Читать книгу Времена - Марк Рабинович - Страница 23

Странный это был разговор, напоминающий, наверное, беседу Сигэмицу и Макартура на борту линкора «Миссури»… Мы встретились на броде через Трубеж. Остатки зосимовой сотни уже перебрались на наш берег, унося своего раненого командира: то ли Зосиме изменило хладнокровие, то ли схватка дошла до последней линии, но и он получил удар копья в бок. С нашей стороны пришли трое: Алеша, Муромец и я, причем опирался я на копье, которое с помощью наспех прибитой перекладины превратили в подобие костыля. С копьем мне было спокойнее: Тархош был опасен, а теперь еще наверное и зол. Его конь стоял по брюхо в воде брода: на западный берег ему теперь ходу не было. Нет, он не был зол, лишь мрачен и подавлен: Тархош признавал свою вину, хотя таких слов и не прозвучало.

– Мои мадьяры храбрые и умелые воины, у нас лучше броня и нас было больше – недоумевал он – Почему же мы разбиты?

– Тебе, унгарин, стоило бы биться в поле с войском ищущим добычи, а ты пошел на защищающих свой дом – пояснил Муромец – Разве тебе неизвестна разница?

– У нас давно уже нет дома – мадьяр опустил глаза – Теперь я понял.

– Откуда у вас Змеи? – поинтересовался я – И кем были их поводыри – эти люди в капюшонах?

– Это жрецы Хадура, бога войны – ответил он – Они из далекой страны на восходе, как и их чудища. Я рад, что ни тех ни других больше нет. Хадур получил свою жертву.

– Уходи, унгарин – сказал Муромец – Уводи своих людей как можно быстрее, пока мне удается удерживать своих от мести. Уведи своих женщин и детей.

– Вдов и детей – мрачно уточнил Тархош – Мы уйдем сейчас же, уйдем на север.

– Почему не на запад? – спросил я – Мы вас пропускали до битвы, пропустим и сейчас.

– Нам больше нет пути в Паннонию. Кому мы там нужны без наших шарканей? Теперь мы будем искать пустые земли на студеном море. Прощайте!

Он развернул коня, с трудом действуя левой рукой; правая висела плетью вдоль тела и на ней запеклась кровь.

– Что за рана у тебя на ноге, хазарин? – спросил он, повернув голову через плечо.

– Буду жить – усмехнулся я – Это твой шаркань постарался.

По лицу Тархоша пробежала тень.

– Мне очень жаль – непонятно сказал он – Да пребудут с тобой твои боги!

Теперь у него был под седлом вороной жеребец. Всадник и конь взобрались на невысокий левый берег, Тархош взмахнул рукой и оставшиеся в живых всадники двинулись рысью к синеющему неподалеку лесу. За ними потянулись крытые фургоны с сидящими на козлах женщинами, выглядывающими детьми и привязанными запасными лошадьми. Они шли еще долго в полной тишине: ни посвиста, ни крика, ни детского смеха, ни конского ржания. Потом Лес поглотил их навсегда…

Заворичи хоронили своих и чужих. Оставшиеся в живых: немногие невредимые и более многочисленные легкораненые копали большой ров, в котором нужно будет, без каких-либо почестей, захоронить тела мадьяр, «соловьев» и змеев. Потом придет время для братской могилы наших бойцов, а пока женщины обряжали их и творили молитвы: кто Перуну и Маре, а кто Иисусу. У нас больше не было ни жрецов, ни священников и людям приходилось говорить с богами без посредников.

Я смотрел на это сидя на холмике, там где Добрыня и Куэрчи приняли свой последний бой. Заворичи стали мне домом и я уже узнавал некоторых из вдов. Вот подошла жена Куэрчи с младенцем на руках. Нет, поправил я себя, это вдова печенега смотрит сейчас в его мертвые глаза. Рядом с ней встал кузнец Глеб с перевязанной рукой – ополченцы не выдержали и пришли на помощь ратникам Неждана. Кого они провожают? Печенега? Раба? Или степняка, нашедшего себе дом в Лесу, как нашел его я, израильтянин, за тысячу лет до своего рождения? Что оставил после себя Куэрчи? Сына? А ведь это не так мало. Пусть его генотип разбавится, растворится в миллионах других, но не исчезнет и будет время от времени рождать темноволосых смуглых русичей с нависшими бровями степняка. Подошел Алеша, молча сел рядом со мной. Он так и просидел не произнеся ни слова и я был ему за это благодарен. Потом пришла Анюта и сказала, что отец зовет меня.

Мы с Аней стояли около умирающего сотника. Неждан не смотрел на дочь. Он смотрел только на меня, только я был ему нужен в его последние минуты и я знал почему. Дротик пробил легкое и на губах умирающего пузырилась розовая пена. С трудом приподнявшись на локтях он попытался что-то сказать, но я разобрал лишь хриплое и вопросительное: «Ты!? Ты!?». Он пошевелил рукой, поймал мою ладонь и крепко, так что я вздрогнул от боли, сжал ее.

Понять сотника было нетрудно и я ответил так же невнятно:

– Клянусь! Навсегда! До конца моих дней!

Он меня расслышал и тоже все понял, шрамы на его лице побледнели, морщины разгладились. Теперь он мог позволить себе посмотреть на дочь перед смертью… А потом он уронил голову на траву и закрыл глаза. Спасибо тебе, отец, ведь с некоторых пор я невзлюбил закрывать глаза умершим.

Погибших при защите детинца мы похоронили в братской могиле и лишь для Неждана и Добрыни сделали исключение. Над телом будущего былинного богатыря мы насыпали, нет, не курган, а лишь небольшой холмик на высоком берегу Трубежа. Подошел Илья и воткнул в свежую землю самурайский меч. Рядом с Добрыней мы зарыли и Неждана. Улада нашла где-то большую гранитную плиту, неизвестно как очутившуюся в левобережных лесах, и я провел много часов, выбивая на ней имя и годы жизни. Раненая нога болела до потемнения в глазах, все сильнее и сильнее, порой я промахивался по зубилу и надпись получалась неровной. Так и остались на берегу два холмика: один с гранитным монументом и корявой надписью на нем и другой – с торчащей из земли длинной рукоятью японского двуручника. Там, перед этими могилами я снова упал, потеряв сознание…

Очнулся я в горнице сотникова дома, моего дома. Я лежал на лавке, голый и укрытый одеялом, и на меня, с осунувшимся и побледневшим лицом, смотрела моя Анюта. Некогда изумрудные глаза смотрели сейчас на меня мутной болотной зеленью, замутненные многочасовыми слезами. Я уже давно вернулся из боя и теперь она могла плакать вволю, но я не хотел ее слез.

– Ну что ты, родная – сказал я ей – Я просто очень устал и переволновался. Ведь в моем мире мне не доводилось сражаться.

Это была ложь и, кроме того, безумно болела раненая нога, ясно давая мне понять, в чем причина моего недомогания. Я попытался улыбнуться, но получилось у меня наверное плохо, потому что она закрыла лицо руками и отвернулась. Наверное, чтобы опять поплакать – у меня сжалось сердце.

– Посмотрим-ка твою рану – это была Улада, которую я до сих пор не замечал.

Она откинула одеяло, размотала тряпичную повязку и стала мять мне голень, а может и то, что раньше было голенью, потому что боли от ее нажатий я не ощущал, хотя нога болела непрерывно. Я с трудом приподнялся на лавке и взглянул на то, что должно было бытьа моей ногой. Большая ее часть была цела, но вокруг раны на голени расползалось большое пятно подозрительных желто-зеленых оттенков, которое очень мне не понравилось. Пахло от моей раны тоже далеко не розами. В горницу вошел Илья.

– Шалом, Арье – сказал он на иврите – Я привел ту, которая может тебе помочь.

Следом за ним вошла Веда, совсем не удивив меня своим приходом. Не здороваясь и не обращая ни на кого внимания, она деловито прошла ко мне, села рядом и начала мять мне рану такими же, как у Улады профессиональными движениями. Ее приход, казалось, разрядил атмосферу, привнес ощущение надежды и Аня перестала плакать.

– Это чемерь, отрава – сказала Веда.

Анюта тихо вскрикнула, а Улада вздохнула так глубоко, как будто долго не дышала прежде. Неужели вараны ядовиты? Никогда не слышал о таком, но и ящеров такого чудовищного размера я тоже не видел ранее.

– Нет, Лёва – прошептала Веда, в очередной раз прочитав мои мысли – Змеи не ядовиты. Это жрецы Хадура мазали им зубы отравой. Хорошо, что их больше нет, ни Змеев, ни жрецов.

Она посмотрела на меня и в ее светлых глазах я увидел грусть и еще что-то, что невозможно было идентифицировать. Ведунья стала водить рукой, делая пальцами круги у меня над раной и время от времени стряхивая с них что-то невидимое, как будто на ее пальцы налипало нечто неприятное и скользкое. При этом она шептала что-то неслышное и время от временя сплевывала в сторону. Постепенно боль начала ослабевать, а красные круги перед глаза побледнели и пропали. Сама Веда выглядела бесконечно усталой и на ее лице прибавилось морщин.

– Ну вот, я сделала, что смогла – сказала она и добавила виновато – Вот только могу я слишком мало. Боюсь я, Лёва, что отрава сильнее, чем я.

– Научи меня, великая! – храбро попросила Улада, но я видел, что она смертельно боится Веду.

– Ты не сможешь, знахарка – мягко ответила ведунья – Это не твое, ведь тебе придется отдавать слишком много жизни. Лечи лучше травами.

– Я отдам жизнь! – упрямо воскликнула Улада.

– Я отдам жизнь! – эхом повторила Аня.

– А я не приму! – не менее упрямо заявил я тоном, закрывающим дискуссию – Да и незачем. Мне уже много лучше.

Мне действительно было лучше, я попытался встать и у меня получилось. Вот только Веда продолжала смотреть на меня с жалостью.

– Я пойду – сказала она – Илиас меня проводит.

Ковыляя, я дошел до двери и слышал, как она прошептала Муромцу:

– Прости меня, Илюша!

Веда не переставала меня удивлять. Вот и сейчас она назвала Элияху из Мурома тем именем, которое дал ему я. А еще я смутно догадывался, за что она просила прощения…

На следующее утро жители Заворичей снова собрались на вече, только на этот раз в толпе преобладали женщины. Нам предстояло выбрать командира гарнизона, нового сотника и все лица почему-то были обращены в мою сторону, может быть и потому, что мы с Муромцем и Зосимой стояли на стене. Зосима уже поправлялся, благодаря Уладе, но был еще слаб и незаметно, чтобы не потерять авторитет, держался за частокол, чтобы не упасть. Честно говоря, я тоже последовал его примеру, не надеясь на раненую ногу. Моя Анюта стояла внизу, рядом с Алешей и Глебом и ее глаза сверкали изумрудом в лучах утреннего солнца.

– Ну что ж, вече? – спросил Муромец – Кого вы хотите сотником?

Народ по привычке безмолвствовал.

– Кагана здесь нету – продолжил Илья – Так что вам решать.

– А что тут решать? – раздался звонкий голос Улады – Арье-Хазарина хотим! Заодно и лекарь будет у нас, как сам-то он поправится.

Толпа одобрительно зашумела. Особенно усердствовали женщины, а мужчины лишь одобрительно покашливали.

– Ерунда! – сказал я растерянно – Зосима лучше подходит. Или Элияху!

– Я княжий человек – отмахнулся Зосима – Мне войско водить, а не вдовам слезу утирать. Да и нет у меня корней в Заворичах.

При этом он невольно посмотрел на Анюту. Да, у меня теперь были корни в Заворичах, ведь здесь был мой дом, здесь была моя жена и здесь я похоронил отца. Значит мне теперь и утирать вдовьи слезы? Примерно так я подумал, но, разумеется, ничего этого не сказал и посмотрел на Илью.

– Не смотри на меня так – сказал он – Мы теперь с Олешко вдвоем остались и наше место – Лес и Поле. Мы с ним оба съзоротаи и съзоротаями умрем, а ты хоть и был неплохим съзоротаем, но уже перестал им быть. Теперь ты сотник.

– Но я не хочу! – вырвалось у меня.

Я действительно не хотел. Мне хотелось просто жить в этом мире, где у меня была моя любимая и где должны были родиться наши дети. Я мог бы пахать землю или пойти в помощники к Глебу. Я бы напряг память и вспомнил бы, как варят легированную сталь и мы бы с ним прославились на всю Евразию. Впрочем, нет: нам бы тогда в основном заказывали оружие. И что бы я не придумал, какие бы технологии не принес в этот мир, их все равно будут в первую очередь использовать для убийства. Можно было бы предвосхитить Гутенберга, начать печатать книги и обучать грамоте деревенских ребятишек. Но ведь тогда на меня ополчатся все попы, раввины и жрецы всевозможных богов, на привилегии которых мы посягнем и нас с Аней весело сожгут на костре, а Веда будет грустно смотреть на это своими светлыми глазами. Еще можно было бы пойти ниже днепровских порогов и построить там большие, прочные парусники, шхуны с косым парусным вооружением, которым так легко управлять вдвоем. И мы с Анютой обошли бы полмира под парусом, увидели бы девственные тропические острова, не отягощенные пятизвездочными отелями. Мы бы…

– Ты что, думаешь это ты так хорош – шипел мне Муромец в ухо – Да просто никого другого больше нет. Скорей, не заставляй людей ждать.

Он все врал, княжий лазутчик и шпион и будущий первый былинный богатырь. Внизу стояли и другие мужчины, раненые, как я, и немногие уцелевшие. Но смотрели все почему-то на меня и их действительно не следовало заставлять ждать. Я не хотел быть сотником и не хотел воевать. Но у меня была жена и был дом в Заворичах, доставшийся по наследству от поздно обретенного и рано ушедшего отца. И этот дом надо было защищать. Люди смотрели на меня и ждали, ждали одного, вполне определенного ответа и я знал, что иного они не примут. Аня тоже смотрела на меня и в ее глазах была грусть: она не хотела, как и я, но и она ждала того же, что и все. Тогда я сделал шаг вперед, чтобы дать им этот ответ, но тут заклятие Веды перестало действовать и на меня снова накатила красная муть…

– Зеркало, во имя Мары! – донесся до меня далекий голос Ани.

Крепкие руки взяли меня с двух сторон и бережно повели куда-то. Через ядовитую пелену я разглядел ворота детинца, неподвижного Змея с отрубленной Добрыней головой и Зеркало перед воротами. Толпа образовала полукруг, меня вывели вперед и я увидел в стекле мутную картину лаборатории: шкафы и Эйтана. Зачем это? Почему? Что происходит? Я пытался что-то сказать, но то ли так и не смог ничего произнести, то ли меня не слушали.

– Арье! – кричал в Зеркале Эйтан – Тебе надо вернуться, немедленно вернуться! Ты погибнешь, умрешь там, а здесь тебя вылечат!

– Нет – прохрипел я – Я остаюсь.

– Идиот! – заорал он – Кому нужна твоя смерть? Давай скорей, пока Рои держит канал. Нам только нужна Л-энергия на твоей стороне. Ну же! Давай!

Вселенная вертелась перед моим взором, голова соображала плохо и я никак не мог понять, что ему от меня надо. Мое место было здесь, рядом с ней, живым или мертвым, тушкой или чучелом. Эйтан в зеркале повернул голову и нервно спросил:

– Ну как?

– По нулям – отозвался едва слышный голос Рои.

Тогда Эйтан проорал еще громче только одно слово:

– Ханна!

Она вышла вперед, споткнулась о труп Змея и переступила через него, как переступают через бревно.

– Мара! Мара! – закричала она звонким голосом – Ты не возьмешь его! Я не позволю! Пусть он не достанется мне, пусть! Но и ты его не возьмешь! Я не дам! Отпускаю тебя, любимый мой! Лёв! О, Лёв!

Она замолкла. Прошла минута или две или больше. У меня кружилась голова и все расплывалось перед глазами, но что-то начало происходить в полной тишине. Молчали воины, молчали женщины и дети детинца, не понимая, что творится, но не решающие сдвинуться с места. Перед нами пересекались времена и вселенные, рушились и снова возникали миры и все это крутилось перед моим помутневшим взором, а в центре мироздания на меня яростно и страстно ярким изумрудом глядели единственные в мире глаза. Неожиданно стены детинца начали скрываться в серой пелене «Случайного Соединения» и эта пелена размывала реальность и забирала от меня мою Анну, мою Ладиславу, мою Ингимюнду.

– Нет! – закричал я – Не смей! Не надо!

– Иди, мой ненаглядный, иди. И живи, только живи! – донесся до меня ее охрипший голос и мир стал таять вокруг меня.

В этот миг я понял, что такое Л-энергия…