Читать книгу Свет и тени Востока. Очерки и истории из жизни - Maryam Demirel - Страница 2

«Да здравствует свобода!» – и на следующий день после получения диплома, собрав чемодан, я улетаю в Касабланку, оставив за собой укоризненные взгляды родителей и их надежды на мою светлую офисную карьеру по окончании универа. Касабланка, глоток свежего ветра, самый «неарабский» город Марокко: здесь по улицам лилась французская, арабская, испанская и английская речь, а солнечные лучи, отражаясь от фасадов белых домов, брызгами летели в фонтаны, кроны пальм, освещая улицы, дома, магазины, парки, кафешки, где готовили традиционный марокканский кускус, и терялись где-то в золотом песке на пляже перед Океаном.

Народ в Касабланке жил очень интернациональный: здесь уживались и дамы в черных никабах (в головных уборах, закрывающих лицо) и французские модницы, здесь можно было спросить дорогу на арабском, а получить ответ на отличном французском. По всему городу грохотала модная мелодия «Абдель Кадер» в исполнении Шеба Халеда, Фауделя и Рашида Тахи, откуда-то доносилось тихое мурлыканье Джо Дассена.

Здесь жила моя лучшая университетская подруга Зейнеб, ее брат и родители: мадам Фатма и месье Хамди. Отец Зейнеб был каким-то местным госчиновником и имел хороший доход, посему семья жила на правительственной вилле с внутренним двором и садиком в одном из престижных кварталов Касабланки. По соседству жили бизнесмены, представители местного бомонда и другая обеспеченная прослойка местного истеблишмента. Месье Хамди был вечно занят, и увидеть его дома было также сложно, как северное сияние над Парижем; мадам Фатма – добрая, спокойная и интеллигентная дама-домохозяйка – хлопотала весь день по дому и занималась семьей и детьми.

У нас был свой «девчачий мир»: нас окружали женщины и общались мы только с женщинами… Жесткое разделение по гендерному признаку было видно во всем, даже в том районе, где мы жили. Домашние посиделки, походы в кино, в парк и на пляж были исключительно в женской компании. Даже в автобусе, несмотря на наличие свободного места, мужчины не садились рядом, а стояли поодаль. Здесь не было принято разговаривать с незнакомыми мужчинами, даже смотреть им в лицо, а женщины держали дистанцию даже с соседями. Зейнеб объясняла это уважением, проявляемым мужчинами к женщинам. Дескать, дам беспокоить не принято ни словом, ни жестом.

Посему лицезрение представителей мужского мира было занятием интересным и увлекательным. Особенно меня восхищал наш сосед – месье Ахмед. Он выплывал с утра на работу на своем пежо, окутанный шлейфом французского парфюма, в дорогом костюме с золотыми запонками, в то время как я выходила на пробежку на пляж.

– Бонжур, мадмуазель, как вы?

Он был всегда элегантен, любезен, роскошен, как дорогой французский коньяк. Его супругу – мадам Амаль, молчаливую и приятную молодую женщину в платке, – мне удалось повстречать всего пару раз. Однако мать моей подруги его не любила. Она всегда вежливо здоровалась, но пару раз я слышала, как в след ему тихо говорила неприличные арабские слова.

Наши дни походили один на другой, и, казалось, ничто не может потревожить спокойствие размеренной жизни. В тот день мадам Фатма отправила нас за покупками. Увешанные с головы до ног пакетами с рынка, мы возвращались домой. Купить все по списку – это одно, а вот донести до дома – целая эпопея… Желающих помочь было всегда хоть отбавляй: «Красавицы, вас подвезти?» Каждый более или менее молодой мужчина за рулем, проезжая мимо, смачно жал клаксон, заставляя подпрыгивать от неожиданности… «Мужчина, вы куда? А, поворачивать собрались, да еще и из второго ряда», – а между тем очередной любитель произвести впечатление на девушек, лихо выехав на встречку, даже и не думая включить поворотник, со свистом проносится в нескольких сантиметрах от пакета с дынями… «Черти бесхвостые», – мы с Зейнеб весело хохочем, глядя на все эти показательные выступления.

Вот мы и у белого забора нашего дома. Ручка ворот была в чем-то испачкана. Странно. Бело-голубая резная дверь и ручка были в чем-то темно-красном, и был явственно виден отпечаток чьей-то ладони. Ощущение чего-то страшного, словно удушливый шарф, опутало шею. Я провела рукой по ручке и лизнула. Кровь. Это была кровь. Сердце бешено заколотилось. «Зейнеби, это – кровь», – говорю внезапно охрипшим голосом и толкаю дверь. Мы зашли во внутренний двор и закрыли калитку. На белых мраморных плитах дорожки были бордовые капли. Кто-то шел, истекая кровью. Мы бросили пакеты и побежали в дом. Мадам Фатма была сегодня дома одна. «Мама!» – испуганно закричала Зейнеб, и мы бросились в дом.

Мы поднялись на второй этаж. Пол и лестница были тоже испачканы кровью. С криком мы ворвались на кухню, где перед нами предстала жуткая картина. На полу сидела женщина. Она была вся залита кровью и тихо всхлипывала. Кафтан был весь в крови. Лицо… Боже… Лица просто не было. Оно было все разбито. Губы, глаза, щеки. Похоже, выбиты зубы. Окровавленные спутанные волосы. Мать Зейнеб пыталась остановить кровь, прикладывая ткань к лицу женщины. «Амаль!» – тихо сказала подруга. Мои ноги подкосились, и я сползла по стене вниз, на пол.

Мадам Фатма повернулась в нашу сторону и жестко сказала:

– Что вы смотрите? Уходите! Уходите отсюда! Возьмите тряпки и протрите пол от крови. Живо. Ялла!!!!

– Нужно позвонить в полицию. Нужно вызвать врача.

Я встала и хотела подойти к Амаль, но мадам Фатма была неумолима.

– Вон из кухни!

И мы поплелись за тазами и тряпками. Уборка давалась с большим трудом: руки и ноги тряслись, а зубы выстукивали чечетку у нас обеих. Мы не могли прийти в себя от увиденного. Я не могла понять, почему они не позвонили в полицию, почему не вызвали неотложную помощь. Почему Амаль у соседки, а не в больнице? Зейнеб сказала, что мадам Амаль избил ее муж. Этот шикарный месье Ахмед, этот любезный французский модник зверски изувечил свою жену. Как это возможно? Он же как европеец…

Мы закончили уборку и заперлись в моей комнате. К вечеру к нам пришла мадам Фатма. Она сочла нужным объяснить мне, как иностранке, что же здесь произошло. Амаль совершила страшный проступок. Проступок, который мог вызвать лишь душевные переживания у европейского человека: она изменила мужу с другим мужчиной. Один раз. Однако по законам шариата, а в Марокко шариатский суд, в случае доказательства ее вины Амаль ждала смертная казнь. Муж – человек, лишенный малейших душевных качеств, не стал обращаться в суд (пока). Он стал шантажировать жену изменой, измываться над ней и жестоко избивать за малейшую провинность. Несчастная стала жить в доме как раба. Муж с удовольствием издевался над женщиной, получив в руки самый главный козырь – распоряжаться ее жизнью. И это 1998 год, не древнее средневековье, современная, европеизированная и окультуренная французами страна. Сознание отказывалось признавать тот факт, что рядом с нами жило чудовище, проклятая тварь, которая зверствовала над несчастной женщиной, и никто и ничто не могло его остановить. Их религия и законы были на его стороне и полностью развязали руки садисту. Родители женщины тоже не вмешивались. Раз муж бьет – значит, виновата… Подружки и семья от нее отвернулись. Она совершила ГРЕХ и должна была нести за это наказание. Амаль потеряла честь замужней женщины, и в глазах общества зверство мужа было полностью оправдано. Только мать Зейнеб ее поддерживала и проявляла сочувствие.

После разговора с мадам Фатмой мы были сами не свои. Я достала из своей сумки бутылку виски, которая была запрятана до дня Х. Этот день настал. Зейнеб принесла две пачки воняющих соломой французских сигарет. Мы сели на балконе, пили виски, курили и тихо плакали. Жалко было Амаль. Очень жалко…

– Я не хочу замуж, Мари, не хочу… Я их боюсь… Ты думаешь, он один такой?!? Тебе повезло, что ты из России. У вас другие законы, у вас все иначе. Вам никто не говорит, что делать, куда идти, что носить. Тебя никто не убьет, если ты заведешь роман с парнем. Хоть у вас и холодно, в вашей России. Зато ты свободна. Понимаешь, свободна, – рыдала моя подруга, глотая горячую жидкость из чайного стакана.

Впервые я видела подругу такой несчастной и опустошенной. В тот день мой благополучный девчачий мир разбился на тысячу радужных осколков, упав на пол, залитый кровью Амаль… Тот день стал для меня точкой невозврата. Он сдернул красивое шелковое покрывало с лика Марокко и показал, как выглядят звери в человеческом обличии и как чудовищна и лжива мораль этого общества. Тогда мне и в голову не приходило, что это – только начало.

Спустя год я сидела в гостиной у себя дома, когда зазвонил телефон. Я взяла трубку. Это была Зейнеб. Она не могла говорить. Зейнеб рыдала, будучи не в состоянии вымолвить ни слова… Я лишь разобрала имя, женское имя: «Амаль»… Амаль не выдержала издевательств мужа, равнодушия окружающих и покончила с собой. Она повесилась. Ее муж получил право распоряжаться ее жизнью, но никто не мог распоряжаться ее смертью. Время своей Смерти она выбрала себе сама. Душа Амаль стала свободной.

Я вышла в сад. Слез не было. Только отчаяние и злость. Почему? Почему?!? Небо забилось в тоске полотнищем огромной черной тучи, и хлынул красный дождь. Казалось, что природа прощается с душой Амаль, провожая ее в иной мир. Когда ветер приносит песок из пустыни, идет красный дождь, словно кто-то растер в каплях кирпич. В тот вечер мы плакали с дождем: я, молча сжав зубы, и он, роняя тяжелые красные слезы на землю, деревья, крыши домов.

У меня часто встает лицо Амаль перед глазами, и я задаю себе вопросы: а был ли другой выбор, был ли шанс уйти, сбежать, скрыться. Не знаю. Для нее, наверное, не было. Она умерла раньше. До самоубийства. Она умерла, когда ее родители выдали замуж за это чудовище – ее мужа, не спросив ее желания, когда семья и друзья, проявив элементарную душевную трусость и низость, отказались ее защитить, боясь запятнать честь семьи, прикрываясь фальшивыми ценностями и грехами. Неужели следовать чудовищным постулатам религии проще, чем быть людьми. Неужели жизнь женщины не стоит ровным счетом ничего. Есть ли Божья кара за равнодушие?

Не бойся врага – враг может только убить,

Не бойся друга – друг может только предать,

А бойся равнодушных, ибо только с их молчаливого согласия совершаются все предательства и убийства на Земле…