Читать книгу Времена - Марк Рабинович - Страница 19

Меня посадили на весла, на вторую пару весел сел сам командир княжеского спецназа и наша лодка стала медленно подниматься вверх по Днепру. Свои кинжалы он так и не снял с пояса. Высокий боец, отложив свое вооружение, сидел на руле, представляющем из себя такое же весло и направлял нас в тихую воду, подальше от стремнин.

– Рассказывай – потребовал командир, не переставая грести и глядя на меня строгими серо-голубыми глазами, напомнившими мне буравчики князя.

Я рассказал ему свою легенду, не упомянув Аню. На северо-восток киевщины меня якобы послал «дядя» разведать торговые пути.

– Арье, сын Борисов, значит? – переспросил он – Ну, знакомься. Вон того облома – он показал на вооруженного – зовут Добрыня, Добрынин сын. Стрелок наш зовется Олешко сын Радонега. Ну а меня зови Элияху.

– Ваше, хазарское, имечко-то – захохотал Добрыня.

Элияху недовольно покосился на него. Вверх по великой реке мы шли недолго. Вскоре лодка ткнулась в берег, мы вышли и лодочник лениво погреб назад, вниз по течению к Киеву. Отсюда начиналась дорога. Но уже через час я слишком хорошо понял, что на левобережье называли дорогой.

От Киева до Заворичей около шестидесяти километров и это ровно столько, сколько надо преодолеть во время марш-броска по окончании «курса молодого бойца» в нашей армии. Мы тогда шли с полной выкладкой, по очереди таская взводный миномет, два пулемета и носилки, и прошли дистанцию за два дня и одну ночь. Но тогда мы шли по хорошим грунтовкам или через плантации цитрусовых. Здесь же дороги как таковой не было вовсе. Тропа карабкалась вверх по склонам, падала вниз в овраги, продиралась сквозь орешник, обходила болота и вилась сквозь дубравы. Здесь не прошли бы волы Магуты и мне, как торговому агенту радхонитов, следовало подумать о вьючных лошадях или верблюдах. Впрочем, как агентом, так и радхонитом я был липовым. В общем, если до Заворичей и было три поприща, то это лишь если по карте, напрямик, а тропа делала этот путь втрое длиннее.

Здесь, на левобережье, не было незащищенных сел, как на правобережной киевщине. Нам попалось лишь одно поселение, окруженное частоколом, с двумя сторожевыми вышками и проплешинами обработанных полей вокруг. Больше всего этот форпост напоминал израильский кибуц времен «стены и башни6». Такие стены были недостаточной защитой от армий, но могли помочь против набега небольшого племени. Поселок мы обошли стороной.

Котелка и крупы у нас не было и спецназовцы время от времени по очереди отправлялись на охоту. Добрыня и Олешко пользовались луком и добывали жирных, отъевшихся зайцев или куропаток. Олешко однажды приволок трупик лисы, полночи очищал шкурку и сложил ее в свой вещмешок. Элияху один раз тоже пошел на охоту. Лука он с собой не взял, но каким-то образом вернулся с добычей – небольшой косулей, которую он нес на плечах, как Кевин Костнер в фильме про того же Робина Гуда. По вечерам мы жарили мясо на костре и ели его с сухарями и ягодами: земляникой и морошкой. Незаметно подглядывая за бойцами, я научился пользоваться кресалом и зажигать костер. Но, в остальном, пользы от меня было мало и я недоумевал, зачем я нужен этой троице; в их альтруизм верилось с трудом.

Начиная с третьего дня мы стали двигаться иным аллюром. Вероятно, наш отряд уже вступил в опасные земли и стало необходимо идти осторожно и с оглядкой. Теперь один из бойцов уходил вперед, а мы ждали сзади условного сигнала. Этот сигнал всегда был разным: крик сойки, волчий вой или еще какой-нибудь приличествующий лесу звук. Лишь услышав этот сигнал, мы начинали движение, доходили до какой-то известной лишь им метки и все начиналось с начала. Это скаутская методика слишком медленно приближала меня к Ане и, поэтому, чрезвычайно раздражала, но выбора все равно не было. К тому же во мне начали пробуждаться давно и прочно забытые инстинкты. Может по этой, а может быть по какой иной причине, но однажды меня послали в дозор. Этому предшествовали некоторые странности. Во-первых, из дозора вернулся Добрыня и о чем-то некоторое время шептался с командиром, причем оба поглядывали на меня. Олешко при этом делал такой вид, как будто ему или неинтересно или и так все понятно. Во-вторых, когда Элияху предложил мне выдвинуться, он, по-видимому, забыл договориться со мной об условных сигналах. Кричать зверем или птицей я не умел, а раций на средневековой киевщине я не заметил, зато заметил осторожный взгляд из под бровей, брошенный на меня стрелком. И, наконец, то ли мне показалось, то ли наш стрелок действительно быстро метнулся в заросли слева от тропы. Но мысли мои были заняты Анютой, думать обо всех этих странностях мне не хотелось и, как вскоре выяснилось, зря.

Левобережная тропа в этих местах шла сквозь густой лес, в котором кустарник заполнял просветы между развесистыми дубами. Потом дубрава сменилась сосняком, разбавленном редкими березами и я с удовольствием втянул в себя запахи смолы и ягод. Тропа пошла в неглубокий овраг между двумя песчаными склонами и тут к запахам леса примешался еще один, посторонний, запах: явственно запахло человеческим потом. Вряд ли это был один из мушкетеров, остававшихся далеко позади меня. Навыки, вбитые утомительными тренировками, сработали раньше сознания и, когда с обеих сторон раздался пронзительный свист, я даже не вздрогнул, уже держа руку на деревянной рукоятке ножа. Свистели оглушительно, протяжно, на низкой, богатой обертонами ноте, и я даже успел позавидовать невидимым свистунам, потому что мне самому свист не давался. Но долго предаваться этому чувству мне не дали… С обеих сторон оврага, на тропу с песчаных склонов спрыгнули шестеро, по трое с каждой стороны. В темных туниках и таких же штанах, по уши заросшие густыми бородами, с длинными волосами, забранными разноцветными банданами, они смело могли бы сниматься в массовке про лесных разбойников. Рассматривать лица нежданных гостей мне было некогда, лишь показалось что меня приветствовали представители нескольких национальностей. Вооружены они были необычайно пестро. Трое держали в руках топоры на короткой, рабочей, а не боевой, рукояти. У двоих в руках были основательно суковатые дубины. И, наконец, последний целился в меня копьем с широким листообразным наконечником. Луков я не заметил, но еще пара-тройка запасных могли затаиться в чаще. Я бы, по крайней мере, именно так и сделал, но понадеялся, что нападавшие до этого не додумались. Самым опасным из них был копьеносец, который мог метнуть свою сулицу в самый неподходящий момент. На нем-то я и сосредоточил боковое зрение. Топорников я не слишком боялся, ведь замах топором, впрочем как и дубинкой, требует секунды, а эту секунду я им давать не собирался. Но что им от меня надо?

– Куда идешь? – не размениваясь на приветствия спросил один из них.

Наверное, это был их атаман, если судить по отороченной красной лентой тунике и огромному оберегу на шее. Держа топор в левой руке (левша?) он постукивал обухом по ладони правой. Говор у него был странный, но слова были древнеславянские и я понадеялся, что засаду устроили не печенеги, а простые бандиты. Против профессионалов у меня не было шансов.

– А твое какое дело? – угрожающе сказал я.

Наш разговор начинал напоминать разборку двух банд, когда роль играют не слова, а взгляды.

– Да что с ним говорить, старшой! – закричал другой бандит – Руби его!

И он полез на меня с топором, а зря, и столь же зря все они так столпились. Дальнейшее действо напоминало избиение младенцев. Троих я уложил тремя классическими ударами, в то время как они лишь ошалело хлопали глазами. Еще двоих я быстренько порезал своим ножом. Сделанный из плохо закаленной стали, он все же оказался проворнее и острее их неповоротливых дубин и теперь оба дуболома, выронив оружие, лелеяли свои правые руки. Копьеносец повел себя разумнее и резво отскочив от меня, метнул свое оружие. То ли его бросок был плох, то ли тряслись руки от страха, но я легко ушел от дротика. Это движение меня и спасло, потому что в песок прямо передо мной воткнулась стрела. Произошло то, чего я и опасался и теперь ситуация складывалась не в мою пользу. До спасительных зарослей было слишком далеко и невидимый стрелок мог расстреливать меня как мишень. Для этого ему необходимо было лишь сохранять хладнокровие на некоторое время. Но этого времени ему не дали…

В кустах над овражком послышался хрип и вниз скатилось тело того, кто собирался истыкать меня стрелами. Копьеносец попытался скрыться, но немедленно получил стрелу в хребет, упал и задергал ногами, как заводная игрушка. Зрелище было не из приятных и я отвернулся. В овражек уже спрыгивали спецназовцы.

– Молодец! – неестественно бодро провозгласил Элияху, подходя ко мне.

Он еще попытался покровительски потрепать меня по плечу, но у него не получилось, потому что я с размаху и от души заехал ему по морде. Командир охнул и шлепнулся на песок, отлетев на пару шагов. В ту же секунду на меня уставились два острия: сулица Добрыни и стрела Олешко на заведенной им за ухо туго натянутой тетиве. К счастью, дырявить меня они не торопились, потому что против этих двух профессионалов у меня не было шансов.

– Отставить! – прохрипел Элияху, сплевывая кровь.

Сказал он, разумеется, совсем иное слово – «отхабитися», но в моем сознание прозвучала именно эта спасительная команда. Тем временем, один из оглушенных мною разбойничков очухался и попытался подняться, но к нему подошел Добрыня и, не выказывая никаких эмоций, быстро и деловито зарезал его своим кинжалом. Разбойник схватился за горло, захрипел и упал на песок, обильно заливая его черной кровью. При виде этого зрелища меня вывернуло наизнанку и, сгибаясь в спазмах, я успел заметить, что копьеносец еще сучит ногами. Это зрелище не добавило мне душевного спокойствия.

– Странный ты какой-то, Арье – недоуменно сказал Элияху, вытирая ладонью кровь изо рта – Бьешся славно, а чужой крови не выносишь. Где ты так драться-то научился?

Откуда ему было знать, что эти приемы называются «крав мага» – контактный бой – и такой вид единоборств изобретут израильские коммандос через тысячу лет после его смерти? Этому и многому другому меня научили в армии. Перед призывом я записался было в морской спецназ, именуемый в народе «морские диверсанты». Благополучно пройдя непростые испытания в казематах старого замка крестоносцев около Хайфы, я прошел и выпускной экзамен, забравшись на склон горы Кармель с тяжелейшим мешком песка за плечами. Теперь мне предстояли изнурительные тренировки и почетная служба, но судьба распорядилась иначе. Последняя медкомиссия обнаружила у меня незначительную аномалию в среднем ухе. Совершенно безобидная в обычной жизни, она напрочь погубила мою диверсантскую карьеру. В спецназ я все же попал, но даже не в престижный отряд при генштабе, а всего лишь в особую группу нашей дивизии. Как и все бойцы, я щеголял в зеленом берете, но тренировали нас несколько иначе. Там меня и научили приемам «крав мага». Обстановка вокруг страны в период моей срочной службы была относительно тихой и поэтому участвовать в боевых операциях спецназа мне так и не пришлось, наверное и к лучшему. Зато пришлось патрулировать в Хевроне, а это не так уж безопасно. В меня пару раз стреляли и пару раз стрелял я сам, надеюсь только, что ни в кого не попал. А вот моему другу не так повезло; его подстрелили из засады в лабиринтах Старого Города.

Тем временем Добрыня милосердно зарезал еще двоих из поверженных мной – эти двое так и не пришли в сознание. Теперь в живых оставались только двое порезанных мной дуболомов, с ужасом наблюдавшие, как добивают их соратников.

– Ну? – со зловещим спокойствием произнес Элияху – Кто из вас двоих более болтлив?

Разбойники угрюмо молчали и командир посмотрел на Добрыню. Тот поднял свою сулицу и деловито проткнул ей одного из разбойников. Второй разбойник торопливо заговорил. Говорил он сбивчиво, тихо и на каком-то странном диалекте. Слов я почти не разбирал, лишь промелькнуло: «крестить» и «Муром».

– Понятно – согласился Элияху и кивнул Добрыне.

Еще один взмах копья и последнего разбойника постигла та же участь. Я начал подозревать, что крепыша назвали Добрыней в насмешку.

– Похоже, что Соловей добрался почти до Киева – задумчиво сказал Олешко, не принимавший участие ни в допросе, ни в экзекуции.

– Самого его здесь не было – возразил Элияху – Думаю, он по-прежнему сидит в своем муромском логове.

– Выманить бы его? – предложил Добрыня.

– Не сейчас! Сейчас наша забота – Заворичи.

На меня они намеренно не обращали внимания.

– Я вам еще нужен? – ехидно спросил я – Может еще какие засады будут? Снова будете на живца ловить?

– И будем, если понадобится – спокойно отозвался Элияху – Ты, Арье, не с теми людьми связался. Я, если понадобится, родного брата подставлю под печенежские стрелы. Хотя, по-правде говоря, братьев у меня нет.

– Что у тебя за надобность такая? – зло спросил я.

Вместо командира, мне ответили его бойцы.

– Наша надобность – приказ князя – спокойно сказал Добрыня.

– А если князь прикажет женщин и детишек резать?

– Значит будем резать – пожал плечами Олешко – Потому что тот приказ спасает других женщин и детишек. Наших женщин и наших детишек. Цель оправдывает средства.

Он именно так и сказал и я с удивлением понял, что иезуиты это не орден, а мировоззрение, а их лозунг был в ходу задолго до Игнатия Лойолы.

– Что значит «будем»? – удивился Добрыня – Нам случалось…

– Все, спор окончен – резко, слишком резко, на мой взгляд, прервал его Элияху.

Повторялась старая история о моральных ценностях. Наверное, этот диспут велся с испокон веку, пока не был озвучен Достоевским и сейчас с жаром ведется в Европе. Дилемма о слезинке ребенка – тема вечная, обоюдоострая и обсуждать ее на средневековой киевщине было, пожалуй, рановато. Ничего не поделаешь, придется мне с этими головорезами идти до Заворичей. Откровенно говоря, более подходящих спутников для этих неспокойных мест мне не найти. Я еще раз внимательно присмотрелся к княжим командос.

Троица чем-то напоминала трех мушкетеров, но напоминала отнюдь не с лучшей стороны. Элияху был циничным и безразличным ко всему постороннему Атосом, Добрыня походил на туповатого, не рассуждающего Портоса, а Олешко своей моральной гибкостью напоминал верного сына ордена иезуитов – Арамиса. Правда, имена у них были совсем другие. Если перевести их на современным мне лад, то Элияху будет израильским Эли или русским Ильей, а Олешко станет Алексеем. Один только Добрыня так и остается Добрыней. Илья, Добрыня и Алеша! Что-то щелкнуло у меня в усталых мозгах и я понял наконец, кем были эти три мушкетера.

– Илюша – спросил я старшого – Ответь-ка на один вопрос.

– Илюша? – изумился он – Это ты кого так?

– Да тебя же, былинный ты богатырь хренов!

– «Богатырь»? Не знаю такого слова. А имечко-то звучит совсем по-нашему, по-полянски – он с удовольствием помотал головой, как бы прислушиваясь, и повторил – Ильюша. Ну, спрашивай.

– Ты случайно не из Муромской ли области?

– Какой еще волости? Однако ты горазд на догадки. Да, наш род из-под Мурома…

– Село Карачарово? – подсказал я.

– Не Карачарово, а Карачары под самым городом. Сейчас это уже и не село, а посад муромский. Название-то у него еще с булгарских времен, но булгар давно прогнали и сейчас там сидят радимичи. Откуда ты только…?

– А ты, Олешко – я перебил Муромца и повернулся к стрелку – Почему тебя прозвали «поповичем»?

Тот неожиданно дернулся, нахмурился, злобно посмотрел на меня и отошел в сторону.

– Зря ты так, Арье – проворчал Добрыня – Очень уж он не любит свое прозвище. Отец-то у него – жрец Дажьбога в Ново-граде, но наш Олешко что-то с ним не поделил и не любит о нем вспоминать. «Поповичем» же его прозвали ромеи в шутку, правда та шутка вышла им боком, да и ты бы поостерегся. Больно уж наш друг обидчив, не то что я.

– Раз ты не обидчив – ехидно поддел его я – Тогда может скажешь, почему тебя зовут Никитич?

– Как ты знаешь? – удивился Добрыня и нахмурился – Отец мой, Добрыня, принял святое крещение и стал Аникитой. Но ты не подумай про меня плохого. Я-то остался верен старым богам.

– А ты, Арье, горазд разнюхивать – прищурился Илья – Нам бы такой пригодился.

Меня во второй раз в жизни вербовали в спецназ и, в отличии от первого раза, обуревали меня большие сомнения.

– Вы-то зачем идете в Заворичи? – спросил я, чтобы потянуть время.

Впрочем, мне это было небезынтересно. От трех богатырей можно было ожидать всего чего угодно, не исключая и ножа в печень. Поэтому меня весьма интересовало, что ими двигает, или, как будут говорить в послебогатырские времена – какова их мотивация.

– Или это тайна?

– Какие тут тайны. Наша задача – вести глубокую разведку для Неждана. Князь получил сведения, что печенеги вскоре ударят и, похоже, ударят они с двух сторон. Главное их войско пойдет на южный рубеж, там где Трубеж впадает в Славутич, а второй удар мы ожидаем со стороны булгар. Вот эти-то скорее всего и пойдут на Заворичи. Им в помощь подойдет ватага Соловья из-под Мурома.

– Далековато вроде – усомнился я, вспоминая географию.

– Сильно «соловьи» злы на полян. Отец нашего Добрыни, тоже Добрыня, расшевелил это болото, попытавшись силой крестить муромчан. Ну и…

– Ну и получил Соловья с его людьми – мрачно перебил его Добрыня – Я же ему говорил, постепенно надо, мягко. А он вломился с войском.

Похоже наш Добрыня-Портос был не так глуп. Но сейчас меня больше волновала опасность, подстерегающая гарнизон в Заворичах и, в особенности, одну девушку с зелеными глазами. Чтобы ее спасти, я был готов сотрудничать даже с исламскими террористами и темными силами ада, а не только что с былинным спецназом.

– Ну так как? – требовательно спросил Муромец – Пойдешь в княжьи ухопослухаи? Соглашайся, будешь получать полтора солида в луну.

Это же целых три четверти солида в месяц, наверное большие деньги. Похоже было, что трем мушкетерам не хватает д'Артаньяна. Я еще раз взглянул на былинных богатырей. Да, Васнецов им явно не польстил. На его знаменитой картине трое туповатых зажравшихся бегемотов сидят на трех таких же неповоротливых битюгах. Трудно представить этих грузных жлобов в реальном бою, где ловкость побеждает силу. В отличии от васнецовских образин, настоящие богатыри, при всей их кровожадности и моральной гибкости, смотрелись совсем неплохо и явно брали более ловкостью и хитростью, чем тупой силой. Пожалуй, их могли бы принять и в наши «морские диверсанты», если, конечно, у них нет проблем со средним ухом. Но надо было что-то решать.

– Звучит заманчиво – примирительно сказал я – Но давайте сначала доберемся до Заворичей.

Илья согласно кивнул и на этом опасная дискуссия пока что закончилась. В последующие два дня мы двигались на северо восток в полном согласии друг с другом. Меня посылали в дозор в свою очередь, но больше уже не пытались подставить и обучили парочке сигналов. Подражать сойке я так и не научился, а вот волчий вой получался у меня довольно сносно. Мы по прежнему кормились охотой и двигались только днем. Ночи стали заметно холодней, то ли потому что мы ушли севернее Киева, то ли потому что лето кончалось. Караулить ночью по-очереди было холодновато, но тлеющий костер и теплый шерстяной плащ спасали меня от холода. Муромские ватажники нас пока не беспокоили, а второй раз мы столкнулись с «соловьями» уже на подходе к нашей цели. Густой лес внезапно прервался, как будто кто-то срубил его весь огромным топором, и перед нами открылся лысый холм с невзрачными деревянными строениями на нем.

– Заворичи – лаконично произнес Илья.

Там была Аня и я рванулся было вперед, но Добрыня остановил меня, ухватив за полы плаща.

– Куда понесся? – прошипел он – Под печенежские стрелы? Я первым пойду, как обычно. Ну как, старшой?

Сказано это было вопросительным тоном и сопровождалось коротким кивком командира. Добрыня порылся в своей котомке и достал короткую кольчугу и круглый шлем с бармицей. Натянув все это на себя, он прикрыл кольчугу плащом, а на шлем натянул бесформенный колпак из валяной шерсти. Бармица при этом все равно торчала из-под колпака, что на мой взгляд, выдавало весь камуфляж. Муромец тоже с сомнением посмотрел на ряженого Добрыню и лишь махнул рукой:

– Против соловьев сойдет, пожалуй.

Добрыня кивнул ему, подмигнул мне и вышел из под прикрытия леса. Двигался он неторопливой, походной походкой, но мне все время казалось, что в нем спрятана невидимая пружина. Олешко куда-то исчез, а на мой вопросительный взгляд Муромец лишь прижал палец к губам и показал двумя растопыренными пальцами на глаза – молчи, мол, и смотри.

Добрыня успел пройти метров пятьдесят, когда раздался громкий свист. Но это был совсем не тот свист, которым свистели «соловьи» в засаде. Нет, это был посвист оперенной стрелы. Я не видел, попала ли она в Добрыню, но он упал и задергался на земле, а потом пополз по направлению к Заворичам, волоча за собой ногу. Теперь я видел, что из голени его ноги вроде бы торчала стрела.

– Сиди здесь! – приказал Илья и исчез в кустарнике.

Сказано это было резким, командным шепотом и я счел за лучшее повиноваться, тем более что события на опушке начали развиваться стремительно. Из перелеска вышли двое и направились к Добрыне. Один держал в руках готовую к броску сулицу, а второй – натянутый лук с наложенной стрелой. Но подойти к раненому им не дали. Раздался еще один свист, похожий на предыдущий и лучник упал с оперенной стрелой в горле. «Соловей» с сулицей резко повернулся и в панике стал быстро водить своим копьем из стороны в сторону, не видя противника. Раздался еще один посвист и стрела вошла ему в район бедра, выбив фонтан темно-вишневых брызг. Раненый истошно завопил, упал на одно колено и неуклюже пополз к лесу, волоча за собой пробитую насквозь стрелой ногу. Ему на помощь выбежали двое, затравленно оглядываясь вокруг. Не успели они пробежать и половину расстояния до раненого, как стрела вошла в хребет одного из них. Второй, бросив первого, рванулся было обратно в лес, но его остановила еще одна стрела. Похоже было, что Алеша Попович зря стрел не тратил.

В его тактике легко узнавалась методика современных мне снайперов: подстрелить одного и тем самым выманить его товарищей под пулю. Именно за это снайперов и недолюбливают в войсках. Я с этим уже сталкивался в Хевроне, когда наших ребят заманили в лабиринт улиц Старого Города и расстреливали по одному. Патруль за патрулем, джип за джипом, бросались они в эту ловушку, зная что это ловушка, но все равно лезли в нее, надеясь спасти друзей. Мы тогда потеряли одиннадцать бойцов и моего друга вместе с ними.

Оторвавшись от мрачным мыслех, я посмотрел на поле и увидел два неподвижных тела, раненого, все еще ползущего к лесу и поднимающегося с земли Добрыню. Последний выглядел совершенно невредимым. Вдруг в лесу, слева от меня раздался вопль боли и на опушку выскочил еще один человек, наверное – оставшийся в живых «соловей». Он помчался почему-то в сторону Заворичей, как будто надеялся, что его там спасут. Но убежать ему не удалось, потому что в спину ему воткнулось лезвие кинжала, а из кустов показался Муромец. Двигался он какой-то дерганной, подпрыгивающей походкой и на поясе у него оставался только один кинжал. Раненый лезвием в спину пробежал еще пару шагов, остановился, как бы задумавшись о чем-то, и упал. Только тогда Муромец расслабился и ушел обратно в лес уже своей обычной походкой, наверное, собирать кинжалы. Так вот каким оружием владеет наш командир, подумал я. Наверное образ детины, уныло размахивающего огромным мечом, был придуман пропагандистами более поздних времен.

Я не стал смотреть как Муромец и Добрыня добивают «соловьев». Вместо этого я рассматривал оружие Алеши, который появился справа из кустов так же неожиданно, как и исчез. Его лук не был похож на знаменитые «лонгбоу», которые прославят Англию через два столетия. Был он, надо полагать, покороче, хотя и не так мал и был он композитным, а не цельнодеревянным, как у стрелков из Шервуда. Трудно было сказать из чего он сделан, но в рукояти явно прослеживались следы рогов какого-то копытного.

– Что смотришь? – проворчал стрелок.

Я уже заметил, что он злопамятен и. наверное, все еще злится на меня из-за «поповича».

– Славное оружие – примирительно сказал я.

Его лицо разгладилось. Было похоже, что свой лук он любил нежною любовью. Интересно, дал ли он ему имя? Но спрашивать было неразумно.

– Я зову его Куркуте – неожиданно сказал Алеша.

Похоже, он реабилитировал меня за «поповича».

– Бабка моя по матери была из этого рода. Что смотришь, как вятич на Цезарь-град? Да, течет во мне и печенежская кровь. Вот и лук мой печенежской работы.

– Такой лук небось хорош и в конном строю? – предположил я, строя из себя знатока.

– Верно говоришь, хазарин – кивнул он – Приходилось нам и в конном бою биться.

– А почему сейчас вы пешие? – удивился я.

– Ты что, с березы свалился?

Он произнес «с брезы» как и Анюта с экрана моего ноутбука и у меня привычно перехватило дыхание. Было это тысячу лет тому вперед и уже казалось мне нереальным. Реальным же был Киев конца Х века, Лес и Заворичи на холме, где была моя любимая.

– Мы же сейчас в Лесу, а не в Поле – продолжил Алеша – Здесь конным быть – лишь мишенью служить.

– Вроде не похож ты на печенега – спросил я осторожно, отвлекшись от своих дум.

Как выглядят печенеги, я представлял себе смутно, лишь мое необузданное воображение рисовало что-то раскосое и злобно ухмыляющееся. Рыжего печенега я представлял себе с трудом, хотя каких только гримас не подносит нам генетика.

– Так дед же у меня был из русов. Его так и прозвали – Тур Рыжий. Он взял мою бабку, а она родила ему девочку вместо сына, так он ее чуть не покалечил за это. А та девочка стала моей матерью. Теперь тебе понятно?

Я кивнул. Про отца он предпочел не упоминать, а я предпочел не спрашивать. Тем временем подошли остальные, волоча кучу оружия.

– У этих снаряжение получше было – радостно сообщил Добрыня.

Он вовсе не выглядел раненым.

– Это была основная ватага, следили за заставой – хмуро сказал Илья – Поэтому и вооружены лучше. Посмотри хазарин, может подберешь себе что-нибудь.

Я нашел себе короткое копье и длинный кинжал, как у Добрыни. Когда-то, совсем в иной жизни, я пробовал свои силы в семиборье. Больших успехов в спорте я не добился, но копье смог бы метнуть, вот только не уверен, что в человека.

– Выдвигаемся – приказал командир и повернулся ко мне – Ну что, Арье, целую седмицу ты мечтал о Заворичах. На, бери их сейчас целиком.

Последние фразы он произнес на иврите, в очередной раз удивив меня. Собрав пожитки, мы двинулись через поле.