Читать книгу Большая книга ужасов – 61 (сборник) - Мария Некрасова - Страница 19

Мы шли по ночной тайге, толкая велики.

Фару, наш единственный свет, Зойка, судя по всему, одолжила в музее. Там даже аккумулятора не было: колеса крутятся – горит, не крутятся – гаснет. На скорости пешехода из фары выдавливался чахлый лучик, способный только намекнуть, что где-то в далекой галактике есть осветительные приборы.

Жека попытался ехать, но, боясь темноты, крутил кренделя вокруг Зойки, пока не влетел в лужу. Притих и поплелся самым последним, хлюпая промокшими кроссовками.

На миг заслонив луну, в небе промелькнул крылатый силуэт, упал на обочину, и там послышался писк.

– Сова мышкует, – заметила Зойка. – Алеш, я все хочу спросить, что вы на станции видели.

– А ты не знаешь? – удивился я.

– Откуда? Без дела я бы нипочем туда не пошла. На тех, кто видел, порча нападает. Они сразу бегут к дядь Тимоше. А какие не бегут, у тех начинается: от кого жена уйдет, кого с работы выгонят.

– И поэтому ты нас бросила?

– Не бросила, а переждала и вернулась!

– А тебе не странно так жить? Порча, морок, ведьмак… – спросил я, поглядывая на трусящего рядом волка.

– Не странно или не страшно? – не расслышала Зойка.

– И то, и другое.

– Нет, это разные вещи. С дядь Тимошей странно, а я его люблю. Он бабушку вылечил, когда она умирала совсем. А вот на станции страшно. Вам Светлана Владимировна рассказывала про шаманский поезд?

– На котором их в лагеря увезли? Рассказывала.

– Они все и наколдовали. Туда, на станцию, собрали и священников, и бурятских шаманов, и наших русских колдунов. Все понимали, что живыми не вернутся. Священники молятся, шаманы камлают, колдуны колдуют. Вот так все вместе они прокляли наши места. Ты спроси у Светланы Владимировны, сколько народу жило тогда в Ордынске, а сколько сейчас. Меньше четверти осталось. У нее-то свое объяснение: экономика, обозный завод закрыли – был у нас такой давным-давно, делал телеги для всего Забайкалья. Только ведь на заводе можно делать, скажем, лодки деревянные, раз телеги больше не нужны. Так что еще неизвестно, то ли народ разъехался из-за того, что завод закрыли, то ли наоборот: завод закрыли из-за того, что народ разъехался.

– Это дядя Тимоша так говорит? – спросил я.

– Люди. А дядь Тимоша говорит мало и не всегда понятно. Скажет, а ты полдня расшифровывай. Так что там, на станции? Ты не сказал, – напомнила Зойка.

Впереди уже виднелся конец просеки, залитый лунным светом.

– Увидишь, – пообещал я.

– Нет, мне дядь Тимоша запретил. И вам тоже. Будем сидеть в доме и носа не высовывать.

– Там проезжает старинный поезд с паровозом, только его не видно. Тень одна и звуки, – сказал я, чувствуя в спине знакомый холод.

Но Зойку эта картина не впечатлила:

– А говорили-то! – хмыкнула она.

Мы успели вовремя. Достали из-под пола свечу, нашли по натекам воска, где она стояла, зажгли, капнули на доску, прилепили. Нож воткнули в старую отметину. В разбитые окна уже врывались шумы приближающегося поезда. Волк от нетерпения перебирал лапами.

Зойка отошла к разрушенной печке и нас потянула за собой. Вихрь бежал по придорожным кустам. В эту ночь он был сильнее, и лязг паровозных шатунов звучал громче. Пыльная лента перрона серебрилась под луной, а рельсов я со своего места не видел. Жека забился в угол. Я положил руку ему на плечо и почувствовал, что он дрожит.

– Ты что, брат?

Он мотнул головой: все в порядке.

Тень упала на перрон. Сегодня она была шире и гуще; в глубине мне чудились мерцающие искры. Зойка отвернулась в угол, а я смотрел. Ну и пусть порча, мы со вчерашнего дня порченые.

И вдруг Жека, вывернувшись у меня из-под руки, бросился к окну и рыбкой нырнул на перрон. Я еще чувствовал пальцами его тонкое плечо, а брат, держась за разбитую коленку, ковылял к рельсам.

Не помню, как я выпрыгнул за ним. Саднило руки; я катился по шершавому, как наждак, асфальту. Жека уходил, прихрамывая, и до рельсов ему было ближе, чем мне до него.

– Жека, брат! – закричал я, перекрикивая стук колес.

Он обернулся, такой маленький, и помахал мне рукой. Потом шагнул на край, но я уже бежал, я успел сбить его с ног и накрыть собой. Паровоз оглушил свистом, и поехали вагоны. Как из-под воды слышался грохот колес. Сегодня в призрачном поезде не пели. Асфальт гарцевал под нами, как бешеная лошадь, и норовил сбросить под невидимые колеса. Я держался, ломая ногти, пока кто-то не рванул на мне рубашку:

– Очумели, Москва дремучая! Вставайте, все прошло!

Я осознал, что на самом деле прошло, и колесный стук удаляется, а брат – вот он, дрыгается подо мною, как лягушонок, и кричит:

– Алешка, задавишь!

* * *

Когда мы вернулись в каморку, волк сидел в углу. Свеча не горела. Неглубоко воткнутый нож выпал из доски, только на этот раз не провалился под пол.

Не удалось, подумал я.

Кусты на задворках дома раскачивались, там стукало и булькало. Похоже, кто-то бил ногой по железке, заводя мотоцикл. Волк беззвучно скалил клыки. Косясь на нас одним глазом, он попятился для разгона и выпрыгнул через подоконник.

Мотоцикл наконец завелся и, подминая кусты, выехал на перрон.

Тут началось всеобщее ликование, Зойка с визгом бросилась дяде на шею, Жека, взяв нож в зубы, танцевал вокруг них лезгинку. Он с самого начала по-свойски держался с ведьмаком. Еще бы, ведь Жека расчесывал ему шерсть, когда дядя Тимоша был в шкуре волка.

Да, превращение оказалось не такими эффектным, как в кино. Разум ведьмака (или душа, или, может, личность – я не мог подобрать слово) как-то вселялся в настоящего волка. Судя по всему, человеческое тело на это время замирало и дожидалось хозяина где-нибудь в коляске мотоцикла.

Кстати, волк убежал недалеко. Я разглядел его в редком кустарнике за домом. Волк обнюхивал себя, встряхивался и по-кошачьи вылизывал шерсть, избавляясь от человеческого запаха. Едва ли он понимал, что произошло.

Меня знобило от любопытства, как Жеку под елкой с еще не развернутыми подарками. На языке вертелись десятки вопросов. Но ведьмак быстро меня остудил. Я спросил про морок, он ответил: «Скажу, что колдовство, – не поверишь, скажу, что нейрогипнотическое программирование, – кивнешь с умным видом и не поймешь». То же и с волком. Попросту говоря – переселение душ, по-научному – это самое программирование.

Теперь-то я понимаю, что ведьмак, может, и рад был бы ответить, да только многое не передашь на словах. Как ездят на велосипеде? Инженер тебе напишет формулы, объяснит про гироскопический момент. Но формулы еще никого не научили кататься на двух колесах, и наоборот: миллионы людей катаются без формул и не падают.

Ладно, это я сейчас такой умный. А тогда обиделся. Ах, так, думаю, не хотят со мной разговаривать? И не надо! Я в друзья не набиваюсь. Тоже мне, светило народной медицины. Видал я, как это светило блох из шерсти выкусывало!

А Жеку ведьмак посмотрел в ту же ночь и сказал, что лечить его синдром не надо, все само пройдет. То есть можно сделать из моего брата примерного мальчика. За пять минут можно – тем же программированием. Только это будет уже не Жека, а маленький робот. Хорошего человека воспитывают годами, и ускорять это дело – все равно, что дергать за хвостик морковку, чтобы она побыстрее росла.

Остаток ночи мы провели на сене с замороченным Виталиком. Его мертвецкая неподвижность и особенно рука на пистолете под мышкой здорово давили на нервы. Жека с Зойкой давно сопели, приткнувшись друг к другу под теплый бок, а я смотрел в дырявую крышу сарая с просвечивающей луной и боялся.

Из распахнутой двери тянуло холодом и ночной сыростью. Дверь оставила открытой Зойка, чтобы с первыми лучами солнца Виталик отошел от морока… Допустим, отойдет. А что потом? Продолжит с того места, где остановился вчера: станет волка убивать. Пистолет в руке, палец на спусковом крючке, только сам стрелок почему-то валяется в сене, и волка не видно… Пальнет? Легко. От неожиданности или чтобы пугнуть волка, но пальнет, а тут Жека и Зойка… Я перелег, заслонив их от Виталика. Стало еще страшнее, зато легче на душе. Один я бы ушел ночевать во двор – там есть стожок сена. И Жеку бы отнес на руках, не спрашивая. Но Зойка без оглядки верит в «дядь Тимошу», который все знает наперед и, конечно, заморочил Виталика по-хитрому, чтобы тот даже не кашлянул в нашу сторону. Зойка со мной не пойдет, а я не умею бросать своих.

Светало, из тьмы за дверью проступил сбегающий к реке луг в блестках росы. В сарае немного развиднелось; я огляделся и понял, что смогу подстраховаться. Тетя Света рассказывала, что в бою затыкала за ремень лопатку, чтобы защитить живот. А здесь лопат хватило бы на взвод толстых солдат. Толстых, потому что лопаты были не маленькие пехотные, а полноразмерные садовые и даже совковые.

Сено под нами лежало горой в мой рост, черенок лопаты уходил в него полностью. И я отгородил Виталика двойным барьером, втыкая лопаты вверх ногами. Сам вооружился пустым черенком, чтобы, если успею, врезать ему по руке с пистолетом.

В такой крепости я перестал бояться и уснул, хотя собирался посмотреть, как с Виталика спадает морок.

Разбудило меня шарканье, как будто наждачкой чистили кастрюлю. Младший лейтенант яростно тер ладонями небритые щеки и гримасничал. Когда он закончил, на лицо вернулась застывшая со вчерашнего дня кривая улыбка.

– Это зачем? – кивнул Виталик на мой лопатный барьер.

– Защита. Вы за пистолет хватались во сне, – ответил я почти правду.

– А почему не разбудил?

– Не смог.

– Все от нервов, – решил Виталик, снова принимаясь тереть щеки. – Я ж, считай, сутки был как на иголках из-за этой кражи. Ну и перегорел. Как в колодец провалился: ничего не помню!

Виталик не сводил с меня глаз, словно ждал подсказки. Я сообразил, что волка он точно не помнит. А меня помнит. Стало быть, вчерашний день закончился для него разговором с Зойкой у огородного плетня или чуть позже, когда младший лейтенант пошел за нами в сарай. Ай да ведьмак! Он же не только людям головы морочит, но и память умеет стирать как ластиком!

Я только раз видел, как человек теряет сознание. Один дачник на пляже сидел рядом с нами, читал, и вдруг – кувырк лицом в газету… Его водой отливали.

– Тепловой удар, – подсказал я.

Виталик охнул:

– Точно! Я же огород вскапывал в пиджаке, чтоб пистолет не светить. Запарился…

Вчерашняя кривая улыбка на лице младшего лейтенанта выпрямилась и расползлась еще шире. Он подхватил охапку сена и подбросил вверх, устроив салют, а сам откинулся на спину и разбросал руки.

– Хорошо!

– Что хорошо – тепловой удар?

– Ага, – сияя, подтвердил Виталик.

Только тогда я понял, какой ужас его грыз: крепкий парень, не пьяный и не стукнутый по голове, забыл полсуток жизни. С такими тараканами не служат в полиции, а в обитой поролоном палате ведут беседы с покладистым врачом: «… и в ямку закопал, и надпись написал»… Ох, не зря ведьмаков боялись в старину. Да и сейчас, конечно, боятся, только не все. Для большинства-то дядя Тимоша – сельский знахарь: травки собирает, хромых лечит… И может сотворить с тобой что захочет, а ты и не вспомнишь ничего. Жутко даже думать о таких вещах. Сразу чувствуешь себя маленьким и беззащитным.

Ведьмак не вышел проститься с нами. Крикнул Виталику в окно, что воры сами себя окажут, и – общий привет. Я даже лица его не разглядел. Ночью он был в надвинутой до бровей кепке, козырек на носу. И пилил на мотоцикле со скоростью наших великов, задрав голову, как слепой. Чудом не скатился в кювет.

Потом-то я узнал, что всемогущий ведьмак просто стеснялся: его кожная болезнь заползла на лицо.