Читать книгу Времена - Марк Рабинович - Страница 20

Мои спутники неторопливо поднимались на холм, а мне трудно было удержаться от бега. Я все время думал о том, как бы ухитриться и увидеть Анюту не разозлив Неждана-сотника и не получив мечом по шее. Странно, но меня совсем не интересовал вполне естественный вопрос, а обрадуется ли она неумелому и небогатому жениху из полувраждебной Хазарии? Помнит ли она меня, любит ли? Все это почему-то совсем меня не пугало, наверное, я просто верил изумрудным глазам за которыми пришел через тысячу лет и миров, сам не понимая как.

– Застава в Заворичах прикрывает трубежский брод – объяснял мне Муромец – А брод открывает прямую дорогу на Киев-град. Поэтому застава так важна. Трубеж-река, это вообще наш восточный рубеж от сих мест и до ее русла на Славутиче там на юге…

Он еще что-то говорил, но слушал я его невнимательно, все мое внимание было приковано к заставе. Она представляла из себя высокий частокол из огромных сосновых стволов, за которым виднелись верхушки крыш. Другие дома, скорее даже не дома, а небольшие избушки, лепились к стене снаружи, образуя посад. Вход в детинец шел через мост, явно не разводной, перекинутый через неглубокий ров. Мост упирался в ворота из тесаных бревен. С точки зрения фортификации укрепление явно оставляло желать лучшего: частокол не вызывал трепета, а ров несомненно был выкопан чисто символически. Ворота были распахнуты настежь, но охранялись. Нам навстречу лениво поднялись два воина в тигелеях, а не в кольчугах, что свидетельствовало либо об их низком статусе, либо о слабом финансировании заставы. Они были похожи друг на друга как братья, оба коренастые и усатые. Возможно они и были братьями.

– Мир вам – сказал Илья – Мы княжьи люди.

– Кто ж не знает Элияху-съзоротая? – добродушно улыбнулся один из стражников, надо полагать – старший – Что нового в Киеве?

– Добрыня-воевода с малым войском – начал Илья и покосился на нашего Добрыню – послан каганом в Ново-град.

– Это он зря – покрутил ус стражник – Мало ли, велико ли войско, а нужнее будет здесь, вдоль Трубеж-реки. Неспокойно тут у нас.

– Ну, кагану виднее – примирительно сказал Муромец – Неспокойно, говоришь? Кто пошаливает-то?

– Кто, кто? – нахмурился стражник – «Соловьи», конечно.

– А много ли?

– Да душ пять или шесть. Ватага не велика, да вреда от нее много. Недавно вот, выкрали у нас двух девок.

– Куда их продали? – с замиранием сердца спросил я.

– Какое еще продали? Попользовались ими «соловьи» да и бросили воронью. Мы их потом зарыли. С тех пор девки за ворота не ходят без охраны.

– Теперь могут снова ходить – рассмеялся Добрыня – Угомонили мы тех «соловьев». Больше им девок не портить.

– Это славно – обрадовался второй стражник – А то бабы уж хотели девок по домам запирать.

– И сотникову дочку тоже? – спросил я, боясь услышать ответ.

Ведь среди тех двух могла быть и она!

– Ты кто будешь, парень? – насупился старший.

– Это Арье, сын Борисов – ответил за меня Илья – Племянник Авраама Кормильца.

При этом он бросил на меня странный взгляд.

– Уж не знаю, с какой-такой стати племянник-то ваш сотниковой дочкой интересуется. А вот лучше ответьте-ка, не слышал ли кто из вас про человека по имени Лёв? – продолжал допытываться стражник.

Мне стоило большого труда не вздрогнуть.

– Нет – отозвался Алеша – Таких имен нам слышать не приходилось.

– А чем он вам не угодил, тот Лёв? – удивился Добрыня.

– Тем он нам не угодил, что видать сглазил он сотникову дочку. Слегла она, жар у нее, бредит она и никого не узнает. А в том бреду все повторяет: «Лёв! О, Лёв». Совсем она плоха уже, видать помрет скоро.

– А где сам сотник? – спросил Илья.

– Да там же, не отходит от дочки, верно хочет быть с ней в ее смертный час – стражник махнул рукой куда-то внутрь детинца.

Что он говорит? Это же моя Аня, моя Инга, моя Лада! Я должен был бежать, бежать туда как можно скорее! Но я не мог. Я просто не был в состоянии сдвинуться с места, потому что меня железной хваткой держал Добрыня. Со стороны, однако, это выглядело так, как будто он лишь дружески обнимает меня за плечи. С другого бока меня, как бы невзначай, подпер плечом Алеша, шепча в правое ухо:

– Не дергайся, дурак, себе же хуже сделаешь.

Зажатого таким образом с двух сторон, меня затащили в ворота, причем Муромец о чем-то весело трепался со стражниками, тщательно прикрывая нас спиной. В пустом проулке за частоколом, они прижали меня к бревнам какой-то избы.

– Лёв, значит? – зловеще спросил Муромец.

При этом Добрыня ухмылялся во весь рот, а Алеша хмуро молчал. Я рванулся раз, другой и обвис, поняв всю бесполезность этой затеи.

– Ты что, за юродивых дурачков нас держишь? – продолжал Илья – Да мы еще в Киеве все знали, хазарин ты хренов. Ну и что теперь собираешься делать?

Шок проходил и я потихонечку попробовал думать. Получалось у меня плохо, потому что думал я о ней. И все же мне удалось связать воедино пару мыслей.

– А вы что собираетесь делать? – зашипел я – Можно ведь было выдать меня стражникам как Лёва, но вы это не сделали? Почему?

– Потому что мы не сдаем своих – спокойно произнес Алеша.

– А ты теперь один из нас! – пояснил Илья.

– И поэтому мы не пустим тебя под сотников меч – закончил Добрыня.

– Но я должен быть с ней – заорал я и замолк, потому что широкая ладонь Добрыни заткнула мне рот.

– Не ори! – прошептал Илья – Весь детинец переполошишь. Интересно, а чем ты ей поможешь?

– Не знаю! Не знаю! Ее можно вылечить, я верю! Верю!

– Ты, что ли, вылечишь? Ты что, лекарь? Или, может быть, кудесник? Так ведь сотник все равно волшбы не признает.

Тут мне в голову пришла нахальная мысль. Я ведь должен был ее увидеть, верно? Должен был увидеть вопреки всем сотникам и всем болезням. А для этого все средства были хороши, в соответствии с иезуитским подходом того-же Алеши Поповича.

– Да – твердо заявил я – Я лекарь. Три года я учился медицине в Дамаске под руководством самого Ибн Сина7. Меня торжественно приняли в цех лекарей при Храме Гроба господня в Иерусалиме. Теперь нет такой болезни, с которой я не мог бы справится…

Вся троица смотрела на меня с нескрываемым подозрением.

– Если будет на то воля господня, разумеется – осторожно добавил я – Поэтому я всегда возношу молитву перед началом лечения.

Меня понесло. Я представления не имел о годах жизни Ибн Сина, не знал, жил ли он в Дамаске, да и иерусалимский лекарский цех выдумал от отчаяния. Хотелось лишь надеяться, что три бойца осведомлены не более моего.

– Ибн Сина? – задумчиво произнес Алеша – Что-то такое я слышал. Может он и не врет?

– Конечно – врёт – безапелляционно заявил Добрыня – Но врет красиво. Может и стоит попробовать?

– Быть по сему! – приговорил Муромец – Пойдем, лекарь.

Меня отпустили и я смог наконец вздохнуть полной грудью.

– Где дом сотника? – спросил Алеша пробегающую мимо босоногую девчонку.

– Ой, дяденьки, да я ж покажу! – и она засверкала пятками в переулок.

Жилище аниного отца в Заворичах не было похоже на его усадьбу на Подоле, но все же выглядело посолиднее «малой хаты» Авраама. За невысоким забором мы увидели дом с крыльцом и распахнутым по теплому времени входом в сени, из которых виднелись двери в две комнаты.

– Есть кто? – крикнул Добрыня.

На крыльцо выбежала женщина, похожая на Ведану, а может быть для меня все женщины, кроме Анюты, были на одно лицо. Анина мать умерла, так что это должна была быть служанка или наложница Неждана.

– Что орешь? – зашипела она – Беда в доме, а он орет.

– Сотник дома?

– Дома, где ему быть. Да только не выйдет он к вам.

– Не выйдет, так сами войдем. А лучше бы ты пошла к нему и сказала, что пришел самый ученый лекарь.

– Не привечает наш хозяин лекарей – огорчилась женщина – Вот и Уладу он прогнал, а зря. Не допущу, говорит, волшбы в своем доме.

– Кто эта Улада?

– Ведунья наша, все травы знает. Ну а если и нашепчет что, так что с того беды?

– Наш лекарь не такой. Он пришел из самой Святой Земли – вдохновенно врал Добрыня, пока остальные коммандос благоразумно помалкивали.

– Какой еще такой земли? – проворчала женщина – Ну ладно, спрошу.

С этими словами она исчезла в левой двери, но вскоре появилась на пороге и тихо прошептала: «Проходите». Мы, один за другим, переступили порог, причем меня они пропустили последним, как я ни рвался. В комнате было полутемно и душно. На лавке у дальней стены что-то было накрыто стеганым одеялом и я было дернулся туда, но был перехвачен бдительным Добрыней. Лишь после этого я заметил сотника. Неждан, сидевший на табурете и смотревший до сих пор только на дочь, повернул к нам грузное тело. Длинные волосы до плеч были то ли седыми, то ли русыми, большего не позволяло разглядеть тусклое освещение. Грубое крупное лицо было изборождено чрезвычайно глубокими морщинами. Впрочем, нет! То были не только морщины, но и два рваных шрама, идущих через его лицо крест-накрест, причем один из них проходил прямо через левый глаз. Этот глаз был затянут бельмом, в то время как правый смотрел на нас щелкой ружейного прицела из-под густых бровей.

– Ну? – требовательно рявкнул он.

– Не узнаешь, Неждан? – ласково сказал Илья – Мы княжьи люди.

– Узнаю… Не получит теперь каган мою дочку. Принадлежит она теперь только господу нашему, Иисусу Христу.

– Еще нет, сотник – голос Ильи затвердел – И мы не за дочкой твоей пришли, а чтоб помочь детинец твой сберечь.

– Что мне теперь тот детинец! – вскричал Неждан – Да гори он огнем!

– Негоже так говорить – теперь Муромец угрожал – Ты лучше свое дело делай, а лекарь пусть свое делает.

– Я отсюда ни на шаг – Неждана не смутил тон Ильи – С места не сдвинусь… А лекарь… Что лекарь? На все божья воля.

Мне уже удалось немного взять себя в руки и не смотреть на тело под одеялом. Пришло время действовать.

– Пути господни неисповедимы – заявил я – И не тебе, сотник, решать, в чем божья воля. Ибо сказал Апостол Павел: «Не зная воли господней, слушай свое сердце».

Несчастный апостол ничего такого не говорил, но я очень надеялся, что сотник этого не знает. Вообще-то на Павла у меня были большие надежды. Насколько мне было известно, он, в отличие от других апостолов, не вещал отвлеченные истины, а изрекал скорее нечто обыденное и гуманное.

– Апостол… Павел… – он с трудом выдавливал из себя слова – Не знаю… Ладно, лечи!

Добрыня перестал меня удерживать и я, едва сдерживаясь, чтобы не бежать, степенно прошел к дальней стене. Сдерживая дрожь в руках, я отогнул угол одеяла и замер. Наконец-то я видел лицо своей возлюбленной не через электронные пикселы. Но сейчас это прекрасное лицо заставило мое сердце болезненно сжаться. Аня осунулась так, что натянулись скулы и заострился носик, а глаза, ее прекрасные изумрудные глаза, были затянуты пеленой. Широко открытые, они не видели ничего и смотрели мимо меня, мимо всех и мимо всего. И лоб и тонкая шея и хрупкие руки, все было бледно как лед и лишь щеки горели нездоровым, неестественным румянцем. У меня за спиной предупреждающе кашлянул Муромец. Опомнившись, я коснулся губами ее лба и отшатнулся: Аня горела. Вдруг она пошевелилась, выгнулась спиной и тихо прошептала: «Лёв! Лёв!». Эти, такие некогда желанные слова, вызвали у меня только ужас, с таким хрипом она их произнесла, тут же зайдясь в сухом кашле. Она дышала тяжело, часто и прерывисто, как будто что-то мешало ей вдохнуть глубоко. Не надо было заканчивать медицинской факультет, чтобы понять – воспаление легких. Я наклонился ухом к ее груди: даже без стетоскопа были слышны хрипы.

– Ну, что скажешь, лекарь – угрожающе проворчал Неждан – Сколько ей еще осталось, моей кровинушке?

Это были неверные, неправильные слова, слова, которые я не хотел слышать, потому что Аню надо было спасать. Первым делом следовало поставить на место сотника чтобы не мешал и я решил в очередной раз сыграть на людских суевериях. На этот раз мне совсем не было стыдно,

– Гневишь бога, Неждан! – как можно более грозно сказал я – Это ему решать, а не мне и не тебе.

Хрен тебе и хрен Всевышнему, подумал я! Ни бог, ни черт не отнимет у меня мою Анюту!

– Ты почему Уладу прогнал? – я повысил уровень гнева на пол-децибела.

– То ж волшба!? – неуверенно пробормотал сотник.

Надо было развивать успех.

– Помнишь, что изрек Апостол Павел жителям Реховота?

Сотник, разумеется, не имел ни малейшего представления, также, как и сам апостол, а Реховот, которым в апостольские времена и не пахло, вылез у меня совершенно случайно.

– А сказал он следующее – я назидательно поднял палец вверх – «В маслах и травах дух Иисусов и тот, кто ими лечит – благословен».

Пожалуй, такой фразы не постыдился бы и сам Павел.

– У твоей дочки пневмония – храбро поставил я диагноз и, в ответ на недоуменные взгляды всех присутствующих, пояснил – Она застудила дыхание. Немедленно верни Уладу, она мне поможет.

Служанка-наложница выскочила в сени, не дожидаясь указаний растерявшегося сотника. Но как же лечат воспаление легких народными средствами? Компьютера под рукой не было, как не было и спасительной Сети. Я напряг память и вспомнил свою бабушку. Это была не одесская бабушка, а питерская. Работала она медсестрой в поликлинике и могла вылечить любую детскую болезнь не дожидаясь врача. Меня она лечила малиной и «банками». Банки! Я помнил с детских времен тот страшный факел из пропитанной спиртом ватки на палочке от мороженного и стекляшки, прилепленные к моей тощей спине. Потом бабушка тихо скончалась от болезни почек, а мы с мамой уехали в Израиль, но память сохранила мягкие и теплые шлепки вакуума по спине.

– Неждан! У тебя есть склянки ромейского стекла?

Сотник открыл было рот, но ответить не успел.

– У меня найдутся – произнес голос у меня за спиной.

Это была женщина средних лет, одетая также, как Ведана и служанка. Да что они тут все, в типовые модели от «Томми Хилфигер» одеты, промелькнула в голове и исчезла дурацкая мысль. Это, надо полагать, и была Улада. Серо-голубые глаза из под платка, на которые свешивалась светлая прядь волос, глядели насмешливо.

– Неси! – потребовал я.

– Сборы принести? – спросила она.

– Чем ты воспаленное дыхание лечишь?

– Малиновый отвар, чтобы жар снижать, да иван-чай-трава от заразы.

– Неси все.

Улада исчезла. Мне было неспокойно. В наше время тяжелое воспаление легких укладывало в больницу и лечилось антибиотиками, в киевской же Руси еще не было пенициллина для моей умирающей Ани. Или был?

– Неждан, слушай меня хорошо, как самого князя! – сказал я, по нахмуренному лицу сотника понял, что сказал глупость и поправился – Слушай, как попа в церкви… Твоя дочь тяжело больна и ее жизнь в опасности. Помочь ей может только освященный хлеб. Иконы в доме есть?

– Иконы? – тупо переспросил он.

– Образа, лики! – нетерпеливо перебирал я синонимы.

– Да, есть лики. Как не быть. В горнице висят.

– Тогда тащи сюда весь старый хлеб, что есть в доме. А вы что стоите? – я повернулся к спецназовцам – Ищите по соседям.

Через несколько минут на столе передо мной лежали куски черствого хлеба. Перебрав их, я отложил в сторону заплесневелые корки и указал на них Неждану.

– Вот эти куски положи за образа, за лики. Пусть полежат минут десять.

– Десять чего? – снова удивился сотник.

– Ну, пока не прочитаешь десять раз «Отче наш».

Он опять уставился на меня полными непонимания глазами. Да как же у них назывались молитвы?

– Патер ностер!

В глазах сотника появилось облегчение, он кивнул и стал загребать заплесневелые корки большими ладонями. В дверях он столкнулся с Уладой, тащившей два узелка, в одном из которых что-то звякало. Мы с ней расставили пустые разноцветные склянки мутного стекла на столе. Это было совсем не похоже на бабушкины «банки», но выхода не было. Как же она это делала? Вроде бы мазала спину вазелином?

– Гусиный жир есть? – спросил я Уладу.

– У меня всегда с собой – гордо ответила она.

Вместе с ней мы перевернули бесчувственную Анюту на живот и намазали ей спину гусиным жиром. Я велел Уладе вздуть огонь и зажечь лучину. Как же это делается? Бабуля, милая, помоги! Никогда не молился душам умерших, не положено это еврею, но сейчас я готов был это сделать. С замиранием сердца я взял одну склянку, пихнул в ее отверстие горящую лучину и быстро шлепнул «банку» на худенькую спину моей любимой, из которой выпирали острые лопатки. О чудо! «Банка» прилипла, вобрав в себя немного кожи. Теперь вторую, третью. Постой, Лёва, как там бабушка говорила: не ставить близко к сердцу. Через минуту десяток «банок» равномерно распределились по аниной спине, оставляя островок там, где билось сердце моей возлюбленной. «Банки» мы накрыли одеялом, но все равно они были заметны, и Неждан, войдя в комнату с «освященными» корками, воскликнул:

– Это еще что за бесовство?

– Не богохульствуй! – строго упрекнул я его – То банки Святого Фомы из Нетании. Ими Ибн Сина лечил самого иерусалимского патриарха.

Этот бред сработал и сотник примирительно спросил:

– С корочками-то что делать?

Я задумался. Вроде бы пеницилла, если это она, сильнее всего действует орально, но антибиотик это еще и яд, насколько я помнил из мудрых статей в Сети. «Не занимайтесь самолечением!» вспомнилось мне грозное предупреждение из листовок министерства здравоохранения. А что, если иного выхода нет?

– Вот что, Улада – я посмотрел на знахарку – Будешь давать ей по три корочки, растолченные в питье. Из остальных сделай кашицу и прикладывай компрессы на спину. И смотри, чтобы плесени было побольше.

– «Компрессы»?

– Ну, примочки.

– Сделаю. А как же отвары?

– Обязательно. И малину давай и иван-чай. Вот с отварами и давай ту плесень. Как поняла?

– Не беспокойся, лекарь, все сделаю как надо.

Неждана я заставил прочитать «Отче наш» еще десять раз для отсчета времени и, после этого, снял банки. На аниной спине остались красные круги, как и полагалось. Теперь следовало ждать и лечить, лечить и ждать. Неждана я отослал из дома заниматься обороной детинца, а Аню оставил на попечение Улады и вышел на крыльцо. Там сидел Добрыня с узелком хлебных корок, собранных по соседям.

– Так ты на самом деле лекарь? – с уважением спросил он.

– Если по правде, то нет – честно признался я, садясь рядом с ним – Но кое-что я умею.

– Лечить можешь, значит лекарь – твердо заявил он – А все эти цеха и важные имена, это ведь для Неждана, верно?

– Верно – устало согласился я.

Меня потихоньку отпускало напряжение, начинали дрожать руки и кружиться голова.

– Спит – сказала Улада, выходя на крыльцо – Жар не спал, но спит уже лучше и не так хрипит. Ты мне верь лекарь. Я хоть так как ты лечить не умею, но дело свое знаю. Думается мне, теперь дело на поправку пойдет. А со склянками это ты ловко! Они же жар вытягивают. Пожалуй, перейму я у тебя это дело, только молитвы возносить не буду.

И она весело подмигнула мне, наверное раскусив мой блеф. Так что же это получается? Выходит «банки» тоже я изобрел? Но наверху, на узкой лавке, металась в бреду моя ненаглядная и думать о парадоксах времени мне не хотелось. Что там еще говорила моя мудрая бабуля?

– Вот еще что – сказал я Уладе – Душно в той комнате. Надо все открыть и проветрить, только без сильного сквозняка. А больную накрой одеялом, но так, чтобы рот и нос дышали.

Она молча кивнула и исчезла в доме.

– Пойдем – сказал Добрыня, поднимаясь – Нам отвели избу за оградой. Там и переночуем.

Даже если бы Добрыня с Ильей не храпели бы с громкостью танковых моторов, заснуть бы мне все равно не удалось: перед глазами стояли острые лопатки на аниной спине и ее прекрасные глаза, подернутые страшной пленкой. Забылся я только под утро и вскоре меня снова разбудило солнце. На крыльце сотникова дома меня ждала Улада.

– Можешь зайти, лекарь – сказала она вместо приветствия – Сотника нет, ушел на стены.

– Как..?

– Заходи, заходи – она улыбалась.

Анюта тоже улыбалась мне…

– Лёв! Лёв! Неужели это ты? – шептала она и на глазах ее уже не было смертной паволоки.

Я бросился к ней и прижался губами к ее лбу. «Потный», отметило подсознание? Это хорошо! Но додумывать мудрую мысль я не стал, потому что вообще перестал думать, ощущая тепло (жар еще не спал, подсказало назойливое подсознание) моей любимой.

– Это я, родная – прошептал я ей в ухо.

– Лёв! О, Лёв! Ты разбил свое Зеркало ради меня?

– Не говори так много, Анечка, тебе нельзя. Тебе сейчас надо много спать.

– Анечка… Как хорошо-то… И как смешно ты говоришь по нашему.

Она закрыла глаза, но улыбка, улыбка счастья не исчезла с ее лица.

– Шел бы ты отсюда… Лёв, пока сотник не заявился – хмыкнула Улада.

Мне вспомнился еще один бабушкин совет.

– Накормить бы ее нежирным куриным буль… – я поправился – … куриным отваром?

– Сделаем – весело промурлыкала Улада – А ты пока иди-ка от греха.

Я вышел на улицу. На лавочке у соседнего забора сидели две бабы в платочках.

– … Никто не знает, где та страна – продолжала одна из них видно давно уже идущий разговор – И дороги в нее нет. А чудес в ней немеряно.

– Брешешь ты все, не бывает таких домов, чтобы до неба. Как же в спальню-то забираться?

– А у них есть такие короба, что сразу взлетают куда надо.

Ни хрена себе! Это же они про лифт в высотном доме. Неужели на древней киевщине есть еще пришельцы, кроме меня? Между тем, рассказчица продолжала гнуть свое:

– Еще в той стране огромные птицы летают, а в животе у них люди сидят. Самолет называется, потому что сами летают.

– И кто же тебе такие сказки рассказывал?

– Странники говорили, а странники врать не будут.

– Они что, сами те чудеса видели?

– Не, врать не буду, сами они не видели. Им то один хазарин с Подола рассказывал.

Вот блин, так это же Авраам! И нет тут никаких путешественников во времени, кроме меня. А я трепло! Надо было Авраама предупредить, чтобы не болтал. Сам он, может и не верит, но красивые сказочки рассказывать горазд.

– А еще там у каждого есть такое зеркальце малое, что если в него смотреть, то видно того, кто за сотню поприщ. И телеги там сами ездят по дорогам, а дороги те ровные как стекло ромейское.

– Ага, рассказывай. А печки там не ездят?

– Может и ездят. В такой державе все может быть.

Оп-ля, подумал я, так мы же сейчас наблюдаем рождение сказки про Емелю. Наверное, и ковер-самолет тоже моя работа, ну а серебряное блюдечко с наливным яблочком будет прообразом компа с мышкой. Вот так и возникают парадоксы времени и нездоровые сенсации. Постой, ведь это другой мир. Другой ли? Я посмотрел на молодую Луну, темную в свете яркого Месяца. Может быть раньше и у нас тоже были и Луна и Месяц. А теперь остался только один спутник, зато с двумя названиями. Все это следовало обдумать, но думал я лишь о хрипах в легких у моей любимой.

Анюта выздоравливала. Исчез нездоровый румянец, бледные щеки приобрели нормальную краску и округлились скулы. Она уже выходила на крыльцо и сидела там, в своем длинном бесформенном платье с широкими рукавами и оторочкой. Иногда она щурилась на солнце и тогда в уголках ее прекрасных глаз появлялись веселые морщинки. Под предлогом заботы о ее здоровье я приходил осматривать ее дважды в день. Мы держались за руки, смотрели друг другу в глаза и осмотр затягивался. Потом приходил ее отец, счастье закачивалось и нам было так мало этих минут. Казалось, все в Заворичах знали про нашу любовь: и три богатыря и Улада и служанка-наложница, имя которой от меня ускользало, и все соседи. Не догадывался лишь один сотник.

– Проси у меня все, что хочешь, лекарь – сказал он мне – Теперь я тебе обязан.

Я отнекивался, подчеркивал заслуги Улады, но он лишь отмахивался и настаивал. Мне хотелось попросить у него Аню, или хотя бы разрешение ее видеть, но это было бы неразумно. Тогда я попросил у него хорошее вооружение и сразу же получил меч на перевязи, копье, небольшой щит, шлем и тигелей. Кольчуг на складах детинца не было. Увидев меня с таким арсеналом, Илья усмехнулся, Добрыня одобрительно кивнул, а Алеша даже бровью не повел. На следующий день Добрыня занялся моей боевой подготовкой. Первым делом он проверил, как я обращаюсь с копьем и остался удовлетворен моими навыками семиборца. Потом он показал, как упирать копье в землю и под каким углом встречать наскок конницы. На этом обучения меня искусству копьеносца и закончилось; фехтование копьем, которое я видел в самурайских фильмах, не предполагалось, может быть и потому, что древко моего оружия было не легкое, бамбуковое, как у самураев, а более тяжелое, ясеневое. Теперь настал черед искусства владения мечом и я впервые увидел как он достает свой меч из ножен за спиной. С изумлением я узнал в его оружии двуручный самурайский меч, называемый не то «катана», не то «тати», насколько я запомнил из экскурсии по Японии.

– Откуда это у тебя? – удивился я.

– Взял в бою у печенега – с гордостью ответил он – Славный клинок. В наших местах таких не куют.

Интересно, какими путями самурайский меч попал в Степь? Но этого я так и не узнал. Искусство фехтования «по Добрыне» не отличалось изысканностью: мечом следовало либо рубить с плеча, либо колоть. Я смутно припоминал трюки с перебрасыванием клинка из руки в руку, но опозорить себя кинематографическими приемами не решился. Пришел Илья, посмотрел на наши упражнения, одобрительно кивнул и нахмурился.

– Завтра выступаем в поиск. Надо разведать, что там затевает Соловей и булгары.

В этот вечер я снова увидел Аню плачущей.

– Ты уходишь – шмыгнула она носиком – О мой Лёв! Ты был так далеко, а теперь ты так близко и вдруг уходишь!

Внезапно, она успокоилась и вытерла слезы.

– Я знаю, мне мама говорила – она робко улыбнулась мне – Вы должны уходить, а мы должны ждать. Но я знаю как сделать, чтобы ждать было легче. Пойдем, любимый мой…

Ее мягкая ладошка легла в мою и ее пальчики потянули меня куда-то. Луна и Месяц танцевали на небе, а может быть у меня кружилась голова от счастья. Мы шли за дом, но я не разбирал дороги, а потом мы вошли в полуоткрытую дверь сарая и упали на сено. И тут я заметил, что мы оба нагие. Когда мы сбросили одежду? Я этого не запомнил и теперь мы были наги и невинны, как Адам и Ева в раю. Да мы и были в раю. Вот, оказывается, что такое этот «рай»: вовсе не волшебный сад, нет! Это такое состояние души, когда все вокруг перестает существовать, размывается, исчезает и остаются только двое.

Я начал подозревать, чем на самом деле было «Случайное Соединение». По-прежнему было неизвестно как оно работает и кем создано, но его цель стала для меня очевидной. Этот таинственный сервис, этот магический сайт соединял вовсе не случайных людей. О, нет! Случайностью здесь и не пахло. Во множестве миров и времен он выбирал тебе единственную или единственного – твою вторую половину, «инь» твоего «янь» или наоборот. Нам с моей любимой не повезло: мы оказались в разных мирах и в разных временах. Но все это было уже позади. Теперь моя половинка, моя недостающая деталь, мой последний кусочек пазла, была рядом и до нее можно было дотронуться. И я дотронулся.

Предельно осторожно я касался ее, ее плеч, шеи, груди и ее тело тут-же отзывалось. Так длилось одну небольшую вечность и каждое мое движение приближало нас друг к другу. А потом меня не стало, мы слились в единое целое и все расстояния исчезли. Вы слышали когда-нибудь радостный крик боли? Наверное – нет! А я услышал, услышал в тот невообразимый миг, когда познал ее…

…Солнце робко выглядывало из-за леса и заглядывало в приоткрытую дверь сарая, спрашивая разрешения взойти. Я не возражал, лишь бы его низкие утренние лучи не разбудили Аню. Она тихо посапывала холодным носиком где-то у меня подмышкой и я подтянул повыше плащ, чтобы согреть этот носик. Прошли минуты или часы и это были лучшие минуты и часы в моей жизни. Периферийным зрением я заметил какое-то движение и осторожно, чтобы не разбудить ее, повернул голову. На меня, склонив голову набок как зяблик, задумчиво смотрел Неждан и шрамы, перекрещивающиеся его лицо медленно наливались красным. Ну вот, подумал я, сейчас он вытащит свой меч и проткнет им нас обоих. Надо было потянуться за ножом, но любимая так уютно пристроилась на моей груди, что было бы кощунством ее потревожить. Тем более, что против сотника у меня все равно не было шансов. Он в упор смотрел на меня и не двигался, лишь на его лице ходуном ходили желваки. Не двигался и я. Не знаю, сколько времени продолжалась эта игра в гляделки, только в какой-то момент я заметил, что смотрит он вовсе не на меня, а на спящую Аню. Потом его лицо приняло какое-то незнакомое мне выражение, он криво усмехнулся и исчез, как и не было его. Аня зашевелилась и открыла глаза.

– Я долго спала? – спросила она, зевая.

– Не знаю – честно сказал я – Твой отец приходил, пока ты спала.

– И он…? – вскинулась Анюта.

Она хотела воскликнуть: «оставил нас в живых», но в страхе закрыла рот ладошкой.

– Как видишь, Лада – улыбнулся я ей.

– По утрам всегда зови меня Ладой. Это мое утреннее имя – потребовала она – А пополудни – Анютой.

– А когда ты будешь Ингой?

– Может зимой, когда снег ляжет? Это мое зимнее имя. У вас зима бывает?

Я вспомнил лыжный курорт на Хермоне, Иерусалим под снегом, бурное море под моим окном, проливные дожди, сосновые леса Галилеи пахнущие грибами и цветущий Негев.

– Бывает. Только она другая.

– Как это зима может быть другой? Вот у ромеев нет снега, но и зимы у них нет.

– Ты совсем, совсем ничего не знаешь про мой мир!

– Что мне надо знать про твой мир? Мне хватит и того, что он твой. А что в нем главное?

Я задумался. Что самое главное в нашем мире, лежащем за тысячу лет и за тысячу миров от Заворичей? Ответ был очевиден. Я взял щепку и быстро набросал на песчаном полу семь цифр.

– Я видела похожие значки – захлопала Аня в ладошки – Ими пользуются арабские купцы. А что они означают?

– Это путь ко мне в моем мире – пояснил я – Покажи любому в Стране Израиля эти значки и он сразу даст мне знать. Ты можешь их запомнить?

– Я уже запомнила – она закрыла глаза – Стирай.

С непонятным мне самому трепетом я стер запись и стал ждать. Аня открыла глаза, взяла палочку и медленно воспроизвела на песке мой номер телефона. Мне понадобилось лишь поправить цифру 3, которую она написала наоборот.

– Теперь я знаю все про твой мир – гордо заявила она.

Потом она осторожно взглянула на меня и негромко выкрикнула:

– Я рожу тебе сына!

Теперь ее лицо стало напряженным, на него набежали морщинки и, казалось, она чего-то ждет. Сын! Меня устроила бы и дочка, но в этом жестоком мире мальчики ценились больше, а она хотела сделать мне приятно и я это понял. Наверное это отразилось на моем лице, потому что ее морщинки разгладились и она улыбнулась. В этот момент на улице раздался свист, послабее «соловьиного», но тоже достойный. Я выглянул и увидел Добрыню с моим снаряжением в руках, призывно машущего рукой. Аня выжидающе смотрела на меня и я сказал то, что она хотела услышать и то что было в моем сердце:

– Я вернусь, любимая, и мы всегда будем вместе!