Читать книгу Грязь кладбищенская - Мартин О Кайнь - Страница 5

Интересно, на каком же участке я похоронена: За Фунт или За Пятнадцать Шиллингов?[1] Или их совсем дьявол обуял, и они меня бросили в Могилу За Полгинеи[2] – после всех-то моих наказов! Утром того дня, как я скончалась, позвала Патрика из кухни: “Заклинаю тебя, Патрик, дитя мое, – говорю ему, – похорони меня в Могиле За Фунт. За фунт! У нас многим выбирают Участок За Полгинеи, а все равно…”

И я им велела купить у Тайга самый лучший гроб. Хороший дубовый гроб по крайней мере… На мне накидка со скапулярием[3]. И саван. Я их сама приготовила… А на саване-то пятно. Никак след от копоти. Да нет. Отпечаток пальца. Жена сына моего, не иначе. На кого же еще это похоже, такое неряшество. Если бы Нель только видела! Наверняка была на похоронах. Но ее бы уж точно там не оказалось, клянусь Богом, будь моя воля…

Как же небрежно Кать Меньшая подогнала саван. А я всегда говорила, что не стоит ни ей, ни Бидь Сорхе наливать ни капельки, пока тело не вынесут из дому подальше. Я же предупреждала Патрика близко не подпускать их к савану. Но Кать Меньшая ведь не может удержаться, чтоб не подойти к усопшему. У нее самая большая мечта, чтоб повсюду в двух деревнях были одни покойники. Пусть урожай в борозде сгниет хоть десять раз, а ей только подай покойника.

… На груди у меня распятие, что я покупала в миссии… А где же черный крест, который жена Томашина для меня святила в часовне в Кноке[4], как раз когда Томашина должны были наконец связать? Говорила я им, чтоб и это распятие тоже на меня надеть. Оно и смотрится гораздо лучше этого. С тех пор как дети Патрика его уронили, на этом-то Спаситель погнулся. А на черном Спаситель вон какой роскошный. Да что со мной? Опять я все позабыла, как всегда! Вот же оно, у меня под головой. Какая жалость, что мне его не положили на грудь…

Четки они могли бы и понадежнее вложить мне в пальцы. Нель, должно быть, сама этим занималась. Уж она бы радовалась, если б они выпали, когда меня стали класть в гроб. Господи, Господи, только бы она держалась от меня подальше…

Надеюсь, они зажгли восемь свечей вокруг моего гроба в церкви. Я им специально их приготовила в углу, в ящике, под бумагами на арендную плату. Вот уж чего никогда не поставят в этой церкви вокруг тела, так это восемь свечей: у Куррина было всего четыре, у Лиама, сына Томаса Портного, – шесть, но зато у него дочь-монашка в Америке.

Три бочонка портера я велела добыть на поминки, а Эмон с Верхнего Луга мне лично обещал, что ежели под горой[5] останется хоть капелька чего покрепче, то он сам все привезет и не заставит себя упрашивать. Все это непременно бы понадобилось, при таких-то алтарных деньгах[6]. По крайней мере четырнадцать или пятнадцать фунтов. Я-то посылала кое-кого или шиллинг-другой много куда, где сама не появлялась на похоронах, особенно в последние пять-шесть лет, когда принялась хворать. Думаю, с Холмов-то все пришли. Жалко, если нет. Мы-то к ним на похороны ходили. Вот вам, считай, и первый фунт. А там и люди из Озерной Рощи – следом за зятьями-то. Вот вам бо́льшая часть второго фунта. Ну и вся Пастушья Долина задолжала мне похороны… Не удивлюсь, если Штифан Златоуст не пришел. Мы всегда бывали у него на всех похоронах. Но он-то заявит, что ни о чем таком не слыхивал до тех самых пор, пока меня не похоронили. И какие песни он тогда запоет: “Уверяю тебя, Патрик О’Лидань, даже если б я весь кровью изошел, я б на похороны явился. Обещал же Катрине Падинь, что хоть ползком на коленях, а доберусь, но клянусь тебе, я слыхом ничего не слыхивал до того самого вечера, когда ее уже похоронили. От какого-то малого…” Вот такой он трепач, этот Штифан!..

Интересно, хорошо ли меня оплакали. Не скажу дурного слова, Бидь Сорха умеет очень красиво причитать, если, конечно, не выпьет лишнего. Уверена, что Нель наверняка тоже там околачивалась. Рыдала, а у самой по щеке ни слезинки не скатилось, у гадины. Она-то к дому и близко подходить не смела, покуда я была жива…

Нель теперь счастлива. Я-то думала, что проживу еще несколько лет и похороню ее, заразу. Она сильно сдала с тех пор, как покалечился ее сын. А к доктору ходить для нее было обычным делом и в прежние дни. Но у нее ничего такого особенного. Ревматизм. От него ей смерти ждать еще долго. Она за собой хорошо следит. Не то что я. Теперь-то знаю. Извела я себя тяжким трудом, уморила. Мне бы обратить внимание на те боли до того, как они постоянными сделались. Но если уж поселились они в почках, то твоя песенка спета…

Я была на два года старше Нель, что ни говори… Баб, потом я и следом Нель. Год назад, на Михаила-архангела[7], я получила пенсию. Но получила до положенного срока. Баб, так или иначе, дожила почти до девяноста трех лет. Скоро ей помирать, как бы она ни старалась. В нашем роду никто долго не живет. Но едва она услышит о моей смерти, то поймет, что скоро придет и ее время, и, конечно, огласит свое завещание… Вот Нель она и оставит все до последнего гроша. Эта зараза все-таки меня обскакала. Выдоила Баб досуха. Но доживи я до тех пор, как Баб огласит завещание, она отдала бы мне половину всех денег, несмотря на Нель. Баб такая переменчивая. Мне она больше всех писала последние три года, с тех пор как переехала из семьи Бриана Старшего, из Норвуда, в Бостон. Большое утешение, что Баб по крайней мере вырвалась из этого змеиного кубла…

Но она так и не простила Патрику, что тот женился на этой кошелке с Паршивого Поля и отказался от Мэг, дочери Бриана Старшего. Она бы и близко не подошла к дому Нель, когда приехала домой из Америки, если бы сын Нель не женился на дочери Бриана Старшего. Да и с чего бы ей? Это же хибара, а не дом. К тому же тесная хибара. Уж никак не дом для янки, во всяком случае. Не знаю, как она там ютилась после нашего-то дома и тех больших домов в Америке. Но прожила она там недолго, скоро снова уехала обратно…

Больше Баб не вернется в Ирландию, ни в жисть. Так она решила. Но кто знает, что взбредет ей в голову, когда кончится эта война, – если Баб, конечно, еще будет среди живых. А Нель-то могла бы вытягивать себе мед из улья. Она достаточно хитрая и изворотливая для этого дела… Да ну ее к дьяволу, эту Баб, ведьму старую! Хоть она и ушла из семьи Бриана в Норвуде, но по-прежнему очень близко знается с Мэг, Бриановой дочкой… И какой же олух мой Патрик, что не послушал ее совета и женился на дочери этой страшной чувырлы. “Ничего у вас со мной не выйдет, – говорил дурачок. – Не возьму Брианову Мэг, хоть бы за ней давали всю Ирландию”. Баб после этого убежала к Нель с таким видом, будто ей по уху съездили, и больше к нашему дому близко не подходила, только заглянула на порог в тот день, когда возвращалась в Америку.

– …Обожаю Гитлера. Вот это парень…

– Если побьют Англию, страна погрузится в анархию. Экономика у нас уже развалилась…

– …Вот ты каков, Одноухий Портной! Это ты бросил меня здесь лежать за полсотни лет до срока. Род Одноухих всегда горазд на подлый удар! Ножи, камни, бутылки. Ты не дрался, как мужчина, ты зарезал меня…

– …Дайте сказать. Дайте сказать…

– Крестною силой защити нас, Господи! – жива я или мертва? А эти все здесь, живые они или мертвые? Они же тараторят в точности как на земле! Я-то думала, что с того часа, как меня принесли в церковь, отпели и мне не нужно больше тяжко трудиться, хлопотать по хозяйству, беспокоиться о погоде, бояться бури, мне будет дарован покой… На что ж эта возня в грязи кладбищенской?