Читать книгу Торговец отражений - Мария Валерьева - Страница 4

Прошло уже несколько дней с тех пор, как пропал мистер Уайтхед, а никаких зацепок кроме забытых дома носового платка, портсигара, таблеток от повышенного давления и отчаянных уверений миссис Уайтхед найдено так и не было. Ластвилль, прежде обрадовавшийся, заскучал. Если бы он умел находиться в спячке, все оказалось бы иначе. Все бы просто забыли. Но Ластвилль не был обычным провинциальным городком с каменными маленькими домами, магазинами, ярмаркой, приезжавшей на выходные. Наоборот, обласканный посещениями студентов и туристов, наполненный многовековой историей, Ластвилль напитался гордостью и не понимал, почему ему уделяют так мало внимания. Любое происшествие он принимал за возможность стать чуть знаменитее, чем обычно. Но новости по делу Уайтхеда не спешили радовать Ластвилль. Ластвилль два дня грустил, проливал дожди и шумел ветрами. Потоки воды сливались с крыш и текли по брусчатке, деревья теряли золото и янтарь так быстро, что не успевали оплакивать их.

Но в один обыкновенный осенний день Ластвилль успокоился, предчувствовав перемены. Был выходной, и многие студенты поехали в город отдохнуть. Утомленные лекциями, семинарами и часами, проведенными в библиотеках и классных кабинетах, они спешили повеселиться в тот день так, чтобы хватило на всю предстоящую неделю.

Осборн и Грейс проснулись к полудню и отправились в Ластвилль после обеда. Лужи, стоявшие по обочинам дорог, в городе уже подсохли, от земли парило. Осборн выпрыгнул из прохладного автобуса и чуть было не задохнулся, когда ступил в город, где не работали кондиционеры на улице. В кожаном плаще, накинутом поверх красного в полоску свитера, в массивных ботинках и с тяжелой гитарой за спиной ему по жаре ходить некомфортно. Грейс вышла следом. Она, каким-то чудом всегда угадывавшая изменения погоды, оделась как раз для дневного пекла.

– Ты точно не хочешь пойти со мной? Я бы мог постелить тебе в уголке, посмотрела бы на то, какой замечательный и талантливый у тебя парень.

Грейс, вдохновленная хорошей погодой и красотой города, хитро ему улыбнулась. Он уже научился угадывать эту улыбку.

– Сегодня оставлю тебя Шеннону. Пусть он любуется, – сказала она.

– Он может с радостью полюбоваться на дверь, – фыркнул Осборн. – Пусть сочиняет свои скороговорки подальше.

– Скороговорки? – усмехнулась Грейс.

– Я не знаю, как назвать его песни. Слов много, я столько не спою. Мы как будто разным занимаемся. Он – чем-то другим, а я…

– Искусством?

– Не знаю. Но он точно больше стихосложение любит.

Грейс улыбнулась, кажется, самой себе, посмотрела по сторонам и, убедившись в том, что вокруг никого, взяла Осборна за руки и, в наслаждении моментом, положила голову ему на грудь. Сердце его билось неспокойно.

– Он понимает и завидует, вот и все.

– А я в этом виноват? – вздохнул Осборн.

Грейс посмотрела на него, на длинную шею, аккуратный подбородок, длинные, чуть завитые, ресницы, ровный нос. Нежно-оранжевое солнце светило над его головой, подсвечивало распушившиеся после душа волосы, и казалось, что Осборн вдруг превратился в святого.

– Все мы несем свое бремя. Тебя когда-то поймут, нужно просто подождать, – сказала Грейс и, оглядевшись и не увидев никого, кто мог бы заметить их, поцеловала Осборна в щеку. – Позвони мне, как освободишься. Если что, поезжай домой один.

– Я буду ждать тебя на остановке. – Улыбнулся успокоившийся Осборн и направился к студии, которая виднелась за углом цветочного магазина. Вскоре он скрылся за дверью, попрощавшись с Грейс еще одним верным взглядом.

Грейс вновь была предоставлена сама себе, пусть и на пятнадцать минут. Всю свободу она растратила на путь до кафе, в которое ее пригласила встретиться Руби.

У каждого в Ластвилле есть любимый сквер, дом или магазин. Не очень многолюдный город любит порядок, чтобы даже пара-тройка сотен человек были отлаженными винтиками в часах. Грейс дошла до своего места: небольшой площади, в центре которой величественно возвышался чумной столб. У фонтана, установленного чуть поодаль, сидели люди и наслаждались прохладой. Там же был и главный музей города. Он, двухэтажный, украшенный лепниной и статуями, не вписывался в облик города: было в его мраморной помпезности что-то бунтарское. От музея мощеные дорожки уходили вниз, к переулкам, к небольшому пруду, в котором плавали лебеди, и дальше, по лабиринту улочек, к южному пригороду Ластвилля. По левую сторону от чумного столба звучали мелодиями кафе и магазины, населившие первые этажи двухэтажных домов. Дорожка, уплывавшая в тени кустов в правую сторону, вела к маленькому скверу, где в окружении библиотеки, школы и магазина сувениров, утопленный в оранжевое море листьев, стоял главный храм Ластвилля, остроконечной верхушкой поднимавшийся высоко над городком. Грейс любила этот сквер. Он казался ей самым живописным местом во всем городе.

Чуть постояв у чумного столба и насладившись ароматами пробудившегося в выходной день города, Грейс направилась к любимому кафе, которое было таковым лишь из-за того, что окнами выходило на сквер. Там всегда было тихо, прохладно и немноголюдно.

Грейс никогда не опаздывала. Она принципиально не соглашалась с тем, что у опоздания могут быть оправдания, и всегда приезжала минута в минуту. По Грейс можно было сверять часы. Но Руби так не думала и пришла через десять минут после того, как Грейс уже неторопливо сняла верхнюю одежду, заняла любимый столик в углу у окна, сделала заказ и полюбовалась золотисто-оранжевым сиянием, в котором Ластвилль казался сказкой.

Руби всегда извинялась за опоздания, но никогда не переставала опаздывать. И в этот раз она, скинув куртку и усевшись напротив, выпалила извинения и поскорее заказала себе кофе и сэндвич.

Руби долго приводила себя в порядок, говорила какие-то бессвязные вещи. Она была взмыленная, расстроенная, собранная и развалившаяся одновременно. Явно не спешила на встречу, но выглядела так, словно бежала со всех ног. Грейс знала и не тревожила ее до тех пор, пока Руби сама не решила ответить. Это случилось после того, как принесли заказ.

– Шеннон доведет меня! – первым делом сообщила Руби и вгрызлась в сэндвич с лососем.

– Это почему? – поинтересовалась Грейс и сделала глоток кофе.

– Будто бы причин мало! Послал же Господь парня! – воскликнула было Руби, но осеклась. – Или Осборн доведет! Или один, или другой! Или оба! – продолжила Руби и откусила еще кусочек сэндвича.

– А Осборн чем доведет? – спросила Грейс.

– Будто ты не знаешь!

– Не представляю.

– Своим эго раздутым, вот чем!

– Эго? – Грейс улыбнулась.

– Конечно! А чем еще?

– Не замечала за ним никаких происков эго.

– Не замечала? Да конечно ты не замечала! К тебе-то его эго не имеет отношения. Это он к другим как к дерьму относится! Боже, прости за такие слова!

Грейс спрятала улыбку.

– Ну, Руби, ты просто расстроена. Выпей, поешь, успокойся.

– Расстроена?! Да я в ярости, Грейс! И не делай вид, что не понимаешь, о чем я!

– Я не очень понимаю.

– Ты все всегда понимаешь, не прикидывайся!

– На что ты намекаешь?

– Я даже не пытаюсь намекать! Я говорю прямо: человечность Осборна опустилась ниже Марианской впадины!

Если бы Грейс не привыкла скрывать истинное отношение, лицо бы скривилось от отвращения к такому тривиальному сравнению. Но Грейс осталась спокойна.

Руки Руби подрагивали от негодования. Она успокаивалась и вновь злилась, и даже глаза ее, казалось, сверкали от ненависти ко всему живому. Она знала, что должна объясниться, но не всегда могла подобрать нужные слова.

– Осборн не пускает Шеннона в студию, – начала Руби, чуть уняв злость.

– Как так не пускает?

– А вот так! Вообще, даже внутрь запрещает заходить, пока он там!

– Запрещает заходить? – удивилась Грейс.

– Да, вот запрещает! И все равно ему, что Шеннон тоже не последний человек, что у него деньги есть на студию и на все остальное, что у его родителей хоть какие-то связи могут быть! Ему будто бы все равно на то, что ему Шеннон дать может! Что его родители оплатить смогут! Захлопывает дверь перед его носом и все, он там, Шеннон – за дверью. Думаешь, это нормально?

– Я ничего не говорю… Я даже не знала об этом.

Руби взялась за чашку обеими руками, но так и не поднесла ее к губам. Пальцы ее дрожали.

– Боже, Грейс, прости, пожалуйста. Конечно, ты тут ни при чем. Я просто разнервничалась.

– Все хорошо. – Грейс улыбнулась. – Я все понимаю, тебе тяжело. – Она протянула руку и накрыла опустившуюся на стол ладонь Руби. – Успокойся и расскажи, как все было.

Руки Руби перестали трястись. Глаза прояснились, поволока злобы исчезла с карих сердцевинок. Руби сделала глубокий вздох, тихий, театральный. Грейс специально не отпустила ее руки, пока Руби не заговорила.

– Минут пятнадцать назад я шла к Шеннону. Нужно было передать ему какую-то штуку для гитары. А тут подхожу и вот тебе – сюрприз. Он стоит на улице, злой, весь на нервах и как увидит, как закричит на меня! Его Осборн за дверь выставил и сказал, чтобы он еще и в магазин за энергетиком ему сбегал! Представляешь, Грейс? Ему наглости хватило еще из друга сделать посыльного!

Грейс поджала губы.

– Когда, говоришь, они разругались?

– Сегодня! Сейчас! Буквально минут десять назад! – воскликнула Руби.

Грейс отпила немного кофе. Значит, Руби все-таки спешила.

– Я даже не знала. Мы с ним с утра не виделись, – сказала Грейс и поставила чашку на подставку. – Он говорил, что поедет в студию, но не сказал про Шеннона.

– Ну конечно он не сказал! Он даже за человека его, наверное, не считает. Великий и непонятый Осборн, пожалуйста, подтирайте ему задницу, чтобы он не пачкал руки, а то как же он коснется своей гитары! – пробурчала Руби. – Прости, тебе неприятно такое слышать о своем парне.

Грейс ничего не сказала по этому поводу.

– Руби, он считает Шеннона за человека. За друга.

– Не очень-то заметно, – буркнула Руби. – Он пришел, раздал указания, а потом указал на дверь. А кто студию нашел, Грейс? Кто купил вторую гитару? Друзьям разве можно врать? Сначала говорить, что будете вместе играть, концерты, записи и все такое, а потом вот, пожалуйста, дверь и пинок. Разве так друзья поступают?

– Друзья так не поступают, – согласилась Грейс.

Грейс взяла в руки чашку и сделала глоток кофе. Еще не до конца остывший, он оставался приятным и немного обжигал язык горечью. Грейс поняла, что поставила Руби в тупик. Осталась только прежняя Руби, благодарная, в меру громкая и достаточно рассудительная. Грейс знала, что произойдет следом, и неспешно потянулась за чашкой. Пока она не допьет, Руби не начнет разговор.

Грейс посмотрела на улицу за окном. И все же Ластвилль был очень красив.

Руби прикончила сэндвич быстрее, чем смогла понять, что больше не злится. Взмыленная, возбужденная от споров и переживаний, она казалась взмокшим под дождем воробьем, который в тепле грел перышки. Взгляд ее стал спокойным и немного расстроенным, будто бы Руби злилась на себя за то, что так быстро угомонилась.

Грейс вытерла отпечатки губной помады со стенки и отставила чашку в сторону, когда поняла, что Руби готова к новой стадии беседы.

– Может, поговоришь с ним? – спросила Руби, сминая в руках салфетку.

– С Осборном?

– Мне как-то неудобно просить… – продолжила Руби, поджав губы, – но ты же сама знаешь, какой он.

– Осборн?

– Конечно! Я понимаю, он крутой музыкант, ты говорила, что он очень хорошо играет, я слышала, как он играл чужие песни. Красиво, очень красиво. Наверное, свои у него тоже такие. Но Шеннон ведь хороший музыкант. Он просто отличный музыкант! Учился в консерватории, неплохо пишет, знает основы нотной грамоты или что там надо знать. Шеннон же не будет забирать его славу. У Шеннона деньги, связи. Он не хочет славы, ему бы просто играть себе на бас-гитаре где-то сзади, ему музыкой нравится заниматься. Просто быть там и все. Я же знаю, Грейс, я ведь его люблю… А Осборн и этого не разрешает.

Грейс слушала молча.

– Ему, может, нужно шоу какое-то, нужна тайна, никому не показывать песни, туман загадочности, я понимаю. Он шоумен, наверное, родился таким. Он меня и слушать не станет. Кто я для него? Да никто. А тебя он послушает. Он ведь к каждому твоему слову прислушивается. Он точно подумает. Хотя бы подумает… – сказала Руби и замолчала. Поняла, что уже сказала достаточно.

– Хорошо, я поговорю с ним, – сказала Грейс после недолгих раздумий.

Руби вспыхнула от счастья всего за мгновение.

– Спасибо, Грейс! Боже, ты настоящая подруга! Я даже не думала, что ты так легко согласишься! Я теперь хочу угостить тебя чем-то. Будешь шоколадное печенье? Здесь есть с шоколадной крошкой…

Грейс улыбнулась.

– Послушай, не надо. Во-первых, я не ем печенье с шоколадом, и, во-вторых, ты мне ничего не должна. Я всегда рада помочь, но не могу обещать, что он меня точно послушает.

– Да конечно, конечно! Я все понимаю. Мы ведь взрослые, как-никак, люди. Но если он даже задумается, уже будет отлично. А то он ведь и не думает.

Руби, наконец успокоившись, перевела разговор в другое русло. Долго она рассказывала о поездке к Шеннону домой, об их винодельне, забыв даже, что уже говорила об этом. А потом, когда вспомнила о том, что рассказывала о семье своего парня уже достаточно, переключилась на разговор о насущном.

– А ты не видела никого из психов на лекции? – спросила она и улыбнулась.

– Кого? – поинтересовалась Грейс.

– Ну, компанию Шелдона Лэмба. Этого, который здоровый такой, тощий, курчавый.

– Не помню.

– Сейчас, подожди. Вот, они! Этот Шелдон, Джеймс, Сабрина, Элизабет, Джексон. – Руби прочитала их имена из заметок в телефоне. – Джексон, правда, перевелся. Вот, еще в том году. Его уже давно на территории Ластвилля не видели. А остальные учатся. Ну, скорее числятся. Скоро их выгонят, наверное.

– Да, я, кажется, слышала их имена.

– А видела?

– Не видела.

– Точно?

– А почему ты спрашиваешь?

Руби не просто так звалась Руби. Рубин камень, в общем-то, красивый. Но он больше напоминает заледеневшую кровь, чем драгоценность. Также и с Руби. Она только на первый взгляд казалась обыкновенной красоткой. Все куда сложнее.

– Просто мне казалось, что ты тоже заинтересована в них.

– Я?

– Ну, да. Ты, – смутилась Руби.

– Мне нет до них никакого дела, – ровно ответила Грейс.

– Да как же? Сейчас все только о них и говорят.

– Ну, пусть говорят. Мне нет до них никакого дела, ты же знаешь, у меня сейчас много работы.

– А, точно, та исследовательская работа для международного конкурса Ливье?

– И для конференции в Лондоне. Я туда с ней поеду, если все получится.

– Ливье с тобой?

– Скорее это я поеду с ней, а не она со мной и моей работой.

Руби могла бы услышать звон, словно разлетевшийся по кафе от разорвавшейся струны, но не услышала.

– Да, это та еще задачка. Но знаешь, ты сможешь. Я как-то и не сомневаюсь в тебе, – по-доброму отмахнулась Руби и улыбнулась. – Хотя все-таки не могла не слышать о том, что говорят. Не верю. Ты все знаешь.

Грейс пожала плечами.

Руби сдалась.

– Если совсем начистоту, то мне нужно просто что-то решить с этими психованными. Скоро декан наш будет брызгать слюной из-за их прогулов. Когда-то с меня и спросят.

– Думаешь, до них дело есть кому-то дело? Вот декана, например, я как раз и не видела.

– Ему? Ему абсолютно нет. Он сейчас катается на лыжах где-то в Швейцарии и не думает даже о каком-то Лэмбе или Хантере. Но вот родителям этих психов явно не все равно будет, когда их исключат. И когда они поймут, что их детки не сдали экзамены, явятся, будут скандалы закатывать, вот тогда позовут меня. А я совсем не хочу сидеть рядом с папашей какого-нибудь Хантера и слушать о том, как это прославленный Ластвилль не может выучить его сыночка.

– Я ничего не знаю, Руби, правда. Даже не знаю, чем помочь, – сказала Грейс и, подперев щеку ладонью, отвернулась к окну.

На площади ветер подбирал с мощеной дорожки листья цвета янтаря и играл ими в персиковом свете дня. Прекрасное зрелище.

– Надо спросить у кого-то, что с ними, – подумав, сказала Руби.

– Но ты же сама говорила, что с ними же никто не общается.

– Точно, они же асоциальные еще. Свалились же проблемы мне на голову!

– Не переживай. – Грейс накрыла маленькую ладонь Руби своей, похлопала ее пару раз и убрала. – Может, спросить соседей по комнатам?

– Так в том-то и дело, Грейс, что нет соседей. Они не живут в общежитии. Я вообще не знаю, где они живут.

– Университет не располагает информацией о том, где живут его студенты?

– Ну, об обычных студентах Ластвилль знает больше, чем нужно. Но об этих… этих взяли будто бы с улицы.

Руби вдруг поставила сумку на колени и вытащила из нее большую папку. Вынула из нее файл, аккуратно раскрыла его и положила на стол листы. Личные дела.

– Откуда они у тебя? – удивилась Грейс.

– Староста я или нет? – Улыбнулась Руби. – Нашла, ну, вернее, позаимствовала. Никто же не увидит, если я вдруг зайду куда-то и возьму бумажек, да? У них камер там нет, вернее, их выключили, мне по секрету сказали, не говори никому! Будто бы мне просто нужно кое-что заполнить.

– Ты что-то такое на самом деле заполяешь?

– Секретарша там хорошая. Я попросила и сняла копии.

Грейс улыбнулась в ответ.

– Только вот толку от этих личных дел никакого, – продолжила Руби. – Вот, смотри мое. Все же расписано, все понятно. Вот, я родилась в такой-то семье. У семьи бизнес, живем вот тут, есть адрес. Видишь, как много написано? Все мои достижения, и учеба по обмену, и выигранные конкурсы, и олимпиады. Да тут ничего не скроется! А теперь смотри досье Лэмба.

Руби вытащила из середины полупустой листок с размазанной фотографией в углу, шлепнула им по столу и ткнула пальцем в пустые строки.

– Да, совсем кратко, – пробежав короткий текст наискосок, заключила Грейс.

– Вот именно. Смотри, у него даже в графе «родители» ничего не написано.

– Может, он сирота?

– Сирота? – усмехнулась Руби. – Тогда он бы здесь не учился. А если бы и учился, то на части бы разрывался, лишь бы всем понравиться. Ты хотя бы раз видела на улице человека, который бы учился на грантовые деньги или на деньги стипендии? Они не гуляют, а только учатся. А Шелдон? Его видели, может, человека два. Может, он задания какие-то делает, но он же не может не появляться совсем! Даже те, кто учатся на Чивнинг3, учатся. Даже те, кто просто платят, учатся. А этих, этих же выгонят!

– А остальные? Они должны ходить.

– Может и ходят, у них есть, может, другие предметы.

– Их видели только в музее? – спросила Грейс.

– Остальных? – Руби задумалась. – Кажется, Хантера как-то видели. Он приходил на какие-то семинары, сидел сзади, печатал что-то, а потом уходил раньше времени и исчезал куда-то. Хотя, может, это и не он был. Черт их знает, они же для всех как невидимки. Их, наверное, не все преподаватели в лицо не знают. А ты видела кого-то?

– Сейчас мне кажется, что одну все-таки видела, но не помню точно, кого именно. На семинаре недавно.

– Я тоже, мельком. Кажется, это та, которая самая высокая. Элизабет, кажется.

Руби допивала кофе. Грейс смотрела на пейзаж за окном и улыбалась.

– А почему вдруг всем так стала интересна эта компания? Если они никого не трогают, на глаза не попадаются. Почему всем так интересно? – спросила она, когда Руби вновь освободилась.

Рубиновые губы Руби растянулись в улыбке.

– Уайтхед пропал, помнишь?

– Такое сложно забыть, – хмыкнула Грейс. – Но они-то тут причем?

– Я почему-то думаю, что эти чокнутые тоже могли как-то в этом участвовать, – доложила Руби, продолжая улыбаться.

– На них указывают какие-то улики?

– Никаких. Улик вообще почти нет. Даже телефон этого Уайтхеда не могут выследить, он как сквозь землю провалился… Но что-то тут нечисто. Помнишь, в том году сгорела пристройка? Мне кажется, что это они виноваты.

– Почему? – спросила Грейс.

– Не знаю. Просто они слишком странные, чтобы быть адекватными.

– Но знаешь, насколько я помню, пристройка сгорела от того, что садовник решил устроить романтический ужин студентке, а потом подул ветер, опрокинул подсвечник, дом загорелся. Все в том году говорили, в газете писали. Садовника ведь даже привлекли к ответственности.

Руби задумалась, почесала подбородок.

– А, точно. Я помню, все еще смеялись с этого недотепы. Но все равно не нравится мне эта компания. Странные они. Даже если они тут и не виноваты совсем, все равно ничего хорошего от них ждать не надо. Особенно мне.

– Потому что ты староста?

– Конечно! Я чувствую, что они мне гнилой букетик подкинут еще до конца года.

Грейс выждала подходящего момента, а потом сказала:

– Знаешь, Руби, иногда мне кажется, что нелюбовь к незнакомцам – это какой-то защитный механизм. Будто бы ненавидя кого-то неизвестного, защищаешь себя от такой же ненависти других. Какой-то обмен ненавистью получается. А зачем ненавидеть?

– Ненавидеть?

– Конечно. Они ведь даже ни с кем не общаются, их будто нет. Их даже никто не знает, а почему-то все равно умудряются ненавидеть. Странно это как-то, мне кажется. Не должно так быть.

– Это тебе, с философским умом, так кажется. – Улыбнулась Руби. – Другие так не думают… Хотя, знаешь, я ведь не ненавижу их. Мне вообще на них все равно. Я их не знаю даже, видела, может, пару раз. Просто не хочу себе проблем. Я и так староста. Проблема – мое второе имя. А они могут наградить меня еще, целым мешком.

Грейс улыбнулась в ответ и ушла в свои мысли. Руби перевела тему и рассказывала уже о проекте кафе, над которым работала вот уже вторую неделю. Грейс слушала вполуха, думала о своем.

И вдруг ее мысли потухли.

В сторону храма направлялось одно маленькое серое пятно.

Руби не заметила его. Слишком увлеченная разговором, она обращала внимание только на свое вдохновение. А Грейс взгляда не сводила с пальто, которое быстро, словно прячась от солнечного света, скрылось в оранжевом буйстве.

Думать долго не пришлось.

– Я, наверное, пойду. Надо сбегать в библиотеку и дописать статью, – сказала Грейс, взглянув на наручные часы, и улыбнулась.

Эту улыбку знали все и считали ее абсолютно приятной.

Руби тоже стала собираться. На этот день, как и любой другой, у нее были большие планы, которыми она делилась с Грейс до тех пор, пока их пути не разошлись у чумного столба.

Грейс дождалась, пока Руби скроется в переулках, спустилась по потемневшей от времени и влаги лестнице и исчезла в оранжевом блеске листьев. Неспешно она дошла до библиотеки, не успела даже вдохнуть аромата затхлости, как повернула и забежала в дверь храма следом за пожилым человеком, который, заметив ее, любезно пропустил вперед. Грейс улыбнулась ему. Ей нравились вежливые люди.

Главный храм Ластвилля не поражал убранством или размерами, но было в нем что-то приятное. Жемчужное сияние главного зала ослепляло прихожан безупречностью, а разноцветные витражи, искрившиеся на солнце и отбрасывавшие на стены фигурные отблески, дарили ощущение Его присутствия. Орган молчал. Не время его звездного часа.

Грейс не пришлось долго вглядываться. Ее она заметила почти сразу.

В дальнем углу зала, чуть повернувшись, на одной из лавочек, сидела Сабрина Сноу. Мышиного цвета голова почти сливалась с пальто. Тонкая и короткая шея скрывалась за воротником, и казалось, что голова пришита прямо к нему. Сабрина складывала руки в молитвенном жесте и шептала тихо-тихо, даже в могильном безмолвии нельзя было разобрать ее голоса, и ветер за стенами храма казался громче. Помимо нее и пожилого мужчины, который, пройдя мимо Грейс, уселся в уголок, достал из портфеля маленький молитвенник и углубился в чтение, никого в храме не было. Грейс поняла, кого не хватало. Священника нигде не видно. Странно, что ушел так рано.

Грейс села на последний ряд. Она, никогда в Бога не верившая, любила приходить в храмы. Что-то захватывающее чудилось в истинно верующих людях. В силе, с которой они обращали молитвы к небу, виделась сила всего человечества, находившего в себе мужество и смелость подниматься с колен каждый раз, когда само понятие человечности вставало под вопрос. Было в этом что-то необыкновенно трогательное.

Грейс не занималась ничем. Не думала, не мечтала. Она сидела и смотрела по сторонам, не вглядываясь ни во что. Каждую скамейку храма она знала наизусть, каждую царапинку на спинках выучила прикосновениями, и даже расписание проповедей лежало у нее в верхнем ящике стола.

Храмом овладевало спокойствие. В нем царствовала тишина. Бог, как и всегда, молчал.

Время там текло не как везде. Минуты превращались в часы, часы – в минуты, и сколько бы человек ни просидел в храме, все равно ему казалось что прошлом слишком мало. Он заманивал спокойствием и вечностью, которой так не хватало скоротечным людям.

Сабрина ушла раньше Грейс. Сложно сказать, сколько они просидели вместе. Сабрина быстро поднялась, подобрала пальто, которое, стоило ему лишь немного сползти по плечам, уже касалось пола, и покинула храм, ни разу не взглянув по сторонам. Казалось, что она спасалась с тонувшего корабля как самая настоящая мышь или крыса. Показалось, что еле уловимый запах опавшей листвы пронесся мимо Грейс. Но она не зацепилась за него.

Грейс посидела еще немного. В звенящей тишине чудилось ей чье-то присутствие. Ни одной мысли потом ей не вспомнилось.

Грейс вышла из храма, когда на городок уже легли сумерки. Солнце пропадало рано, раньше, чем везде. Это знали в Ластвилле все, но никто не мог понять почему. На улицах зажигались фонари, и округа тонула в желтом свете. Грейс улыбалась. На душе было удивительно спокойно.

Девушка прогулялась по главной улочке, зашла в несколько магазинов, чтобы скоротать время, купила пачку любимого печенья Осборна и направилась к остановке на холме. Безмятежный Ластвилль, еще днем звучавший десятками голосов, медленно погружался в дремоту. Грейс дошла до дома из серого камня, где находилась звукозаписывающая студия, постучала. В свете желтого фонарного света она простояла недолго. Всего через минуту дверь открыл готовый к поездке домой Осборн.

– А я почему-то так и подумал, что это ты, а не Руби, – сказал он, улыбнулся и притянул Грейс к себе.

В его объятиях весь мир показался ей прекраснее.

– А Руби успела забежать к вам?

– Не просто забежать, а учинить настоящий скандал! – рассмеялся Осборн, запер дом на ключ и повел Грейс к остановке. – Представляешь, оказывается, что я должен помогать Шеннону с музыкальной карьерой. Видите ли, он помог мне арендовать студию.

– Будто бы он один за нее платит.

– Вот именно! А еще, будто бы от этой помощи Шеннон стал креативным. Понимаешь, когда он говорит, что может импровизировать, то просто берет – и играет песню какой-то группы. Надеется, наверное, что я ее не узнаю. За какого идиота он меня держит?

Они шли немного в тишине, наслаждаясь обществом друг друга, а потом Осборн сказал, усмехнувшись:

– Знаешь, а я даже не буду против, если она будет приходить. Пусть скандалит. Ей для счастья, наверное, большего и не надо. Хобби у нее такое, единственная радость в жизни.

– Наверное, – согласилась Грейс и улыбнулась. – Но пусть все-таки тебе никто не мешает работать.

Осборн улыбнулся и сжал руку Грейс сильнее. Она тоже не смогла сдержать улыбки.

Осборн остановился под фонарем у цветочного магазина. Уставший, но счастливый, чуть растрепанный, но одетый с иголочки, пусть и не изменявший своему расхлябанному шику, он вновь восхитил Грейс.

– Почему таких, как мы с тобой, в мире так мало? – прошептал он и улыбнулся.

Грейс долго подбирала слова.

– Потому что нас и не должно быть много, Осборн. Нас двое и этого достаточно, – сказала она, улыбнулась и потянула его к остановке. Грин не сопротивлялся.

Уже в пустом автобусе в дороге до университета, Осборн, вольно раскинувшийся на последнем сидении и закинувший ногу на спинку сидения перед собой, вдруг перестал есть печенье и рассмеялся.

– Кстати о бестолковости Руби. Представляешь, она до сих пор зовет меня Оззи!

– Наверное, не успела прочитать плакат на твоей двери.

– Как она прочитает? Будто она когда-то была в моей комнате или хотя бы рядом с ней.

Грейс улыбнулась.

– Но я ведь говорил ей, чтобы она звала меня по имени. Много раз говорил, а ей все равно!

– Хочешь, чтобы я сказала ей прекратить?

Осборн улыбнулся ей, положил руку на плечо, притянул к себе и прошептал на ухо:

– Знаешь, почему в мире нет таких, как мы? Потому что без нас Ластвилль сойдет с ума.

– Хочешь сказать, что мы лучшие? – прошептала Грейс в ответ.

Осборн выразил свое согласие поцелуем. А потом, в приятной прохладе их комнаты, под пристальным надзором десятка легенд прошлого и настоящего, еще десятки обжигающих раз.