Читать книгу Скорей бы зацвели одуванчики - Мария Соловьева - Страница 3

Стоял конец апреля. Впрочем, фразы «конец апреля» или «апрельский день» в Петербурге могут означать все что угодно, вроде неопределенного местоимения. Апрельский день в Питере – это и солнце, просвечивающее сквозь новорожденную листву аккуратно постриженных тополей, отчего их темные стволы словно излучают зеленовато-золотистое сияние. Это и облака, окутавшие город, повисшие на улицах влажной взвесью мелкого дождя; отраженные в мокром асфальте, они кажутся бесконечными. Порой это и последний снег, липнущая к ногам слякоть, от которой остаются грязные лужицы на кафеле прихожей. Это первые цветы мать-и-мачехи. И первые одуванчики…

Апрельский день в Петербурге – это когда вместо дубленки, пуховика или шубы ты носишь демисезонное пальто или куртку, и всем телом радуешься свободе.

Этот апрельский день выдался солнечным. Уже проклюнулись почки на березах, на газонах прорезалась трава и зацвели скромные голубые пролески и роскошные шафраны, на солнечных местах раскрылись одуванчики.

– Слушай, я так боюсь его… У него глаза змеи, честно. Но он такой классный! – говорила Ангелина.

– Ангелин, думаешь, я не боюсь… А уж Семкина как… второй раз без стипендии не очень здорово будет…

– Это точно… Ты не переживай, ты же умная… Ты вообще супер…

– Да уж, супер… – Алла замолчала и задумалась. Ангелину удивляла, иногда даже пугала эта особенность ее подруги – посреди самого оживленного разговора она, обычно болтушка-хохотушка, порой словно «отключалась», уходила в себя, словно бы пытаясь что-то припомнить, решить какую-то головоломку, или, напротив, отделаться от какой-то назойливой мысли, болезненного воспоминания. Порой она даже не сразу отвечала, когда к ней обращались. Может быть, отца вспоминает… Он умер года четыре назад, когда Алла ещё кончала школу и они не были знакомы. «Сердце» – коротко ответила она, когда Лина спросила о причине его смерти и замолчала. Потом вдруг начала рассказывать про сестру и ее семью. Видимо, запретная тема не стоит бередить…

– Ага, вон они, около Барклая… Да не волнуйся ты, не съест. Привет!

Рома чмокнул Ангелину в щеку.

– Так, вы знакомы уже, ну еще раз – это Паша, это Алла.

– Очень рад – Павел протянул Алле маленький букетик каких-то весенних цветов, из тех, что продают бабушки у метро, она взяла их и поблагодарила. Как раз поместился в наружный кармашек сумочки. Синие лепестки эффектно оттенил черный кожзам.

– Мы в кино! Пока! – И Ангелина с Ромой направились в сторону Канала Грибоедова.

– Алла… ну как, куда сходим?… – растерянно бормотал он. Словно испугался свалившегося на него счастья…

– Ну давайте в Русский. Мне сегодня надо ехать к сестре, помочь с племянниками обещалась…

– Так вы тетя?

– Да – Алла впервые улыбнулась. Двое, мальчик и девочка, погодки. Два и три годика.

– Малыши совсем. Любите детей?

– Да. Так в Русский?

– Пойдемте.

Инна открыла дверь. На руках у нее сидел темноволосый малыш с забавно оттопыренными ушами, полутора-двух лет на вид.

– Ая! – закричал он, увидев тетку. – Ая пьисла!.

– Аля! – выбежала из комнаты трехлетка.

– Нинуля! Витюша! – Алла взяла малыша у сестры – точнее, он сам перебрался к ней на руки, когда они с Инной потянулись поцеловать друг друга, и тотчас обвил ее шею маленькими, но сильными мужскими ручонками, – присела на корточки и прижалась лицом к черным кудряшкам Ниночки с белоснежным прямым пробором. – Ну что, пойдемте в парк…

– Идите, я ужин сготовлю…

Парк только что открыли после просушки. Из-под бурой, слежалой прошлогодней листвы пробивались молодые стебельки. Апрельские анемоны-ветреницы, с резными листьями и тоненькими стебельками, готовились ко сну – белые цветки с золотистой сердцевинкой, днем широко раскрытые навстречу солнцу, уже сомкнулись. На высаженных вдоль аллеи кустах спиреи развернулись совсем крошечные листики – такими же крошечными кажутся ладошки малыша в сравнении с родительскими.

Алла неспешно катила коляску с Витюшей, приглядывая за Ниночкой – та все время убегала вперед. Время от времени Виктор запрокидывал головку, чтобы увидеть тетю, и они улыбались друг другу.

– Смотри, Вить… это какая птичка?

– Гоубь…

– Правильно, голубь… Нинуля, стой… – Алла начинала беспокоиться, когда племянница забегала слишком далеко. А это кто? – показала она на маленькую пичужку, скакавшую по дороге вдоль куста.

– Вообей…

– Ну, какой же это воробей… Нина, а может, ты знаешь?

– Синитька…

– Нет… разве у синички бывает розовая грудка? Это зяблик! Слышишь, как заливается? Это к хорошей погоде. А к плохой – рюмит…

Сумка едва заметно дрогнула, тихо пискнула и тут же успокоилась.

«Алла, давай встретимся завтра после занятий. Павел»…

Она замерла с мобильником в руке и несколько раз перечитала строки. Нина теребила ее за край куртки… «Аля, Аля, кази нам казку…»…

– Сейчас… пару минут, заинька… – она ласково потрепала девочку по черным кудряшкам, взяла ее за руку, присела на корточки, прижала к себе и держала несколько секунд.

Потом принялась набирать ответ:

«Я не смогу завтра». Снова постояла, разглядывая экран, словно пытаясь прочитать что-то важное, стерла еще не отправленное сообщение и написала – «Давай. В 16 30 у 120 ауд.». Еще с полминуты поглядела на экран, зажмурилась, и нажала «Отправить». А ведь уже на «ты» перешли…

– Ну вот, жили были два мышонка…