Читать книгу Большая книга ужасов – 81 - Елена Усачева, Мария Некрасова - Страница 8

Каким бы длинным ни казался мне октябрь, он подходил к концу. Уже утряслись в голове события сентября, и мне даже казалось, что произошло это все давно и не со мной. Пропавшие люди по-прежнему не шли из головы, но теперь я думала о них спокойно и с легким раздражением, как о домашнем задании к понедельнику. Зверь. Знаю.

На эти выходные мы с дедом собрались в Зеленоград к Машке и тетке с дядькой, и мне не хотелось думать о чем-то другом. Сестру я не видела, наверное, с весны, и не буду врать, что сильно скучала, но поездка – это хороший повод отвлечься, а мне их последнее время перепадает немного.

Придя домой, я кинула в дедову сумку блин от штанги, потому что близко лежал, добавила кое-что из вещей и объявила, что готова.

Объявила, что готова, и поняла, что соврала. Вот так. Сама весь месяц ждала этой поездки, а теперь уже и не тянет. С чего бы это? Я смотрела в окно на серую осеннюю улицу и меньше всего представляла себя там. Б-р-р-р. Зверь тоже человек, и ему тоже бывает лень. Но тут было другое. При одном взгляде в окно у меня учащался пульс и руки тряслись как у припадочной. Волнуюсь, как меня встретят в Зеленограде? Хорошо, если так.

Дед залег на диван с книжкой (у нас еще три часа) и признаков жизни не подавал. Я заметила, что читает он то же, что и в прошлые выходные. Не похоже на него. У деда зверская скорость чтения, вдвое, наверное, больше моей.

– Напряженная неделька?

– Обычная.

– Ты книжку не успел дочитать.

– Перечитываю. Тебе тоже не помешает посидеть над книгой вместо того, чтобы лезть к деду.

Обычно он разговорчивее. Тоже волнуется?

Я исподтишка смотрела на деда. Было видно, как собираются гармошкой морщинки на лбу, как он засек мой взгляд и с усилием разглаживает лицо. Глазами по строчкам бегает медленнее, чем обычно. Я потянулась взять его за руку посчитать пульс, но он тут же меня раскусил:

– Отстань. Займись чем-нибудь.

Не показалось.

– Я начинаю бояться, когда ты такой. Знаешь что-то, чего я не знаю?

– Кучу всего.

– Я серьезно!

– Думаешь, я шучу? Не трогай меня, лучше сама почитай что-нибудь.

– Ну нет! – Я с размаху плюхнулась на диван так, чтобы деда подбросило, и с удовольствием заметила, что он потерял строчку, которую читает. Глаза забегали вверх-вниз. – Вот сейчас фигушки! Ты все время говоришь, что мне делать, потому что тебе так удобнее. Ты разговариваешь со мной приказами…

– Отставить!

– Смешно. Гиперконтроль еще никому не шел на пользу. Даже в Зелик мы едем, чтобы я была под присмотром в тяжелую ночь и не натворила чего не надо…

– Можем не ехать.

– Ах так?! Ну и отлично! – Я встала и вытряхнула на пол содержимое дедовой сумки (блин от штанги, конечно, упал мне на ногу).

Дед ничего не сказал и даже не покосился – воспитывает. Не хочет ехать – и слава богу! Я похромала на свой кухонный стол.

Можем не ехать, подумаешь! Родственничков я не видела с весны, да и еще столько же видеть не хочу, тем более что дед один из них! Можем не ехать – какая прелесть! Никаких проблем!

Ушибленная нога болела, и дед меня здорово разозлил. Но с первым же шагом в сторону кухни мне странно полегчало. Я привыкла отслеживать сердцебиение и пульс и почувствовала, как то и другое замедляется и на горле разжимается невидимая рука. От дедова дивана до моего кухонного стола – четырнадцать коротких шагов. Когда я сделала последний, мне было уже легко и спокойно.

Не едем! Да ну?! Правда, что ли? Значит, можно наконец поесть и спокойно почитать что-нибудь! У деда отличная библиотека, и я твердо решила одолеть ее до Нового года. Могу-могу! Тем более что половина дедовых книг – точно как мои, оставшиеся в Зеленограде и давно прочитанные. Все могу! Только поем. Я радостно полезла в холодильник.

На звон посуды пришел дед и как ни в чем не бывало затребовал свою порцию. Я возилась у плиты, потихоньку косясь на него: быстро же он остыл! Морщинки на лбу разгладились, и вид довольный, спокойный.

Дед набросился на ужин и, жуя, стал пересказывать мне свою книжку. Значит, уже забыл о ссоре?

– Тогда на следующие выходные съездим? Когда ночь будет спокойная.

– Ага. Давно не видел этих разгильдяев.

– А с билетами что делать?

Дед глянул время на телефоне, и у меня опять участилось сердцебиение.

– Откуда я знаю? Ты за ними ездила, ты и сдавай.

– Кто ж у меня примет в последнюю минуту? Говорила, надо по Интернету заказывать…

– Ну вот ты такая умная, ты этим и занимайся!

– Ладно, только не ори.

– Я ору? – Он поднял голову и потянул носом. На человеческом лице это выглядело смешно, а Деду, похоже, было не до смеха. Морщинки опять собрались в гармошку, между бровей проступило красное пятно. – Чего улыбаешься? Опять мы с тобой грыземся на ровном месте. Не к добру.

Тогда я тоже потянула носом. Сосед опять жег ароматическую палочку, на нижних этажах опять варили рыбный суп. Слабенький человеческий нос ни черта не может уловить, когда нужно!

– Совсем я с тобой параноиком стану. Подкинули ребенка на старости лет, тут любой сбрендит!

– Снова-то не начинай.

Дед рассеянно глянул на меня – «Кто начинает? Я начинаю?!» – и уткнулся в тарелку.

Ел он как снегоуборочная машина: размеренно работал ложкой, глядя перед собой пустыми фарами. Не хочу ехать. И он не хочет – теперь это видно.

– Значит, точно надо ехать!

Дед отодвинул тарелку, и на лице его опять собрались морщины. У меня тут же заколотило в висках, и есть расхотелось, стоило ему подумать о поездке.

– Но почему?! Решили же на следующей неделе!

– Знаю, тебе не хочется, как и мне. Значит, точно надо.

– Что за воспитание силы воли в нерабочие дни?

Мы оба знали, что сила воли тут ни при чем. Но мне до чертиков хотелось, чтобы дед сказал вслух, почему нам обоим так неохота ехать. Мне тогда станет не так страшно.

– Доедай быстрее. Осталось всего полтора часа.

Я смахнула с тарелки в мусорное ведро и включила воду. Сердце колотилось за двести ударов в минуту, и пальцы мерзли под горячей водой. Не хочу ехать. Не хочу! Звериная интуиция, что ты со мной делаешь?! Хотя бы выражайся конкретнее…

В раковину прилетела дедова тарелка. Сам он ушел к себе и со скрипом лег на диван. Я знала, что он не будет читать. Вымыла посуду, пришла к нему.

Дед лежал на своем диване, но уже без книжки. И все так же смотрел в одну точку.

– Ирина, мне что-то плохо.

Выглядел он и правда так себе: бледный, на лбу бисеринки пота. Звери так не выглядят.

– Кого ты разыгрываешь!

– Я серьезно! – Весь его вид говорил, что он не врет. Но он сам же меня учил не доверять внешнему виду.

– Сам сказал: надо. Сам сказал: у нас еще полтора часа. Поболей, если делать нечего.

Я стала обратно заталкивать шмотки в дедову сумку. Руки не слушались, я бросала вещи кое-как и знала, что не огребу. Деду не до того. И мне не до того. Дернула молнию, вырвала бегунок. А что будет, если его проглотить? Мне – ничего. Попасть в больницу, чтобы не ехать – и не мечтай, Тварь.

– Ирка, мне правда плохо.

– Значит, придется везти тебя в чемодане. Или так за ногу волочь. Прости, но у меня приказ: ехать.

– Хорошо тебе! Воды принеси.

Я метнулась за водой, зная, что не поможет. Ну и ладно. Зато я вроде при деле, так время быстрее бежит. У деда было жуткое бледное лицо, глаза запали. Зверь так не выглядит, даже когда ранен. Зверь!

Меня царапнула дурацкая догадка, но я постеснялась говорить ее вслух.

– Ты когда ел в последний раз?

– Если ты не о супе, то лет семь-восемь назад.

– Или девять?

– Не помню.

– Вспомни, это важно, сам же знаешь, как важно!

Тишина.

– Хочешь, вызову врача?

– Жить хочу.

Я все-таки посчитала его пульс и немного успокоилась: триста ударов в минуту – не очень-то похоже на человека. Но если я все-таки права? Если все-таки подошел срок, если звезды встали как надо и дед у меня на глазах перестает быть собой? Что такое девять лет для деда? Они могли пройти, а он и не заметил – и вот прямо сейчас становится человеком. Наверное, каждый зверь об этом мечтает, но тогда мне было совсем не радостно за него. Человек слаб и болеет. Как будто все стариковские болячки, которые не касались деда много лет, навалились разом. Ох, как похоже!..

– Постарайся вспомнить.

– Не могу. Зови врача и всю больницу, пусть делают со мной что хотят. Мне плохо.

Его лицо было уже не бледным, а серым. И тогда я поверила. Схватила городской телефон, не услышала гудка, бросила, схватила мобильный…

– Ох сдадут нас с тобой в поликлинику для опытов!

– Стой! Дай-ка мне телефон. И выйди.

Я сделала, как он велел и, только оказавшись на своем кухонном столе, подумала, что не в «Скорую» он будет звонить, раз меня выгнал. Если так, то, может, еще обойдется?

Он висел на телефоне минут сорок. Все это время я сидела на столе и опять звала Антенну: от болтовни с ним мне всегда становится легче. Я не могла толком сосредоточиться и даже выровнять дыхание. Но он меня услышал, он сильный.

– Пятница, а ты не рада.

– Дед заболел.

– Он у тебя один?

– Да. Нет. Какая разница!

– Страшно, знаю. Покажи-ка мне его.

Я наконец-то выровняла дыхание и стала показывать Антенне деда. Как он смешно злится на лекциях, когда мы его достаем, и кидается скрепками в первые ряды. У него на столе целая коробка этих скрепок, которые никогда не кончаются. Когда он увлеченно о чем-то рассказывает, то вырывает из тетради листок (из любой подручной тетради, чаще всего это тетрадь кого-нибудь из нас, учеников), и делает самолетик или журавля, а потом запускает в аудиторию на кого попадет. Никто на него не сердится, потому что хозяин пострадавшей тетради автоматически получает пятерку.

За рулем он насвистывает и старается помахать ручкой каждой уличной камере. Дома валяется на диване с книжкой и зачитывает мне вслух интересные места. Чаще всего неожиданно, я вздрагиваю через раз.

– Смешной. А у меня вот не было деда. Не говори с тоской: их нет; но с благодарностию: были.

– Тьфу на тебя!

– Вот и не придумывай лишнего. Поправится твой дед.

– Нам сегодня уезжать.

– Ты мне весь месяц об этом талдычишь. Соскучилась по сестре?

Я не успела ответить. Перед глазами возникла картинка – и все, что я хотела сказать, вылетело из головы. Я увидела серую бетонную стену, завешанную инструментами. На первый взгляд это был гараж – но только на первый. Никто не станет ставить в гараже железную немецкую дверь со звукоизоляцией. У тетки в городской квартире такая. Инструменты в гаражах тоже обычно другие. Не топор, не ножи и не ножовка-струна – у этой самый невинный вид, пока не узнаешь, что это такое. В гаражах бывают окна и не бывает таких здоровенных металлических столов, как будто упертых с рынка.

…Под потолком горела одинокая лампочка, и вроде в помещении было чисто и людей не было, а мне так и стучало в голову, что здесь обычно происходит…

– Опять ужастики на ночь?

– Извини. Ничего по телику путного нет, вот и смотрю что попало со скуки. Впечатлительный стал, старею. Не идет у меня из головы этот фильм.

– У меня бы тоже не шел. Интернет? Дивиди? Там хоть выбирать можно, что посмотреть.

– Веришь: до сих пор не освоил.

– Ну хоть кассетный видеомагнитофон у тебя должен быть?

– Сломался. – Голос в моей голове стал гнусавый и булькающий – смеется? Впервые слышу, как смеются в телепатическом разговоре.

– Вот ты и смотришь по телику всякую муть!

– Ладно, иди к деду. Ехать небось пора.

Антенна отключился, и почти тут же меня позвал дед. Он стоял в прихожей, обутый и с сумкой, я не могла слышать, как он собирается.

– Давай быстрее, выходить пора. – Еще бледный, но видно, что ему лучше. – Семь. Семь лет прошло, не переживай. Петрович точно помнит.

Я не стала спрашивать, при чем здесь Петрович. Только еще раз подумала, на какие чудеса способна звериная интуиция. Даже болезнь изобразить может, лишь бы добиться своего. Лишь бы не ехать!

* * *

На вокзале, среди обычной толкотни, меня даже немного отпустило. Запах рельсов и вид горящих фонарей отчего-то всегда меня успокаивали. Пассажиры с чемоданами шли на поезд торопливой нестройной колонной – и мы с ними как часть этого муравейника. В муравейнике всегда спокойнее.

Вагон нам достался первый, и около него было меньше всего людей. Когда двери открылись и вышла проводница, рядом оказались только мы с дедом и еще человек пять. Все прочие вагоны, насколько хватало глаз, тоже не спешили штурмовать нетерпеливые пассажиры. Честно говоря, на платформе было неприлично мало народу.

Проводница с суровым лицом проверяла билеты, то и дело посматривая вокруг. Тоже, наверное, недоумевала, отчего нас так мало. В какой-то момент она даже вопросительно посмотрела на меня – тоже что-то чувствует? Говорят, у проводниц и стюардесс хорошая интуиция, потому что они быстро учатся ее слушать. Я готова была ей моргнуть или еще как-то дать понять, что она не одна, но дед перехватил взгляд и так стиснул мою руку, что пришлось улыбнуться и срочно сделать глупое лицо.

– Паники хочешь? – мелькнул в моей голове дедов голос.

– А я не боюсь паники. Я боюсь оказаться тем поганцем, который знал и молчал.

– Знал что? Молчи – за умную сойдешь. – Дед шепнул это вслух и подтолкнул меня вперед по коридору вагона.

Впереди нас уже заходила в купе семья: мать и девчонка старше меня года на два. Обе рыжие, девчонка в огромных наушниках, она под нос подпевала своей музыке, ничего не замечая вокруг.

– Катя, не спи! Помоги, я не нанималась таскать твое барахло.

Мать. Она заняла собой весь проход, нам с дедом оставалось только встать и ждать, пока ее розовая юбка пятьдесят шестого размера не просочится в двери купе. Катя кивнула, продолжая подпевать своей музыке, забрала у матери один из чемоданов и шагнула в купе.

– Не стой в проходе, залезь на полку с ногами и не отсвечивай. Да чемодан-то убери сначала!

Семейка исчезла, и мы с дедом пошли дальше по коридору, и я больше не видела, что там происходит. Только слышала громовой голос:

– Руки вытри, здесь чесотка везде!.. Да не этим, вот же салфетки!

Невидимая Катя отмалчивалась. Катя как моя Килька. Я начинаю понимать, почему она в наушниках.

Мы вошли в купе, убрали чемоданы. Мимо, топая и смеясь, прошли трое парней в форме какого-то военного училища. Курсанты, как я. Они хлопнули дверью соседнего купе, стали возиться и громко болтать.

– Лось озверел – столько задавать!

– Олень потому что, а не Лось!

Смеются.

– Я на концерт хотел завтра, а не задачки решать. Так что он обойдется.

– Схлопочешь пару со своим концертом. И я схлопочу. У меня тоже другие планы.

– Спишем у Халка.

– Эй, я сам у вас списать хотел! Мы с отцом в поход собрались!

Смеются. Опять смеются, и отчего-то слышать это было стыдно и страшно.

Дед сидел у окна, уставившись на освещенный перрон. В коридоре больше никто не толкался, никто не подходил к нашему вагону. Я быстро вышла в тамбур и встала у входа рядом с проводницей.

– Молчи!

Молчу-молчу. В вагон никто не садился. У соседнего топталась пара человек, и только. Проводница рядом со мной недоуменно поглядывала то в пустой дверной проем, то на меня:

– Ждешь кого-то?

Я покачала головой.

– В последний момент все прибегут. Будет давка. Почему нельзя просто взять и не опоздать на поезд? – Она посмотрела на меня так, будто это я виновата, что никого нету.

Я пожала плечами.

– …А потом они бегом пытаются догнать состав – и пожалуйста: еще одно ЧП на станции… – Она ворчала, все так же глядя на меня, а я потихоньку тянула носом воздух. Шпалы, металл, дерматин чемоданов. Я опять подумала, что проводница не просто ворчит – она правда-правда чувствует: что-то будет. Только истолковывает по-своему, перебирая в уме наиболее вероятные варианты: пассажиров нет – значит, опоздают, кто-нибудь побежит пешком догонять вагон и загремит под поезд… При этом она все смотрела на меня.

– Дурацкие духи?

– Простите?

– Я говорю, духи дурацкие, да? На этих акциях никогда ничего путного не купишь.

Заметила, что я вожу носом. Надо следить за собой.

– Не. Просто люблю запах вокзала.

– Понимаю… Заходим в вагон, отправляемся через две минуты! – Последнее она выкрикнула полупустой платформе, но никто не вошел.

– Черт-те что! – Она глянула на здоровенные часы на запястье, а я подумала, что уже давненько не видела человека с часами. Телефоны у всех…

– Мамины, – похвасталась проводница, перехватив мой взгляд. – Весь Союз с ней объездили, где только не бывали. Ходят. И меня переживут.

И вот тут мне стало паршиво. Переживут ведь, я знаю. Все может измениться в любой момент. Переживут. Знаю и стою здесь как дура, а они переживут. Потому что я понятия не имею, что с этим делать!

– Молчи!

Я молча ушла в купе, умножая в уме трехзначные числа. Привычная обида урода на мир сверлила в мозгах: «З-знаю, з-знаю, знаю».