

– В носу бочонок, – отозвалась Нюська, – у нас без запаса в море не ходят.

– Эт хорошо, – сыто пробурчал Обр, озираясь в поисках ковша, – эт правильно.

– В торбе еще наливка, – робко сообщила Нюська.

– Потом. Когда до берега доберемся. Вот тогда я нарежусь. Всех помяну. И ближних и дальних.

Тут он заметил, что его уже никто не слушает. Дурочка снова сползла с лавки и спит, прижавшись щекой к сырому веслу. Хорт усмехнулся, но тревожить ее не стал.

* * *

Карбас качался мерно, как деревенская зыбка, туго натянутый парус тихонько гудел. Ветер уверенно гнал лодку на восток. В отдалении тянулся темный гористый берег, отчетливо различимый в стеклянном сумраке летней ночи.

Остыв от лихорадочной гребли в проливе, Обр начал мерзнуть. Ветер студил потное тело с прилипшей на лопатках рубахой. Поежившись, он потянул со дна лодки плащ, набросил на себя. Гладыш этот, видно, мужик хозяйственный, и плащ у него хороший, широкий, плотный, но от лежания на дне лодки отсырел, и резкий ветер все же умудрялся как-то прорваться сквозь пропитанную ворванью кожу. Спать по этой причине не хотелось. Да и нельзя спать. Унесет далеко от берега – конец, прибьет слишком близко – тоже конец, на камнях, в объятьях той самой старухи.

А вот дурочка совсем сомлела. Нюська съежилась у левого борта. Покрасневшие руки зябко обхватили острые плечики под тонкой рубашкой. Накрыть бы ее чем. Вылезать из плаща ради малахольной девчонки? Нет, таких глупостей Обр делать не собирался. Но все же придумал, как помочь горю. Сгреб дурочку в охапку и, завернувшись в плащ вместе с ней, уселся прямо на дно лодки. Кстати, и дуть будет меньше. Замученная Нюська даже не проснулась. Лишь, цепляясь слабыми лапками за его рубаху, завозилась, как котенок за пазухой, и промяукала что-то: не то «мама», не то «милый мой». Какой уж там милый мог быть в ее жалкой жизни, Хорт не знал, да и знать не хотел. Проверил, удобно ли держать правило, с удовольствием вытянул ноги. Нюська угрелась, замерла, тихо дышала, уткнувшись Обру в подмышку. Теперь и ему стало тепло. Даже, пожалуй, жарко.

Злое море качалось под бледным небом с тусклыми льдинками звезд, луна канула за темный берег, зато впереди, на востоке все ярче разгоралась светлая полоса. Но Оберон Александр Хорт знал: до настоящего рассвета еще далеко. Он долго следил, как конец мачты чертит круги в светлеющем небе. Наконец, соскучился.

Нюська по-прежнему спала, уткнувшись лицом в его плечо. Разбудить, что ли? Или нет. Пусть ее… Узелок, которым был затянут новый, но теперь уж не очень белый платок, маячил прямо перед носом. Ага. Вот и дело нашлось. Распустить туго затянутый узел было нелегко. Обр долго возился, подцепляя грубыми непослушными пальцами плотные складки ткани, но все же справился, одолел проклятую тряпку. Освобожденные концы упали, и он медленно, пядь за пядью потянул платок в сторону. Никаких роскошных кудрей под ним не оказалось. Было бы что прятать. Волосы как волосы. Рыженькие такие, вроде сереньких. Легкие, слабые, такие же недокормленные, как сама Нюська. Зато пахли приятно. Морской травой и горькой полынькой.