Читать книгу История ислама: Исламская цивилизация от рождения до наших дней - Маршалл Ходжсон - Страница 77

С точки зрения правящих классов покоренных народов, господство арабов было приемлемым, поскольку они ближе других государств подошли к реализации принципов справедливости, заложенных в ирано-семитской имперской традиции. В ней абсолютный монарх должен был стоять выше всех групп, ограниченных по интересам, и привилегированных классов и следить за соблюдением определенного равновесия между ними с тем, чтобы сильные не могли безнаказанно притеснять слабых. В первую очередь, арабы заручились поддержкой на римских территориях и, вероятно, в Ираке

и некоторых областях Ирана, сдерживая гонения церкви и проводя политику равенства вероисповеданий. Организация империи, созданная Омаром, имела целью сохранение единства и чистоты мусульманских арабов, но в то же время она в значительной мере отвечала чаяниям покоренных ими народов. Это нагляднее всего демонстрирует система налогообложения[85]. Схема налогообложения варьировалась от одной местности к другой, завися от способа ее захвата и местных традиций. Некоторым городам было позволено самим собирать налоги и передавать определенную сумму арабам. Но на большей части плодородных земель арабы осуществляли общий надзор за сбором налогов. Такая необходимость с самого начала возникла в иракском Саваде, глубоко зависимом от центральной администрации, и его опыт затем был распространен на другие земли. Данная система доказала свою эффективность (под умелым управлением курайшитов), она исключала избыточных посредников и была создана с намерением соблюсти справедливость для всех, которую Омар считал неотъемлемой частью ислама и которая часто оказывалась благодатью для покоренных народов.

В прежних империях, как минимум в Византийской, со временем все больше привилегированных семей и институтов получали послабления или освобождение от налогов, оставив нести их непомерное бремя тем, у кого привилегий меньше или нет совсем. Именно привилегированные роды держали в руках власть, а центральное правительство так активно опиралось на них в политическом отношении, что его усилия по выправлению неравенства почти не приносили результатов. В Византийской империи критический момент (точка невозврата для любого государства в аграрную эпоху) наступал, когда ресурсы империи были настолько подорваны такими привилегиями, что правителю-реформатору их уже не хватало, чтобы одолевать своих привилегированных подчиненных в борьбе за власть. В подобной ситуации вернуть себе власть можно было только методом уничтожения всего привилегированного класса изнутри или извне. Так арабы и поступили. Не обязанные никому из местных элементов, они свободно могли осуществлять централизованный контроль. Там, где структура налогообложения была самой несправедливой, они настаивали на ее исправлении, поскольку (и здесь справедливость и интересы государства совпадали) сбалансированное налогообложение обеспечивало больший доход центральной власти.

Происходившее особенно ясно проявилось в возникновении новой категории плательщиков подушного налога – налога, который обязан был платить каждый человек, а не только владелец земли. Подушный налог собирали и в Византии, и в империи Сасанидов; в обоих случаях привилегированные слои освобождались от него. (В Византийской империи освобождение распространялось даже на рядовых горожан, у которых, видимо, было больше политических рычагов, чем у аналогичной прослойки в более ориентированной на сельское хозяйство империи Сасанидов; поэтому вся его тяжесть легла на крестьян.) Теперь арабы следовали той же системе. Но «привилегированными» слоями, подлежавшими освобождению от подушного налога, должны быть только арабы. Те, кто обладал привилегиями при прежних режимах, должны были его платить, если, конечно, они не принимали ислам и не присоединялись к правящей арабской общине (как поступали многие как раз для того, чтобы сохранить свое достоинство и привилегии). Все неарабские немусульмане классифицировались как зимми, которым мусульмане обеспечивали покровительство при условии, что они подчинялись их власти, как бы сильно разветвленной ни была система социальных привилегий внутри общины зимми.

Халиф не обладал такой же полной властью над новым привилегированным классом, какой обладал монарх в представлениях многих. Но сначала обстановка предполагала именно такие понятия. Привилегированные круги держались отдельно от остального населения и подчинялись особым правилам дисциплины. Поэтому вначале она в повседневных вопросах, вероятно, имела довольно малый вес по сравнению с массами. Прежняя классовая структура почти сохранилась, не считая того, что ее высший уровень во многих сферах отсутствовал. Но, как минимум, символически (и все чаще фактически) оставшиеся привилегированные группы были равны перед завоевателями, на чье справедливое отношение можно было рассчитывать. Довольны оказались не все. Ко времени вступления на трон Абд-аль-Малика ужесточавшийся контроль налогов с целью максимизировать прибыль вызывал недовольство в некоторых местах, чем вновь спровоцировал обострение давнего аграрного конфликта между работниками и их эксплуататорами. Но в центральных частях империи, где влияние нового режима сказывалось самым непосредственным образом и откуда он черпал основные силы для контроля отдаленных районов, главные городские классы покоренных народов, судя по всему, с удовольствием поддерживали правительство.

Однако с постепенным исчезновением изолированности правящей арабской общины от остального населения исчезала и необычность ситуации. Поэтому перед правительством встала необходимость плотнее контролировать новые привилегированные слои. Когда соотношение привилегированных и рядовых элементов стало приобретать черты, более типичные для аграрного общества, и, соответственно, стала сильнее ощущаться потребность в абсолютной монархии, халифат Марванидов постепенно приблизился к идеалу абсолютной монархии.

Уже к правлению Абд-аль-Малика процесс смешения социальных слоев зашел далеко. С одной стороны, многие арабы-завоеватели сами покупали землю (или получали в дар от халифа из бывших владений монаршей семьи) и становились помещиками. Распределение доходов было уже не только компетенцией созданного Омаром армейского дивана; многие арабы теперь стали непосредственно контактировать с источниками доходов. С другой стороны, неарабы начали расселяться в городах-гарнизонах при Омаре, так что даже эти лагеря, например Куфа и Басра в Ираке, превращались в обычные города (каким, к примеру, всегда был Дамаск), тесно связанные с окружающими деревнями. Чиновники и знать принимали ислам, чтобы сохранить статус. Купцы получали новые рынки, безземельные крестьяне – работу в мусульманских городах; они учили арабский, часто принимали ислам и селились по соседству с детьми завоевателей.

В результате администрацию покоренных земель и управление арабами как господствующим классом трудно было разделить. Уже невозможно было относиться к арабам только как к военным оккупантам, а к завоеванным районам – как к оккупированной территории, управляемой по своим принципам, без прямой связи с арабами. Либо арабы должны были постепенно стать частью общего населения, а их торговые дела вестись на местных языках и по местным принципам, либо администрация покоренных земель должна была стать частью системы государственного управления арабов.

При помощи социальных ресурсов арабских городов-гарнизонов Абд-аль-Малик и его помощник на востоке, аль-Хаджжадж ибн Юсуф, сумели избежать первого варианта. Во-первых, военное решение, в результате которого восстанавливалась джамаа, объединенная община, выливалось в бескомпромиссную политику силы, направленную на сохранение централизованной власти вопреки всем тенденциям к обособлению племен. Эту политику претворял аль-Хаджжадж. Он начал управление Ираком (694 г.) с жестокого террора с целью утвердить власть Абд-аль-Малика в самих гарнизонах. Первой его задачей стало подавление восстания хариджитов Ирака и Ирана; на это ушло шесть лет. Возможно, модель хариджитов некоторым образом удовлетворяла зимми, особенно крестьян, потому что она обещала возврат к ясной мусульманской политике невмешательства, преследуемой во времена Омара; однако в долгосрочной перспективе она оказалась не такой удовлетворительной, какой могла бы стать абсолютная монархия. Немусульманское население городов с готовностью приняло Абд-аль-Малика.

Хронология Омейядов – Марванидов, 692–750 гг.

692—744 гг. Омейяды – Марваниды: империя продолжает расширяться примерно до 740 года, и мир в государстве нарушают только восстания хариджитов (набиравшие силу) и периодические волнения, поднимаемые шиитами (сторонниками Алидов); администрация консолидируется и отлаживается; центр «религиозной оппозиции» правлению Омейядов, разношерстной по составу, располагается в Медине и все чаще выступает в поддержку притязаний Алидов в Куфе; основные события таковы:

692—705 гг. Абд-аль-Малик становится бесспорным халифом, арабизирует администрацию (696 г. – выпуск арабских монет); Хаджжадж ибн Юсуф в Васите (694–714 гг.), как его помощник в бывших провинциях Сасанидов, топит в крови мятежи недовольных арабов, стимулирует экономическое развитие

705—715 гг. халиф Валид I; завоевание Испании и Синда и первое завоевание Трансоксании. Преемник – Сулайман (715–717 гг.), которому не удается взять Константинополь (717 г.) и который позволяет «южным» арабам (калоам и их союзникам) одержать победу над «северными» (кайсами и их сторонниками, в их числе – люди Хаджжаджа), стимулируя вооруженные конфликты между арабскими военными

717—720 гг. Халиф Омар II ион Абдель Азиз, чьи религиозные взгляды (новое мединское течение) приводят к примирению даже с шиитами и хариджитами; он поощряет принятие правящих кругов путем обращения их в ислам и пытается найти исламское решение проблемы налогообложения на землях новообращенных. Преемник – Язид II, 720–724 гг.

724—743 гг. Хишам, последний великий сирийский халиф Омейяд, организует эффективное администрирование; покорена Трансоксания, но в Ираке растет недовольство шиитов, а в остальных регионах – хариджитов. (Алид Зейд поднимает мятеж в Куфе в 743 г.). Его сменяет на троне Валид II, 743–744 гг. Иоанн Дамасский (ум. ок. 760 г.), главный теолог греческой православной церкви, связан с двором Омейядов

744—750 гг. Гражданские войны Третьей фитны: оппозиционные силы Омейядов возглавляет Марван II; он разрушает режим сирийских Омейядов и подавляет три других восстания «религиозной оппозиции», пока его собственный режим не свергает четвертое восстание – Аббасидов, в результате которого империя воссоединяется

Для сравнения, в Восточной Европе:

717—741 гг. Леон Исаврийский реорганизует Византийскую империю для эффективного сопротивления арабам

Для сравнения, в Западной Европе:

714—741 гг. Карл Мартелл восстанавливает мощь королевства франков и побеждает армию арабов в Галлии

Но к 701 году из-за своенравия аль-Хаджжаджа иракская армия, возглавляемая полководцем из куфанского племени кахтан Ибн-аль-Ашасом, восстала, в результате чего Басра и Куфа объединились. Подавив мятеж, он в знак победы выстроил новую столицу – Васит – и разместил там сирийский гарнизон. Отныне в Куфе и Басре иракцам не доверяли ни как гражданским лицам, ни как воинам, годным к участию в походах на пограничные территории. Такой результат в Ираке, говоря в общем, означал, что арабские правящие круги уже не были правителями как таковыми, а становились частью покоренного населения. Нечто аналогичное происходило (пусть не так стремительно) во многих других провинциях, где грань между арабом и неарабом еще больше становилась вопросом социальных привилегий, а не политической функции. И все же с централизацией арабизм сохранился, пусть и в новой форме.

Новой роли арабов соответствовало то, что с этого момента и до самой смерти в 714 году аль-Хаджжадж посвятил себя важному для пополнения казны восстановлению ирригации Месопотамской долины. Несмотря на то что дорогостоящая ирригация сирийских земель, расположенных далеко от моря (которую контролировала прежде Византийская империя с ее интересом к христианским святым местам и к поставкам продукции сирийского земледелия в более холодную Анатолию), поддерживалась и при Марванидах, больше усилий вкладывалось в оросительную систему в иракском Саваде и Джазире. (Последняя область прежде, когда служила границей между империями Византии и Сасанидов, была заброшена.) Ирригация Месопотамии давала более высокий возврат на вложения, чем ирригация Сирии. Так даже политическая роль Ирака уменьшалась, а экономическая увеличивалась. Можно сказать, что Абд-аль-Малик восстановил ось Хиджаз – Сирия, на которую некогда посягал Муавийя и которая являлась естественным продолжением восстановления и расширения мекканской торговой системы в Хиджазе, предпринятого Мухаммадом. Но с этого момента значение бывших земель Сасанидов повышалось, а вместе с ним и аграрная основа империи, и ее стремление к более уверенной ассимиляции с древней ираносемитской традицией; эта тенденция через два поколения окончилась перемещением столицы обратно, поближе к столице Сасанидов[86].

На основе политики централизованной власти Абд-аль-Малика можно было строить бюрократический аппарат. Вскоре администрацию перевели на арабский язык, заменив греческий и пехлеви; с тех пор монеты чеканились и налоговый учет велся на арабском. Официальные классы, по крайней мере, высший, были обязаны учить этот язык, и продвижение по службе стало зависеть от владения им. Так закрепилось его доминирование в жизни мирных граждан, не говоря уже о военной сфере и арабоязычных бюрократах. Однако в то же время такое доминирование подразумевало интеграцию в единый процесс общей администрации и управления арабами; и во всем этом процессе преобладала местная, а не арабская, административная традиция.

Несмотря на то что Абд-аль-Малик не был абсолютным монархом в полном смысле слова, он много сделал для того, чтобы в ходе борьбы за власть и ради ее утверждения установить абсолютное главенство трона над арабами. Эта стратегия, продиктованная политической необходимостью, идеально соответствовала монархическим ожиданиям покоренных народов. В своем отношении к арабам Абд-аль-Малик придерживался принципа джамаа – морального и политического единства всех арабов под эгидой ислама, которое надлежало в случае необходимости подкреплять военной силой. Но тот же принцип единства служил основой для унификации управления финансовым и аграрным секторами всей империи, что, в свою очередь, повышало значимость халифа как хозяина укрепляющейся центральной бюрократии, при помощи которой можно было контролировать соблюдение интересов всех категорий населения.

Новый статус ислама и мусульманского правительства обрел символическую форму в изобразительном искусстве. Монеты с арабскими надписями, несомненно, были отчасти жестом, направленным против Византии, чьи золотые динарии (по-арабски динары) прежде являлись основным стандартным средством платежа в Сирии и Хиджазе; так мусульмане заявили о том, что пришли надолго и обладают полной независимостью, какими бы временными деньгами правитель Сирии ни платил дань во время войн фитны, и что они способны выполнять все функции, осуществляемые правительствами более старых империй. Изображения на монетах указывали на господство мусульман. Они поэкспериментировали с портретом халифа – абсолютистский жест, для которого мусульмане еще не созрели; но удачные символы были более абстрактными и напрямую ссылались на ислам. На некоторых монетах изображались михраб (ниша, указывающая направление Мекки), символ общей молитвы всех мусульман, и копье Пророка. Но в итоге (вероятно, в ответ на замену византийцами фигуры Христа изображением императора) стали использовать слово самого Бога – в фразах из Корана, предрекавших всемогущество Бога и мусульман.

Использование на монетах надписей как единственного вида изображений стало смелым новшеством, но тем не менее люди приняли его, показав свою уверенность в новой власти. Более того, это было гениально с иконографической точки зрения: воспользовавшись четкостью и жирностью линий угловатого куфического шрифта арабского письма, мусульмане создали рисунок одновременно абстрактный и наполненный ясным символическим смыслом. В общественных местах применялись похожие символы мусульманского господства: мечеть Купол скалы, построенная в Иерусалиме, чтобы подчеркнуть преемственность между исламом и дохристианской пророческой традицией, и такие символы власти, как короны и священные здания. В соответствии с иконофобской тенденцией, уже превалировавшей у иудеев и тех христиан, кто выступал против Византии, и перенятой некоторыми мусульманами, в общественных местах старались избегать изображения людей и животных. (Эта тенденция позже отразилась во всем исламском искусстве.)[87]

Омейядская крепость Карс-аль-Харрана в Иордании, VIII в. Современное фото

Абд-аль-Малик был успешным государственным деятелем. Через тринадцать лет, в 705 году, он оставил сыну, аль-Валиду I, добротную империю. С аль-Валидом принцип наследования трона впервые был принят без возражений; или, говоря точнее, принцип, согласно которому монарх мог произвольно назначать наследника из числа членов своей семьи без вмешательства арабской знати, поскольку указ Абд-аль-Малика обеспечивал переход власти к его сыновьям по очереди. Именно при аль-Валиде произошло последнее завоевание дальних земель – Испании и Синда. Соперников в борьбе за власть он не имел и правил хорошо еще десять лет, до 715 г., продолжая политику отца, и оставил империю (опять же при отсутствии споров за престол) своему брату Сулайману. Когда арабы привыкли к такой власти, халифат все больше стал строиться по образу и подобию абсолютной монархии, поддерживаемой централизованным гражданским бюрократическим аппаратом[88].