Читать книгу Живи и помни - Мария Украинцева - Страница 2

Весна 1871 года была удивительно теплая и ранняя. Вдоль дороги, по полям ровной пеленой стлалась зелень озимых хлебов. «Свечи» на каштанах распустились уже в апреле. А кусты боярышника живой изгородью окаймляли белые ленты проселочных дорог. В деревнях, разбросанных по берегам широкой реки Миуса, белой пеной возникали цветущие сады. Воздух был напоен их душистым ароматом, жужжанием первой пчелы и ликующим блеяньем ягнят.

Из Ростова по проселочной дороге в наемной карете ехал молодой человек.

На вид ему было 22–23 года. Совсем недавно выпущенный из училища правоведения, где он провел шесть лет обучения, это был крепкий, рослый молодой человек, которого можно было назвать красивым, с усами и бородкой, которых еще не касалось лезвие бритвы.

Была середина XIX века. И наш молодец, которого звали Семен Петрович Каменев, ехал на побывку в отпуск к своим родителям, проживающих в родовой усадьбе «Дубовое» под Таганрогом, на берегу Азовского моря.

Петр Семенович Каменев, богатый помещик, имел единственного сына – Семена, который после обучения остался на службе в Петербурге. Престарелые родители никак не могли дождаться своего любимого Семушку. И вот он ехал. По дороге к Таганрогу Семен решил по пути навестить двоюродного брата отца Федора Александровича Лопатина.

Богатый сенатор, недавно вышедший на пенсию, сейчас жил под Ростовом в своем имении «Лиманы». Семен Петрович, подъезжая к имению, жадно вдыхал дачный воздух, запах реки, акаций и духов.

– Ах, Боже мой, как давно ничего этого не было!

Толпы гуляющих дачников уже заметно поредели. От залива тянуло туманцем, близился полдень. Он въехал в красивые кованные железные ворота имения. Перед его взором открылся чудесный душистый ковер из розовых кустов и цветов. На заднем плане белел старинный каменный особняк в один этаж, построенный еще в восемнадцатом веке в куще столетних вязов, которые смотрелись в затененные окна дома. Никого не было видно. Очевидно, все отдыхали от полуденного зноя в прохладных комнатах, и только откуда-то доносились детские голоса и смех.

И вдруг из зарослей роз, чуть ли не под колеса кареты, как белое облако из розовых лепестков, выскочила девочка лет десяти. Столкнувшись с Семеном, замерла на месте в недоумении. Так стояли они оба, замерев от неожиданности: лощенный молодой человек и девочка. Опомнившись, она взвизгнула и убежала. Это была дочь Федора Александровича – Анечка. У него было четверо детей, Анюта – младшая.

Вышел сам хозяин, радушно встречая гостя. Светлые глаза его изливали на Семена потоки радушия и довольства.

– Ах, проказники! Ты уж их извини, – сказал он Семену, еще не пришедшему в себя от столкновения с девочкой. – Идем, милости просим в дом, там прохладнее.

И они прошли в дом. Гостиная, наполненная зеленоватым сиянием дня, проникающего сквозь ветви деревьев, была очень спокойна. Над старинными комодами с ароматом провинции времени Петра I висели древние ружья, вдоль стен – картины, старинные портреты пращуров. Поверх рояля были разбросаны ноты. А в углу, перед иконой «Утоли мои печали», вздрагивал трепетный огонек негасимой лампады. Да бронзовые часы в человеческий рост, которые со старческим хрипом проворчали шестнадцать часов и смолкли. Где-то тонко гудела одинокая муха.

Вышли жена Федора Александровича Мария Александровна и племянники. Все были рады гостю. Семьи всегда поддерживали отношения. Два старших сына, уже юноши, учились в Петербурге, а дочь Ольга – в Смольном институте благородных девиц. Сейчас все собрались в доме родителей на каникулы. Только младшая Нюточка, как звали ее родные, была пока с родителями, и для нее были наняты домашние учителя. Мария Александровна была еще молодая, цветущая и очень красивая женщина. Глядя на нее, даже не верилось, что она – мать четверых взрослых детей. Только Нюточка, копия мамы, казалась неотъемлемой ее частью. Оля держалась с Семеном несколько сухо и натянуто, изображая из себя взрослую, хотя ей было всего пятнадцать лет. Старшие – Александр и Владимир – были погодки: Саше – девятнадцать, Володе – восемнадцать. Они смотрели на Семена, как на друга и товарища. Всем было просто и радостно.

– Ну, рассказывай, где ты сейчас? – спросил Федор Александрович.

– Состою на службе по юридической части, сейчас в отпуске, еду к родителям в Таганрог, соскучился.

Гостя пригласили в столовую. Стол был накрыт по-деревенски: творог, овощи, жирное и обильное жаркое. Вино к столу не подавалось – за общим столом были дети. Все было просто, раскованно. Всем было весело, шутили, музицировали по очереди, пели. Федор Александрович с женой любовно и радостно взирали на молодежь. Три дня пролетели незаметно. На рассвете четвертого дня Семен душевно распрощался со своими родственниками и тронулся дальше в путь. Теперь он уже ехал в своем экипаже, которым правил домашний кучер Мокей.

– Ну, Мокей, все ли благополучно дома? Все ли здоровы?

– Здоровы, барин, спаси Бог, только никак вас не дождутся!

– Ну, слава Богу, отлично, давай, поторапливайся, братец, побыстрей до дома.

Семен сидел, откинувшись на кожаные подушки коляски, закрыв глаза, и улыбался. Перед его взором проплывали радостные картины трех дней, проведенных у Лопатиных. Почему-то чаще всего возникало ангельское личико Нюточки – и непонятно отчего ему становилось вдруг грустно.

Но окружающий мир был так прекрасен, что вскоре он забыл обо всем и наслаждался поездкой, предвкушая скорую встречу с родителями, которых он боготворил. Солнце палило нещадно, все разомлело от жары. Не зря же Таганрог называют «маленькой Калифорнией».

Ехали берегом моря. По берегу встречались развешанные рыбацкие сети. С моря тянуло запахом свежей рыбы.

И вот свершилось! На высоком берегу, где сад спускался террасами почти к самой воде, показался старинный барский дом, возведенный еще при Александре I, – тогда умели строить, не чета нынешним. Создавали великолепно, добротно, на века. Это было столбовое дворянское гнездо. От дома белая каменная лестница вела прямо через сад к воде.

Экипаж въехал в ворота, и Семен соскочил, не давая остановиться коляске, на ходу кинулся к дому. Раздался чей-то истерический крик:

– Барин приехал!!!

Вся дворня высыпала на улицу полюбоваться на повзрослевшего молодого барина.

А с крыльца, тяжело опираясь на трость, спускался уже батюшка. Семен кинулся к отцу, целуя его в пушистые бакенбарды.

– Ну, приехал, славу Богу, свиделись, долгонько же ты отсутствовал! Как доехал? Как здоровье? – впопыхах спрашивал отец, вытирая радостные слезы.

Но Семен уже увидел матушку, которая с протянутыми вперед руками шла к своему сыну. Слезы радости, не переставая, текли по ее постаревшим родным щекам. Она не замечала их.

– Сыночек, дитятко, дождались…

– Ну, будет, будет тебе, будет, гляди, всего замочила, – с ноткой ревности беспокоился батюшка, ведя сына в дом.

Обед накрыли на веранде дома, что выходила в сторону моря. Небольшой бриз доносил солоновато-горький привкус.

На столе чего только не было, но в основном преобладали дары моря: раки, всевозможная рыба… На первое подали ботвинью с зеленью прямо со льда, чтобы освежить тело и взбодрить дух.

Совершенно отрешенный, расслабленный Семен был на вершине блаженства и оттуда взирал с безмерной любовью на своих родителей, которые в нем души не чаяли.

После обеда и стольких радостных переживаний родители пошли отдохнуть, а Семен отправился в сад, где прошло его милое детство. Здесь все было до боли дорогое: вот их купальня, где он в семь лет совершал первое самостоятельное плаванье под парусом, на сделанной плотником Степаном лодке…

…Уже почти месяц отдыхает Семен Петрович в имении родителей. Молодому человеку, привыкшему к тому, что каждая минута расписана, начинает надоедать размеренная, однообразная жизнь в деревне. Эта праздная жизнь начинает тяготить его – молодого, полного жизненных сил, – и он решает съездить в Таганрог, где у них свой дом. Раньше семья зиму жила в городе, а лишь на лето выезжала в имение. Сейчас же родители больше времени проводят в имении, оставив дом в городе на попечение дворецкого и забрав с собой всю прислугу.

Семен в белоснежной рубашке, лихо заломленном простом картузе легко вскочил на козла линейки. Послушный гнедой, закусив удила, повел на хозяина большими, влажными глазами, готовый понести седока. Семен сдерживал порыв сильного животного. Ему тоже очень хотелось быстрого движения после месяца однообразной жизни в имении. Отец с матушкой стояли здесь же, рядом, любовно взирая на сына. У обоих на глазах были слезы. Семен тоже расстраивался, глядя на них, и думал про себя: «Милые, дорогие мои, как же вы постарели. Стали совсем беспомощные».

От этих мыслей сжималось сердце и хотелось остаться. Однако горячая молодая кровь кружит голову и толкает на решительные действия. Его манил к себе городок у моря, где прошло его детство, первая чистая юношеская любовь. В последний раз Семен оглянулся на своих родителей, лицо его исказилось такой умоляющей мимикой, что, как ни странно, родители сразу успокоились, ибо поняли, что эта поездка ему необходима.

– Только неделя – и я буду опять с вами! – прокричал он, отпустив вожжи.

Гнедой так взял с места, что Семен едва удержался на козлах. Но не показал вида, что чуть испугался, лихо выехал за ворота. А про себя подумал: «Давненько не занимался физически, сноровка проходит, это не годится…»

Действительно, наш герой не чуждался простой физической работы. С детства, много читая о деяниях Петра Великого, восхищался им и старался подражать ему. В имении, наблюдая за косьбой, пахотой, сам нередко брался за косу, на конюшне – запрягать лошадей, лихо скакать на самых ретивых из них. Уходил в море на баркасах вместе с рыбаками. Его простое общение с дворней коробило родных и близких Каменевых. Они потихоньку нашептывали Петру Семеновичу о недопустимом поведении сына:

– Ваш сын – дворянин, и его предназначение от Бога – повелевать, а не общаться запросто с простым людом. Ведь крепостной может вбить себе в голову, что он ровня ему, дворянину. А это уже крамола!

Петр Семенович, изображая озабоченность, качал головой:

– Да, да. Ох уж эта молодежь! Я обязательно поговорю с Семушкой.

Однако с сыном он не говорил – наоборот, всемерно поддерживал и одобрял его поведение. Потому как видел в его действиях христианскую добродетель: не чуждаться физического труда, относиться к окружающим людям, как к себе самому, быть честным. Все это в сочетании с любознательностью, увлечением книгами формировали у молодого барина черты цельной личности. Это родители видели и поощряли его в этом.

Тем временем Семен подъезжал к Таганрогу. Солнце клонилось к закату. Однако полуденная жара не спадала.

Пролетка легко покачивалась на ухабах. За ней тянулся шлейф белой, горячей пыли.

«Прекрасные рессоры, – думал Семен, покачиваясь на очередном ухабе. – Пожалуй, на таком тарантасе и до Петербурга можно легко добраться».

За очередным поворотом вдруг открылся Таганрогский залив. Заходящее солнце, отражаясь, больно ударило Семену по глазам. Он невольно зажмурился и тихо рассмеялся, сам не зная, отчего.

Вот она, ностальгическая гавань его детства, юности и грез.

Действительно, этот город нельзя было не любить. Немногим более ста лет назад он был основан Петром Первым. Его предназначение – укреплять и охранять южные границы России. За короткое время Таганрог превратился в крупный торговый центр юга России. Здесь, как на дрожжах, поднималось купечество. О природных богатствах города, округи, огромного трудолюбия российского мужика лучше всего говорил таганрогский базар, такой же шумный и изысканный, как и базары Турции, Ирана или Греции. Пестрели разноцветные халаты, чувяки, дорогая посуда, оружие. Он был даже богаче по овощам и фруктам, чем известная Сорочинская ярмарка на Украине. Персики, яблоки, вишня, черешня, жерделы, красненькие, синенькие – выбирай, что по душе! А дары Азовского моря? Тут уж и сравнить не с чем. Здесь и осетр пуда на полтора, зернистая черная икра, икра красная, копченый рыбец, у которого толстая спинка буквально светится на солнце, гроздья силявки, тарани, важных чебаков, вольнодумных головастых бычков. Пучеглазые раки ползают в ведрах, прикрытые водорослями. Словом, приезжие на таганрогском базаре теряются и азартно хватаются то за одно, то за другое. Местный же обыватель лишь ухмыляется:

– Эка невидаль! – и добавляет: – Знай наших!

Но основой города было все-таки море. Оно было необычно, ни в какое сравнение не шло с Черным. Азовское море отличается спокойным нравом. Большой накат здесь редкость. Вода чистая, почти пресная, и много рыбы. Здесь увидишь огромное количество всевозможных суденышек. Тут и маленькие тобики, плоскодонные фелюги и фофаны, неповоротливые, с темными парусами баркасы, легкие белокрылые верботы и яхты.

Всем им Азовское море давало не полные, но значительные гарантии безаварийности плаванья. Отчаянные мореплаватели, контрабандисты на ветхих восточных суденышках бросались в опасные авантюрные мероприятия.

Такие мысли, словно морские волны, мирно плавали в голове Семена, когда он подъезжал к Таганрогу. Он уже предвкушал встречу с любимым городом. И эти картины лишний раз напоминали ему о достоинствах того места, где он родился.

«Дело, конечно, не в природных богатствах города и моря, – думалось дальше Семену, – ведь многое определяют люди, которые здесь живут. Здесь, как ни в одном из других городов России, уживались вместе многие национальности. В их числе – русские и евреи, татары и греки, итальянцы и армяне, украинцы и грузины. Многоязычный говор заполнял базар, трактиры, порт…

Всем хватало места, каждый народ вносил в это общение свой темперамент, ум, обычаи. Их всех объединял город, утопающий в зелени акаций, пирамидальных тополей, фруктовых деревьев, море цветов.

За прошедший век уже несколько поколений от смешения крови столь неуемных национальностей породили новый тип таганрожца: красивого, смелого, физически крепкого, решительного, темпераментного. И каждый был по-своему обаятелен и красив, будь то юноша или девушка. А возможность проявить себя, утвердиться в жизни, давал, опять же, этот город. Он находился несколько в стороне от центральной российской власти. И это порождало в городе атмосферу вольности и свободолюбия. Нередко они перерастали в трагические разборки с поножовщиной. Время от времени обывателей города и даже всей губернии потрясали факты испепеляющих, страстных романов, от которых бледнели персонажи шекспировских произведений.

Туманные философские рассуждения Семена о судьбе Таганрога внезапно оборвались. Гнедой зацокал по брусчатке. Экипаж въезжал в город. Быстро темнело. Так бывает только в южных городах. Засветились окна домов. На тенистых улицах стало много прохожих. Вот экипаж проехал мимо уже опустевшего базара, показалась пожарная каланча. Семен придержал коня, который, почувствовав близкий отдых, ускорил бег.

– Тише, тише, голубчик, – придерживал его Семен. – Тут бы нам с тобой не проехать поворот на Александровскую.

Именно там, за поворотом, и находился его дом. Третьего дня отец с оказией предупредил дворецкого о приезде молодого барина.

«Стало быть, ждут», – думал Семен, пригибаясь к облучку, чтобы за тенистыми каштанами разглядеть путь.

Внезапно впереди послышался шум борьбы, сдавленный крик. Семен вздрогнул, тело напряглось. В юности на тенистых улицах он не раз сталкивался с романтическим противоборством молодых людей с разных улиц, организованных босяков, воров, контрабандистов.

Простонародью было не до судов, и возникающие конфликты оно стремилось разрешать один на один или в групповых потасовках. В таких ситуациях зачастую городовых почему-то не оказывалось поблизости. А дворники неистово свистели, стоя на месте и не решаясь ввязываться в драку.

Семен поехал быстрее. Справа, в арке двухэтажного дома, ведущей в темный двор, мелькнули две или три фигуры. Еще раз послышался сдавленный женский крик о помощи. Улица была безлюдна. В одно из окон выглянула старушка.

«Она мне не поможет, – подумал про себя Семен, бросив поводья, и строго крикнул Гнедому:

– Стоять!

В три прыжка он оказался возле арки. Из нее двое в поддевках тащили за руки упирающуюся женщину к стоящему поодаль экипажу. В полумраке Семен с трудом различал борющихся людей. Один из нападавших был в лакированных сапогах, коротко подстриженные волосы обрамляли его лоснящееся от пота лицо. Другой – высокий, жилистый, с вытянутой лошадиной физиономией. Он, видимо, был старший, ругался на сотоварища, пытаясь закрыть рукой рот своей жертве, и шипел:

– Мадам, ну, мадам, ничего плохого мы вам не сделаем! Имя, только имя ухажера! Только имя, ну…

И тут же переходил на рычанье в сторону своего напарника:

– Да держи ж ты ее крепче!

Потом шла отборная брань. Мордатый лишь пыхтел, бормоча в свое оправдание:

– Ваше благородие, да разве удержишь эту…

В то же время, женщина отчаянно отбивалась. Ее каштановые волосы рассыпались по плечам из-под упавшей с головы накидки. Она беспрестанно путалась в своей длинной цветастой юбке. Ее миловидное лицо волнами выражало то отчаянье, то решимость, то злобу на своих мучителей. Но только не страх.

«Странное дело, – подумал Семен, – женщина не пытается никого звать на помощь».

Вся эта ситуация на полутемной улице города, словно фотовспышка, отразилась в сознании Семена; он решительно шагнул вперед и хриплым от волнения голосом крикнул:

– Господа, отпустите ее!

Нападавшие на миг замерли от неожиданности, затем оценили обстановку (говорящий один, опрятно одет, молод), и это заставило их отреагировать определенным образом. Высокий по-недоброму пробормотал:

– Проходи, проходи, барин, это семейное дело…

– Это не правда! Помогите!

И он понял, что другого пути нет, кроме того, который ему подсказывает совесть. Он должен заступиться, чего бы это ему не стоило. Высокий понял намеренье Семена и с серьезной угрозой процедил сквозь зубы:

– Проваливай, барин, подобру-поздорову.

А затем, бросив удерживать барышню, крикнул напарнику:

– Тащи ее к экипажу!

А сам полез правой рукой в карман. Семен понял, что медлить нельзя, и решительно бросился на него.

Но опоздал. И хотя он успел пригнуться и отклонить голову, что-то острое – то ли нож, то ли кастет – впилось ему в левую руку. Боли сгоряча он не почувствовал, только услышал, как затрещал рукав рубашки. Семен не стал ждать, изловчился и нанес снизу правой рукой удар в лошадиную физиономию. Противник охнул, пошатнулся, теряя равновесие, и упал. Его напарник, тащивший женщину к экипажу, увидев случившееся, бросил ее и поспешил на помощь к сотоварищу, бормоча на ходу:

– Ваше благородие, ваше благородие… Что же это? Как же…

Семен подбежал к женщине. Она, измученная борьбой, видимо, плохо соображала, стояла безучастно. Но увидела бежавшего к ней Семена, поняла наконец, что свободна, и это придало ей силы. Схватила протянутую им руку, и они побежали к его экипажу. Застоявшийся Гнедой резко взял с места. Одновременно позади них послышался полицейский свисток.

«Неужели помощь пришла?» – подумал Семен.

Женщина – видимо, поняв его мысли, – прокричала сзади:

– Да это все они!

«Странно», – подумал в недоумении Семен.

Но, услышав шум погони, свернул сначала направо, затем налево. Улица стала расширяться и пошла под уклон. Разгоряченный Гнедой пошел шагом. Позади молодого человека послышался мягкий грудной голос:

– Вот здесь остановите, пожалуйста.

Налево чуть видна была проселочная дорога, она поднималась к группе темневших поодаль домов.

– Вот здесь остановите, – еще раз попросила женщина, и левая ее рука, слегка вздрагивая, коснулась спины Семена.

Он натянул вожжи и повернулся к ней. В это время из-за тучи брызнули серебряные лучи луны и мягко осветили незнакомку, уже стоявшую в экипаже. Она готовилась спрыгнуть на землю, но почему-то медлила. Она что-то думала, монотонно повторяя дежурные слова.

– Провожать меня не надо, здесь мне близко. Спасибо вам, вы меня очень выручили, право же, очень.

Содержание ее слов Семен смутно улавливал. После этого происшествия его бил нервный озноб. Впрочем, сбивчивая речь незнакомки говорила и о ее непростом душевном состоянии.

– Как же я могу отблагодарить вас? – опять задумчиво повторила она, не решаясь вот так просто уйти.

И в этих словах уже не столько звучал вопрос, сколько слышался оттенок лукавства, будто бы ответ уже был найден.

В это время луна послала дополнительно несколько серебряных лучей, и Семен увидел совсем близко от себя удивительно выразительные глаза незнакомки. Его поразил изумительный их зеленый цвет. То ли природа одарила ее этим цветом, то ли луна подкрасила их так. Перед ним возникло миловидное лицо, и ее благодарность за спасение, и бессловесный вопрос: «Кто вы?», и искорки лукавства, и многое другое, в чем Семен не успел до конца разобраться. И пока он соображал, незнакомка спрыгнула с пролетки, весело смеясь.

– Дай вам Бог счастья! – крикнула она, удаляясь в сторону проселочной дороги.

Еще мгновенье – и она пропала. Видимо, эти места были ей очень знакомы.

«Ну, прямо как в романе», – думалось молодому человеку, все еще не обретшему душевного спокойствия. Накинув на плечи пиджак, чтобы не вызывать немого вопроса дворецкого по поводу порванного рукава и крови на рубашке, Семен поспешил к дому. Дома его ждали. Несмотря на дневной зной, в комнатах было прохладно и сыро, поэтому дворецкий распорядился растопить в комнате Семена камин, и когда приехал барин, там было тепло и уютно. Отдохнувший Семен, несмотря на поздний час, никак не мог уснуть, перебирая в памяти прошедший день и его события. Но в конце концов молодость и здоровье взяли свое, напряжение спало, и он уснул.