Читать книгу Хамсин, или Одиссея Изи Резника - Марк Рабинович - Страница 2

…Огромную, гладкую как стол и сверкающую металлом взлетно-посадочную полосу строили женщины полтавщины. Полтора месяца назад они пришли сюда и начали укладывать стальные плиты, привезенные в Мурманск северным конвоем и доставленные под Полтаву литерными поездами. Женщины работали днем и ночью, торопились, полосу построили в срок, на диво союзникам, и, вымотавшись до последнего предела, вернулись обратно к своим детям, примусам и скудному пайку. А сейчас на эту полосу садились "летающие крепости", взлетевшие в Англии и отбомбившие по заводу синтетического горючего и железнодорожному узлу в Германии. Огромные крылья тяжелых машины казалось спрессовывали тяжелый украинский воздух, бомбовозы наваливались на него низко над землей, как уставший человек валится на подушку, мягко плюхались на стальные плиты полосы и откатывались в сторону. Носы могучих машин были расписаны яркими, как в иностранных журналах, картинами: полуголая русалка, дракон, орел, расправивший крылья. Мне сразу вспомнилась песня, дошедшая до нас на хрипящей патефонной пластинке:

Comin' in on a wing and a prayer,

Comin' in on a wing and a prayer,

Though there's one motor gone

We can still carry on,

Comin' in on a wing and a prayer.

По радио ее уже успели передать в вольном переводе, в исполнении дуэта Утесовых.

Мы летим, ковыляя во мгле,

Мы ползем на последнем крыле.

Бак пробит, хвост горит и машина летит

На честном слове и на одном крыле…

Сюда, под Полтаву, меня прислали сразу после выписки из госпиталя в Нарве и краткого инструктажа при НКО2 в Москве. Там же я получил третью звездочку на погоны и медаль "За Отвагу". Носить медаль было приятно, хотя никакой особой отваги я за собой не числил, а своим главным подвигом считал то, что единственный из нашего дивизиона остался в живых. Теперь же я был приписан к 169-й авиабазе особого назначения с неблагозвучной аббревиатурой АБОН, но сохранил при этом свои погоны артиллериста.

База представляла собой взлетное поле, несколько ремонтных и складских ангаров странной для меня решетчатой конструкции, нескольких длинных бараков для советского персонала и палаточного городка для союзников. Командный пункт базы располагался в таком же дощатом бараке, что и спальни личного состава и только разномастные антенны над ним делали его издали похожим на небритого гиппопотама. В брюхе гиппопотама меня долго продержал тоже хронически небритый особист СМЕРШ. Представившись капитаном Гречухиным, он долго и занудно толковал о бдительности бесконечно устало-унылым голосом, искоса посматривая в мое личное дело. Было заметно, что все это ему до отвращения безразлично. Наконец, он не выдержал:

– Ладно, Резник, не буду тебе лабуду гнать, ты же фронтовик. Только и ты тоже на меня зла не держи. Пойми, я же оперативник, “волкодав”, брал диверсантов пачками, четыре пули схлопотал. Да только последняя связки порвала, а левой я плохо стреляю. Вот теперь бумажки перебираю, шмонаю союзников и девок арестовываю. Ох и опасное это дело, девок брать, ведь они кусаются, но все ж много легче, чем диверсантов.

– Каких девок? – удивился я.

– Каких, каких… В прошлый рейд один ихний лейтенант спрятал местную дивчину в бомболюке. Так бы и увез к себе за океан, если бы какая-то блядь бдительность не проявила бы. Но и к нашему свистуну тоже бдительность проявили одной темной ночью, так он теперь в госпитале отлеживается.

– А она? – спросил я, от неожиданости забыв, что особистам не задают лишних вопросов.

– Нет ее больше – мрачно сказал Гречухин – И не вздумай болтать. Себе же хуже сделаешь.

Теперь я смотрел на него тем преданным взглядом, которому научился за время своего недолгого пребывания в застенках СМЕРШа. Но обмануть капитана мне не удалось.

– Ну я вижу – ты тертый калач, даром что молод – удовлетворенно заметил он – Ладно, инструктаж я тебе провел. Завтра с утра заступишь на дежурство.

Коменданта базы я нашел в соседней комнате и уже через несколько минут бросил свой вещмешок под выделенную мне в бараке койку и провалился в сон. А на следующий день на базу садились "летающие крепости". Одна за другой, огромные машины плюхались на полосу и, откатываясь в ее дальний конец, становились там плотными рядами. У некоторых на плоскостях были видны пробоины.

– That’s the flak’s work – сказал человек в незнакомой форме, судя по замасленному комбинезону, механик.

– Чего он хочет? – спросил подошедший Гречухин.

– Это работа зениток – перевел я.

– Точно, одного у них подбили, но он дотянул до Швеции. А вот атаку истребителей они отбили, сами сбили шесть и потеряли одного – сказал Гречухин, и посмотрев на меня, добавил – Ихние истребители сопровождения сели в Пирятине. Впрочем, тебе это знать не надо.

Повернувшись к инженеру, он добавил:

– Плотненько они машины-то ставят. Как бы чего не вышло… Ты скажи-ка ему.

В ответ на мой перевод механик лишь пожал плечами, показывая, что это не его дело, повернулся и поплелся к машинам.

– Напрасно, ох напрасно – проворчал капитан – У Абвера тут всюду свои глаза. Намедни, взяли мы было одного с рацией, да только живым не дался гад… Эх, если бы не рука!

Весь этот день я пробегал с механиками и пилотами, на ходу осваивая авиационную терминологию. К полудню я уже с трудом ворочал языком, постоянно заикаясь на "лонжеронах", "трансмиссиях" и прочих заумных терминах. И тут раздался крик: "Воздух!!". В возгласе не прозвучало паники, скорее в нем был неподдельный интерес. Я поднял голову. Высоко над нами, с трудом различимый на фоне редких облаков, висел одинокий самолет совсем не похожий на привычную мне по фронту "раму". Тут же с нашего взлетного поля взлетели два натуженно рычащих ЯКа и резко начали набирать высоту.

– Не достанут – уверенно сказал инженер-лейтенант в замасленном комбинезоне и американских ботинках – Сюда бы парочку МиГов, да где же их взять!

На поле высыпали многочисленные американцы вперемежку с нашими техниками. Вдруг толпа расступилась, пропуская рослого офицера союзников, по видимому очень высокого ранга. Вслед за ним появился красавец генерал-майор в форме с голубыми погонами.

– Командующий базой – уважительно пояснил давешний техник.

Генерал-майор начал что-то горячо доказывать американцу, но до меня долетали лишь отдельные слова: командующий пытался говорить по немецки. Получалось у него плохо, да к тому же не было похоже, что американец знает этот язык.

– Товарищ генерал-майор, разрешите обратиться! – прокричал я, пытаясь без особого успеха перекричать генерала.

– Чего тебе, старлей? – гневно рявкнул генерал.

– Старший лейтенант Резник, прикомандирован к вашей части… – но договорить мне не дали.

– Нахрена мне артиллеристы! Иди к зенитчикам.

– Ёлки-палки, так я же переводчик – не по уставному заорал я.

– С английского?

– Так точно!

– Ну так какого хрена ты молчишь! – нервное состояние генерала явно не способствовало логическому мышлению, но тон он все же сбавил – Объясни ты этому вояке, что его машины надо перегнать в Миргород. Или, по крайней мере, рассредоточить.

Я перевел, потом перевел ответ американца, потом гневные доводы командующего, потом снова – снисходительно-спокойную реакцию союзника. Так они ни до чего и не договорились. Ко мне подошел невысокий американский офицер с оливкового цвета глазами навыкате и сказал:

– Повело кота на блядки? Или, может быть, нашла коса на камень? Так ведь у вас говорят? Очень плохо, когда самолюбие бежит впереди здравого смысла. Верно?

По русски он говорил довольно чисто, но с сильным не то польским, не то чешским акцентом. Ответить я не успел, потому что к нам подбежал потный пилот, еще не снявший свой меховой реглан и прокричал:

– Hey, Dick, my tech tells me something I can't figure out. Would you help me3?

Мой новый знакомый подмигнул мне и побежал по полю, успев лишь крикнуть на прощание:

– Зайн гезунт менш!

– Это он по-каковски? – спросил внезапно появившийся Гречухин.

– Идиш – ошеломленно пробормотал я и, в ответ на недоуменный взгляд особиста, добавил – Еврейский язык.

– Понятно – проворчал капитан.

Теперь недоумение было написано на моем лице и он пояснил:

– Его зовут Ричард Пайпс, но никакой он не Ричард, а может быть и не Пайпс. Ты, старлей, держи с ним ухо востро. Он значится переводчиком, но это мужик не простой, несмотря на молодость. Однако, сейчас он все верно сказал – и капитан задумчиво посмотрел в небо – Теперь одна надежда – на зенитчиков.

Уверенности в его голосе я не услышал.

Вечером, когда страсти немного утихли, американцев повезли в недалекую Полтаву, пообещав им ужин и культурный досуг. Под "досугом" подразумевался концерт и танцы, поэтому союзники заметно оживились. Меня генерал захватил с собой, испытывая, похоже, необъяснимое доверие то ли к моим способностям переводчика, то ли ко мне лично.

– Ты смотри там, поосторожнее – предупредил меня Гречухин – Возможны провокации…

– Пайпс? – догадался я.

– Если бы… – сейчас особист был брезгливо-загадочен.

У меня возникло неприятное подозрение, что капитан знает больше чем говорит и провокаций следует ожидать вовсе не от американцев. На язык так и просился вопрос, но я благоразумно воздержался. Похоже, что Гречухин тоже испытывал ко мне доверие и я решил его не разочаровывать.

Несмотря на намеки особиста, ужин прошел мирно и почти безмолвно, наверное благодаря искусству поваров. Неплохо прошел и концерт в огромном импровизированном зале наспех оборудованном в полуразрушенном цеху какого-то завода. Было немного странно и немного больно переводить взгляд с блестящего танцевального ансамбля на сцене на разрушенные кирпичные стены и обратно. Танцы, привлекший немалое количество местных дивчин разного калибра, тоже начались спокойно. И тут, заглушая патефонный вальс, пулеметной очередью взорвался телефон. Наверное, он не должен был звонить сейчас, в этот неурочный час, но генерал, напряженно сидящий на стуле в первом ряду, как будто ожидал его. Он вскочил одним резким движением, схватил трубку, выслушал первую фразу, рявкнул "когда?!", выслушал ответ и, как будто отрабатывая давно продуманный текст, скомандовал:

– Союзники остаются и продолжают отдых. Остальным – немедленно на базу.

"Эмка" генерала первой рванула прочь от развалин цеха, за ней помчались грузовики и "виллисы". Я стоял в кузове и, стараясь не упасть, пытался прислушиваться к тому, о чем говорили соседи. Никто ничего толком не знал, но все были убеждены, что тревога связана с послеполуденным визитом самолета-разведчика. До базы мы добрались за считанные минуты. Там, как ни странно, было тихо. Меня перехватил появившийся ниоткуда Гречухин и потащил за взлетное поле. По небу метались лучи прожекторов, ничего не обнаруживая.

– Что эти придурки делают? – заорал особист – Они же нас подсвечивают!

С полосы снова сорвались давнишние ЯКи и немедленно пропали в ночном небе.

– Да что тут происходит? – возмутился я.

– Сейчас будет налет на нашу базу. Полчаса назад их самолёты пересекли линию фронта…

– Много? – задал я не самый мудрый вопрос.

– На нашу душу хватит! Быстрее, за мной!

– Куда? – машинально спросил я уже понимая, что спрашивать не следовало.

Гречухин так на меня посмотрел, что мне стало страшно. Ничего не ответив, он понесся к краю взлетного поля. Он мчался быстро, но совершенно бесшумно и в его стремительной походке проскальзывало нечто волчье. На мгновение он остановился, достал из-за пояса длинный пистолет и протянул мне.

– Держи! Похоже, что ты в этой инвалидной команде единственный фронтовик. А мне все равно с двух рук не палить.

В оружие я узнал мечту фронтовика – дорогой и редкий люгер-парабеллум.

– Ты только не геройствуй и слушай меня – крикнул особист на бегу – До настоящего волкодава тебе еще сто верст и все пехом.

Он волшебным образом выхватил откуда-то наган и помчался вперед, держа оружие в левой руке и энергично размахивая правой. Быстрой трусцой мы обогнули взлетное поле и ангары с ГСМ, причем капитан все время наклонялся и что-то высматривал. Мне даже показалось, что он принюхивается то ли к чему-то на земле, то ли тянет в себя воздух верхним чутьем, как охотничий пёс. Таким аллюром мы обежали базу по периметру, но ничего не обнаружили. В дальнем конце полосы Гречухин повалил меня за кочку и, пристроившись рядом, начал кидать острые взгляды на дальние края полосы, периодически посматривая вверх. Вдруг он насторожился и, как мне показалось, по-собачьи повел ухом. Наконец и я услышал далекий гул моторов. Теперь время замедлило свой бег, минуты превратились в часы и тянулись медленно и тягуче, как засохшая пастила из жестяной коробки в детстве. Гул моторов нарастал.

– Ничего не понимаю – недоуменно пробормотал особист – Кто же их наводит?

– По радио – догадался я – Они наводят по радио, а на самолетах стоят пеленгаторы.

– Как же мы их возьмем? – растерялся капитан.

– У СМЕРШа что, своих пеленгаторов нет? – удивился я.

– Есть, но только в Полтаве – капитан ударил себя по лбу – Какой же я дурак! Наверное уже поздно! Телефон…

Не договорив, он бросился бежать к командному пункту. И тут раздались негромкие, совсем нестрашные разрывы мелких бомб и сразу, почти одновременно, погасли бессмысленно шарящие по небу прожектора. А капитан все бежал и бежал к белеющему на краю поля посту связи. Ему почти удалось добежать до телефона, когда ночь превратилась в день. Высоко в небе магниевой вспышкой вспыхнул яростный огонь, потом он немного ослаб и загорелся ровным, ярким светом. Вслед за ним так же ярко загорелся другой, третий. Множество ярчайших ламп разорвали ночь и осветили каждую травинку на поле. По прежнему ревели моторы нарастающим гулом, но мне парадоксальным образом казалось, что на базу навалилась тишина. На посту связи, ярко, как днем, освещенный Гречухин кричал что-то неслышимое, судорожно прижимая к уху трубку телефона. И тут разверзлись врата ада…

Разрыв первой же бомба пришелся точно между двух "летающих крепостей", подбросил самолет, и огромный Б-17 казалось сделал попытку взлететь, но не разбегаясь, а с места, как птица, взмахнув крыльями. Взлететь ему не удалось и машина рухнула обратно, развалившись на три части. А бомбы уже ложились одна за другой, встряхивая и разрывая на части американские бомбовозы и наши ЯКи, перемешивая в воздухе крылья, моторы, шасси, советскую и американскую технику. Я завороженно смотрел на это зрелище, вздрагивая от близких разрывов, когда ко мне подбежал запыхавшийся Гречухин.

– За мной! – коротко не то вскричал, не то всхлипнул он – Полтава дала пеленг. Держись метрах в ста за спиной.

Он понесся вперед, а я, помедлив немного, чтобы поотстать, бросился вслед, наскоро передернув затвор люгера. Мы снова мчались вдоль поля, потом повернули налево, углубились в заросли чертополоха, миновали обнаженную войной кладку какой-то кирпичной стены и снова погрузились в чертополох. А за нашей спиной гукали взрывы и горячие волны ночного украинского воздуха подталкивали нас в спину, помогая бежать. Впереди, подсвеченные заревом, засверкали немногие уцелевшие стекла в окнах пригородного села Ивонченцы. И тут раздались негромкие на фоне близких разрывов бомб автоматные очереди и я увидел огоньки на дульном срезе, один справа от нас, другой слева. Особист упал сразу, от первой же очереди, покатился как тюк под уклон холма и остановился там, уткнувшись всем телом в остов сгоревшего грузовика, безвольно раскинув руки, и судорожно сжав в левой свой уже бесполезный наган. Я вскинул пистолет и стал быстро давить на спуск. При каждом выстреле ствол подпрыгивал и было совсем не страшно и даже весело палить в темноту. Мне никто не отвечал, а я все стрелял и стрелял то влево, то вправо, туда где погасли вспышки автоматных очередей и мне вторили раскаты взрывов за спиной. Наконец, боек сухо щелкнул по пустой обойме. За спиной по-прежнему грохотало и стало уже совсем светло то ли от зарева разгоравшихся пожаров, то ли от осветительных бомб. Впереди, раскорячившись неподвижно лежал Гречухин и подозрительно молчала темнота с обеих сторон от его тела. Потом темнота зашевелилась и в ней проявились два зловещих силуэта. Зарево за моей спиной подсвечивало мешковатые маскхалаты и поблескивало на так хорошо знакомых мне пистолет-пулеметах МП-40, почему-то именуемых на фронте "шмайсерами". Две подсвеченные фигуры медленно сближались направляясь ко мне, а мне по-прежнему не было страшно, наверное от шока. Сейчас меня будут убивать, подумал я, наверное зарежут знакомыми мне по фронту егерскими кинжалами. Такими ножами было очень удобно открывать лендлизовские консервы и поэтому они ценились на фронте почти как люгеры. Теперь две темные фигуры слились в одну, двухголовую, с закрытыми пятнистыми капюшонами головами. Очень удобно, подумалось мне, я даже не увижу их глаз. И тут наконец мне стало страшно, смертельно страшно, до мертвецкого холода в сердце. Я отрешенно подумал. что если они сделают еще пару шагов, я умру просто от страха и им даже не придется профессионально резать мне горло. Но резать горло им не дали. Наган стреляет сухо, совсем не страшно и два выстрела слились в один продолжительный кашель. Двухголовая фигура распалась на две, одна сразу повалилась мешком на землю, а вторая, полуобернувшись, успела дать короткую очередь куда-то в небо. Раздался еще один кашель нагана и вторая фигура присоединилась к первой, вновь образовав двухголовое чудовище, но на этот раз – на земле.

– Помоги подняться, пушкарь хренов – раздался знакомый голос.

Еще не отойдя от шока, я механически, как театральный андроид-автомат угловато подскочил к особисту. Капитан лежал, приподнявшись на локте, с наганом, направленным в сторону неподвижных диверсантов. Темные волосы были растрепаны и них застряли соцветия репейников. Еще один репейник почетным орденом прицепился к его гимнастерке, как раз там, где у меня висела медаль "За Отвагу". Фуражка с малиновым околышем осталась где-то там, где сейчас горели "летающие крепости" и детонировали боеприпасы.

– Пятую схватил – услышал я.

Тупо посмотрев на капитана, я увидел темное пятно на боку его гимнастерки и это наконец вывело меня из ступора. Пока я помогал Гречухину подняться, его наган непрерывно, как привязанный, смотрел в одном и том же направлении. Когда мы вместе подошли к двуглавому телу и он послал меня пошевелить носком сапога обоих диверсантов, до меня наконец дошло, что уже второй раз меня используют в качестве приманки. Но, хотя моя голова по-прежнему была как в тумане, претензий к особисту у меня не было. Диверсанты не отреагировали на мой сапог и Гречухин смог наконец опустить свой наган. Теперь можно было осмотреть и перевязать его рану. Вообще-то, останавливать кровотечение грязной портянкой – не самая лучшая идея, но ничего более чистого у нас не нашлось.

– Поверхностная – убежденно сказал капитан, покосившись на свой бок.

Это я уже понял и сам, успокоился и позволил себе наконец оглядеться. Гречухин тоже застыл, пораженный тем же, что и я зрелищем. Горело все: железо разорванных на куски "летающих крепостей", фанера разлетевшихся во все стороны ЯКов, полыхали склады горючего и уныло рвались последние авиабомбы на складе боеприпасов. Огонь подбирался к баракам личного состава, но его никто не тушил. Зато темные силуэты метались на взлетном поле и оттуда раздавались негромкие глухие взрывы, похожие на хлопки петард. Оставив капитана, я бросился было туда, но мне наперерез метнулась знакомая фигура красавца-командующего.

– Назад! Назад! – кричал он, раскинув руки, как будто опасаясь, что я прорвусь через этот импровизированный заслон.

– Назад, мать твою! – повторил он и, вдохнув побольше воздуху в легкие, с силой выдохнул – Там мины-ловушки.

Тут он добавил еще пару слов, которые пилоты обычно употребляют только в воздухе.

– Что там, товарищ генерал-майор? – спросил подковылявший Гречухин.

– Там полный швах, капитан. Немцы отбомбились, как по учебнику, ну а последней волной накидали поганых "бабочек". А наши дураки послали людей, не глядя… Там теперь такое… Такое!

– А зенитчики, что же? – выдохнул капитан.

– Обосрались наши зенитчики – махнул рукой генерал – По полной обосрались. Без прожекторов били, вслепую, ну и попали в белый свет как в копеечку.

– Мы тоже обосрались – хмуро сказал особист – Я-то, дурак, по старинке ракетчиков искал. А у них была радионаводка на земле и пеленгаторы в небе. Опоздали мы, командир.

– Вы их взяли?

– Нет, мы их положили. Но это-то как раз не беда, они все равно смертниками были, без связи и без обратного пути. Никаких таких сведений, никакой радиоигры.

– Понятно – генерал тоже был хмур – Ладно, иди в санчасть, капитан. А ты старлей отведи капитана и бегом ко мне. Будем с союзниками ругаться.

…С Гречухиным мы прощались следующим утром, когда его увозили в Полтаву на недолгую, по его уверению, госпитализацию.

– Как зовут-то тебя, старлей? – спросил он.

– Исаак Александрович – я подумал и добавил – Но для своих я Изя, так ты так и зови.

– Хорошее имя, простое, хоть и не русское. А я вот Федор Игнатьевич. Можешь звать Федором или Федей, как придется.

Мы еще постояли молча, вспоминая прошедшую ночь.

– А парабеллум ты верни, парень – добавил он – Ствол-то на меня записан, хотя пока и ни к чему он мне. Плохо я еще палю с левой, Изя. Но непременно научусь. Ты уж никому не говори, что я два раза стрелял в одного клиента. И еще…

Он ненадолго замолчал, вероятно подбирая слова.

– Скажу тебе как другу, только бога ради, не болтай лишнего…

Капитан еще немного подумал и, как будто решившись на что-то продолжил:

– Тебе при первой возможности стоило бы перевестись куда-нибудь в другое место. А то тут пованивает все больше и больше.

– Так все же Пайпс? – предположил я.

– Он-то само собой. Но и наши не ангелы, ох, не ангелы. Всякие дела могут произойти. Большего ты от меня не услышишь, но мотай на ус…

Санитарный грузовик повез его в Полтаву, объезжая покореженные каркасы сгоревших дотла складов ГСМ, а я уныло поплелся на взлетное поле, где наши техники устало ругались с союзниками и им явно требовался второй переводчик. Вдалеке, в палаточном городке пилотов, хрипло надрывался патефон:

What a show! What a fight!

Yes, we really hit our target for tonight!

Ночь была так темна, так темна

Все объекты разбомбили мы дотла…

Сейчас это звучало насмешкой, потому что не мы и не американцы, а пилоты Люфтваффе разбомбили все цели этой проклятой ночью. А патефон продолжал издеваться:

How we sing as we limp through the air,

Look below, there's our field over there,

With our full crew aboard

And our trust in the Lord

We're comin' in on a wing and a prayer